"Мадам" - читать интересную книгу автора (Энджелл Джанетт)

Глава семнадцатая

Разговор о том, как ответить окружающим на вопрос о работе, плавно, но решительно возвращает меня в настоящее.

Сэм обожает этот парк. Что такое закодировано в ДНК всех маленьких детей при рождении, что они так тянутся к песочницам, качелькам, всяким лестницам, горочкам и пустым разговорам? Я могу придумать много мест, которые понравились бы детишкам, куда бы я предпочла отправиться. Например, прогулка по пляжу, путешествие на настоящую ферму или прогулка по реке, но нет, Сэм всегда тащит меня только в парк, больше никуда.

Думаю, нужно кое-что объяснить.

После уроков или по выходным, короче, почти каждый день мы ходим в парк, если погода позволяет. Я беру с собой журнал и мобильник, а еще всякие причиндалы, которые и положено брать на прогулку маме: стаканчики-«непроливайки», что-нибудь перекусить и, разумеется, бинты. Ну, не так уж плохо. Раньше мне приходилось таскать здоровенные сумки, набитые лосьонами и ватными шариками, чистыми подгузниками и полиэтиленовыми мешками для использованных. Нельзя сказать, что я скучаю по тем денькам, хотя иногда мне жалко, что Сэм уже вырос из младенческого возраста.

Обычно до журнала дело не доходит, поскольку Сэм требует моего внимания каждую секунду к любому своему «подвигу», включая всякую ерунду.

— Мамочка, посмотри, как я катаюсь с горки!

— Смотрю, милый!

— Мамочка, так нечестно, ты же не видишь!

— Вижу, Сэм, вижу!

— Мама, смотри, как я качаюсь. Смотри, как высоко!

— Очень здорово, дорогой.

Так выглядит наша обычная беседа. Так что я приношу с собой книжки и журналы в надежде, что именно сегодня мой ребенок сможет волшебным образом развить в себе самодостаточность и я смогу почитать. Никогда не получается.

Однако мобильник — это совсем другая история.

Разумеется, я общаюсь и с другими мамочками. И, к моему величайшему удивлению, мамочки — это особая категория. Мы не говорим о том, чем занимаемся помимо материнства. Мы даже не обсуждаем свои дома, наши вторые половины или что-то еще, кроме памперсов, сыпей и повышения температур.

У нас одна тема — наши детки.

Здесь мне не нужно повторять затасканную историю об обслуживании ресторанов. Моим собеседницам вполне хватает того, что я мама Сэма.

Мы сидим на скамеечке, солнышко приятно припекает через ветки деревьев, дети чем-то заняты. Возможно, кто-то упал и теперь ему нужно мамочкино объятие и утешение, или кто-то поругался, но никаких бед и катастроф страшнее этих не происходит. Над головой щебечут птички. Я ем маленькие крекеры и прислушиваюсь к разговору о проблемах с зубками у дочери Марианны.

И тут у меня звонит телефон.

Теперь мобильники — явление не редкое. Порой я вижу их у детей чуть старше Сэма. Зайдите в ресторанный дворик в любом большом торговом центре, и вы поймете, о чем я. Так что теперь ни у кого от удивления брови вверх не полезут, если зазвонит мобильный телефон, как бывало когда-то.

— Алло?

— Привет, Персик. Это Питер Поваклас.

Чудненько. Мой самый любимый клиент из преисподней. Простите, как предполагается скрыть истинный предмет разговора?

— Привет, Питер, — осторожно отвечаю я. На заднем плане все еще разговаривают другие мамочки, из вежливости понизив голоса, чтобы не мешать мне.

— Персик, я хочу какую-нибудь новую девочку. Ну, я имею в виду совсем новую. Кого-то, кто оценит меня по достоинству.

Если бы сейчас я сидела дома в своем кабинете, то знала бы, что ответить. Я бы сказала, что его ценили бы намного больше, если бы он сам относился к девочкам с уважением. Мы обсуждаем эту тему с Питером практически регулярно. Но учитывая обстоятельства…

— Конечно, — говорю я расплывчато. — Я сейчас не дома, ты не мог бы перезвонить попозже, и тогда мы решим этот вопрос.

Ага, мечты-мечты.

— Нет, Персик. — В голосе Питера звучит раздражение. — Я устал от того, что всегда нужно обо всем говорить попозже. Я хочу все обсудить прямо сейчас. Раньше у тебя были такие классные девочки.

