"Солнечная буря" - читать интересную книгу автора (Кларк Артур Чарльз, Бакстер Стивен)

18 Обращение

Президент Соединенных Штатов Хуанита Альварес села за стол в Овальном кабинете.

Сейчас здесь было тихо. На нее смотрела одна-единственная камера, над ней повис один-единственный микрофон, за ней наблюдал один-единственный телевизионщик. В кабинете стояла совсем простая декорация: звездно-полосатый флаг США и рождественская елка, поскольку все происходило в декабре две тысячи тридцать седьмого года. Инженер-телевизионщик по старой доброй традиции начал загибать пальцы, отсчитывая секунды до начала эфира, а президент прикоснулась к скромным бусам, но устояла перед искушением поправить свои черные волосы, уже подернутые серебряными нитями седины. Стилист потратил немало времени на ее прическу.

Хуанита Альварес была первой латиноамериканкой в истории, ставшей президентом США — по-прежнему самого могущественного из обособленных государств в мире. Те люди, которые за нее проголосовали, и многие из тех, кто поступил иначе, полюбили ее за сострадательность, за несгибаемый здравый смысл, за то, что она просто-таки со звериным чутьем следила за здоровьем демократии.

Но сегодня она обращалась не только к гражданам Америки. Сегодня ее обращение, синхронно переводимое Аристотелем и Фалесом на все устные и письменные языки человечества, даже на языки жестов, должно было транслироваться по телевидению, радио и Интернету на три планеты. Потом ее слова и их значение будут анализировать и пережевывать, восхвалять и критиковать, и в конце концов вытянут из них последнюю толику смысла. Такому разбору прежде никогда не подвергалось ни одно из ее выступлений — и, конечно же, почти мгновенно расплодится дикое количество конспирологических теорий, которые будут основаны, в большинстве своем, как раз на том, о чем она не сказала.

Этого следовало ожидать. Трудно было представить, что хоть у какого-то президента, даже из числа великих лидеров во времена мировых войн, когда-либо имелось более важное послание народам мира. И если бы Альварес что-то сказала не так, сами ее слова, вызвав панику, беспорядки и экономическую нестабильность, могли бы принести больше вреда, чем несколько локальных войн.

Но если она и нервничала, это проявлялось только в том, что она немного неуверенно шевелила руками.

Телевизионщик загибал последние пальцы. Три секунды, две, одна.

— Мои американские сограждане. Мои сограждане на планете Земля и за ее пределами. Благодарю вас, что сегодня вы слушаете меня. Я думаю, многих из вас не удивит то, что я должна вам сказать. Вероятно, здоровая демократия проявляет себя и в том, что даже из Овального кабинета может произойти утечка информации.

Она едва заметно, умело улыбнулась.

— Я должна сообщить вам о том, что нам предстоит столкнуться с серьезнейшей опасностью. И все же, если мы будем работать с мужеством и благородством, уверяю вас, у нас будет надежда.

Шиобэн сидела с дочерью Пердитой в маленькой квартире своей матери в Хаммерсмите.

Мария слышала все хуже, и от громкости звука ее настенного софт-скрина порой просто-таки болели уши. А вот двадцатилетнюю Пердиту этот грохот, похоже, совсем не смущал. Мало того, она еще включила маленький софт-скрин, имплантированный в запястье, и смотрела шоу по другому каналу.

«Приятно осознавать, — устало подумала Шиобэн, — что даже в такие времена мировые медийные средства предлагают людям выбор».

Мария торопливо вышла из кухни и принесла на подносе три стаканчика со сливочным ликером. Шиобэн с некоторым неудовольствием отметила, что стаканчики совсем маленькие и что бутылку с ликером мать не принесла.

— Ну как же хорошо! — сказала Мария, подавая дочери и внучке ликер.

Она улыбнулась, и стали более заметны небольшие рубцы от хирургических швов у нее на лице.

— Как давно мы не собирались втроем — разве что только иногда на Рождество. Просто стыд, что понадобился конец света для того, чтобы мы встретились.

Пердита, жевавшая подсоленный крекер, рассмеялась.

— Бабуля, вот ты всегда так! Знаешь же, что у нас своя жизнь.

Шиобэн выразительно зыркнула на дочку. С тех пор как Пердите исполнилось двенадцать, Шиобэн стала сочувствовать ей из-за того, что Мария порой их обеих излишне попрекала.

— Давайте не будем спорить, — предложила Шиобэн. — И это вовсе не конец света, мама. Не надо об этом говорить на каждом углу. Особенно если кто-то может подумать, что так сказала я. Ты можешь поднять панику.

Мария фыркнула. Она всегда жутко обижалась, если ее отчитывали.

— Уж конечно, большая часть из того, что наплетет Альварес, — это полная лабуда, — пренебрежительно протянула Пердита.

— Как ты сказала? Лабуда?

— А ты думаешь, хоть кто-то ей поверит? Спасение мира — ну прямо совсем как в каком-нибудь ужастике девяностых годов! Я слышала, как один мужик на днях по телевизору говорил, что все это — форма отрицания, отвлекающая деятельность. И уж конечно, просто фашистская мечта!

