Глава 20 1582 За Камнем По Туре и Тоболу

Ермак по-прежнему стоял на холме, приложив окованную рукавицу к стальной переносице шлема, и смотрел вперед, не мигая.

— Ну что ты стал, Ермоша! — зашептал я ему в ухо, хоть и было оно прикрыто кованой пластиной, — одесную гляди!

Богатырь повернул башню головы направо градусов на 30, но дальше могучая шея в пластинчатом ошейнике не подалась. Тогда он довернул наводку всем бронированным корпусом.

— Видишь, — мга над пролеском? Иди туда, это и есть река Тура. Две недели пути по течению, и она впадает в Тобол. Тобол течет с полудня от башкир. Вода в нем теплая, стыть не успевает. По Тоболу сплывай на... полночь, — я с трудом подбирал понятные Ермаку слова, — через три сорока верст впадете в Иртыш. Там наше Птичье Место. Ищи дуб. Дубы тут в редкость.

Ермак снова заскрипел доспехами, обернулся направо, налево, видит — нету никого. Перекрестился, крикнул так, что уши заложило:

— На конь! Струги не покинь! Вода недалече!

Станичники нехотя зашевелились, потянулись к мешкам, конской упряжи, стругам на длинных полозьях.

Ермак обходил их, ободрял, божился, что слышал глас небесный, видел перст указующий и прозрел путь на тридцать поприщ.

Прозрение сбылось почти сразу. Прибежал передовой казачок с криком «Волок!». Действительно, среди густой, затвердевшей от сухости травы проступили едва заметные колеи, оставленные волокушами. Летом здесь перетаскивали сани из Серебряной в Туру и обратно.

Пошли веселей. Вышли к реке на очень удобной поляне, сделали привал, переночевали. Наутро отправили отряд назад в Кукуй. Еще через день все струги оказались в сборе. Кричали ехать немедля, но Пан настоял обождать еще день, — подсмолить струги, срубить сарай для полозьев, зарыть малый дорожный припас, укрепить по бортам судов рогатки для пищалей. И еще распределили людей. В каждый струг назначили начальника, гребцов, немцев с пищалями. Переводчиков развели на первое и последнее судно. Святого Порфирия и Боронбоша посадили на головной корабль. Для спасу и для страху.

На рассвете 12 сентября отчалили по Туре с песней, и с полным удовольствием, почти без весел прошли 400 верст (660 км.) до Тобола — первой великой сибирской реки. Это путешествие по Туре среди скал, а затем среди чудесных осенних низин многим нашим путешественникам запомнилось как лучшее впечатление жизни. Святой Порфирий все время торчал на носу передового струга и радостно вздрагивал при каждом повороте, — такая открывалась широкая, земная и небесная красота. Порфирий крестился на высокое кучевое облако и шептал: «Какой там Ерусалим, братие! Какой Ерусалим!».

Тура, вывернувшись змеей меж уральских скал сначала на юг, потом на север, потом на восток, наконец, успокоилась и потянулась извилистой лентой на юго-восток. На восьмой день пути берег начал плавно уходить к северу, и еще через два дня Тура слилась, наконец, с Тоболом.

По осеннему времени вода в Тоболе стояла низко, и вдоль берега тянулась широкая полоса чистой земли. По ней пошли немногие кони, уставшие от речной качки, и многие люди — налегке.

Здесь стали попадаться улусы сибирских «татар». Так без разбору русские называли местных жителей. Народ сибирско-татарский жил, по-видимому, без излишеств, но и безбедно. Охота вокруг имелась богатая, рыбалка — обильная, меха, уха да птичьи потроха не давали народу пропасть. Расстояния тут тянулись немерянные, начальства назойливого на всех не хватало — живи, радуйся! Одна досада: комар больно крупный, не чета нашему, донскому да волжскому.

При движении вдоль Тобола начались первые боевые действия. И не потому, что местное население встретило проезжающих в штыки, а по стратегической необходимости. Нужна была информация, и в большом татарском улусе Алашлык выпал случай взять языка.

Вы скажете, что местного народу нам и раньше немало попадалось? Что языки во рту у татар, как правило, находились в исправном состоянии? Да. Но это были простой народ и подлые, неразвитые в риторике языки. А нужны были языки-знатоки, владеющие оборотами татарской речи и знающие хоть что-нибудь за пределами улусной лужайки.

В тот день, завидев на правом, болотистом берегу горку с татарским селом, путники причалили, прошлись по тропинкам между жилищами и нечаянно обнаружили татарского князя. Он сидел на бревенчатом помосте с подобием балдахина в самом центре улуса и пил... ну, скажем так, — чай. За все время экспедиции наше казачество так и не смогло определить название, состав и смысл неимоверной смеси, которые татары наливали себе и гостям в глиняные плошки. У князя плошка была расписной, вокруг него на подстилках высилась живописная снедь, на князе весело поблескивали монетки, зубы крупных животных и прочая бижутерия. Все это было окутано многослойным мехом, сквозь который поблескивали одни только очи черные.