Да, у господина Повакласа избирательная память. Он точно так же сердился на девочек и в старые добрые времена, как бы эти «добрые времена» ни выглядели в его иллюзорном мире.

— И сейчас есть, Питер, — говорю я как ни в чем не бывало, ловлю взгляд одной из мамочек и ободряюще улыбаюсь ей. Обычная такая, ничем не примечательная мама, которая пытается объяснить мужчине, что никто не хочет с ним трахаться, потому что он козел. — Как только я доберусь до дома, то смогу проверить свой список, увы, я не взяла его с собой.

— Список? Какой еще список?

Господи, Питер, пусть твои серые клеточки проявят хоть какую-то инициативу.

— Шучу, — сбивчиво отвечаю я. Как мне отделаться от этого типа и немедленно? — Я имею в виду, что сейчас не дома, я занята и буду рада пообщаться с тобой попозже, а сейчас не могу разговаривать, — говорю я уже более твердо.

Сэм выбрасывает песок из песочницы. Этого уже достаточно, чтобы повесить трубку, поскольку вряд ли такое поведение сыночка сделает меня популярной среди посетителей парка.

— Персик, ты всегда говоришь «попозже»…

Я безжалостно перебиваю его.

— Ну, Питер, мне пора, — весело говорю я. — Созвонимся.

Я нажимаю на кнопку отбоя и стараюсь не смотреть на рой мамочек. Может, они поверят, что я торгую недвижимостью?

Иногда профессия риэлтора кажется мне намного, раз этак в сто, лучшей альтернативой.

Я собиралась решить, как мне быть с Бенджаменом.

После того как он около двух лет то заглядывал на окраину моей жизни, то снова уходил в вольное плавание, он наконец решил, что хочет чего-то большего, чем репетиции в гараже и случайные ночи, проведенные у меня. Разумеется, это было очень хорошее решение. Не поймите меня неправильно, просто я не знала наверняка, вписываюсь ли я в его новые планы, а если да, то какое место там занимаю.

Бенджамен бросил работу таксиста и прекратил развозить моих девочек по ночам. Он несколько недель просидел у меня в гостиной, обложившись стопками учебников, хмурясь и что-то бормоча себе под нос. Это было бы ужасно мило, если бы не нервировало меня так сильно.

Хотя мне не особо нравились мои отношения с Бенджаменом, но я боялась потерять его. А что, если его новые мечты отнимут его у меня?

Поэтому я решила испытать Бенджамена на прочность. Я придумывала всяческие предлоги, чтобы рассердиться на него. Напивалась, веселилась и игнорировала его несколько дней подряд, а потом нападала на него, не прислушиваясь ни к каким доводам, и понимала, что приобрела ненормальную привычку — больше сил тратить на ссоры, а не на примирения. Не самая приятная ситуация, скажу я вам.

Бенджамен терпел все мои выходки. Он уходил, когда я начинала кидать в него всякую всячину, и возвращался, когда я успокаивалась. Он починил у меня в квартире все, до чего руки не доходили несколько месяцев. Он занимался со мной любовью медленно, нежно и сладко. Но постоянно пялился в свои учебники.

Наконец Бенджамен решил и подал документы в знаменитое училище на Норд-Беннет-стрит, в одном из самых старых районов Бостона, Норд-Энд, в основном заселенном потомками итальянских эмигрантов.

Я была в ужасе. Рядом со мной находился человек, собиравшийся до конца дней своих курсировать между заказами, любительскими музыкальными коллективами, время от времени появляясь в моей жизни. Хотя надо сказать, Бенджамен принимал решения, которые кардинально изменяли всю его судьбу.

Но я все равно была немного испугана, что после этого мне уже не останется места в его судьбе.

Поэтому я пришла в восторг, когда Бенджамен попросил меня сходить с ним в училище. Училище на Норд-Беннет-стрит славилось во всем мире как место, где готовили ремесленников, исчезающих сейчас как вид. Оно существует с 1885 года, и одно лишь его название внушает уважение. Я не уверена, что сейчас такое можно сказать о многих учебных заведениях.

В Норд-Беннет-стрит можно выучиться на настройщика пианино, ювелира, слесаря, переплетчика, мастера скрипичных дел или реставратора. Бенджамен выбрал для себя специализацию плотника-реставратора. В эру быстрого питания, быстрого секса и поверхностного обучения училище Норд-Беннет выделяется на общем фоне как преемник давней традиции ученичества, которая может исчезнуть, если победу одержат торгующие ширпотребом магазины «Уолмарт».