«А тут она, пожалуй, отчасти права», — горько подумала Шиобэн.

В самом деле, культы поклонения Солнцу на протяжении истории человечества возникали очень редко, а если возникали, то в организованных, жестко централизованных государствах — у древних римлян, египтян, ацтеков. Централизованное могущество Солнца служило источником единовластия. Возможно, в сложившейся ситуации внезапная немилость светила могла быть соответствующим образом использована теми, кто искал власти на Земле. Подобные подозрения подогревали зарождение конспирологических теорий среди тех, кто, невзирая на воспоминания о девятом июня, был готов объявить, что вся история с солнечной бурей не что иное, как шарлатанство, попытка захвата власти шайкой бизнесменов или теневым правительством, государственный переворот, организованный неким таинственным центром. Страх и невежество только сильнее разжигали подобные разговоры.

— Никто в это не верит, — буркнула Пердита. — Никто больше не верит в героев, мам, — в смысле, таких, как астронавты с квадратными подбородками и политики-популисты. В жизни все по-другому.

— Что ж, может быть, все так и есть, — раздраженно проговорила Шиобэн. — Но что еще делать, как не пытаться хоть что-то предпринять? И если так или иначе мы не сможем спасти планету, что ты тогда скажешь?

Пердита пожала плечами.

— Буду жить, как обычно, пока не… — Она изобразила жестом взрыв. — Бу-у-у-ум! Наверное, так. А что еще остается?

Мария положила руку на плечо Шиобэн.

— Пердита еще совсем ребенок. В двадцать лет все считают себя бессмертными. То, что может случиться, она не в состоянии даже представить.

— Я тоже не могу, — призналась Шиобэн и рассеянно посмотрела на дочь. — Вернее, я о будущем не задумывалась до тех пор, пока не родила ребенка. Пока будущее не стало для меня личным делом… Знаете, я рада, что все стало явным. Я чувствовала себя виноватой, ходя по Лондону среди людей, живущих своей обычной жизнью, и зная, что я храню ужасную тайну, что она лежит у меня в голове, как неразорвавшаяся бомба. Мне казалось, что это неправильно. Кто я такая, чтобы вот так скрывать от других правду, пусть даже если бы и возникла какая-то паника?

— Думаю, большинство людей будут вести себя как надо, — сказала Мария. — Ты же знаешь, обычно с людьми именно так и бывает.

И они стали слушать обращение президента США.

— То, что произойдет в апреле две тысячи сорок второго года, беспрецедентно, — говорила президент Альварес. — Насколько могут судить наши эксперты, ничего подобного в истории человечества не происходило — да и в истории планеты тоже. За одни сутки Солнце выльет на Землю столько энергии, сколько обычно оно отдает нам за год. Ученые называют это солнечной бурей, а мне кажется, что это слишком мягко сказано.

Последствия для Земли, а также для Луны и Марса катастрофичны. Я не стану утаивать от вас правду. Нам грозит стерилизация поверхности Земли — уничтожение всего живого, исчезновение воздуха и океанов. Земля станет такой как Луна. Для тех, кто следит за этим обращением по Интернету, будут даны ссылки, чтобы узнать подробности. Никаких тайн ни от кого не будет.

Нам явно грозит смертельная опасность. И не только нам. В наше время горизонты этики расширились, поэтому не будем забывать об опасности, грозящей существам, живущим на Земле вместе с нами, — тем, без кого мы не выжили бы. Нельзя забыть и о самой новой разновидности жизни, появившейся на Земле, — о юридических лицах, известных под именами Фалес и Аристотель, с помощью которых я сейчас говорю со многими из вас.

Я очень огорчена тем, что именно мне довелось донести до вас эту печальную весть.

Президент Альварес склонилась вперед.

— Но, как я уже сказала, у нас есть надежда.

Михаил и Юджин сидели в столовой на базе «Клавиус», на столе перед ними стояли чашки с еле теплым кофе. С большого настенного софт-скрина на них смотрело лицо президента Альварес — транслировалась передача с Земли. В столовой, кроме них, не было никого. Несмотря на то, что большинство обитателей базы «Клавиус» знали почти все, о чем скажет Альварес, еще до того, как она открыла рот, они, похоже, предпочли выслушать дурные вести либо в одиночестве, либо рядом с самыми близкими друзьями.

Михаил подошел к большому окну и окинул взглядом суровый пейзаж дна кратера. Солнце стояло низко, но зубчатые горы на горизонте окаймлял свет, как будто намагничивая их пики.

«Все в этом пейзаже — результат жестокости, — думал Михаил. — Следы от падения микрометеоритов, которые и теперь порой вонзаются в пыльную лунную почву, отметины, оставшиеся от ударов метеоритов покрупнее, вплоть до гигантов, создавших кратеры вроде Клавиуса… И невероятное, жуткое столкновение гигантского метеорита с Землей, из-за которого и родилась Луна».

За время недолгой истории человечества в этом маленьком уголке космоса было относительно спокойно. Солнечная система, работая как часы, исправно вращалась вокруг верного центрального светила. Но вот теперь древняя жестокость возвращалась. И с какой стати люди вообще решили, что она исчезла?

