Дуглас Брайан
Укротитель монстров
(Конан)

Бродячий зверинец Талорка переживал не лучшие времена. Вот уже много лет Талорк занимался тем, что путешествовал по большим городам, показывая своих Великолепных Уродов, Монстров и Прирученных Чудовищ. В его коллекции имелись самые разные существа, пойманные в различных уголках света. Во всяком случае, так он провозглашал, когда начинал свое представление.

Наибольшим успехом неизменно пользовалась женщина-птица из Вендии, которая сидела в позолоченной клетке, закутанная в тончайшие шелка. Эти одеяния были подарком владыки Аграпура, восхищенного пением и внешним видом женщины-птицы. Сперва он даже пытался откупить ее у Талорка, но затем передумал, опасаясь, что ею могут воспользоваться недружественные маги.

А песьеголовый мальчик! Еще один шедевр магического искусства, созданный специально по заказу Талорка мудрецами Стигии.

Зверинец обычно приезжал в какой-нибудь крупный город и останавливался возле городских стен; сам Талорк просил аудиенции у правителя и, получив согласие на проведение представлений, с триумфом входил в городские ворота. Отовсюду сбегались люди, чтобы поглазеть на Чудовищ и Удивительных Уродов. И хотя ротозеи видели только крытые повозки, по городу до вечера ходили слухи о том, что кому-то все-таки удалось разглядеть «совершенно нечеловеческую лапу» или «горящие в темноте глаза».

Конан и его спутники, Олдвин и Эан, услышали шум на улицах Аренджуна и вышли вместе с остальными посмотреть, что творится. Мимо них как раз проплывал караван повозок с нарисованными на холстине монстрами.

– Такое даже в самых жутких снах не привидится! – воскликнул молодой человек. – Я боюсь чудовищ, что ни говорите. Они не могут быть безопасными. В том, что было искажено в угоду магии, всегда таится опасность, как бы привлекательно это ни выглядело.

– А я бы сходил посмотреть, – сказал Олдвин. – Как ученый и член Академии я просто обязан увидеть эти существа. Возможно, я еще сделаю доклад на тему «Простонародные развлечения в Аренджуне», который обессмертит мое имя.

– Разве доклад может обессмертить имя? – поразился Конан. – Я думал, только великие воины удостаиваются такой чести.

– Для члена Академии произнести хороший доклад – все равно что для воина разгромить полчища врагов, – напыщенно отозвался Олдвин.

Конан пожал плечами. Порой бритунец ставил его в тупик – высказываниями, вроде этого или нелепыми деяниями. Но в общем и целом они неплохо ладили.

Эан тоже не приносил киммерийцу особенных хлопот. Это был толковый паренек, немного прибитый, что неудивительно – учитывая его прошлое. Он до сих пор кричал во сне, когда вспоминал обо всем, что происходило с ним по воле жестокой королевы-демона Гуайрэ. К счастью, теперь Гуайрэ мертва, и ее магия больше над ним не властна.

– Мне кажется, мы должны заниматься тем, ради чего пустились в этот путь, – напомнил киммериец. – Где-то в песках, между Кезанкийскими и Карпашскими горами, на юге Заморы, находятся несметные сокровища, которые остались после гибели оазиса Гуайрэ. Эан уверяет, что сокровища – настоящие, что это вещи, которые награбили воины Гуайрэ на протяжении нескольких сотен лет. Стало быть, они до сих пор там лежат и ожидают своего истинного хозяина.

Олдвин покраснел.

– Мне до сих пор стыдно, когда я вспоминаю о том приступе жадности, который меня охватил при виде этих бесчисленных сундуков, набитых драгоценностями! – признался бритунец.

Конан махнул рукой.

– Такое с каждым может случиться, не только с академиком. Нам нужно раздобыть лошадей, провиант, телеги… Так что я осмотрюсь по сторонам и пригляжу какой-нибудь хороший особнячок, который можно было бы ограбить без особого риска. А затем мы покинем этот благословенный край и где-нибудь неподалеку разживемся всем необходимым.

– Замечательный план, – иронически произнес Олдвин.

– А что в нем дурного? – удивился Конан. – Я проделывал такие вещи не раз, и, как правило, у меня все получалось. Не вижу причины сомневаться в том, что дело не сорвется и на сей раз.

Они околачивались в Аренджуне уже несколько дней в поисках поживы. Вечерами Эан и Олдвин обленивались планами – что они сделают со своей долей добычи. Олдвин собирался сделаться владельцем какой-нибудь роскошной усадьбы, обзавестись женой и отменной библиотекой. Эан мечтал разыскать потомков своей сестры – если таковые остались, – и облагодетельствовать их.

– Подумать только! Я расстался с моей семьей двести лет назад! – говорил он, качая головой. – Мой бедный отец был на грани разорения. Мой брат – калека, вряд ли он оставил после себя какое-либо потомство. Но сестра – она могла обрести семейное счастье. Она ведь была красива… Возможно, отец сумел хорошо выдать ее замуж после того, как надежд на мое возвращение не осталось. И тогда… Подумать странно! – Эан начал загибать пальцы, пытаясь подсчитать, сколько поколений прошло за двести лет. Выходило – приблизительно шесть.

Может быть, восемь – если его потомство жило совсем недолго. Или пять – если те прожили долгую жизнь и поздно вступили в брак. Но в любом случае это было много.

– Вряд ли кто-нибудь из них меня узнает, – вздыхал он. – Разве что семейные черты лица передавались от поколения к поколению…

Конан считал все эти разговоры пустой тратой времени и участия в них не принимал. Деньги у киммерийца никогда не задерживались. Обычно он пропивал их в первом же подходящем для этого городе или тратил на женщин.

– Разве вы не мечтаете разбогатеть? – спросил его Эан.

Киммериец покачал головой.

– Богатство для меня немного значит, – заявил он. – Во всяком случае, не оно – моя цель. Я люблю деньги, ради них я могу и убить, и пойти на смерть, и большую часть времени я трачу в поисках большого сундука, набитого бриллиантами. Но истинная моя цель намного выше обычного благосостояния.

– Чего же вы хотите? – задавая этот вопрос, Эан замер.

– Я хочу королевство, – сказал Конан спокойно.

– Королевство? – прошептал Эан. В его взгляде появилось благоговение. – Целое королевство?

Киммериец кивнул.

– Но как можно украсть королевство? – спросил Эан.

– Его можно завоевать, – ответил Конан.

– В одиночку?

– Когда момент настанет, я буду знать, что мне делать, – произнес Конан с такой твердой уверенностью, что Эан замолчал. И с этого мига юноша смотрел на киммерийца снизу вверх, как на высшее существо, потому что каким-то шестым чувством Эан понял: Конан не просто не сомневается в своей грядущей победе, он ЗНАЕТ, что рано или поздно добьется своего. Знает так твердо, словно сами боги явились к нему лично, чтобы пообещать это.

Женщина-птица надрывно кашляла в своей клетке. Талорк сбился с ног, ухаживая за ней. Он подносил ей горячее питье, он потратил кучу денег на лекарства – ничто не помогало.

В Аграпуре ему пришлось платить огромные суммы лекарю, который, едва завидев пациентку, попытался обратиться в бегство и потом наотрез отказывался лечить «нелюдь». Искать другого лекаря было некогда; пришлось Талорку раскошелиться.

От выданной этим лекарем микстуры женщине-птице, вроде бы, стало получше, по в Аренджуне она снова раскашлялась хуже прежнего.

Талорк скрежетал зубами, бегая взад-вперед по покоям во дворце правителя Аренджуна, которые были отведены странствующему зверинцу. Этот правитель, как и многие другие, оказался охоч до диковин и потому проявил гостеприимство.

Конечно, Талорку предоставили не самые лучшие комнаты дворца. И, если уж говорить начистоту, то были три большие комнаты позади конюшни. Здесь в дни крупных скачек располагались на отдых участники состязаний, а сейчас были расставлены клетки с удивительными «постояльцами».

– Проклятый шарлатан! – костерил Талорк аграпурского лекаря. – Я уверен, он нарочно дал ей медленно действующий яд вместо лекарства! Я видел, я же видел, с каким отвращением смотрит он на мою красавицу! Наверняка решил посчитаться за то, что я заставил его помогать мне!

Его бормотание прерывалось всхрапыванием крупного животного, представляющего собой нечто среднее между лошадью и гигантским слизнем, да кашлем женщины-птицы. Лошадь-слизень происходила из пустошей пиктов; ее отловили пиктские охотники и продали Талорку за огромный слиток золота.

