ГЛАВА XI Я становлюсь окончательно взрослой

Оркестр Эдди Рознера должен был ехать дальше по намеченному маршруту, а я после Одессы вернулась в Москву, где снова окунулась в работу, выступая всюду, но уже без Б. Брунова. Судьба понемногу стала меня наказывать за необдуманные поступки и этим давала понять, что пора становиться взрослой.

В том же 1968 году, ближе к весне стал организовываться вокально-инструментальный ансамбль «Веселые ребята», и дирекция Москонцерта уговорила меня принять участие в организации этого коллектива. В ансамбль «Веселые ребята» поступил на работу музыкант из оркестра Эдди Рознера, тот самый, очаровательный, о котором я уже рассказывала и который поначалу не обращал на меня внимания. Но со временем все изменилось.

Работая в «Веселых ребятах», я по-прежнему много записывала песен, а также принимала участие в телепередачах. Концертная ставка у меня была очень маленькая, и это очень обижало меня, а иногда и сильно злило. Но зато мои отношения с избранником Володей Богдановым не только радовали, но и близились к логическому завершению, мы решили расписаться. Во время концертов в городе Куйбышеве устроили в ресторане свадьбу. Присутствовало человек 50: все артисты из одной программы режиссера Эмиля Радова «Когда улыбаются звезды», а также артисты квартета «Гайя», квартета «Аккорд», певцы В. Мулерман, Г. Великанова, М. Кристалинская и многие другие. Тамадой на свадьбе был Марк Бернес. Когда мы вернулись в Москву, мои родители решили сделать нам еще одну свадьбу, на которой было около 300 человек — артисты и знакомые, жители Марьиной рощи.

Эдди Рознер на свадьбу не пришел, но прислал огромную корзину красных гладиолусов.

Борис Брунов долго вспоминал нашу свадьбу и многим о ней рассказывал. «Все ищут невесту, нигде не могут ее найти, а я зашел в подсобную комнату и увидел такую картину, — говорил Брунов, — сидит наша Нина на столе, свесив свои толстенькие еврейские ножки и большой ложкой ест черную икру».

Мы с Владимиром, моим мужем, любили друг друга. Оба отличались хорошей внешностью, отчего нередко происходили семейные трения. Я кому-то нравилась, и он нравился.

Уйдя из «Веселых ребят», где у меня постоянно были ссоры с руководителем П. Слободкиным, мы с супругом — музыкантом-тромбонистом — решили уехать в небольшой город в трех часах езды от Москвы, который назывался Калинин и где директор филармонии пообещал мне концертную ставку в 13 рублей.

Вспоминаю тот период времени как страшный сон в моей жизни. Вот тогда я познала все прелести концертной работы, колеся по всем, как это называл своим именем опять же Рознер, «Хацапетовскам» и «Мухосранскам». Филармония денег вовремя не платила, и мы с мужем буквально голодали, порой покупали буханку черного хлеба и делили ее на несколько дней, как в войну. Помню, как один певец, работавший с нами, пригласил нас к своей подруге, и первый вопрос, который мы задали ему, был: «А там будет что поесть?»

Наверное, мы бы еще терпели некоторое время, работая в Калинине за обещанную мне концертную ставку, но в это время мои документы с просьбой о повышении ставки попали на стол человеку, бывшему в дружбе с виолончелистом Слободкиным, отцом П. Слободкина, руководителем «Веселых ребят», который не мог простить нам ухода из своего коллектива. Узнав об этом, я была готова к тому, что меня будут есть поедом, но деваться было некуда. Комиссия попросила меня спеть, при том что все знали, как я пою, тем более что в то время я была хорошо известна и любима на советской эстраде. Увидев в комиссии папу Слободкина, я тут же поняла, что повышения не будет, ко всему было еще написано сопроводительное письмо, в котором говорилось, что я профессионально непригодна!!!

Сколько я тогда перестрадала, знали только Господь Бог и мой муж. Я хотела броситься под машину — от отчаяния и несправедливости. И все это мой бедный муж вытерпел. Какое-то время мы жили у моих родителей, а потом получили телеграмму от одного администратора, очень делового человека, который предложил нам работу, и мы согласились. Работа была очень трудной, но и интересной.

Дальний Восток, остров Сахалин, где в маленькой речушке горбуша идет на нерест, а ты ловишь ее буквально руками. А эта красная икра, размером в одну фалангу моего пальца. Такую икру я до тех пор никогда не видела. А морозы на Усть-Илиме до 60 °C, только спиртом и спасались. А это Охотское море при отливе, где на берегу можно увидеть огромных медуз красного цвета! А погода, которая меняется раз пять-шесть в час: то солнце, то дождь, а то и вовсе град.