По крайней мере, так мне говорил Бенджамен. Я все еще пыталась заразиться его энтузиазмом. Разрушались идеи, хотя я даже не знала, что Бенджамена они беспокоят. Он собирался и возвращать красоту старине. По его словам, он осматривался, собираясь охотиться за привидениями и глядя на брошенные мельницы и полуразрушенные дома.

Ему хотелось вдохнуть в обветшавшие строения новую жизнь и сделать это правильно. И научиться, как это делать.

Я была растеряна.

Я недооценивала Бенджамена, решив, что репетиции «Мнемоника» и субботние футбольные матчи — единственное, что происходит в его мире. Я взглянула на мастеров в Норд-Беннет-стрит, на их сосредоточенный вид, на их радость, на внимание к деталям. Я видела, как в ответ озаряется внутренним светом и лицо Бенджамена, и понимала, что здесь творится чудо. Как и Джаннетт, когда она описывала утренние молитвы в монастырской школе, я точно знала, что земля вертится, а здесь создается что-то яркое и уникальное, причем только для Бенджамена.

Когда нам прислали письмо о зачислении, я взяла Бенджамена в ресторан «Аквитания» в Сан-Клауд-билдинг на Тремонт-стрит, чтобы отпраздновать радостное событие. Мы сели за столики с кипенно-белой скатертью, пили отличное вино и слишком много ели. Я смотрела на Бенджамена поверх бокала, и внезапно возникло ощущение, что передо мной абсолютно незнакомый человек, которого я вижу впервые в жизни.

Нет, я не говорю, что мне это не нравилось, вовсе нет. Наоборот, внезапно я задрожала от волнения, возникло такое чувство, что я открываю Бенджамена заново. Это возбуждало, и я, сплетая свои пальцы с его, смотрела на Бенджамена словно на первом свидании.

Несколько волосков на его бровях росли в другую сторону, и мне это показалось ужасно милым. Я сидела, глядя в глаза Бенджамена и не замечая ничего вокруг — ни других посетителей, снующих туда-сюда, ни ветра, подметающего Тремонт-стрит за окнами ресторана. Я просто сидела, пила и влюблялась в Бенджамена.

Когда наконец двери ресторана закрылись за нами, мы поехали ко мне, молча сидели в темном такси, сжимая руки друг другу с таким отчаянием, какого я, насколько помню, не испытывала никогда в жизни. Мы даже не целовались и не дотрагивались друг до друга, что я бы сделала — хм, кого я обманываю, — как я делала это много раз с полудюжиной других мужчин. Жуткое ощущение: все было проще, сильнее и страшнее, чем если бы сейчас оглаживали друг друга.

Я пошла за Бенджаменом, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Впервые с тех пор, как была подростком, я не совсем понимала, что же делать дальше. Затем я почувствовала дыхание Бенджамена на своей шее, он взял меня за руку и прошептал: «Пойдем со мной». И я подчинилась.

Бенджамен уложил меня на кровать, а сам стал зажигать свечи. Обычно это моя обязанность. На самом деле, когда доходит до создания романтической атмосферы, то есть практически все основания выбить на камне истину: «Если вы хотите романтики, то обратитесь к женщине». И вы знаете, что я права.

Но Бенджамен поставил диск с джазовыми композициями, зажег свечи и благовония, создал соответствующее настроение. Неторопливо, аккуратно, с любовью. Потом он подошел к постели и нежно прикоснулся ко мне, медленно и осторожно раздевая и не сводя с меня взгляда, словно я была каким-то хрупким предметом, диковинным, священным. Он покрыл мою кожу поцелуями, его руки и язык ласкали меня, дразнили, повторяя контуры моего тела. Я хотела его больше, чем кого-нибудь когда-нибудь.

Думаю, иногда секс заставляет вас забыть обо всем, особенно о себе. Ты растворяешься в стремительном потоке чувств, и порой это именно то, чего ты хочешь.

Но в тот вечер я не растворялась в любви. Я не потерялась, а наоборот — нашла себя. Я обнаружила теплое и глубокое чувство, которое, по моему мнению, существовало только вне меня, глубоко внутри, в самом сердце моего существа. Искра, вспышка, свет — я так долго это искала. В сексе. В алкоголе. В наркотиках. В любви.

А нужен был Бенджамен, чтобы показать мне, что все, что я искала, было во мне с самого начала.

Сначала мы занимались любовью неспешно, по мере того как напряжение нарастало, обычный физический акт перерос в метафизический, обыденность стала феерией. Я поднималась выше, чем могла мечтать.