Талорк напоил свою любимицу молоком и улегся спать возле ее клетки, прямо на полу. Среди ночи он проснулся от того, что ледяной холод сковал его. Талорк приподнял голову и увидел, что лицо женщины-птицы прижато к прутьям решетки, а широко раскрытые остекленевшие глаза смотрят прямо на него. Она умерла ночью, когда он спал.

Талорк протянул руку между прутьями и потрогал ее лицо. Холодное, как камень.

Талорк тихо зарыдал. Он приложился щекой к мертвому лбу женщины-птицы. Слезы текли непрерывным потоком, все тело Талорка содрогалось. Он вспоминал, как завел себе это существо, как вез его в клетке, как приручал, как она тысячи раз кусала его за руки, пока наконец не привыкла к нему. Как она вскидывалась ему навстречу, едва заслышав его голос. И хоть ему и говорили, будто подобные существа напрочь лишены чувств, Талорк не верил. Его женщина-птица любила своего хозяина.

– Что же я теперь буду показывать правителю? – вдруг вспомнил Талорк.

Он быстро огляделся. Лошадь-слизень, песьеголовый мальчик, пара гигантских гусениц… Все это было недурно, но ни один из этих живых экспонатов не обладал человеческой речью. Они не умели ни петь, ни отвечать на простые вопросы. Да, они поражали воображение, но женщина-птица – она по-настоящему потрясала.

И вот теперь она мертва.

– Что ж, меня предупреждали, что она проживет лет семь… – вздохнул Талорк. – Нужно будет похоронить ее. Но вопрос остается открытым: что же я покажу завтра правителю? Несчастный я человек!

Он вдруг понял, что не может больше оставаться в этих помещениях/ рядом с трупом своей любимицы. И спать ему уже не хотелось. Какой тут сон, когда вся карьера рушится!

Талорк выбрался из дворца и отправился бродить по городу.

Олдвин проснулся от сильной головной боли. С тихим стоном ученый бритунец уселся и открыл глаза. Солнце тотчас больно ударило его лучами по зрачкам, так что Олдвин поскорее зажмурился опять. Он посидел так некоторое время, а затем все-таки повторил попытку взглянуть на мир.

На сей раз он лишь слегка приподнял веки и посмотрел сквозь ресницы.

Он находился под открытым навесом рядом с какой-то глинобитной стеной. Очевидно, это был тот самый кабак, где они вчера втроем выпивали. Кое-какие подробности начали всплывать в уме Олдвина.

Кажется, все началось, едва только на улицах стемнело, В Аренджуне начинались дни большого рынка, так что город был полон народу. Приезжий люд заполнял площади и улицы, повсюду расхаживали вьючные лошади и верблюды, везде кричали грузчики с тюками на головах и переметными сумами через плечо. Сараи были забиты товаром, на постоялых дворах не оставалось места.

Дни большого рынка всегда сопровождались выступлениями бродячих артистов, музыкантов, танцовщиков, так что эта публика также хлынула в город в надежде неплохо заработать на любопытстве здешних и приезжих ротозеев.

«Хлебным» было это время и для продажных женщин. Эти «богини любви», нарядившись в свои самые лучшие одежды и обвешавшись украшениями, расхаживали взад-вперед, раскачивая бедрами, или усаживались на ступеньках кабачков и харчевен, а то приходили к стенам сараев и там выискивали клиентов. В голодных до ласки мужчинах недостатка не было: караванщики, уставшие после долгого перехода, охотно покупали ночь, а то и нанимали женщин на весь срок ярмарки.

Олдвин не помнил, чтобы они нанимали кого-то из проституток. Кажется, одна или две увивались возле киммерийца, гладили его крепкие плечи и грудь, но Конан решительно отверг все их поползновения.

Он никогда не отказывался от женской любви, пусть даже мимолетной, случайной, но не признавал «любви» продажной. И едва одна из красавиц прошептала ему на ушко свою цену, как Конан взял ее под локти и, подняв, как ребенка или куклу, вынес за порог таверны.

Она, помнится, страшно обиделась и довольно долго после выдворения стояла на пороге, размахивала кулаками, трясла волосами и кричала какие-то обидные слова. Но варвар лишь засмеялся и опрокинул в свою необъятную глотку здоровенную кружку вина.

Олдвин не вполне одобрял подобный образ действий. У ученого бритунца, разумеется, имелась на родине любовница. И, если подумать, то не одна, если служанка, с которой он завел бурный роман еще в подростковые годы, тоже может считаться «любовницей». В общем, он не мог бы сказать, что совершенно чуждается женщин.

Изгнание шлюх Конаном показалось Олдвину мерой в некоторой степени преждевременной. Возможно, кому-то из спутников варвара и хотелось бы воспользоваться любезным предложением дамы. Предположим, ради изучения. Невозможно ведь написать книгу о простонародных развлечениях, если пренебрегать такой важной составляющей частью этих развлечений, как отношения с продажными женщинами.

Но киммерийцу, понятное дело, безразличны научные задачи, стоящие перед бритунским академиком.

– Я никогда не платил за любовь, – кратко сказал ему Конан. – И вам не советую этого делать, дружище. Если женщина берет деньги за ночь, проведенную с ней в постели, значит, все, что она говорит и делает, – ложь. Вы никогда не узнаете правды ни о ней, ни о себе, ни о чем на свете, если будете давать ей деньги за любовь.

– Но меня интересует их обычай, – пытался возражать Олдвин, красный, как вареный рак. Конану каким-то образом постоянно удавалось смущать его. – Я изучаю манеры и легенды…

– Она наврет вам с три короба, – засмеялся Конан, – и чем больше вы ей заплатите, тем необъятнее будет ее фантазия.

Олдвин вздохнул.

– Ваша взяла, – сказал он. – Ума не приложу, почему вам всегда удается побивать меня в спорах. В конце концов, это ведь я – действительный член бритунской Академии, а не вы!

– Ну, бритунская Академия – это еще не весь свет! – заявил Конан. – Лично я одно время преподавал философию в Кхитае.

У Олдвина вытянулось лицо, а киммериец безжалостно захохотал и потребовал у служанки еще один кувшин вина.

… Пробудившись после пирушки, Олдвин постепенно вспомнил все эти разговоры. Ощущение неловкости притупилось, а вот чувство досады – наоборот, стало острее. Кто он такой, этот Конан, чтобы решать за Олдвина, стоит ему нанять шлюху или не стоит?

Олдвин повернулся в ту сторону, откуда вдруг донесся громкий храп, и обнаружил того, о ком только что думал, спящим. Конан лежал на охапке соломы, беспечно разметавшись во сне. Одна его рука выглядывала из-под навеса. Олдвин невольно позавидовал своему спутнику. Казалось, у киммерийца никогда не бывает ни головных болей, ни угрызений совести. Трудно представить себе нечто, способное лишить его сна.

А вот третьего их товарища, Эана, нигде не было видно. Одвин даже нашел в себе силы встать на ноги и обойти трактир со всех сторон. Факелы, пылавшие ночью возле входа, зазывая посетителей, сейчас уже погасли и выглядели просто обугленными головешками. Они как будто тоже утомились после вчерашнего.

Дверь стояла открытой настежь, в дверной проем видно было, как босоногий слуга в одной набедренной повязке прибирается после вчерашней пирушки. Вид у слуги был кислый.

– Эй, приятель! – окликнул его Олдвин.

Слуга поднял голову и устремил на посетителя недовольный взгляд.

– Скажи-ка, ты видел вчера меня? – продолжал Олдвин.

Слуга молча выпрямился. Он уставился на Олдвина как на умалишенного.

– Ну-ка припомни, – настаивал Олдвин. – Со мной был здоровенный верзила-варвар.

Слуга сказал:

– Да кого здесь только вчера не было, господин!

– Меня ты, положим, не запомнил, но уж на киммерийца ты всяко не мог не обратить внимания! – заявил Олдвин. – Огромного роста, с черными волосами. Он выдворил из кабака женщину. Вынес ее на руках за порог и запретил входить внутрь.

Лицо слуги прояснилось.

– О, – проговорил он почтительно, – этот твой спутник, должно быть, великий воин.

– Ну вот, хвала богам, ты его запомнил! – обрадовался Олдвин. – Разумеется, он великий воин, и разорвет тебя на кусочки, если ты мне не поможешь.

Слуга медленно покачал головой.

