"Рыбья кровь" - читать интересную книгу автора (Рубаев Евгений)

Глава 12

На буровой у бурмастера Фархада дела с бурением совсем не шли. График проходки отставал от плана-графика и клонился всё ниже и ниже. Он почти приблизился к горизонтальной оси и напоминал графически отображённый рельеф равнины. Фархад очень страдал от этого, весь в ожидании очередного раздалбона от начальников. Его бы давно выгнали с должности, но с кадрами в такой экстремальной экспедиции была большая напряжёнка. Никто не хотел идти в такую малопрестижную контору, а если кто-нибудь вырастал из своих специалистов — его тут же переманивали на сторону. Вроде бы простоев значительных на буровой установке у Фархада не случалось, и деньки стояли хорошие. Не то, что в ноябре-марте, когда мороз давит, или в межсезонье, если дождь льёт обложной и настроение буровиков упадочное. Как считал бурмастер: «Просто наказание какое-то, а не скважина! Какой ещё ей экскиригент сделать?» Он ужасно путал буквы, но любил применять иностранные слова. Сейчас он говорил про «эксперимент»: «Ну, я ей покажу экскиригент!»

Он становился за пульт управления вместо бурильщика, и начинал газовать дизелями, развивая бешеные обороты ротора. Это действие напоминало его опыты, когда он кричал: «Она сама должна найти свой синтра!» — что обозначало, что ловильный инструмент должен сам найти свой центр. В этот раз «экскиригент» тоже не удавался. Все буровики также не понимали причину отсутствия проходки. Только они почему-то Фархаду не сочувствовали, но и не злорадствовали. Они злопамятно не могли простить ему, что он вмешался в процесс перегонки и не дал им допить комариную мазь.

— Сколько добра перевёл! — постоянно сокрушался Сапог, и закуривал новую «беломорину».

Курить на буровой запрещалось. Однако курили все и всегда. Главное, чтобы начальники этого не видели! Некоторые молодые буровики догадывались, что проходки нет из-за плохого бурового раствора. Раствор был совсем никакой, турбобур от этого вяло работал. Но на буровой была строгая вертикальная иерархия, молодые голоса не имели. Сам бурмастер об этом упущении не догадывался, он считал, что раствор — дело пятое. Он приходил на установку, оттеснял бурильщика, страшно газовал и матерился ещё страшнее. Молодой помбурильщика Ашот, выпускник нефтяного техникума, которого все звали только «Армян», пробовал что-то сказать про раствор. За что в ответ услышал от Фархада многоэтажный мат и эпитеты-советы:

— Молодой ещё! Зелёный! Пойди, сопли собери, а потом про растворы рассуждай!

Ашот, чтобы прогнать с души тему о том, как нанесли ему обиду, угасив его профессиональную инициативу, обратился к слесарю Валере:

— Валера, вот тебя тётки вон как все любят!

Валера не баловал никого разнообразием ответов, он монотонно сказал:

— Я же дрочу!

— А говорят, что у тебя в член шары забиты!

— Слушай их! Я вбил прошлой зимой. Два сбоку, а сверху «фару». Мотороллер называется. А потом, когда зажило, пошёл в баню, сдрочил, а шары все в руку и высыпались! — Валера махнул рукой и закончил своим обыденным приговором. — Всё испортил!

Слово «испортил» тоже было фирменное слово Валеры. В его словаре наиболее употребительными были: «Сдрочил!» и «Испортил!» В остальное время он всё больше молчал. Но Ашот был малый въедливый. Он внутренним чувством услышал, что Валера пошёл с ним на контакт, и стал уговаривать, что бы тот вбил и ему в член шары. Как тот вбил себе в прошлом году. Валера долго помолчал, а потом задал вопрос, какой и следовало от него ожидать:

— А тебе зачем, дрочить?

— Что ты! Есть на выходных у меня одна баба сорок лет. Никак её не могу пронять!

— Ладно. Вытачивай шары. И марганцовки у медички возьми. Отвёртка у меня есть!

Через полчаса вся буровая знала: «Валера будет Армяну вбивать шары!»

Ашот носился по всем комнатам двух бараков, только к Фархаду не заглянул. Он выпрашивал у кого зубную щётку на сам шар, который делается из ручки щётки, у кого наждачную бумагу для шлифовки. Через три дня у него вроде бы всё было готово. Он с утра стал тормошить Валеру:

— Ну, давай, ты же обещал!