Михаил нашел взглядом Землю, успевшую проделать четверть своего пути по небу. Он жалел о том, что из Шеклтона, с полюса, Земля видна гораздо хуже. Над Клавиусом Земля, в десятки раз ярче полной Луны, заливала лунные равнины и горы серебристо-голубым светом. Фазы родной планеты — зеркальное повторение фаз Луны — вершились неспешным месячным циклом, но в отличие от Луны Земля каждый день вращалась вокруг собственной оси и являла взгляду то одни, то другие материки, океаны и массивы облаков. И конечно, Земля никогда не меняла своего положения на лунном небе, в то время как Луна медленно путешествовала по земному небу.

После апреля две тысячи сорок второго года Земля вот так же будет висеть в лунном небе.

«Но как она тогда будет выглядеть?» — гадал Михаил.

Юджин продолжал смотреть выступление президента США.

— Она неточна насчет даты.

— Что ты имеешь в виду?

Юджин посмотрел на Михаила. Сегодня его красивое лицо отражало такое напряжение, какого Михаил прежде не замечал.

— Почему бы ей просто не сказать: «Двадцатое апреля». Ведь всем это известно.

«По всей видимости, нет, — подумал Михаил. — Вероятно, у Альварес какие-то психологические соображения. Может быть, из-за излишней точности все выглядело бы чересчур пугающе — тогда у людей в головах начали бы тикать часы обреченности».

— Не думаю, что это имеет значение, — вслух сказал он.

Но для Юджина, автора страшного предсказания, это, естественно, значение имело. Михаил сел.

— Юджин, наверное, тебе очень странно слушать, как президент США, собственной персоной, рассказывает всему человечеству о чем-то, что вычислил ты.

— Странно? Да. Что-то в этом роде, — с запинками выпалил Юджин и вытянул перед собой руки, держа их параллельно. — У вас есть Солнце. У вас есть моя модель Солнца.

Он крепко прижал друг к другу пальцы.

— Это разные понятия, но они взаимосвязаны. Моя работа содержала прогнозы, которые стали известны. Следовательно, моя работа — ценная карта реальности. Но всего лишь карта.

— Думаю, я понимаю, — кивнул Михаил. — Существуют категории реальности. Несмотря на то, что мы умеем предсказывать особенности поведения Солнца с точностью до девяти знаков после нуля, мы не в состоянии представить, чтобы это поведение на самом деле вторгалось в наш уютный человеческий мирок.

— Что-то в этом роде, — согласился Юджин.

Он хлопнул в ладоши. Руки взрослого мужчины, а жест детский.

— Будто бы стены между моделью и реальностью рушатся.

— Знаешь, ты не единственный, у кого такие чувства, Юджин. Ты не одинок.

— Нет, одинок, — ответил Юджин. Выражение его лица стало непроницаемым.

Михаилу очень хотелось обнять его, но он понимал, что нельзя.

Президент Альварес объясняла:

— Мы намереваемся построить в космосе щит. Это будет диск, сделанный из тончайшей пленки, с диаметром больше диаметра Земли. На самом деле он будет настолько велик, что, как только начнет обретать форму, будет виден из каждого дома, из каждой школы, с каждого рабочего места на Земле, потому что это будет созданная руками людей конструкция в нашем небе, видимые размеры которой будут не меньше Солнца и Луны.

Мне сообщили, что щит будет виден невооруженным глазом даже с Марса. Мы воистину оставим свою метку в Солнечной системе.

Альварес улыбнулась.

Шиобэн вспомнила совещание со своей пестрой компанией в Королевском обществе с того момента, как в их разговор вмешался Аристотель.

В принципе, трудно было себе представить более простую идею. Когда солнце светит слишком жарко и ярко, вы раскрываете зонт. Следовательно, для защиты от солнечной бури можно было построить зонт в космосе — мощную завесу, достаточно большую для того, чтобы заслонить всю Землю. И в решающий день человечество благополучно укроется в тени искусственного затмения.

— Центр тяжести щита будет расположен в точке «эль один», — сказал Михаил. — Между Солнцем и Землей, на совместной орбите.

Тоби спросил:

— А что это за точка «эль один»?

— Первая точка Лагранжа в системе Земля — Солнце. Космическое тело, вращающееся между Землей и Солнцем — например, Венера — движется по своей орбите быстрее, чем Земля. Однако гравитационное поле Земли притягивает Венеру, хотя и значительно слабее, чем гравитационное поле Солнца. Разместите искусственный спутник намного ближе к Земле — на расстоянии, вчетверо превышающем расстояние до Луны, — и притяжение Земли станет таким сильным, что спутник будет тянуть назад к Земле, а вокруг Солнца он будет обращаться с той же скоростью, что и Земля.

Эта точка равновесия называется первой точкой Лагранжа, в честь французского математика восемнадцатого века, который первым обнаружил ее.[12] На самом деле существует пять таких точек Лагранжа: три на линии Земля — Солнце, и еще две на собственной орбите Земли, в шестидесяти градусах от радиуса Земля — Солнце.

— Ага, — понимающе кивнул Тоби. — Земля и спутник осуществляют совместное вращение. Так, как будто и Земля, и спутник приклеены к огромной негнущейся стрелке часов, торчащей из Солнца.