Захват языка произошел стремительно и незаметно для окружающих. В том числе, и для самого языка. То есть, наши мгновенно спланировали операцию, расставили вокруг улуса дозоры, выслали на дороги засадные группы, подняли «якоря» и удерживали суда у берега жердями. Компания Ивана Кольца с бочоночком браги улыбчиво направилась к князю. Через переводчика выразили хозяину совершеннейшее почтение. Подождали, пока у него пройдет шок от вида инопланетян, и в общем-то без особых приглашений уселись на помосте в кружок. Когда, наконец, проснулась и набежала охрана, пир торчал горой. Охранники — с десяток лучников — по команде уселись вокруг помоста в позу лотоса и раззявили рты. «Пленный» князь держал речь. Речь состояла:

а) из грозных выкриков в сторону неба, типа: «я великий Таузак, Повелитель Земли и Воды, Правое Переднее Копыто Царя всех людей Кучума!» — получалось, что миром, или, по крайне мере, Сибирью правит конь, и кличка его теперь известна;

б) из веселого пения по непонятной гармонической системе;

в) из хвастливого, но спокойного рассказа о размерах Земли, планетарном устройстве, водных ресурсах и поголовье скота.

Кольцо подливал хозяину брагу, уворачивался от поцелуйных наклонов и раскручивал Таузака по пункту в).

Охрана князя вела себя спокойно, но предстоял вынос тела, и Кольцо решил прикормить стражников. Однако Таузак бочонок из рук не выпустил, крикнул что-то грязное, и охрана разбежалась по медвежьим углам.

Тогда уж Кольцо без смущения потащил князя с помоста, и переводчик едва успевал кричать пленнику, что его с почетом провожают в гости к великому царю второй половины земли и его четырем копытам.

До берега дошли нормально. Тут стоял Ермак в полном боевом. Состоялась встреча Восток-Запад на уровне копыт. Пир продолжился на травке, и вскоре Таузак лежал, готовый к упаковке и погрузке. Ермак, Кольцо и остальные паны-атаманы обсудили полученные сведения, оценили их как достаточные и решили судьбу Таузака. Резолюцию сформулировал Боронбош:

— Да хден таких кдязей! Од дам всю бдагу педепьет!

Убивать Таузака не стали, и нежно отнесли обратно на помост вопреки двум главным правилам Голливуда...

Объясню эти правила, чтобы вы отдохнули пока от наплыва густой сибирской экзотики. Правила эти простые, они базируются на русском театральном законе «О неизбежности выстрела из ружья, висящего на стене в первом акте пьесы» и глобальной аксиоме о том, то «История учит, что она ничему не учит». Голливуд эти достижения разума переработал так.

1. Никогда не оставляй у себя за спиной брошенного, даже поломанного оружия.

2. Всегда добивай поверженного противника, — это то же оставленное оружие, только еще страшнее.

Однако на экране Голливудские правила всегда игнорируются. Оружие всегда оставляется. Гады нокаутированные не режутся. Потом они встают при счете «девять!», быстро разгибают погнутый ствол и стреляют дебильному герою в спину.

Вот так и поступили в очередной раз кольцевые братья. Прошлый случай с Василием Перепелицыным, надеюсь, вам еще памятен. А впрочем, не только простые казаки совершают стратегические ошибки. Вот же и царь Иван Васильевич, прокололся с курлятьевским языком. Да что там, царь! Сам советник его Мелкои везде сущий, тоже не просчитал перспективы! Простим же Ермаку гуманизм недорезанный.

Итак, эскадра продолжила медленный сплав по течению. А в похмельном Алашлыке события полетели стремительно. Едва мачта последнего струга затерялась среди прибрежных хвойных верхушек, как Повелитель Неба и Воды, он же — Правое Переднее Копыто (ППК) восстал из мертвых. Вернее, — восстало.

Таузак открыл сначала один глаз, увидел сквозь мех, что над ним нет никого, кроме неба. Открыл второй глаз, развел глаза в разные стороны. Тоже чисто. Перевернулся на живот. Не бьют! Вскочил на копыта, завизжал на всю Сибирь. И сразу сбежалась глупая охрана, из хижин выскочили местные жители с простым, но надежным метательным оружием. А вот и коней привели. Маленьких таких, типа нашего Конька-горбунка. Только не калек. Таузак в три подскока оказался на спине волшебного животного. Два его офицера тоже взлетели в седла, ну, не в седла, конечно, а на попоны кожаные, — и понеслись вперед неожиданно быстро, как на мотоциклах. Таузак в окружении пеших воинов чинно потрусил по едва заметной дороге в неизвестном направлении. Правое Переднее Копыто спешило воссоединиться с Верховным своим Конем.