— Подожди, дай хоть сдрочить! — следовал ответ, у которого вариантов по разнообразию словаря не было, только «сдрочить».

Наконец, когда отвёртку прокипятили в марганцовке, Валера, держа большой молоток в могучей руке, пошёл с Ашотом в баню, в ней, нетопленой, предполагался основной плацдарм операции. Весь посёлочек переживал и стоял на крылечках бараков в томительном ожидании. Вдруг из бани раздался вопль Ашота:

— А-а-а!

И тут же он сам выскочил из бани, держа двумя руками высунутый из ширинки окровавленный свой член, вопя одну и ту же букву «а» не переставая! В такой неудобной позе, с членом в двух руках, он относительно быстро мчался в сторону жилья медсестры. Всё знали, что у Валеры спрашивать чего-нибудь бесполезно. Тот шёл следом, держа в окровавленной руке молоток, а в другой, тоже окровавленной, отвёртку. Отвёртка была особенно устрашающей. Она была сделана из выхлопного клапана дизеля путём горячей ковки и по размеру годилась бы у лошадей подковы срывать. Конечно, от Валеры болельщики подробностей не добились. На все многочисленные вопросы, он лишь ответил:

— А-а-а, мудак Армян, испортил!

Но что испортил, при каких обстоятельствах и прочее от Валеры добиться не удалось. Всё рассказал сам Ашот, когда через полчаса вышел от фельдшера. Всё было так: Валера предложил Ашоту уложить член на полок, на котором парятся. Затем достал свою отвёртку из раствора марганцовки и решительно прибил член к доске полка! Ашот с воплем выдернул отвёртку сам и умчался прочь! После этого случая никто к Валере с подобными просьбами не обращался. Он теперь в одиночестве покуривал «Беломор» и молчал себе, что доставляло ему большое удовольствие.

За этими коллизиями наступил момент, что к Фархаду приехала жена. Она постоянно проживала в Башкирии, а вот приехала проведать его. На буровую её в списки отлетающих не записывали, вернее, она сама сильно не стремилась. Она устроилась у какой-то землячки знакомой в городке, где стояла база экспедиции и каждый день названивала Фархаду по рации с бурсклада, чтобы он приезжал. Начальство, за неимением подмены, не отпускало Фархада на отгулы. Наконец, наступил день, когда жена протелефонировала, что она уже собралась уезжать, и если он не приедет её проводить, то возможно на этом их семейная жизнь закончится. Фархад стоял перед выбором. Наконец, он решил рискнуть. В это время на буровую приехал участковый технолог, он попросил передать за него сводки и намекнуть, что, дескать, бурмастер в запое. А тем временем Фархад слетает на денёк, увидит жену и вернётся:

— Буквально на одни сутки! — увещевал он технолога.

Технологу хотелось хоть денёк побыть бурмастером. Испытать себя, и может начальство заметит! Он сказал:

— Ну, ладно! Только я тебя не отпускал! Просто не знаю где ты и передаю сводку. Допустим, пошел на рыбалку и приблудил!

— Отлищно придумал! — вскричал Фархад и стал собираться.

В сборы входило: взять у поварихи говядины тушёной в банках для передачи на большую землю. Там из неё суп варили, во времена тотального дефицита.

Тем временем на буровой проживала у помбура Листа гражданская жена. Звали её Маша. Он увёл её у мужа, который работал водителем на машине «Урал», и, наверное, плохо исполнял супружеские обязанности. Это остаётся невыясненным. Был лишь факт, что она приехала на буровую с Листом, привезя с собой домашние причиндалы: посуду, магнитофон и всякий скарб. Её приезд произошёл, все считали, потому, что у Машиного нового возлюбленного были забиты два шара, ещё с зоны. Лист самозахватом занял полвагончика, и началась у них весёлая семейная жизнь, с пьянками и воплями. Каждые два дня Лист устраивал развод. Во время этого спектакля из вагончика летели вещи, а главное, магнитофон. Что интересно, он потом после включения опять играл музыку! В конце всей этой эпопеи, спустя многие месяцы, по буровой ходили в обиходе серебряные вилки и ложки, как руководящие ископаемые этой семейной жизни. Потом одна рачительная кочегарша сумела их постепенно изъять и аккумулировать. В тот день, когда Фархад уехал, открыли фляги с брагой, замолодили брагу одеколоном и пошло веселье! К вечеру у Листа был очередной развод: летели одеяла и посуда из вагончика на улицу! Названая жена Листа, Маша, бегала по вагончикам и пряталась от побоев. На этот раз для пущей маскировки она спряталась у помощника дизелиста Пети. Лист в процессе обхода вагончиков обнаружил ещё одну укрывшуюся от общества компашку, распивающую брагу. Он припал к ковшу, а потом насовал в морду хозяину браги за то, что тот не позвал его, Листа, на распитие фляги сам, и на этом успокоился. Коротая время с Петей, жена Листа Маша стала говорить молодому дизелисту:

— Вот, бросила из-за этого рецидивиста семью, ради нашей любви! А он, гад окаянный, не успокоится никак, лупит меня каждый день, считай!

Чтобы поддержать жертву Листа, Петя стал подбадривать Машу, которая от побоев, казалось, растолстела ещё больше:

— Ты красивая! Если бы я был твоим мужем, я бы тебя не бил! Я бы тебя любил!

Ещё он говорил ей что-то в том же темпе. Через какое-то время Маша вышла из укрытия и пошла в свой вагончик. Там уже дремал Лист. Хмель в голову от бражки бьёт сонливый. Маша, чтобы разбавить пустоту общения, стала выговаривать ему в форме лёгкого, косвенного укора:

— Ты меня совсем не любишь! Бьёшь, как собаку! Вот Петя, он говорит, что если бы он был моим мужем, то он бы меня не бил! Он бы меня любил!

Тут на последних словах до дремлющего рецидивиста стало доходить, о чём говорит его гражданская жена, ради которой он променял свою свободную холостяцкую жизнь! Сон как рукой сняло. Он вскричал:

— Что-о-о! — и стал наносить Маше удары кулаками по мягкой, жирной спине.

Может, Листу поэтому нравилось лупцевать Машу, что жировой горб у неё был знатный, и руки при ударах не отбивало. После проведённого раунда, запыхавшийся боец перекурил, допросив основательно Машу, размазывающую сопли со слезами на кулак, и пошёл к Вите-слесарю в соседний балок. Он сказал ему:

— Витя, дай ружьё на охоту сходить!

— Бери, только патронов мало!

— Мне даже один хватит! — с этими словами Лист взял дробовик и пошёл в вагончик, где жил дизелист Петя.

Петя после пережитого разговора лежал под одеялом и о чём-то мечтал. На соседней кровати, укрывшись с головой, спал помдизелиста Вова Фёдоров. Лист ввалился, как кинутая в окно граната:

— Ты что ли, Машку обещал любить? — сразу спросил он Петю.

— Она… Я… Ты неправильно понял! Я хотел сказать…

— Знаю, что ты хотел сказать! — Лист загнал патрон в патронник и протянул ружьё Пете. — На, стреляйся сам, иначе я тебя зарежу! — Лист уже достал большой нож и угрожающе держал его в руке.

Петя взял ружьё, испуганно приложил его к груди и стал давить на спусковой крючок. Ружьё не стреляло.

— С предохранителя сними!

Петя двинул фишечку предохранителя вперёд, и, уперев ружьё в грудь своими длинными руками, нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, Петя выронил ружьё из рук. Лист вышел на улицу, делая гримасу оттого, что комнатка наполнилась горьким дымом. Вова Фёдоров продолжал делать вид, что он крепко спит. Потом, когда прилетел следователь, он так и сказал, что он крепко спал после работы и ничего, абсолютно ничего не слышал! А пока Лист пошёл к слесарю и сказал:

— Иди, забери своё ружьё, там Петя из твоего ружья застрелился!

Когда слесарь пришёл, Петя был ещё жив. Длина ствола не позволяла, как следует навести на сердце дуло, поэтому заряд пробил грудь выше сердца. Петя всё время при перевязке стонал и просил пить. Санитарный вертолёт пришёл быстро, но его до больницы уже не довезли. Лист сказал:

— Я зашёл за патронами, а он взял ружьё со словами, вроде как его патроны не подойдут. Ну, и решил прикинуть, что к чему. Стал ружьё разглядывать и бабахнул в себя!