— А я считала, что «эль один» — это точка неустойчивого равновесия, — протянула Шиобэн.

Заметив озадаченный взгляд Тоби, она добавила:

— Как будто футбольный мяч лежит не на равнине, а на вершине горы. Положение мяча стационарно, но он может покатиться и упасть в любую сторону.

— Верно, — отозвался Михаил. — Но мы уже размещали спутники в таких положениях. На самом деле точка Лагранжа может стать точкой орбиты — нужно только использовать небольшое количество топлива для того, чтобы удерживать стационарное положение. В этом деле накоплен приличный опыт. С точки зрения астронавтики нет никаких проблем.

Тоби поднял руку к потолочному светильнику, на пробу заслонил лицо ладонью.

— Простите за глупый вопрос, — сказал он, — но насколько велик будет этот щит?

Михаил вздохнул.

— Для простоты представим, что лучи Солнца, достигая Земли, параллельны. Тогда становится ясно, что нужна ширма такой же величины, как объект, который хочешь заслонить.

Тоби проговорил:

— Следовательно, щит должен быть диском с диаметром, по меньшей мере равным диаметру Земли. А это…

— Около тринадцати тысяч километров.

У Тоби от изумления раскрылся рот. И все же он упорно продолжал:

— Значит, мы говорим о диске с поперечником в тринадцать тысяч километров. Который будет построен в космосе. Где на сегодняшний день самой крупной конструкцией, построенной нами, является…

— Я так думаю, ею является Международная космическая станция, — подсказал Михаил. — Длина которой менее километра.

Тоби заметил:

— Неудивительно, что я ничего подобного нигде не обнаружил. Когда я проводил собственный поиск возможных решений, то исключил явно невозможные. А это и есть явно невозможное.

Он посмотрел на Шиобэн.

— Не так ли?

Безусловно, все так и было. Но все трое принялись барабанить по своим софт-скринам, чтобы выудить как можно больше информации.

Через некоторое время Тоби сообщил:

— Похожие исследования прежде проводились. Судя по всему, первым сходную идею высказал Герман Оберт.[13]

— Естественно, предполагается использование сверхтонких материалов, — высказался Михаил.

— Бытовая пластиковая упаковочная пленка, — заметила Шиобэн, — имеет толщину десять микрометров.

— И можно изготовить алюминиевую фольгу такой же толщины, — подхватил Михаил. — Но конечно, мы сможем сделать кое-что получше.

Тоби проговорил:

— Следовательно, при плотности на единицу поверхности, скажем, менее одного грамма на квадратный метр, и даже добавив кое-что на структурные компоненты, мы получим вес всей конструкции — всего-то несколько миллионов тонн.

Он запрокинул голову и вперил взор в потолок.

— Я сказал: «всего-то»?

Шиобэн вздохнула.

— У нас нет подъемного оборудования, которое могло бы даже за несколько лет поднять такое количество материала с Земли.

— Но нам не нужно поднимать его с Земли, — возразил Михаил. — Почему бы не построить всю конструкцию на Луне?

Тоби уставился на него.

— А вот это уж чистой воды безумие.

— Почему же? Мы на Луне уже производим стекло и обрабатываем металлы. И у нас тут небольшая сила притяжения, не забывайте. Один и тот же груз отправить в космос с Луны в двадцать два раза легче, чем с Земли. И в данное время мы уже строим масс-драйвер! Не вижу причин, почему не ускорить осуществление проекта «Праща». Мощность запуска у этой установки будет очень велика.

Они ввели оценочную мощность запуска «Пращи» в черновые расчеты, и сразу стало ясно, что если бы удалось выводить материалы для строительства щита в космос с Луны, экономия энергии стала бы колоссальной.

Пока никаких очевидных препятствий заметно не было. Шиобэн даже дышать боялась, чтобы не развеять чары. Они продолжали работать.

Но вот теперь, сидя рядом с матерью и дочерью и слушая, как президент Альварес рассказывает об этой абсурдной идее всему миру, Шиобэн испытывала иные чувства. Ею вдруг овладело беспокойство, она встала и подошла к окну.

Шел две тысячи тридцать седьмой год, близилось Рождество. На улице дети в рубашках с короткими рукавами играли в футбол. На рождественских открытках по-прежнему изображали Санта-Клауса, но снег и мороз остались ностальгическими мечтами из детства Шиобэн. В Англии уже больше десяти лет температура не опускалась ниже нуля нигде к югу от Северна до Трента. Шиобэн помнила последнее Рождество с отцом до его смерти, когда он ворчал насчет того, что пришлось стричь лужайку в канун Боксингдей.[14] На памяти Шиобэн мир очень сильно изменился, им стали овладевать силы, которыми люди не в состоянии были управлять. И как только ей хватило дерзости даже допустить мысль о том, что она сумеет произвести еще более грандиозные перемены всего за несколько лет?

— Я боюсь, — пробормотала она.

Пердита бросила на нее взволнованный взгляд.

— Боишься этой бури? — уточнила Мария.

— Да, конечно. Но мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы заставить политиков принять идею создания щита.