– Великий воин никогда не разорвет меня на кусочки, потому что великий воин не снизойдет до такого ничтожества, как я. И я не налью тебе бесплатно выпивки, пока не проснется мой хозяин, а он будет отдыхать до полудня. Так что прощай.

– Мне вовсе не нужна выпивка! – оскорбился Олдвин. – Благодарение Белу, я умею пить так, чтобы наутро не было никаких последствий… – В этот миг головная боль решила отомстить за себя и яростно стиснула виски бритунца своими железными пальцами, так что лицо его поневоле исказилось жуткой гримасой. – Насчет меня можешь не беспокоиться.

– Я совершенно не беспокоюсь, господин, – заверил Олдвина слуга.

– Слушай меня, умник! – зашипел Олдвин. – Со мной и киммерийцем был еще третий. Паренек помладше тебя. Ну, молодой мужчина, можно сказать. Лет двадцати, словом. Помнишь такого?

Слуга моргал, и лицо у него было очень скучное. Было совершенно очевидно, что расспросы приезжего нагоняют на него тоску.

– Да не помню я, господин, никакого паренька, – уныло протянул он.

– Я к тому, что может быть ты видел, куда он ушел, – продолжал Олдвин.

Слуга не ответил и вернулся к своей работе. Олдвин в бессильной ярости посмотрел на него. Но слуга слишком хорошо знал, что приезжий ничего не в состоянии с ним поделать. Кабачок закрыт, слуга занят своей работой, а Олдвин, коль скоро он ни за что не платит, не является клиентом, – следовательно, и нахамить ему можно безнаказанно.

Олдвин вернулся под навес в смутной надежде, что Эан уже появился там с рассказом о своих ночных похождениях наготове. Но Эана не было.

– Конан! – Олдвин потряс киммерийца за плечо.

Ответом ему было яростное горловое рычание. Можно было подумать, что на соломе спит не человек, а какой-то дикий зверь в обличье человека.

– Конан! – Олдвин не отступал.

Киммериец открыл глаза и вдруг улыбнулся.

– Мне снился великолепный сон! – сообщил он. – Будто я сражаюсь с одним великаном, и вот, когда я перерубил ему голень, он… – Тут он увидел Олдвина, помятого после вчерашних возлияний и встревоженного утренним открытием, и сразу омрачился. – Что-то случилось?

– Возможно, ничего, – Олдвин пожал плечами. – Когда я проснулся, Эана рядом не оказалось.

– Эан – взрослый человек, – сказал Конан. – И довольно симпатичный в глазах женщин. Так что в его отсутствий нет ничего удивительного.

– Да, но… – Олдвин замялся.

– Что? – Конан выглядел удивленным. – Что-то не так?

– Эан такой беззащитный… Он почти двести лет не жил среди обыкновенных людей. Он мог позабыть о том, как это опасно.

– Эан двести лет жил среди чудовищ и сам был чудовищем, – резко возразил Конан. – Полагаю, это тоже довольно опасно, не так ли?

– Да, – согласился Олдвин и тут же строптиво добавил: – Однако вряд ли так же опасно, как иметь дело с обычными людьми.

Конан засмеялся.

– Сразу видно, что вы академик! Вас, кажется, не переспоришь.

– Меня этому учили, – скромно признал Олдвин. И тут же добавил: – В любом случае, меня тревожит его отсутствие. Может быть, нам следует поискать его?

– Позже, – зевнул Конан. – Сперва подождем. Возможно, он скоро вернется и расскажет нам, что влюбился. Или мы увидим его возле позорного столба на городской площади с надписью «Вор» на груди.

С этим он вновь растянулся на соломе.

Олдвину удалось растолкать Конана только к полудню. Тревога бритунца росла. От Эана по-прежнему не поступало никаких известий. Кабачок уже открылся, но после утреннего разговора с грубым слугой Олдвин решительно не желал заходить туда.

– Я ни глотка больше в этом месте не выпью! – объявил он.

– Нам и не придется, – успокоил его Конан. – В честь праздника, полагаю, на всех перекрестках будет даровая выпивка.

– Даровая выпивка, как правило, очень дрянного качества, – нахмурился бритунец.

– Возможно, в Бритунии так оно и обстоит, – засмеялся Конан, – но мы в Заморе, здесь любое вино недурно, даже самое дешевое. Что, от Эана нет вестей? По-моему, он всерьез влюбился.

– В проститутку нельзя влюбиться, – нахмурился Олдвин.

Конан подтолкнул его кулаком в бок, так что бритунец потерял равновесие и едва не упал.

– Не стоит говорить о том, чего не знаете, – сказал варвар. – Но вы правы, дружище, Эану уже следовало бы появиться здесь. Пойдемте-ка побродим по городу. Может быть, мы его встретим. Должно быть, он угодил в какой-нибудь разбойничий притон, где у него отобрали всю одежду, и теперь он, голый, скрывается от людских глаз.

Однако сколько они ни бродили по Аренджуну, сколько ни заглядывали в кабачки и ни расспрашивали всех встречных, – никто не видел Эана и никто не имел даже малейшего предположения о том, что могло бы с ним случиться.

Когда Эан очнулся, он обнаружил, что ему трудно пошевелиться. Сперва он решил было, что все дело в лишней выпивке и что это от избытка спиртного у него окоченело все тело. Но затем негромкий звон подсказал ему иной ответ. Эан вздрогнул всем телом от ужаса. В первое мгновение ему почудилось, что все это – лишь страшный сон, что сейчас он очнется и увидит правду: он спит на соломенной подстилке под навесом из листьев, на задах дешевого кабачка, где они с Конаном и Олдвином куролесили всю ночь.

Но звон и непонятная тяжесть в руках и ногах сопутствовали каждому его движению. В конце концов Эан открыл глаза и увидел железную решетку.

Он находился в клетке. И это было еще не все. Его руки и ноги были закованы в цепь, свободный конец которой крепился к полу клетки.

Что с ним случилось? Как он очутился здесь? Эан метнулся вправо-влево. Гром железа был единственным ответом на мириады вопросов, что роились у него в голове. Несколько раз цепи натягивались так сильно, что больно впивались в запястья и щиколотки. В конце концов Эан поранился и вынужден был замереть на месте и выждать, пока боль успокоится.

Как ни странно, именно боль вернула ему ясность рассудка. Он перестал паниковать и медленно перевел дух.

Сперва следует осмотреться и понять, где он находится. Потом уже можно будет подыскивать какой-то план действий. Возможно, скоро Конан отыщет его. Мысль о том, что киммериец, возможно, решил избавиться от странного спутника, подобранного при весьма странных обстоятельствах, даже не приходила Эану в голову. Равно как не допускал он и возможности, что киммериец не станет его вызволять.

Обостренным чутьем, которое осталось у Эана еще с той поры, когда он был чудовищем и обитал в песчаной трясине, в зыбучих песках на краю оазиса Гуайрэ, молодой человек ощущал: Конан не из тех, кто отказывается от своих спутников. Нет, Конан скоро придет. Скоро.

Эан осторожно встал, стараясь двигаться так, чтобы цепи не слишком врезались в тело. Тот, заковал его, знал свое дело. Этот неведомый тюремщик позаботился о том, чтобы узник не смог вывернуться из кандалов, так что железные обручи плотно охватывали запястья и щиколотки.

Пленник приблизил лицо к решетке и выглянул наружу – насколько ему позволяло его положение.

Он увидел большое помещение, в котором находилось еще несколько клеток. В каждой, очевидно, имелось запертое живое существо.

– Эй! – позвал Эан. – Кто-нибудь меня слышит? Отзовитесь! Расскажите мне, куда я попал!

Но ответом ему послужил лишь странный чавкающий звук. Если бы Эан мог заглянуть в клетку, откуда он доносился, то увидел бы слизнеобразную тварь, которая хлопала склизкой «подошвой» по полу клетки, требуя кормежки.

Затем из второй клетки донесся громкий лай. Там содержался песьеголовый мальчик. Эан не видел его, но по звукам догадался, что существо, их издающее, лишено человеческого рассудка.

Когда Талорк вошел в свой зверинец с ведром, полным кусочков вареной рыбы и разваренного зерна, там царил невероятный гвалт. Все его питомцы прыгали по клеткам, лаяли, рычали, бились о решетки, шипели. Талорк остановился. Обычно Великолепные Уроды вели себя гораздо спокойнее. Ни переезды с места на место, ни многолюдные толпы не приводили их в такое неистовство. Все дело в новичке, понял Талорк. Этот новенький что-то такое сделал, отчего они так разбушевались.