Вова Фёдоров сказал:

— Я спал и ничего не слышал!

Следователь написал: «Самоубийство». На этом всё дело и закончилось. Маша спешно ретировалась вместе со следователем, побросав на поле боя все домашние причиндалы. Этот домашний скарб долго потом ходил по вагончикам и напоминал об этом случае.

Факт, что на буровой в это время не было бурового мастера, имел мощный резонанс. Фархада сняли с должности, даже не истребовав объяснительную записку. Он прибыл на буровую как бы вещи собирать, но за неимением замены продолжал нести трудовую вахту, чисто номинально. Из-за такой быстрой смены обстановки замену найти не удавалось. Был при буровой помощник мастера, некий Коля — человек абсолютно бездарный, поставленный помощником «по звонку», после окончания техникума. Причём, техникум он окончил в уже позднем возрасте, поступив в него уже после армии, но от возраста острота мышления не добавляется. Сейчас он был в отпуске где-то на юге, и докликаться его было невозможно. Фархад слепо уверовал, что его снятие с должности было не финалом череды событий, а досадной случайностью. В душе он полным виновником считал Листа, но при встрече с ним заискивающе пожимал руку, справлялся о здоровье. С остальными обитателями буровой он позиционировал себя как жертву и если кто попадался ему в тупике, когда быстро скрыться не удавалось, Фархад начинал нудную повесть своих мемуаров. Он рассказывал всем, как он феноменально бурил скважины, причём летопись начинал с очень дремучего года. Слушатель даже отстранялся и с недоверием оглядывал повествующего: «А жил ли он уже, в освещаемое рассказом время, этот сказитель?» Это недоумение не смущало Фархада, и он забирался в историю всё глубже, упоминая глубины скважин, которые и при современной технологии достигнуть весьма сложно. В процесс бурения он теперь совсем не вмешивался, бурильщики, стремясь как бы доказать, что роль бурмастера в прошлом была только вредна, стали бурить усерднее. Фархад только лишь с видом, что он делает одолжение, передавал сводки. Изредка, если бурильщики просили настойчиво, передавал заявку. От скуки он тосковал. Места на буровой такие, что ничего не украдёшь в хозяйство, домой. Много ли вывезешь в ручной клади на вертолёте?

Повариха Бабаяга, увидев поверженного начальника, совсем озверела. Порцию, как бы стремясь компенсировать усиленные порции, когда тот находился у власти, она нещадно урезала. Может, когда человек бездельничает, у него аппетит гипертрофирован? Но, несмотря на все допуски, Фархад ходил постоянно голодный. В обед он забрёл на кухню. Бабаяга, видя безвластие, совсем распоясалась. Бражку она пила постоянно и её состояние очумлённости было привычным. Сегодня она или самогон выгнала, или выменяла тушёнку на водку. Как бы то ни было, она была пьяная, как матрос с «Победоносца». Фархад встал в очередь и стал, как и все, наблюдать за манипуляциями пьяной женщины.

Только вчера завезли свежие продукты вертолётом и такой джокер: «Продуктов совсем не осталось!» Бабаяга суп сварить не успела, или не сумела и поэтому, предвосхищая матерки в свою сторону, распорядилась на варёную колбасу, которую в другие времена, или будь на её месте другая повариха, заначила бы, а потом выдала кому-нибудь по блату. Колбаса была толстая, диаметром с огнетушитель, в натуральной оболочке и весьма аппетитная с виду. Бабаяга изображала из неё «второе», пытаясь пожарить неровно порезанные кружки. Сковородку во всём бардаке на кухне, который она за несколько дней успешно организовала, она потеряла. Поэтому она бросала колёса колбасы прямо на раскалённые конфорки, нагревала их. Потом эти колёса бросались на слипшуюся, вчера сваренную лапшу второго сорта, и повариха оглашала приговор:

— Рубль!

Эта была средняя цена обеда в столовой. Некоторые пытались возмущаться:

— А где компот?!