— А теперь…

— Теперь Альварес выкладывает всему миру мой блеф. Неожиданно я должна выполнять свои обещания. Вот это меня и пугает: что я могу провалиться.

Мария и Пердита подошли к ней. Мария обняла ее, Пердита положила голову ей на плечо.

— Ты не провалишься, мам, — заверила Пердита. — Как бы там ни было, у тебя есть мы, помни об этом.

Шиобэн погладила дочь по голове. С настенного софт-скрина лился голос президента Альварес.

— Я предлагаю вам надежду, но не ложную надежду, — говорила Альварес. — Даже щит не сможет нас спасти. Но благодаря ему из катастрофы, после которой не выжил бы никто, солнечная буря превратится в катастрофу, после которой кому-то все же удастся уцелеть.

Вот почему мы должны построить этот щит. Вот почему мы не имеем права упустить тот шанс, который он дает.

Вне всякого сомнения, это будет самый дерзкий космический проект за всю историю человечества. В сравнении с ним меркнет колонизация Луны и наши первые шаги на Марсе. Такой колоссальный проект не осуществить одной стране — это не под силу даже Америке.

Поэтому мы попросили все страны и федерации мира объединить усилия, ресурсы и энергию для сотрудничества в реализации этого, самого важного и нужного из космических проектов. Рада сообщить вам, что достигнуто практически единодушное согласие.

— «Практически единодушное», черт побери, — проворчала Мириам Грек.

Она сидела в своем кабинете в «евроигле». Сделав маленький глоток виски, она удобнее устроилась на диване.

— О каком единодушии можно говорить, если китайцы отказались принимать участие?

— Китайцы действуют с дальним прицелом, Мириам, — отозвался Николаус. — Мы всегда это знали. Несомненно, они смотрят на заморочку с Солнцем как на еще одну возможность в геополитической игре.

— Может быть. Но одному Богу известно, что они замышляют — со своими тайконавтами и многоступенчатыми ракетами-носителями…

— Наверняка в конце концов они присоединятся к нам.

Мириам изучающе посмотрела на своего помощника. Разговаривая с ней, Николаус Коромбель краем глаза поглядывал на софт-скрин с изображением Альварес, а также наблюдал за мониторами, отражавшими смесь откликов на транслируемое воззвание президента США. Мириам никогда не встречала никого, кто бы, как Николаус, был способен делать несколько дел одновременно. Отчасти поэтому она его так ценила.

«Вот ведь странно, — думала она, — я ценю его за агрессивное, почти цинично-грубое мышление, но именно из-за этого он настолько непрозрачен».

Она на самом деле знала очень мало о том, о чем он в действительности думал, во что верил. Иногда из-за этого у нее возникала почти неосознанная тревога.

«Нужно вызвать его на откровенность, — думала Мириам, — чтобы узнать лучше. Вот только вечно времени не хватает. Пока же он просто исключительно полезен. Слишком полезен».

— Ну и как там реакция?

— На биржах падение на семнадцать процентов, — сообщил Николаус. — При том, что мы имеем эффект разорвавшейся бомбы, все не так плохо, как мы опасались. Акции космических и высокотехнологичных производств резко пошли вверх, но об этом можно и не говорить.

Мириам задумалась. Она полагала, что желание разбогатеть достаточно естественно — в самом деле, без этого желания не функционировала бы мировая экономика. Но интересно, как алчные вкладчики представляют себе собственную выгоду при условии, если их инвестиционная лихорадка и вправду поможет аэрокосмическим и прочим компаниям сделать дело.

«Но могло быть и хуже, — размышляла Мириам. — По крайней мере, президент США произносит свою речь. Довести проект до этой стадии — уже кое-что».

На крупнейших мировых форумах разгорелось множество жарких дискуссий насчет мудрости того решения, которое проталкивала Мириам. Проект строительства щита на несколько лет поглотит силы стран-участниц — но ради чего? Ведь даже та энергия, которая просочится сквозь щит, нанесет сильнейший урон планете.

И неужели действительно стоит из кожи вон лезть, чтобы спасти весь мир? Включая китайцев, которые отказались принимать участие в этой работе, и африканцев, которые только-только начали поднимать голову, оправившись после несчастий двадцатого века? А нельзя ли спасти только Америку и Европу? Высокопоставленные военные даже начали разрабатывать сценарии возможного развития событий после солнечной бури, когда Евразия и Америка — если из промышленно развитых регионов только им удастся уцелеть — начнут выбираться из своих твердынь, дабы «помочь» остаткам разрушенного мира.

«Настанет совершенно новый мировой порядок, — старательно внушали Мириам, — реструктуризация геополитической власти, которая продлится тысячу лет».

Прежде чем Мириам сумела охватить своим ограниченным воображением политика всю величину проблемы, ей пришлось не раз подолгу разговаривать с Шиобэн Макгоррэн. Грядущая солнечная буря отличалась от девятого июня, от взрыва Кракатау, от гибели Помпеи, от эпидемии чумы, от Всемирного потопа. И на эту катастрофу нельзя было смотреть с точки зрения поиска мелочных преимуществ. Грозило истребление человечества и всей жизни на Земле. Это подпадало под формулу «все или ничего» — и эту формулу Мириам в конце концов удалось вбить в головы остальных мировых лидеров, ответственных за принятие решений.