Ничего, Талорк быстро их утихомирит. Он поставил ведро на пол и взялся за большую палку. Сперва он через прутья решетки огрел по голове песьеголового мальчика.

Тот сел на пол, схватился за голову руками и жалобно заскулил.

– То-то же! – воскликнул Талорк. – Я принес тебе еду, а ты себя так ведешь! Стыдно! Стыдно! А ну, лежать!

Песьеголовый мальчик лег ничком и положил морду на вытянутые вперед руки. Талорк открыл дверцу и плеснул варева ему в глиняную плошку.

– Ешь, – сказал он строгим тоном и закрыл дверцу. – Ешь, можно.

Мальчик принялся лакать похлебку длинным синеватым собачьим языком.

Скоро и другие получили свои порции. Постепенно шум в зверинце утихал. Эан стоял у прутьев и наблюдал за происходящим. Про себя он решил, что ни за что не подчинится тому, кто захватил его в плен. Пусть лупит палкой, пусть держит в цепях, морит голодом или жаждой – Эан не покорится. Двести лет рабства у Гуайрэ – с него довольно. Теперь он будет свободным.

Закончив обходить клетки, Талорк приблизился наконец к Эану. В руках у него была палка с окованным железом наконечником.

– Видишь? – показал он это орудие Эану. – У меня всегда найдется управа на строптивое животное. Так что не вздумай бунтовать.

– Я не животное, – сказал Эан. – Что тебе нужно от меня?

– Да брось ты! – воскликнул Талорк. – Это ты-то не животное? Рассказывай сказки кому-нибудь другому, но только не мне! Как тебе удалось переполошить весь мой зверинец? Они давно уже не проявляли такого беспокойства!

Я просто позвал на помощь, – ответил Эан.

– Ну конечно! – издевательски воскликнул Талорк. – Нравится мне это «просто»! Нет, уродец, у тебя есть какая-то своя магия, иначе они не стали бы так беситься.

Эан понял, что спорить с ним бесполезно. Он молча уставился на Талорка и мысленно поклялся себе, что не скажет ему больше ни слова.

Казалось, Талорк понял это, потому что опустил палку и заговорил примирительным тоном:

– Послушай, что я тебе скажу. Наверное, до сих пор тебе хорошо удавалось скрывать свое уродство, поэтому никто о нем и не знал. А если люди узнают, кто ты такой на самом деле, – начнется травля, и кто знает, останешься ли ты вообще в живых! Люди бывают чрезвычайно жестоки. Особенно к тем, кто сильно отличается от них.

Эан лихорадочно соображал: «Откуда этот чужак мог узнать о том, что случилось со мной двести лет назад? Неужели он тоже побывал в оазисе? Нет, это невозможно, все, кто там находился, мертвы, так или иначе… Все, кроме Конана и Олдвина. Ну и меня. Нет, здесь что-то другое, что-то, о чем я еще ничего не знаю. Нужно молчать. Может быть, он сам проговорится. Слушая вопросы, можно разрешить многие недоумения… Я должен запомнить все, о чем он спрашивает. Таким образом он невольно выдаст – что он знает и чего не знает».

– У меня была любимица, – продолжал Талорк доверительным тоном. – Женщина-птица. Я обожал ее. Она немного разговаривала на человеческом языке. Немного. Ее язык не был приспособлен для беглой речи, но она старалась. И еще она пела. Она была прекрасна. Но в последнее время она дурно себя чувствовала. Митра свидетель, я заботился о ней! Ты не должен думать, будто я не забочусь о своих любимцах, нет. Каждая из этих тварей, – Талорк показал на клетки широким жестом, – имеет все необходимое.

– Кроме свободы, – хриплым голосом выговорил Эан, забыв на миг о своем твердом решении не разговаривать с тюремщиком.

– Свобода! – презрительно воскликнул Талорк. – Кому она нужна? Только не им, не этим уродливым существам! Да окажись они на свободе – их в первый же день заклевали их так называемые «нормальные» собратья. Вон там, – он кивнул головой на клетку, откуда доносилось поскуливанье, – сидит песьеголовый мальчик. Думаешь, его жизнь на свободе была бы длинной? Да толпа разорвала бы его на куски, сочтя опасным чудовищем. Между тем он – мирное и доброе создание. Только ему требуется особый уход. А ты? Нет, свобода тебе не нужна. Тебе нужен хороший пригляд, сытная пища… Разве ты в состоянии заботиться о себе? Скажи, ты умеешь зарабатывать деньги? На что ты способен?

Эан прикусил губу. Он знал, что кое в чем Талорк совершенно прав. Эан всегда был никчемным. У него не получалось зарабатывать. Он не смог поправить дела своей семьи, когда взялся за это. Наоборот, Эан все окончательно погубил. И теперь он решительно ни на что не годится. Он не воин, не ученый, не лекарь, у него нет средств к существованию. Его даже в ученики не возьмут – ни одному ремесленнику не нужен такой переросток, которого поздно чему-то обучать.

Талорк правильно истолковал молчание своего пленника.

– Вот видишь! – с торжеством произнес он. – Ты уже начинаешь признавать мою правоту. Тебе не нужна свобода. Тебе нужен кто-то, кто заботился бы о тебе. Я буду о тебе заботиться. Я умею это делать. Для начала скажи, как тебя называть.

Эан не ответил. Ему не хотелось, чтобы этот человек обращался к нему по имени.

– Ты обладаешь разумной речью, – сказал Талорк. – Стало быть, обладаешь и именем. Не хочешь мне сказать? Я придумаю тебе другое. И ты будешь отзываться на него, иначе отведаешь палки!

– Меня зовут Эан, – сказал пленник. – Не смей давать мне другое имя.

– Я всегда говорил, что палка решает три четверти проблем, – заявил Талорк.

– А отвращение – все остальные, – пробормотал Эан. – И в данном случае речь шла именно об этих «остальных».

– У тебя довольно сложный склад ума, – заметил Талорк. – Это произведет впечатление.

Эан звякнул цепями.

– Сними с меня это, – попросил он.

– Я надеялся, что ты этого захочешь, – произнес Талорк. – Хорошо, я избавлю тебя от цепей, но ты останешься в клетке.

– Я не хочу сидеть в клетке. Я не дикое животное, чтобы…

– Тише, тише, – остановил его Талорк. – Ты ведь мечтаешь о том, чтобы железо не впивалось в твою кожу, не так ли? Но я сделаю это для тебя при одном условии. Ты не будешь хотеть слишком многого. Ты останешься в клетке.

– Нет, – сказал Эан.

– Да! – рассердился Талорк. – Я не желаю, чтобы ты сбежал. А ты сбежишь и погибнешь.

– Для чего я тебе нужен? – спросил Эан.

– Ты еще не понял? – удивился Талорк. – Кажется, я так подробно все тебе рассказал… Моя любимица, женщина-птица, умерла. Не больше нет!

– Мне жаль ее, – проговорил Эан. – Хоть я ее и никогда не видел. Но мне жаль это существо, которое было красивым и провело свою жизнь в неволе.

– Ни я, ни тем более она не нуждаемся в твоей жалости! – резко ответил Талорк. – Но ее больше нет, а мне нужно давать представление. Это просто счастье, что я нашел тебя.

– Я все еще не понимаю…

– Ты не понимаешь? Но ведь ты – один из самых эффектных уродцев, каких я только встречал на своем веку!

– Я? Уродец? – Эан похолодел. Он быстро ощупал свое лицо, свое тело. Нет, все осталось по-прежнему: он все еще был стройным молодым человеком, с самым обычным сложением, с нормальным человеческим лицом. – О чем ты говоришь?

– О твоем уродстве! – воскликнул Талорк, досадуя на упрямство пленника. – Как ты это делаешь? Покажи мне!

– Что я делаю? – пролепетал Эан.

– ЭТО! – закричал Талорк, хватаясь за палку. – Мне что, избить тебя, чтобы до тебя, наконец, дошло?

– Ты можешь избить меня, – сказал Эан. Теперь, когда он убедился в том, что обратной метаморфозы в песчаное чудовище не произошло, он снова обрел уверенность в себе. – Но это не прибавит мне понимания.

В конце концов Талорк отступился от пленника. Эан остался взаперти – в клетке и в цепях. И к тому же голодный.

– Ничего не понимаю, – говорил растерянно Олдвин, пока они с Конаном бродили по городу. – Мне казалось, я полностью контролировал свои мысли и поведение, но сейчас, пытаясь восстановить в памяти события вчерашнего вечера, я сознаю, что половина из случившегося, если не больше, от меня ускользает.