Все-таки, неспешны сибирские реки! Пока господа оккупанты наслаждались водной гладью, князь Таузак успел доехать до осеннего царского кочевья, красочно доложить ему о «движении на Сибирь неведомых бледнолицых людей», скромно описать схватку своего отряда с неисчислимым рогатым войском, возблагодарить предков за чудесное избавление от коварного пленения, и посоветовать царю рвать когти, куда пожелает.

Кучум таких диковин сроду не видал, и посмотреть на европейский зверинец ему было охота. Царь выслал на перехват Ермака конный отряд своего младшего сына, царевича Маметкула. Маметка погнал табун к урочищу Бабасан. Здесь по иронии судьбы замкнулось извечное речное кольцо, но на новом уровне развития. Тобол у Бабасана проделывал в те времена точно такой же фокус, как и Волга у Самары. Так что, Пан, Богдан, Кольцо Иван и Ермак с ними напоролись на то, за что довольно долго цеплялись и боролись. Едва Тобол завалился влево в крутом вираже, а суда вынесло к берегу, как из рощицы на Бабасанском полуострове выскочили конные лучники и прямо с коней произвели залп. Стрелы неприятно замусорили воду вокруг стругов. Одна воткнулась в мачту Ермака, другая пробила парусину птичьей клетки. Ермак рассердился. Рявкнул команду. Стали заряжать стволы, разжигать фитили. Но всадников и след простыл. Они теперь высовывали из-за елок любопытные лошадиные морды.

Казаки не понимали, что перед ними кольцо a-la' Samara'. Вода уходила влево, и хотелось свернуть вместе с ней с опасного пути. Это было бы плохо. Люди Маметкула зашли бы со спины, вторая часть отряда уже караулила на обратной стороне Бабасана. А еще несколько десятков лодок с лучниками и копьеметчиками дожидались в заводях за поворотом. Правда, всего татар и двух сотен не набиралось, и наши восемьсот удальцов имели-таки численное преимущество, однако, схватка на воде — дело опасное, неверное, — как хулиганство в речном ресторане. Могло получиться совсем плохо.

Но тут раздался нечеловеческий рев. Стрела попала в нос Боронбошу. И это хорошо еще, что у Боронбоша носа-то, как такового не было, и стрела спицей проткнула повязку, не зацепив даже губы. Но гнев запорожца был безмерен! Богдана пронзила фантомная боль, казалось, покойный нос взывает об отмщении! А если бы нос был золотой? Или серебряный, как обещал Иван Кольцо? Где тут, в диком краю восполнишь утрату тонкого протезного изделия? Богдан рассвирепел и прыгнул за борт с кривой турецкой саблей.

Тогда уж и Ермак, обиженный за клетку, скомандовал причалить и строиться. Собственно, в построении нуждались только немецкие аркебузники да шведские пищальники, а наши просто вывалили на берег и присели за кустами в полной боевой готовности.

Надо сказать, что до сего момента сибирские просторы не оглашались ружейными выстрелами. В самой России пороховая благодать присутствовала со времен взятия Москвы Тохтамышем в 1381 году. Тогда московские стены впервые огласились несколькими выстрелами «тюфяка». Но двухсотлетний юбилей огнестрельного просвещения в Сибири отмечать явно не собирались. Поэтому, когда эскадроны Маметкула борзо выскочили из лесу, чтобы посечь да раздеть чужеземцев, случился незапланированный обряд огненного крещения. Шведы так жахнули вдоль строя, а немцы так добавили из-за кустов, что наивные сибирские коньки просто впали в прострацию. Не разъяснил им царствующий Конь опасностей взрослой жизни. Короче, после первой атаки, коням очень не хотелось идти во вторую и третью. А пришлось. Безумные всадники еще и еще гнали несчастных животных в адский огонь и под привычные, но тоже безжалостные стрелы.

Основные силы Маметкула — кавалерийские части — полегли все. Это был шок. Потом начался «артишок». Артиллеристы Ермака в несколько залпов так сотрясли округу, что люди царевича стремглав бросились в ставку батьки Кучума доложить о пришествии Большого Беса. Ну, или, кто там у них на его месте значился.

Наши конкистадоры не стали преследовать бегущих, собрали стрелы, спокойно сели на корабли и поплыли по Бабасанскому кольцу. Когда оно свернулось по-самарски, Боронбош закончил перевязку бывшего носа и философски заметил:

— Тоже богли дам петлю даладить.