Президент Альварес спокойно, сдержанно продолжала говорить.

Конечно, на экранах всего мира должна была красоваться именно она, Альварес. До сих пор политическую деятельность вокруг проекта строительства щита возглавляла Мириам. Это она подвела под проект прочную промышленную и финансовую базу, это она сосредоточила политическую волю различных составляющих Евразийского союза и стран за его пределами ради того, чтобы этот почти невероятный проект мог осуществиться. Это она поставила на карту значительную часть отпущенного ей, как политику, кредита доверия. Но в подобных ситуациях сообщать миру дурные вести, как и хорошие, должна была Хуанита Альварес, президент Соединенных Штатов — так это было на протяжении многих лет.

— Альварес молодец, — сказала Мириам. — Нам повезло, что в такое время на электрическом стуле сидит такой человек.

Николаус фыркнул.

— Она лучшая актриса в Белом доме после Рейгана, вот и все.

— О, дело не только в этом. Однако она может подарить людям ложную надежду. Что бы мы ни делали, — мрачно изрекла Мириам, — люди все равно погибнут.

— Но погибших будет намного меньше, чем могло бы быть, — возразил Николаус. — И не нужно ждать, что нам увешают грудь медалями. Не забывайте: это не волшебство, это инженерная техника. Как бы здорово ни работал этот щит, большое число людей все равно умрет. А обвинять будут нас. Нас будут называть виновниками самого жестокого массового убийства в истории человечества.

И он ухмыльнулся со странной, зловещей радостью.

— Порой вы слишком циничны, Николаус, — покачала головой Мириам.

Однако виски немного расслабило ее. Время от времени делая по глоточку, она купалась в теплом голосе Альварес.

— Щит будет огромного размера. Но большую его часть изготовят из тончайшей пленки, поэтому масса сведется к минимуму. Основной материал для изготовления щита доставят с Луны, где невысокая сила притяжения позволяет намного легче осуществлять запуски кораблей с грузами. «Умные» компоненты, которые потребуются для управления щитом, будут произведены на Земле, где можно осуществить самые сложные промышленные процессы.

Мы бросим все наши ресурсы на осуществление этого проекта. От всего прочего, о чем мы мечтали, придется пока отказаться. Поэтому я приняла решение отозвать «Аврору-2», второй из кораблей, отправленных на Марс, в данный момент находящуюся на пути к Красной планете. Можете считать это нашим вкладом в общее дело.

Рожденные электромагнитными волнами слова президента Альварес долетели до Луны, прикоснулись к ней и через несколько минут добрались до Марса.

Для Хелены Умфравиль голос в шлемофоне звучал еле слышно. Но она сама сделала выбор и потому слушала обращение Альварес именно так. Для того чтобы увидеть, как мимо пролетит «Аврора-2», она решила облачиться в тяжелый скафандр и оказаться на Марсе под открытым небом. С таким событием не могло сравниться даже выступление президента.

В общем, она надела тяжелый скафандр для выхода в открытый космос. Такие скафандры хранились в шлюзовых камерах вездеходов или домов. Надевая скафандр, ты лишался возможности прямого контакта с наружной поверхностью — а к Марсу, с его хрупкой экологией, никогда не прикасалось то маслянистое, водянистое и кишащее микробами существо, которое представлял собой человек. И вот теперь, выбравшись из своего вездехода, она тяжело ступала ботинками по багряной пыли. Это был самый тесный контакт с Марсом, какой был позволен.

Во все стороны вокруг нее простиралась усыпанная камнями равнина, по которой не ступала нога человека. Здесь отпечатались только следы гусениц ее вездехода. Почва была розово-коричневой, небо — желтовато-светло-коричневым, а ближе к съежившемуся диску Солнца — оранжевым. Очень походило на рассвет на Земле. Камни, разбросанные при падении какого-то метеорита в незапамятные времена, так давно лежали здесь, что пыль, носимая ветрами, отполировала их до гладкости. Это был древний, безмолвный мир — что-то вроде музея камней и пыли. Но здесь существовала погода, и когда разреженный воздух приходил в движение, становилось не до шуток.

На горизонте Хелена различала скопище слоистых скал. Скалы были осадочные, совсем как обнажения песчаника на Земле. Точно так же эта порода когда-то находилась на морском дне. Высушенную Луну можно было обойти от полюса до полюса и не найти там ни единого подобного заурядного выхода осадочных пород. Это был Марс, и от этой мысли у нее по-прежнему захватывало дух.

Но теперь она должна была застрять здесь надолго.

Конечно, астронавты «Авроры-1», в принципе, знали, о чем скажет президент. Центр управления в Хьюстоне заранее, сдержанно и осторожно, передал сообщение об отзыве «Авроры-2».

«Аврора-2» в действительности была третьим по счету кораблем экспедиции. Первый, названный «Аврора-0», доставил на поверхность Марса автоматизированный завод, который с упорством и терпением трудился на переработке марсианской пыли и марсианского воздуха в метан и кислород — топливо, с помощью которого затем смогли бы возвращаться домой экипажи землян. Затем свой грандиозный полет осуществила «Аврора-1» с термоядерно-ракетными двигателями и экипажем из шести человек. Наконец на Марсе появились следы человека и флаги с Земли.