Все это звучало для Конана одновременно и мудрено, и забавно. Киммериец помалкивал, только оглядывался по сторонам.

– Если он заночевал у женщины, то, возможно, мы не увидим его еще пару дней, – сказал Конан. – Мне случалось исчезать и на больший срок. А у Эана вообще долгое время не было нормальных подружек, так что он вполне мог потерять голову.

– Нет, нет, – повторял Олдвин, – случилось что-то нехорошее.

К середине дня у них уже были деньги для того, чтобы приобрести лошадей. Олдвин не спросил Конана, каким образом тот раздобыл увесистый кошель, набитый серебром. Киммериец тоже не вдавался в подробности. В суете большой ярмарки нередки подобные странные случаи, когда деньги незаметно меняют хозяев и переходят из рук в руки непонятным путем.

– Вы что-нибудь понимаете в лошадях? – спросил Конан у бритунца.

Тот покачал головой.

– Все лошади, с которыми мне доводилось иметь дело, были весьма дорогими и породистыми, и их покупали для меня мои конюхи… Сам я на них, правда, не ездил, они служили украшением моей конюшни.

– И много у вас было лошадей? – заинтересовался Конан.

– Две, – с достоинством ответил Олдвин.

Конан еле заметно улыбнулся, но от комментариев воздержался. Он приобрел трех лошадок, выносливых, хотя и неказистых с виду. Олдвин заметил, что Конану даже в голову не пришло ограничиться двумя, хотя третий их спутник пропал неизвестно куда и Олдвин уже потерял всякую надежду найти его.

Конан же, судя по всему, этой надежды не терял. Более того, он даже не сомневался в том, что Эан отыщется.

Купленных лошадей Конан оставил в той же конюшне, наказав конюху хорошенько за ними присматривать. Для убедительности киммериец показал ему кулак и пару медных монеток, которые тот получит завтра утром, если с лошадьми все будет в порядке.

– У нас остались еще деньги для недурного кутежа, – сообщил Конан Олдвину, когда они вышли из конюшни. – До утра полно времени.

– Мы собираемся пьянствовать и бедокурить до самого утра? – ужаснулся Олдвин.

Киммериец громко расхохотался.

– Нет, избавлю вас от подобного испытания! Но на представление Зверинца Уродов, полагаю, сходить следует. И для вашей книги это будет очень полезно.

Олдвин не нашелся, что возразить, и Конан потащил его на площадь, где уже зажигали факелы. Народ толпился возле помоста, куда четверо дюжих носильщиков неспешно водружали клетки. Десятки факелов пылали по краям помоста. Из клеток доносились рычание и странные шлепки. Люди в толпе переговаривались, возбужденно блестя глазами.

Перед клетками прохаживался сам владелец бродячего зверинца, Талорк. В руке у него была палка.

Видите эту палку? – громко возглашал он. – Это палка укротителя, главное мое орудие! Все мои уроды, все чудовища и монстры покорны мне, потому что я – человек, и в руке у меня палка! Все эти существа крайне опасны. Поэтому я и содержу их в клетках. Они могут в любой миг вцепиться вам в горло зубами, растворить вас ядовитой слизью или содрать с вас кожу своими острыми когтями. Однако вам не следует бояться того, что вы увидите. Не следует, потому что вы – тоже люди, как и я, и потому, что все эти жуткие создания сидят взаперти.

– Он хочет брать деньги за то, чтобы мы взглянули на монстров? – удивился Конан.

Олдвин пожал плечами.

– Даже я знаю, что многие люди чрезвычайно любопытны и готовы заплатить немалые суммы ради интересного зрелища.

– Да, но монстры вовсе не являются интересным зрелищем, настаивал Конан. – Это как с проститутками. Я никогда не платил женщинам за право ублажить меня в постели, потому что я и сам горазд доставлять им удовольствие. Ну и за то, чтобы я убил парочку монстров, я не стану платить сам. Напротив, пусть мне заплатят!

– Этих монстров не нужно убивать, – мягко убеждал Конана Олдвин. – Они безопасны. Сидят в клетках и служат для увеселения толпы.

– Ни один монстр не может быть безопасен, – заявил Конан. Олдвин вдруг понял, что его приятель здорово пьян.

Бритунец сказал прямо:

– Просто дайте мне немного денег. Я очень хочу взглянуть на них. А вы можете оставаться внизу.

– Нет, я с вами! – возразил Конан и нахмурился. – Мне тоже любопытно… Нужно знать, с кем предстоит иметь дело. Даже если сперва придется заплатить. Мне случалось платить доносчикам и шпионам. Это возможно.

– Это не противоречит вашим принципам? – мягко осведомился Олдвин.

– Принципам? – удивился Конан. – Это слово для цивилизованного человека! Вы же сами говорили, что я варвар.

Явив таким образом всю противоречивость своей натуры, Конан вложил в руку Талорка целую серебряную монету, буркнул «это за двоих» и вместе с Олдвином поднялся на помост.

– Возьмите факел, – предложил Талорк, сама любезность. – Вам будет удобнее заглядывать в клетке. И не пугайтесь, умоляю вас, не пугайтесь! Все мои уроды безобидны.

Конан резко выдернул из гнезда факел и широким шагом двинулся вдоль клеток. Песьеголовый мальчик почти совсем не заинтересовал его, зато Олдвин остановился возле этой клетки надолго.

– Бедняга, – пробормотал он.

Мальчик сидел, обхватив руками колени и уткнув в них песью морду. При звуке человеческого голоса он тявкнул.

– Да нет, – сказал Конан, – никакой он не бедняга. Обычное магическое создание. Вполне доволен всем что с ним творится. Ест, пьет и лижет хозяйские руки.

Киммерийца заинтересовала лошадь-слизень.

– Вот опасная тварь, – заметил варвар. – Мощная, снабженная ядом. И, что важнее, ее не создавали искусственно, в лаборатории. Ее наверняка поймали где-нибудь на пустошах пиктов. Во всяком случае, я слыхал от тамошних охотников о чем-то подобном…

Красные глаза лошади-слизня блеснули яростным огнем. Конан хмыкнул.

– Я ей тоже не нравлюсь.

И тут из соседней клетки донесся тихий шепот:

– Освободите меня…

Конан не двинулся с места. Он знал, что хозяин зверинца наблюдает за всеми посетителями, поэтому притворился, будто не слышит этого призыва о помощи.

Олдвин сильно вздрогнул и посмотрел на киммерийца. Едва шевеля губами, тот приказал:

– Не подавайте вида. Это Эан.

Затем громко произнес:

– Я рад, что мы пришли сюда. Вы были правы, дружище. Эти бродячие зверинцы иногда обладают настоящими сокровищами. Как вам понравилась лошадь?

– Мне показалось, что это слизень, – так же громко и неестественно-бодро ответил бритунец.

Другие посетители тоже поднялись на помост. Кругом переговаривались, шумели, ахали, восхищались и ужасались.

– Смотрите! – пронзительно закричала какая-то женщина, указывая на ту клетку, где находился Эан. – Смотрите! Я думала, что это просто человек, но это… это…

Она задохнулась, не в силах продолжать.

Конан быстро шагнул к этой клетке и заглянул внутрь. Там действительно стоял Эан. Он вцепился обеими руками в решетку и прильнул к ней лицом, как будто хотел вдохнуть хотя бы толику свободы.

Его светлые глаза были широко распахнуты. А на скулах и на лбу горело еще три дополнительных глаза. Всего пять, как и было у чудовища, которое обитало в песках.

– Я не монстр, – бормотал он. – Почему они так смотрят на меня? Я не животное! Я не хочу жить в клетке! Отпустите меня, выпустите меня! Я – такой же человек, как и вы!

– Оно разговаривает! – верещала женщина.

Мужчина, с которым она пришла, пытался успокоить ее:

– Все это иллюзия, дорогая. Наверняка разговаривает не он, а какой-то специальный служитель, который прячется за клеткой.

До Талорка донесся их разговор, и хозяин зверинца громко произнес:

– Ничего подобного! У меня все без обмана! Если вы видите пятиглазого человекообразного монстра, населенного речью, значит, так оно и есть. И это существо является недавним приобретением моей коллекции. Ничего подобного нет даже в самых знаменитых собраниях уродов у владык Вендии и Кхитая!