Но голодные задние не давали критиковать действия Бабыяги, опасаясь, что повариха, которая бегала в подсобку, время от времени и хлебала там бражку, рухнет. Тогда возможность пообедать будет совсем утеряна, повариха была материально-ответственная, без неё банковать на кухне никто не решился бы. Все молчали. Жрать-то хотелось! Повариха, совсем охамевшая от безнаказанности и подпертая водами выпитой бражки, вдруг сказала:

— У-ух-х-х! Ссать хочу!

Она выдвинула из-под стеллажа ведро с кустарной надписью «компот» красно-коричневой половой краской по грязно-белой эмали. И, не имея трусов, накрыв подолом ведро, стала журчать, присев при этом! Волна возмущения прокатилась по очереди! Народ вовсю роптал:

— Ложкомойка совсем ох…ела! Пи…да старая!

— Посадить её ж…пой на печку и эту же парашу на голову надеть!

Один Фархад торжествовал: «Вот, меня убрали, и порядку не стало!» — думал он.

Повариха встала с ведра, перекинула языком окурок «Беломора» из одного угла рта в другой и понесла на всю очередь, но, зная правила боя, не кричала безадресное, а выбирала конкретную жертву и начинала на него выпускать заряды брани:

— А сам напился до белой горячки на семьдесят восьмой, санрейсом отправляли! Х…еглот ё…аный! — И уже обращаясь к следующему. — Что-о-о! У тебя жена ё…ётся, а ты и х…ем не шевелишь! — И к третьему: — У тебя дочка бл…дь, сын в ж…пу е…ётся и сам ты в ж…пу е…ёшься!

Так она расстреливала всех по очереди, и митингующие по одному замолкали. Через десять минут она управилась со всеми. Создавалось впечатление, что она и фарс с ведром устроила, чтобы возбудить молчавших мужиков, которые глядели на её кренделя без возмущения. Последнего из всех расстрелянных она атаковала молчавшего Фархада, случайно остановив на нём взгляд:

— А ты, х…й горбатый, пропил должность, а теперь п…здишь тут не по делу! С бабами-то легко воевать! Ты пойди начальство х…ями огрей, ё…аный ты монгол!

Ошарашенный, молчавший до этого, Фархад стал оправдываться:

— Да я не пи…дю, то есть, не пи…жу! — Путался он, я поесть пришёл только!

— Иди, я тебе кец колбаски подрежу, покруче! — пропела внезапно подобревшая Бабаяга. Наверное, последний ковш браги, наконец, удачно улёгся на её похмельную душу. Она отхватила ему толстую коляску от батона колбасы, брякнув:

— Рубль!

И дело пошло! Колбасу повариха больше не грела на конфорке. Она на глаз отрезала, в зависимости от степени симпатии к получателю, толще или тоньше. А может, у пьяной женщины, если её можно было назвать женщиной, рука гуляла, и глаз не мог точно разметить. Но со всех она брала по рублю. Фархад свой кружок колбасы съел в бурдомике со сладким чаем и был жизнью почти доволен. Тем более что лето катилось к концу, комары почти не жалили, а к мошке, если смотреть философски, можно привыкнуть. Мошка не жалит с лёта, как комар. Комар — он летит, вроде бы, с обнажённой шпагой и не успев сесть — втыкает жало. Мошкара же долго ползает по телу, как бы выбирая место для укуса получше. И она этим чем-то напоминает человека.

Фархад, изредка потирая место, где уселась мошка, смотрел в окно. В сапог к нему пробралась одна особь наиболее вредной мошки и грызла ему ногу, обёрнутую портянкой из байкового одеяла. Существовало мнение, что в байковых одеялах заводятся вши, поэтому их для укрывания на кровати не использовали, только рвали на портянки. Мошка назойливо елозила под портянкой и грызла ногу. Раздавить её через сапог было невозможно. Терзаемый укусами, Фархад не хотел разуваться и терпел укусы, мошка кусает многократно. Он был увлечён действием, происходившим за окном. Окна бурдомика всегда выходят на ворота буровой, другими словами, стоят на оси мостков, такого возвышенного на металлической ферме мощного настила, по которому затаскивают трубы внутрь буровой. Ещё с весны всю территорию тундры вокруг буровой в радиусе ста метров размесили тракторами. Мерзлота оттаяла и теперь территория стала непролазной даже для болотных тракторов. Для дальнейшего заглубления скважины, возле вертолётной площадки хранились привезённые на внешней подвеске вертолёта «Ми-6» бурильные трубы. Чтобы их доставить до скважины, предстояла самая трудоёмкая часть работы: дотащить до буровой, до мостков, по непроезжей грязи. Трубы дотаскивали болотным трактором до некоторого рубежа, а потом канатом затаскивали на мостки, наматывая этот канат прямо на подъёмный барабан буровой лебёдки. Утром тракторист на болотный трактор прибыл новенький. Он был убеждён, как его учили в школе трактористов, что болотный трактор проходит везде! Помбуры — люди с юмором. «Давай, давай!» — подначивали они его. Все, в основном, были оптимисты и мечтали:

— Вдруг трактор и вправду пройдёт?! Тогда канат таскать не надо будет. Вдруг такой волшебный тракторист нам достался!

Прежде, чем трубы затащить на мостки, надо было доволочь до них канат, за который их тянут. Канат был тяжёлый. Тридцать два миллиметра в диаметре, стальной, со стальным сердечником. Тащили его всей вахтой, всемером, с перекурами. Торфяная жижа доходила выше колена, хотя помбуры с канатом шли по краю оттайки. Мошкара при такой работе просто буйствовала! Помбуры дышали тяжело, и отдельные особи мошки залетали им прямо в трахеи. В это предосеннее время комары уже должны были кончиться, но именно во время такой работы появлялись их маленькие тучки. Комары тоже досаждали сильно. Летом комары, особенно в полосе лесотундры, одолевают людей так, что некоторые буровики с благодарностью вспоминают зимний мороз, лишь бы комаров не было! Тракторист болотохода, не мудрствуя лукаво, пошёл направлением прямо на мостки. Трактор споро погрузился в коричневую жижу и уже через полминуты беспомощно молотил гусеницами болотную жижу. Тракторист быстро переключил реверс и так же безуспешно помолотил гусеницами в заднем направлении. Видя тщетность своих попыток, он выглянул из кабины. Даже верхнее полотно гусеницы скрылось под коричневой кашей, что не побуждало тракториста выйти хотя бы на гусеницу. Помбуры стали дружно посыпать его эпитетами, каждый кричал: «Я же говорил!»

Сапог вынес вердикт, чем прекратил все эти «Я же говорил!»:

— Сам врюхался — сам и вытаскивай свой луноход!

Эта была очередная уловка для нетундровых трактористов. Каждый тундровик знал, что болотоходы самовытаском не выходят, так могут выйти только, максимум, полуболотники. Тракторист, дорожа своим будущим авторитетом, прыгнул прямо в жижу в своих кирзовых сапогах и погрузился в неё выше колена. Пытаясь руками поймать хотя бы полувязкий субстрат, он согнутый побрёл к стоявшему неподалеку покосившемуся сараю. Там он нашёл два недлинных бревёшка и два куска двенадцатимиллиметрового троса. Эти предметы он перетаскал к трактору и стал подвязывать брёвна к гусеницам. Помбуры в это время заняли роль зрителей и упражнялись в остроумии:

— Со штанов ремень используй!

— Изолентой примотай!

Шутки были незлобные, но для тракториста обидные. Он промок уже до последней нитки, и ему было не до состязаний в остроумии. Он сел за рычаги, трактор после всех его стараний с подвязыванием брёвен к гусеницам дёрнулся, но остался на месте. Наконец, в дискуссию ввязался бурильщик, он рявкнул на всех:

— Кончай цирк! Наращиваться надо, а ни одной трубы на приёмных мостках нет!

Помбуры, страшно матерясь, дотащили канат почти до трактора, но дальше было уже глубоко. Они кинули верёвку, привязанную одним концом к петле каната, трактористу со словами:

— Тебе всё равно терять нечего! Ныряй сам!

Тракторист, стоя на гусенице, подтянул канат поближе, помбуры помогали ему, канат был очень жёсткий, его можно было толкать, как гибкий вал. Тракторист погрузился в болотную жижу по шею и зацепил канат за передний крюк. Бурильщик потянул лебёдкой на подъём и трактор, помогая себе гусеницами, выполз сбоку от мостков. Так он и остался стоять там до заморозков. Его потом использовали вместо мертвляка, если груз надо было подтащить сбоку. Тракторист в тот же день слёг, и его на другой день увезли санрейсом с пневмонией вертолётом на базу.