По плану после прибытия «Авроры-2» первый экипаж должен был возвратиться на Землю, оставив на Марсе более многочисленную вторую экспедицию, дабы та трудилась дальше на основе того, что построила первая. Они построили ядро, зародыш поселка, с которого, как все надеялись, начнется постоянное обитание людей на Марсе. Крошечный плацдарм уже даже успели несколько излишне громко окрестить, назвав Портом Лоуэлла.

Теперь этого не случится. Прошло два года, и первой экспедиции предстояло остаться здесь — и, судя по всему, корабль за ними могли прислать не раньше, чем после окончания солнечной бури, поскольку работы по сооружению щита были приоритетными. Значит, через четыре с лишним года.

Члены экспедиции понимали необходимость того, что им придется задержаться, они все отлично знали, какая угроза исходит от Солнца. Несмотря на то, что Марс находился от Солнца дальше, чем Земля, здесь светило действовало более жестоко. Плотная атмосфера родной планеты защищала не хуже многометровой алюминиевой обшивки. Сильно разреженный воздух Марса равнялся всего нескольким сантиметрам такой обшивки. Это было примерно то же самое, как если бы кто-то вздумал преодолеть межпланетное пространство в жестяной банке. Магнитосфера планеты также мало спасала. Марс был мертв и холоден, его почва промерзла на большую глубину, его магнитное поле не представляло собой такой глобальной динамичной структуры, как магнитное поле Земли: оно было остаточным, скроенным из лоскутов и арок. На Марсе, как любили говаривать гелиоклиматологи, солнце непосредственно соприкасалось с почвой, и приходилось прятаться от вспышек, которых на Земле вы бы попросту не заметили. Словом, члены марсианской экспедиции все понимали, вот только было им от этого не легче.

Развеселиться было трудновато. Все постоянно ощущали себя усталыми. Марсианский день тянулся на полчаса дольше земного, и циркадной[15] системе человека трудно было справиться с этой разницей. Несмотря на длительную подготовку на имитаторах условий жизни Красной планеты, никто из них не представлял себе, что одной из самых сложных проблем окажется именно эта, связанная с продолжительностью дня. И вот теперь стало ясно, что они здесь надолго. Благодаря «Авроре-0» можно было не бояться остаться без ресурсов. Они могли продержаться здесь, Марс прокормил бы их. И все же большинство членов экспедиции очень переживали из-за того, что так долго протянется их разлука с близкими и родиной.

А вот Хелена все же испытывала тихую радость, хотя ее и пугала перспектива солнечной бури, хотя и заботила та работа, которую им теперь предстояло провести, чтобы самим пережить катастрофу. Она все больше любила это место, этот странный маленький мир, где Солнце вызывало приливы в атмосфере. А Марс еще даже не начал открывать ей свои тайны. Ей хотелось совершить путешествие на полюсы, где каждую зиму вздымался метелями углекислотный снег, хотелось побывать в глубокой котловине Хеллас, где, как говорили, порой бывало так тепло, а воздух был настолько плотным, что можно было вылить воду, и она бы стояла на земле лужицей, не замерзая.

А еще на Марсе существовали человеческие тайны…

Уроженка Великобритании, Хелена помнила, как сильно она огорчилась, когда ее разбудили ужасно рано на Рождество в две тысячи третьем году, чтобы она услышала сигнал с Марса, а сигнал так и не прозвучал. И вот теперь она сама долетела до Красной планеты и своими глазами увидела засыпанные пылью обломки марсохода посреди Isidis Planitia — Равнины Изиды. Все, что осталось от маленького храброго аппарата, проделавшего такой долгий путь. Для американцев из состава экспедиции это мало что значило, но Хелена очень обрадовалась, когда ей позволили назвать свой вездеход «Бигль».

— Лоуэлл вызывает «Бигль».

Это был голос Боба Пэкстона, говорившего из Порта Лоуэлла. Он негромко прозвучал на фоне речи президента.

— Совсем немного осталось. Смотри на небо.

— «Бигль» вызывает Лоуэлл. Спасибо, Боб. Хелена запрокинула голову и окинула взглядом небо. Космический корабль с Земли величественно возник на востоке, он ярко сверкнул в лучах утреннего марсианского солнца. Хелена стояла около своего вездехода и ждала, пока яркая звездочка, которая должна была унести ее домой, не начала таять за завесой пыли на горизонте, завершив свой единственный пролет над Марсом.

Прощай, «Аврора-2», прощай.

Президент Альварес сложила перед собой руки и устремила взгляд в камеру.

— Грядущие дни будут трудными для всех нас. Я не стану обманывать вас и говорить, что будет иначе.

Наши космические агентства, включая американские — НАСА, а также инженерно-космические войска США, — несомненно, сыграют главную роль, и я совершенно уверена в том, что они встретят эту новую угрозу лицом к лицу, как поступали всегда. Руководитель миссии с печальной судьбой — лунной экспедиции на «Аполлоне-13» — однажды произнес незабываемую фразу: «Неудача — это не цель». И теперь это не цель.