Мужчина увел от клеток свою рыдающую подругу, которая твердила:

– Зверь не должен разговаривать… Пусть он рычит, грызет клетку, но зачем он разговаривает? Так не должно быть, это неправильно, неправильно…

– Конечно, дорогая, это неправильно, – соглашался с ней мужчина, обнимая ее за плечи и тоскливо озираясь по сторонам.

– Следует действовать быстро и тихо, – распорядился Конан, обращаясь к Олдвину. – Сумеете?

– Да, – отозвался бритунец. – Командуйте.

– Поднимите панику!

– Хорошо, – прошептал Олдвин. И вдруг завопил: – Караул! Спасите! Я боюсь!

– Отлично! – воскликнул Конан и одним ударом могучего кулака сбил замок с клетки, где был заперт Эан.

Никто не успел даже понять, что происходит, когда Конан вытащил из клетки своего приятеля. Загремели цепи.

– Проклятье! – взревел киммериец. – Что ты сделал, чтобы тебя заковали?

– Ничего, – бормотал Эан. Он болтался в могучих руках киммерийца, как тряпичная игрушка.

– Дурак! – рычал Конан. – Ты ведь знал, что я приду за тобой! Как ты собираешься бежать?

– Простите, – пролепетал Эан, жалобно моргая всеми пятью глазами.

– Да ты пьян! – вознегодовал Конан. Он взвалил Эана себе на загривок. – Держись!

Эан обхватил его шею, набросив на нее скованные руки, и обвил его талию ногами, подобно детенышу обезьяны, сидящему на спине у матери.

С мечом в руке Конан развернулся навстречу Талорку. Хозяин бродячего зверинца уже спешил навстречу нарушителю, размахивая на бегу своей окованной железом палкой.

Сцена разворачивалась на помосте, озаренном факелами, так что многим из собравшихся внизу она показалась всего лишь частью представления. Зрители вопили и приветствовали огромного варвара с уродцем за спиной.

– Давай! – орали внизу. – Побей eгo! Вздуй этого, с палкой!

Другие были на стороне хозяина.

– Укроти верзилу! – верещали они. – Посади его в клетку!

Кое-кто уже начал делать ставки, но большинство отказалось участвовать в азартной игре.

– Какой смысл, – говорили эти скептики, – ведь это – запланированный спектакль. В любом случае победа останется за хозяином зверинца. Не стоит даже и надеяться на то, что варвар победит.

Тем временем Талорк подбежал к клетке, где содержалась пиктская лошадь-слизень, и выпустил ее. Подкалывая чудище своей остроконечной палкой, Талорк натравил ее на Конана.

– Беги! – крикнул Конан, обращаясь к Олдвину. – Встретимся возле конюшни.

Олдвин – следует отдать ему должное – все же помедлил прежде, чем скрыться.

– Беги! – взревел киммериец. – Мне некогда защищать еще и тебя!

Лошадь-слизень, очутившись на свободе, двинулась прямиком на Конана. Он оказался первым, что она увидела. Уколы очень разозлили монстра, а крик, который поднял киммериец, привлекал внимание.

Подняв рожки, слизень двигался прямо на свою предполагаемую жертву.

Талорк кормил это существо вареной рыбой, но излюбленной пищей лошади-слизня было человеческое мясо. Находясь на свободе, она охотилась на пиктов. Эти низкорослые люди были для нее идеальной добычей. Она находила какого-нибудь одиночку и, затаившись, выслеживала его некоторое время, а затем, улучив удобный момент, набрасывалась. Она накрывала свою жертву подошвой и выпускала ядовитые соки из желез. Таким образом несчастный оказывался весь облит кислотой, которая растворяла плоть, превращая ее в питательную кашицу. А уж затем существо всасывало эту еду сквозь особые отверстая в подошве.

Талорку удалось приучить чудовище к более безопасной пище, но едва только представилась возможность полакомиться человечиной, как в существе ожили все его былые инстинкты.

Морда, похожая на лошадиную, потянулась к Конану. Киммериец нанес первый удар мечом, целясь в мягкие ноздри существа. Но оно с поразительным проворством отскочило назад и едва не своротило с помоста свою клетку.

Талорк, находившийся сзади, снова подколол монстра своей остроконечной палкой.

– Вперед, скотина! Задай ему перцу!

Раздался шлепок – это слизистая подошва ударила по помосту.

Внизу бушевали зрители. В слизня и в киммерийца полетели гнилые овощи.

– Деритесь! – кричали снизу. – Деритесь!

Конан метнулся вперед и нанес второй удар мечом. На сей раз он хотел поразить чудовище в шею. Но меч вошел в студенистую плоть, как в сырую глину, с трудом, и застрял там. Конан с усилием высвободил клинок. Ему пришлось применить всю свою ловкость, чтобы увернуться от бешено бьющего хвоста «лошади». Подошва едва не накрыла его. Лишь в последний миг, каким-то чудом, киммерийцу удалось избежать участи, которая некогда постигла множество пиктских охотников.

Монстр поднялся на дыбы, и изумленные зрители увидели внутреннюю сторону подошвы – множество отверстий, снабженных присосками, которые сейчас истекали ядовитым соком.

Эан завизжал от страха прямо в ухо киммерийцу, и варвар отозвался диким боевым кличем. Толпа внизу неистовствовала. Конан размахнулся и с силой вонзил острие меча в подошву слизня, а затем, упираясь для устойчивости в край клетки, выдернул клинок.

Из раны потекла бледная мутная жидкость. Чудовище пошатнулось и неловко плюхнулось на подошву. Теперь оно передвигалось медленно, но все еще оставалось смертельно опасным. Конан увернулся от удара рожками, которые в миг опасности вытянулись и удлинились почти втрое по сравнению с обычным состоянием.

– Ударь его в глаз! – крикнул Эан в ухо киммерийцу.

Конан молча уклонялся от атак монстра, выжидая удобного мгновения. Краем глаза он видел, что на площади появились стражники. Поначалу Конан угрюмо подумал, что стражи закона, очевидно, попытаются схватить его и бросить в тюрьму, едва он разделается с монстром. Но скоро киммерийцу стало очевидно, что стражники сопровождают важную сановную особу, которую принесли на площадь в паланкине. Очевидно, правителю города доложили о потрясающем представлении с поединком, которое разворачивается на площади, и он поспешил явиться, чтобы не пропустить зрелище.

Конан ухмыльнулся. Похоже, только он сам и Талорк знают правду.

– Кром! – зарычал киммериец, бросаясь в атаку. Монстр отполз чуть назад и остановился, угрожающе шипя и шевеля рожками.

Конан сделал обманный выпад и заставил чудовище повернуться влево, а сам, присев и резко развернувшись на пятке, нанес резкий удар снизу. Клинок вошел в глаз слизняка-лошади. Послышался громкий хлопок, как будто лопнул туго надутый пузырь, и из пронзенного глаза хлынула мутная жидкость.

Слизняк поднялся на дыбы и заверещал. Конан успел выдернуть клинок. Теперь он знал, что делать. Сильно размахнувшись, киммериец рассек перемычку, соединявшую тело монстра с подошвой.

Изуродованная верхняя часть туловища упала на помост, к ногам Талорка. Она корчилась и билась, истекая быстро иссякающей «кровью» – ядовитой жидкостью. Талорк, завороженный зрелищем гибели второго своего ценного экспоната, даже не заметил, как ядовитый сок попал ему на одежду и прожег ее насквозь. Только ощутив боль от ожога, он очнулся.

– Хватайте его! – завопил он, указывая на Конана. – Это преступник! Хватайте его! Он убил монстра!

– Ха-ха! – отзывалась толпа, бушуя возле помоста. – Он убил монстра! Хвала!

– Хватайте! – надрывался Талорк.

– Хвала! Хвала! – отзывался народ, размахивая факелами.

Конан выпрямился, оглядывая толпу взором победителя. Ему не раз доводилось слышать приветственные клики в свой адрес. В ту пору, когда он был гладиатором, люди сходили с ума, наблюдая за его поединками, и дружно выкрикивали его имя, когда он одерживал очередную победу.

Сейчас происходило нечто похожее. И Конан как вести себя, чтобы толпа оставалась такой же – влюбленной, послушной победителю, готовой ради триумфатора на все.

Киммериец вскинул руки с мечом и взревел:

– Кром!

– Кром! – радостно подхватили люди. – Кром! Кром!

Они понятия не имели, кто такой «Кром» и почему следует выкликать это слово, но коль скоро их кумир так делает, они готовы были вторить ему.