Коллектив, в котором мы тогда работали, назывался «Песни XX века народов мира», администратором его был Василий Кондаков, а поскольку песни народов мира, то и коллектив был многонациональный. С особым теплом я вспоминаю цыганскую певицу Галю Черную, которая в то время была почти моей ровесницей, и мы очень с ней подружились. Она была удивительно талантливым человеком. Чуть ли не каждый концерт я стояла за кулисами и слушала ее цыганское пение. А однажды, выучив все ее песни и разные цыганские штучки, я попробовала ей спеть. Что тут было! В общем, подруга моя вполне серьезно заявила: «Морэ, если заболею, ты можешь петь за меня Ромалэ, сестра».

Помните песню В. Шаинского

Да, я становилась взрослой!

Та легкость, с которой я жила, та безмятежность, в которой я пребывала раньше, постепенно сменялись серьезностью и привычностью поведения, наступила обыденность, чего я больше всего не любила.

С Кандаковым нам пришлось расстаться. Нагрянула комиссия из Москвы и многих артистов лишила работы. В этот список попали: Муслим Магомаев, Владимир Макаров, мы за то, что ездили на гастроли без маршрутного листа, и многие другие.

Затем мы с мужем оказались в оркестре Олега Лундстрема, куда нас пригласили работать. Не знаю почему, но у меня от работы в том оркестре остались очень неприятные воспоминания. Всюду сквозил какой-то леденящий душу холод, несмотря на очень хорошее отношение ко мне. Сам Олег Леонидович был великолепным музыкантом. Но обстановка в коллективе в те годы была западная, к которой я не привыкла. Кто-то на кого-то постоянно стучал, и об этом почти никогда вслух не говорилось. В общем, чувствовала я себя там не в своей тарелке.

А сейчас хочу начать издалека. В году эдак 1965 или 1966 я и еще один музыкант, а точнее Павел Слободкин, встретились у пианино в фойе Театра им. Пушкина, в зале которого проходил очередной просмотр Москонцерта. Музицируем у фортепиано, к нам подходит молодая девчонка, выше меня ростом, в белой блузке, черной юбке, с рыжими волосами, с короткой, как мне показалось, слегка несуразной мальчишеской стрижкой и огромными веснушками на лице. Послушав меня, она вдруг спросила: «А ты — Бродская?» Я ответила: «Да». — «Ты знаешь, — продолжала она, — в это воскресенье в «Добром утре» кто-то пел, а я думаю, ну кто же так может здорово петь? Или Бродская, или Пугачева!» Мы засмеялись, и я ей ответила тогда: «От скромности ты не умрешь».

Мы с Аллой иногда встречались на съемках телевидения или в концертах. Время шло, и однажды, когда я, уже работая у Лундстрема, находилась, не помню, в положении или в декретном отпуске после рождения ребенка, оркестр должен был ехать на гастроли в Польшу, а поскольку я еще была не готова к работе, взяли как бы на замену вместо меня Аллу. Вернувшись с гастролей, она жаловалась мне, что ее обижают в оркестре, особенно женщины — певица М. Розова и еще несколько человек. Меня это очень тронуло. Тем более что у Аллы в ту пору на руках была маленькая Кристина. Помню, как я зашла в гримерку и, стукнув по столу, попросила всех сидящих там оставить Аллу в покое, за что она меня благодарила. Одно время, когда работали у Лундстрема, мы очень дружили — я, мой муж, басист Сергей Мартынов и Алла.

Я уже говорила о том, что в оркестре была трудная обстановка, и после очередной ссоры с Олегом Леонидовичем, который не сумел отстоять мои права, мы ушли из оркестра, начав работать с моим другом и композитором Алексеем Мажуковым, который в то время создал свой оркестр.

В 1972 году, когда мы с мужем работали в оркестре под управлением А. Мажукова «Советская песня», там же работал солистом Евгений Мартынов. Жене приходилось нелегко в ту пору, поскольку жил он в Донецке и каждый раз после гастролей ездил туда. Ну а если оставался в Москве, то жил где придется. Несколько раз я устраивала его на ночлег у родителей. В оркестре мы дружили с ним, с Давидом Тухмановым и с Лешей Мажуковым. Женя написал много прекрасных песен с Давидом Тухмановым, в том числе очень популярную песню «Лебеди» или что-то вроде этого: «Пусть летят по небу лебеди…» Одну песню Жени «Твоя вина» я записала на своей пластинке.