Но космические инженеры не смогут добиться удачи одни. Для достижения успеха нам всем, каждому из нас, придется сыграть свою роль. Страшная весть, которую я вам принесла, сейчас может испугать вас, но завтра начнется новый день. Выйдут газеты, откроются вебсайты, нужно будет отправлять электронные письма и звонить по телефону; откроются магазины, общественный транспорт будет работать как обычно. Как всегда, будут работать предприятия, офисы и школы.

Я очень прошу вас выйти на работу. Я очень прошу вас работать как можно лучше каждую минуту вашего рабочего дня. Мы подобны пирамиде — пирамиде, сложенной из труда и экономических затрат, пирамиде, поддерживающей на своей вершине горстку героев, пытающихся спасти всех нас.

Мы все пережили девятое июня, мы преодолели те проблемы, с которыми пришлось столкнуться в тот тяжелый день. Я знаю, теперь мы сумеем вместе встретить новую беду.

Пока живо человечество, наши потомки будут оглядываться на эти тревожные годы. И они будут завидовать нам. Потому что мы были здесь, в этот день, в этот час. И мы достигли величия.

Удачи всем нам.

«Вы упускаете главное! — хотелось крикнуть Бисезе, хотелось швырнуть подушку в президента. — Этот щит — героическое начинание. Но нужно видеть не только это. Вы должны понять, что все это подстроено, продумано. Вы должны услышать меня!»

Но, узнав о грядущем конце света, ради Майры Бисеза сохраняла внешнее спокойствие.

Она была обескуражена тем, что Альварес столь неопределенно называла дату катастрофы. Зачем была нужна эта завуалированность? Ведь астрофизики, сделавшие прогноз, во всем остальном были так точны, что наверняка сообщили точную дату.

Дату, несомненно, выбрали Первенцы, как и все прочее, связанное с предстоящей катастрофой. А день был выбран не случайно, он имел для них какое-то значение. Но что такого особенного могло быть в двадцатом апреля две тысячи сорок второго года? Наверняка этот день никак не был связан с историей человечества: Первенцы были существами со звезд… Если так, то тут крылось что-то астрономическое.

— Аристотель, — тихо произнесла она.

— Да, Бисеза?

— Апрель две тысячи сорок второго года. Можешь сказать мне, что будет происходить на небе в этом месяце?

— Ты имеешь в виду эфемериды?

— Что-что?

— Астрономические таблицы заранее вычисленных положений небесных светил на определенные дни года, таблицы моментов каких-то заметных астрономических явлений типа затмений, колебаний блеска переменных звезд…

— Да-да. Я имею в виду именно это.

Изображение президента США уменьшилось и переместилось в угол экрана. Остальное пространство заполнилось колонками цифр, похожих на географические координаты. Но даже названия над колонками почти ничего не говорили Бисезе. По всей вероятности, астрономы разговаривали на своем собственном языке.

— Прошу прощения, — извинился Аристотель. — Я не уверен в уровне твоего опыта в этой области.

— Допустим, нет у меня никакого опыта. Можешь показать мне все это графически?

— Конечно.

Таблицы сменились изображением ночного неба.

— Вид из Лондона первого апреля две тысячи сорок второго года, в полночь, — сообщил Аристотель.

При виде невероятно ясного звездного неба на Бисезу нахлынули яркие воспоминания. Она вспомнила, как сидела со своим телефоном под хрустальным небом другой планеты, как ее маленький помощник старательно трудился над картированием звезд и определением даты… Но ей пришлось все оставить на Мире, и даже телефон.

Аристотель перебирал опции дисплея, выделял созвездия, проводил линии небесной широты и долготы.

Бисеза покачала головой.

— Просто покажи мне Солнце, — попросила она. На черном, усыпанном звездами небе, вопреки всем астрономическим законам, начал проступать желтый диск. В углу экрана замелькали даты и время суток. Бисеза начала просматривать весь месяц апрель две тысячи сорок второго года от начала до конца, наблюдая за тем, как Солнце движется по небу. Еще раз, еще и еще. А потом она подумала, что повидала во время своего странного путешествия, когда вместе с Джошем возвращалась домой с Мира.

— Пожалуйста, покажи мне Луну.

Появился бело-серый диск с символической фигурой Лунного человека.

— А теперь начни с первого апреля и снова прокрути вперед.

Луна начала вершить свое величественное шествие по небу. Менялись ее фазы, она стала полной, потом вновь начала таять, уменьшилась наполовину, превратилась в серп по краю темного диска.

И этот черный диск начал наплывать на желтый круг Солнца.

— Стоп. Изображение замерло.

— Я знаю, когда это случится, — выдохнула Бисеза.

— Что?

— Солнечная буря… Аристотель, я знаю, тебе не так просто будет это организовать. Но мне нужно поговорить с королевским астрономом… президент упоминала о ней… Шиобэн Макгоррэн. Это очень, очень важно.

Она неотрывно смотрела на Солнце и Луну, аккуратно совмещенные на ее софт-уолле. Дата имитированного Аристотелем солнечного затмения была такая: двадцатое апреля две тысячи сорок второго года.