Конан вместе с прилипшим к его спине Эаном повернулся и спрыгнул с помоста. Его подхватили и понесли прочь с площади. Каждый хотел прикоснуться к человеку, который доставил всем такое удовольствие. Только на самом краю площади Конану удалось освободиться. Он в последний раз махнул своим обожателям и побежал прочь. Скоро темные улицы поглотили его.

– Как ты ухитрился попасть в плен к этому ублюдку? – спросил Конан у Эана, освобождая его от цепей.

– Думаю, я напился, – признался молодой человек. – Полагаю, был пьян в стельку, вот он и захватил меня.

И пять его глаз принялись виновато косить во все стороны.

– Ты и сейчас нетрезв, – заметил Олдвин строгим тоном, как будто Эан был его отпрыском, а он, Олдвин, – строгим «папочкой».

– Это Талорк, – оправдываясь, проговорил Эан и вдруг рыгнул. Он покраснел так, словно сделал что-то ужасно неприличное. – Талорк меня напоил.

– Зачем? – поинтересовался Конан. Он с отвращением отбросил в сторону кандалы, снятые с приятеля, и повернулся к нему. – Не думай, будто я осуждаю тебя. Но просто расскажи, для чего все это понадобилось Талорку.

– Дело в том, что я… ик!… – Эан покраснел еще сильнее, хотя, казалось, это было невозможно. – Я не до конца человек. Все-таки двести лет… Гуайрэ изменила меня. Я по-прежнему монстр, только это не всегда заметно. – Он указал пальцем на свои скулы, где постепенно скрывались за пленкой кожи дополнительные глаза. – Все это проступает только в одном случае.

– Когда?

– Когда я пьян, – сказал Эан. – Мы сидели в том кабачке и пили. Талорк тоже был там. Вот тогда он и заметил… – Юноша опять показал пальцем на свои скулы. – А ему позарез требовался новый монстр для зверинца. Но я сопротивлялся! – Он гордо выпрямился. – Я отбивался, как тигр! Поэтому он и заковал меня.

У Конана было свое мнение касательно «тигра» и «отбивался», но, щадя самолюбие молодого человека, киммериец предпочел промолчать. Тем более, что цепи действительно были.

– Полагаю, нам следует уезжать из города, – сказал Олдвин. – Правда, мы хотели отбыть только утром, но, учитывая обстоятельства…

– А что, – спросил Эан, переводя радостно-удивленный взгляд с одного своего спутника на другого, – вы раздобыли лошадей? Даже для меня?

Вот уже третий день Конан и его спутники ехали по пустыне. Передвигались они медленно, поскольку Эан часто останавливался, сходил с коня и ощупывал песок ладонями.

– Я должен почувствовать это место, – объяснил он.

– Все барханы одинаковы, – разнервничался Олдвин. – Как ты рассчитываешь отыскать те, что накрыли погибший оазис Гуайрэ?

– Я уже говорил, что чувствую жизнь, скрытую под каждой песчинкой, – сказал Эан. Он выпрямился и топнул ногой: – Вот здесь, если раскопать, найдется череп верблюда.

– А вон там, – вмешался Конан, – если обернуться, найдется человек, который преследует нас уже второй день, самое малое.

Оба его приятеля подскочили, как ужаленные, и уставились туда, куда показывал киммериец.

Некоторое время они безмолвно всматривались в горизонт, но не видели там ничего, кроме мутного, дрожащего над песками воздуха. Наконец Олдвин неуверенно проговорил:

– Там никого нет…

– Говорят вам, кто-то едет за нами по пятам, – повторил киммериец. – Я сам умею выслеживать добычу и потому так быстро догадываюсь, что кто-то пытается превратить в добычу меня самого.

Эан тряхнул головой.

– В любом случае мы не остановимся. Нам – туда. – И он махнул рукой вперед. – Оазис уже близко. К вечеру мы будем на месте.

– Хорошо, – сказал Конан. – Сегодня полнолуние, так что нам даже не придется ждать рассвета, чтобы отыскать сундуки.

Они вновь тронулись в путь.

За ту луну, что миновала со дня гибели оазиса, пустыня неузнаваемо изменила пейзаж. Сад, дворец – все это исчезло под слоем песка.

– Должно быть, прошла буря, – заметил Конан, останавливаясь и озираясь по сторонам. – Вон там как будто видны обломки колонн…

Эан судорожно перевел дыхание.

– Странно, – промолвил он.

Конан повернулся к нему. В ярком свете луны лицо молодого человека казалось очень бледным, почти зеленым.

– Что странно, Эан? – с непривычной для него мягкостью спросил киммериец.

– Я думал, что ненавижу это место, – сказал Эан. – Что только о том и мечтаю – как бы вырваться отсюда. Что гибель оазиса Гуайрэ будет самым счастливым событием в моей жизни.

– А разве это не так? – вмешался Олдвин.

– И так, и не так, – Эан покачал головой. – Говорю же, странно устроен человек. Или монстр, – поправился он тут же. – Если считать меня монстром.

– Тебя никто не считает монстром, – возразил Конан.

– А пять глаз? – удивился Эан.

– Кром! Погляди по сторонам, человек! Разве ты не знаешь жизни? Довольно странно – для существа, которому больше двухсот лет. Подумаешь – он становится пятиглазым, стоит ему напиться. Глянь лучше, во что превращаются так называемые «нормальные люди», едва хватят в кабаке лишку. Пять глаз но сравнению с тем свинством, которое они разводят, – это образец нормы. И забудь об этом.

Эан криво улыбнулся.

– Почему-то я испытываю печаль. Давно забытое чувство. Это не тоска, которая глодала меня десятками лет, не скука, которая точила меня, пока я сидел в своих песках… Это сладкая, таинственная печаль, грусть по ушедшему… может быть, по красоте и любви…

Он вздохнул и улыбнулся.

– Пожалуй, я счастлив, – заключил он.

– Да, – сказал Конан, – ты настоящий человек. Только человек способен грустить и быть счастливым в одно и то же время. Поздравляю, пятиглазый! Ты прошел последнее испытание.

И с этим Конан отошел в сторону. Ему показалось, что он видит нечто, что вполне может оказаться сундуком. Но это был всего-навсего камень, очевидно, фрагмент кладки стены.

Конан выпрямился, оглядываясь по сторонам. Пустыня была полна подвижных призрачных теней. По небу, озаренному яркой полной луной, неслись облака.

– Сюда! – долетел до Конана крик Олдвина.

Бритунец сидел на корточках, обхватив руками

какой-то большой предмет кубической формы.

– Я нашел! – кричал он. – Помогите мне вытащить эту штуку! Пески хотят ее засосать!

Конан подоспел вовремя. Песок упорно не желал отдавать добычу. Пока Конан приближался, сундук – а это действительно был один из сундуков сокровищницы Гуайрэ – еще глубже ушел в землю.

Конан запустил в песок руки и нащупал нижний край сундука. Киммериец присел, напрягся так, что вздулись жилы на его шее и могучих плечах, а затем рывком выпрямился. Здоровенный сундук был высвобожден.

Не выпуская добычи, Конан сделал гигантский прыжок назад. Песок ссыпался в яму у него под ногами.

– Пустыня не успокоится, пока не заберет в себя все, что принадлежало Гуайрэ, – сказал Эан, задыхаясь от волнения. – Возможно, она захочет забрать и меня.

Ты не принадлежишь ей, – возразил Олдвин. – Ты свободен.

Эан не ответил. Конан отошел с сундуком в сторону и бросил его на песок. Крышка отлетела, и в лунном свете заблестели самоцветы. Их было здесь целое море. Олдвин подумал о том, как едва не потерял рассудок, пытаясь сообразить, сколько сундуков он хочет забрать из сокровищницы. Но теперь было очевидно, что одного сундука хватит для всех троих.

«Странно, – подумал Олдвин. – Сейчас, когда то позорное наваждение рассеялось, я даже не испытываю жадности. Я легко могу расстаться с двумя третями этого сокровища ради моих товарищей. Надеюсь, они испытывают те же самые чувства, что и я, потому что иначе…»

– Превосходно! – прозвучал у него за спиной голос Талорка. – Вы просто молодцы! Привели меня прямо к сокровищам, да еще потрудились вытащить их из песка! Я вам очень признателен, господа. Вы хорошо поработали для того, чтобы отыскать этот сундук. Ну а теперь отойдите в сторону и отдайте его мне.

Услыхав столь наглое заявление, Конан громко рассмеялся. Киммериец извлек из ножен длинный меч, привязанный у него за спиной.

