Ордынская Маша Бузиненыш

ПРИЛОЖЕНИЕ К ЗАВЕЩАНИЮ

Моему внучатому племяннику

Льву Дмитриевичу Баренбойму.

Вскрыть в день совершеннолетия.

Всю свою долгую однообразную жизнь дядя Лева мучился банальной до неприличия мечтой: хоть раз побывать в Париже. Впрочем, он был согласен и на Лондон, и на Амстердам, и на Цюрих, а после пятидесяти на Дрезден, Будапешт или, на худой конец, Варшаву. Но кроме Москвы да крымских дешевых курортов так нигде и не побывал. Впрочем, еще они с тетей Ривой иногда ездили в Киев к единственной дочери Лиле, жившей там с мужем и сыном.

Тетя Рива умерла, недожив месяца до шестидесяти лет. После ее смерти стало дяде в огромной трехкомнатной квартире одиноко и неуютно, поэтому Лиля с Женей переселили его в симпатичную малогабаритную двушечку в четверти часа ходьбы от своего дома. Как им удалось поменять Житомир на Киев, остается загадкой, несущественной, впрочем, для этой истории. Важно лишь, что дядя Лева переехал-таки в Киев. Все были довольны, особенно Лиля, которой до смерти надоело выкладывать ежемесячно энную сумму за междугородные разговоры с отцом и пересылать ему лекарства с оказиями. Лично мне трогательное воссоединение киевско-житомирской родни мужа было по барабану, да так бы и осталось, если бы не бузина.

Теперь пора перейти непосредственно к бузине. Она росла в нашем огороде на даче в самом дальнем углу участка и много лет никому не мешала. Я так и не знаю, посадили ли бузину покойные свекор со свекровью, или же она была там изначально. Гостил ли когда-либо дядя Лева на даче, вступал ли он в отношения со злополучной бузиной, также неизвестно. Когда, каким образом протянулась таинственная нить от невзрачного деревца к киевскому дядюшке? — никогда нам этого не узнать. Одно лишь можно утверждать с уверенностью: связь дяди Левы с бузиной установилась уже после его переезда в Киев. Но, разумеется, обнаружили мы это не сразу. А обнаружив, поначалу не поверили. Да и кто на нашем месте поверил бы, что сломанная ветка бузины имеет какое-то отношение к дядиному перелому лучевой кости правой руки? Кто соотнес бы непонятно откуда взявшуюся кожную экзему у старика с тем, что нашей дочке приспичило оборвать все ягоды? Истина открылась, когда муж счел бузину архитектурно-неплодовым излишеством, затеняющим завалившуюся еще зимой секцию забора.

— Выкопаю и выкину, — пообещал мой благоверный, принимая на грудь вторую стопку яблочного самогона.

— Жалко, живое, — возразила я.

— Хорошо, выкопаю аккуратно и оттащу к ручью в овраг, — уступил муж. — В ближайшие же выходные.

Но еще до того, как он осуществил варварское свое намерение, раздался отчаянный звонок из Киева. У дяди Левы, рыдая в трубку, сообщила Лиля, окончательно поехала крыша. В Австралию собрался. Уехать и там помереть. Решил хоть напоследок повидать мир.

Почему Австралия? Родня-то в Израиле. Впрочем, в Мельбурне, кажется, тоже кто-то есть — так, седьмая вода на киселе. А Лиля все рыдала, и вдруг в моем мозгу будто цепь какая-то замкнулась: ветка — перелом… ягоды — экзема… дядя — бузина…

Вечером я поделилась с мужем страшными подозрениями. Он выразительно покрутил пальцем у виска, однако налил себе третью стопку яблочного — сверх нормы.

— Боря, — взмолилась я. — Давай проверим! Если Австралия — в овраге, то Израиль…

— Израиль получается на соседском участке, — задумчиво проговорил муж, почесывая потную лысину. — Надо прикинуть, где Париж, дядька всю жизнь мечтал.

В выходные мы плюнули на текущие садово-огородные дела и занялись топографией. Hаметили Францию, изничтожили куст шиповника, расчистили место под бузину. Но расчеты оказались неточными: как сообщила окончательно впавшая в прострацию Лиля, дядя собрался в Германию.

Тогда мы все пересчитали, уточнили масштаб, пожертвовали черноплодной рябиной и пересадили дядю в Париж — не лишать же старика мечты всей его жизни? И он в самом деле уехал в Париж, найдя и там какую-то совсем уже невразумительную родню. Но огородники из нас никудышные: видимо, при пересадке что-то нарушилось, бузина начала побаливать, и лет через пять тихо скончалась. Но еще при жизни дядя успел перетащить к себе лилиного Митю с молодой женой, а потом и Лилю с Женей. Теперь и мы в Париж собираемся, поскольку за бузиной больше не надо приглядывать…

То есть, хотели бы собираться. Потому что ничего этого не было. Мы не стали пересаживать дядю Леву, побоялись повредить корни. Зато окружили его такой неусыпной заботой, какой не знала еще ни одна бузина мира. Когда мы с мужем умерли, эстафету приняла дочь с внуками. Иногда мы поглядываем вниз на Землю — как там бузина? — и видим, что дядюшка в свои 127 лет прекрасно сохранился. Он неизменно бодр и энергичен, организовал мировое сообщество «Кому за сотню», стал его президентом. Правда, по осени дядя лысеет, но весной, в мае, на его голове вновь начинает радостно курчавиться молодая поросль. Вот только в Париже он так и не побывал…

Ах, да Бог с ним, с Парижем, с мечтами, с надеждами! От беспомощность они, от бессилия, от горького чувства вины и несправедливости! Все было не так. Мы не уберегли дядю Леву. Памятный москвичам ураган 1998 года не пощадил старое дерево, выворотил с корнями, и не стало дяди.

А следующим летом случилось чудо. Там, где раньше роста бузина, пробился маленький зеленый росточек. Бузиненыш. Это Митя назвал новорожденного сына в честь прадеда — Львом. Левушка, малыш! Для тебя я пишу эти строки! Нет у нас с дядей Борей права распоряжаться твоей судьбой, но когда ты получишь план нашего участка. С ювелирной точностью мы вычислили масштаб, наложили план на карту Европы и отметили Париж и Брюссель, Цюрих и Хельсинки, Мюнхен и Копенгаген. Венеция, к сожалению, оказалась в колодце, но если ты захочешь в Мадрид или Лиссабон — не стесняйся, ломай беседку и пересаживайся! Да, чуть не забыла: пожалуйста, будь поосторожней с дренажной канавкой — это Ла-Манш.