– Ты настойчив, но глуп, – сказал Конан, поворачиваясь к Талорку. – Это опасное сочетание. Не следует упорствовать в глупости, обычно такое плохо закапчивается.

Талорк не ответил. В его руке появился длинный кинжал с извилистым клинком. Кончики пальцев укротителя монстров засветились красноватым огнем, как будто он готовился произнести заклинание.

– Магия! – с отвращением произнес варвар.

Внезапно над плечом Талорка взмыло странное существо: у него был мускулистый, заросший редким волосом женский торс, лапы хищной птицы и огромный клюв на грубом, псевдо-человеческом лице. От существа разило падалью, как от стервятника. Оно разинуло клюв и испустило громкий, отвратительный крик.

– Гарпия! – воскликнул Олдвин. – Я только в научных трудах читал, что…

Он не успел закончить фразу. Чудовище перелетело над головой киммерийца, так, что он не успел отреагировать, и набросилось с когтями прямо на Олдвина. Тот принялся беспорядочно отбиваться, но гарпия знала свое дело: она рвала добычу когтями и торжествующе орала, разрушая торжественное безмолвие ночи.

Талорк засмеялся.

– Это только начало!

Конан накинулся на гарпию, торопясь освободить своего приятеля, и нанес монстру удар в спину. Но он промахнулся – гарпия почуяла приближение врага и в последнее мгновение сместилась в сторону, так что клинок Конана задел только ее крыло.

В тот же миг кто-то впился киммерийцу в ногу. Опустив глаза, варвар увидел песьеголового мальчика. Этот уродец стоял на четвереньках и скалил зубы, его глаза горели дьявольским зеленым огнем.

– Вперед, мои хорошие! – кричал Талорк, приплясывая на месте и размахивая светящимися руками. – Вперед! Уничтожьте их!

Из горла псоглавца вырвалось грозное рычание.

– Кром! – зарычал в ответ киммериец.

Он наклонился и ударил врага кулаком по голове, а затем выпрямился, стремительный, как кобра, – и вовремя, потому что гарпия оставила окровавленного Олдвина, чтобы наброситься на более опасного противника.

Несомненно, Талорк управлял обоими своими хищниками. Сам он стоял чуть в стороне от схватки и посмеивался.

Олдвин со стоном катался по песку. Он почти ослеп от крови, заливающей ему глаза. Боль была вездесущей. Гарпия сильно разорвала кожу у него на голове и на лбу, а также оставила несколько глубоких порезов на левом плече. Этого было довольно, чтобы Олдвин ощущал себя объятым пламенем.

– Боги! Боги! – кричал он. – Боги, сжальтесь!

Гарпия отвратительно захохотала и накинулась па Конана сверху. Он сделал вращательное движение мечом у себя над головой, и стервятник вынужден был подняться повыше, чтобы киммериец не отсек ему лапы.

Тем временем песьеголовый мальчик выпустил ногу Конана, отполз на четвереньках подальше, припал к земле и зарычал. А затем он оттолкнулся от песка и взлетел в воздух. В прыжке он широко разинул пасть, готовясь вцепиться Конану в горло.

Киммериец уклонился, и челюсти псоглавца лязгнули у него над ухом. Не прерывая движения, киммериец развернулся и уже занес было меч над головой мальчика, но тут сверху на варвара накинулась гарпия.

Эан был парализован ужасом. Он сидел на корточках, плотно обхватив руками колени, и раскачивался из стороны в сторону. Глаза его закатились, на скулах начали прорезаться дополнительные веки – еще немного, и Эан опять превратится в пятиглазое чудовище.

Талорк тянул сквозь зубы какую-то монотонную мелодию. Эту песнь не слышали ни Конан, ни Олдвин, но Эану она была внятна так же хорошо, как песьеголовому мальчику или гарпии. Эти существа улавливали магию, при помощи которой Талорк управлял своими монстрами.

Тысячи воспоминаний, унизительных или страшных, ожили в голове Эана. Они теснились, говорили все разом, предъявляли права на главенство. Он видел себя покорным слугой Гуайрэ, убийцей нового любовника своей демонической подруги, монстром, живущим в зыбучих песках, перепуганным пленником в руках Талорка… Потом пришло еще более раннее воспоминание: та семья, что была у Эана двести лет назад. Та семья, которая возлагала на него такие большие надежды, – и которую он так жестоко подвел.

Эан заплакал. Сквозь слезы он еще видел, как Конан сражается с гарпией, а затем вдруг очнулся, ощутив острую боль. Эан повернулся и увидел, что песьеголовый мальчик подобрался к нему и вонзил зубы в его руку.

С диким криком Эан вскочил. Он ненавидел этого бывшего своего товарища по заточению в зверинце у Талорка. Псоглавец лизал руки хозяина и готов был разорвать любого, на кого покажет Талорк.

Превозмогая боль и страх, Эан завопил не своим голосом и изо всех сил ударил псоглавца по носу кулаком. Тот завизжал и отскочил, готовый в каждое мгновение напасть снова.

У Эана был кинжал, но за долгие зимы пребывания в облике монстра Эан совершенно разучился пользоваться оружием и сейчас даже не вспомнил о нем.

Вместо этого Эан набросился на псоглавца с голыми руками. Он схватил его за горло и начал душить. Псоглавец сперва отбивался, а затем обмяк в хватке Эана, глаза его помутнели и закатались.

Пение Талорка сделалось громче – и вдруг утихло. Эан ощутил эту тишину всем своим существом. Краем глаза он видел, что Талорк куда-то идет.

Эан бросил на песок труп псоглавца и повернулся к своему бывшему хозяину. Талорк поспешно набивал карманы драгоценностями, черпая их из сундука.

– Нет! – закричал Эан. – Ты не уйдешь с ними!

Талорк задрал верхнюю губу, скалясь, как сделал

бы это его песьеголовый прихвостень.

– Уйди с дороги, мальчишка! – крикнул Талорк. – Убирайся!

Гарпия по-прежнему летала над Конаном, и по спине киммерийца уже струилась кровь: чудовищная птица рассекла клювом ему плечо у основания шеи.

Талорк подошел к своей лошади, собираясь сесть на нее. Эан выхватил кинжал.

– Стой!

Не обращая на него никакого внимания, Талорк уселся в седло. Эан размахнулся и метнул нож. Он угодил Талорку в живот. Произошло ли это случайно или же пять глаз помогли молодому человеку правильно сфокусировать зрение – этого Эан сказать бы не мог. Талорк с громким звуком, похожим на хрюканье, повалился на шею лошади. Испуганное животное дернулось, и Талорк рухнул на песок.

Гарпия почуяла неладное. Магическая связь между ней и хозяином вдруг оборвалась. Она еще раз полоснула когтями Конана, задев кисть его руки, а затем подлетела к Талорку и опустилась на песок возле него.

Эан отскочил, настороженно глядя на стервятника. Кинжала у него больше не было, и если бы гарпии вздумалось напасть на юношу, он не смог бы даже оборониться.

В несколько прыжков Копан приблизился к нему, готовясь продолжить бой с чудовищем. Но этого не требовалось.

С громкими воплями, в которых слышалось торжество, стервятник набросился на своего бывшего повелителя. Мощный клюв расколол череп Талорка, а затем гарпия вскочила прямо на тело укротителя чудовищ и принялась расклевывать его.

Эан, как завороженный, смотрел на летящие во все стороны кровавые ошметки. Конан грубовато подтолкнул его кулаком в загривок:

– Постарайся поймать его лошадь. Она нам еще пригодится.

И, широко размахнувшись мечом, разрубил гарпию пополам, отсекая псевдо-человеческий торс от псевдо-птичьих ног.

– Я никогда не предполагал, что исследования могут таить в себе такие огромные опасности, – пожаловался Олдвин. Из-за повязки, которую Конан наложил на его голову и лицо, голос бритунца звучал глухо. – Когда говорят об исследованиях, то имеют в виду уютные кресла в Академии, пыльные книги…

– Как насчет пыльных дорог? – спросил Конан весело и мимоходом махнул Эану, который то вырывался вперед на своем скакуне, то отставал от спутников, любуясь каким-нибудь особенно красивым кактусом. На шее у молодого человека красовалось ожерелье из когтей и перьев гарпии.

Олдвин тоже посмотрел на парня, вздохнул и сказал киммерийцу:

– В конце концов, мы теперь богачи, и в нашей власти сделать эти дороги менее пыльными и более короткими. Не находишь?

Киммериец скептически приподнял бровь и ничего не ответил.