5. УТРО

Тарас учел совет полицейского. Он проснулся затемно, поел предложенную хозяйкой пшенную кашу, запивая ее взваром из сухих груш с ломтиками сахарной свеклы, и начал сейчас же готовиться в дорогу. Хлопец казался вялым, грустным, на вопросы хозяйки отвечал неохотно, рассеянно. Шутить, как вечером, уже не пытался. Его словно тяготила какая-то непосильная забота, мысль о чем-то неприятном, возможно, мысль о своей невеселой, горькой судьбе, заставляющей так вот бродить зимой от села к селу, ночевать в чужих хатах, вскакивать от окриков полицейских

И только когда наступила пора уходить, на лице Тараса снова появилось веселое, плутоватое выражение.

— Спасибо, тетя, за кашу. Пузо, как бубен. Могу любой марш отбарабанить.

— Ты, хлопец, не спеши ехать на работу в Германию, — сочла нужным сделать наставление Ольга. — Там тебя с калачами встречать не будут, не думай…

Тарас лукаво взглянул на Ольгу.

— Увидим, тетя, как оно обернется… Чего вперед загадывать. Желаю вам… В общем, в семействе у вас недостача, — хлопец покосился на висевшую на стене большую застекленную рамку с фотографиями, — так, чтобы вернулись целыми и здоровыми те, кого вы ждете.

— За это тебе спасибо, сынок, — прослезилась Ольга. Она вспомнила мужа, сына, ушедших в армию в первые же дни войны. — А ты, хлопец, — засмеялась сквозь слезы женщина, — как кончится война, приезжай к нам — оженим. Понравился ты мне, веселый, хозяйственный, мастер на все руки. Наша старшая велика для тебя, а Галя подрастет, будет как раз…

Младшая дочь Ольги шмыгнула за спину матери, Надя улыбалась, хлопец покраснел до ушей, засмеялся.

— Вы скажете, тетя, — такое придумали… Не поминайте лихом!

Все еще смущенный, Тарас поклонился и вышел из хаты, неловко задев ногой о порог.

На дворе только начинало светать, но на улицах уже виднелись люди. Сгорбившись, брели мешочники. С ведрами на коромыслах спешили женщины к колодцу.

Проехали сани с несколькими тепло, но разношерстна одетыми полицейскими. У многих из них на рукавах были грязноватые белые повязки с трафаретом “Полицай”. За санями осталась в морозном воздухе струя вонючего сивушного перегара.

Тарас шел не спеша, позевывая, вздрагивая и поеживаясь от холода. Возле столба, ощетинившегося желтыми, с немецкими надписями, стрелками-указателями, хлопец свернул в проулок и остановился, чтобы перевязать ослабшие веревочки на калошах. Он долго копался, распутывая неподатливые узелки.

В переулке показалась девушка в плюшевом пальто, несшая большой узел с выстиранным и отглаженным бельем.

— Сестрица! — не подымая головы, окликнул ее Тарас, — а где здесь дорога на хутор?

— Вон на указателе написано.

— Там по-немецки, не разбираюсь я.

— У полицейских спроси. Они у школы пропуска проверяют.

Девушка прошла мимо, не замедляя шага. Она даже не взглянула на хлопца. Красивое лицо ее с грубо накрашенными бровями было равнодушным. Навстречу ей попалась женщина с пустыми1 ведрами. Она посторонилась, уступая девушке дорогу, но как только та отошла подальше, оглянулась и проговорила тихо, с ненавистью:

— Шкура гитлеровская! Белье своему коменданту понесла. Я бы ему нагладила, накрахмалила… веревку на шею.

— Доброе утро, тетя, — сказал Тарас, выпрямляясь и притоптывая ногой.

— Ой! — вздрогнула женщина, поворачиваясь к подростку. — Испугал…

— Вы здешняя, тетя?

— Здешняя, сынок. А что тебе?

— Да вот, как мне дорогу на хутор найти?

— Выходи на улицу и — прямо.

— Говорят, какая-то дорога покороче есть.

— Это через лес, по просеке. Выйдешь вот из села, маленькая балочка будет. Подымешься из нее — увидишь впереди скирду соломы. До скирды не доходи, а сворачивай по стежке влево, там лесок и просека. Четыре километра к хутору по ней, больше не будет.

Женщина хотела было идти дальше, но хлопец задержал ее. Он вытянул из-за пазухи стельки.

— Вот какая вещица есть у меня; тетя. Не нужно? Хочу пшена на кашу выменять. Они еще добрячие стельки, даже за подметки могут сойти. Особенно по женской линии. Может, у вас, тетя, пшено есть? Или гречка?

— Какое там пшено, — отмахнулась женщина.

— А то бы сменяла тетя, а? — не отставал хлопец, просительно заглядывая в глаза женщине. — Чтобы мне на хутор не заглядывать. Неохота крюк давать. Я много не прошу… А, тетя? Вон какие стельки — железо. Гляньте только на товар! — Он как бы с усилием сгибал, мял руками стельки, с треском хлопал ими по коленям и вообще старался показать товар лицом. — Им сносу не будет. Ей-богу, не брешу! Я без обмана, по совести.

— Вот пристал, как цыган на ярмарке… — усмехнулась, разглядывая навязчивого хлопца, женщина. — Что мне глядеть?

— Так товар же какой! С гарантией. Пожалеете…

— Нет пшена! — рассердилась женщина. — Сами картошку едим, да и та кончается. Эти идолы начисто гребут, а что оставалось, припрятали, то уже сменяли, поделились. — Она смягчилась. — Разве ты один ходишь? Тысячи! Голодно в городе?

— Не говорите, тетя, беда, — сказал Тарас, пряча за пазуху стельки. — Что будет — не знаю… Значит, до скирды не доходить и — влево? Так ближе?

— Намного ближе, — женщина увидела свернувших в проулок трех немецких солдат и заспешила. — Вон они, черти, идут. Дай хоть им с порожними ведрами дорогу перейду.

Тарас отступил в глубокий снег, чтобы дать дорогу солдатам. Два из них были высокими. Они шли впереди, в ногу, просунув руки в рукава шинели, широко расставляя длинные ноги в сапогах и больших соломенных ботах. За ними спешил третий — маленький, низенький солдатик с обвязанной платком головой, поверх которого была одета пилотка. Тарас вытащил на всякий случай свой документ. Высокие прошли, только покосившись на хлопца, но солдатик подскочил к нему.

— Руки ферх! — негромко скомандовал он, наставляя на подростка автомат и свирепо вращая глазами. — Пуф-пуф!!

Тарас испуганно и удивленно поднял руки. В пальцах правой руки у него была зажата бумажка.

Молоденький солдат (он был ростом чуть выше Тараса) нахлобучил хлопцу шапку на глаза и, довольно рассмеявшись, побежал догонять товарищей.

— Во какие… шутники. Ха! — в веселом изумлении пробормотал Тарас, поправляя шапку. — На пропуск даже не глядят. А что им какой-то Тарас… Без внимания!

Хмыкая и улыбаясь, Тарас зашагал по улице в том направлении, какое ему указала женщина.

Через несколько минут он уже был на краю села. Тут хлопец увидел стоявшего на дороге маленького человека в синей чумарке, с парабеллумом в деревянной кобуре. Это был Сокуренко. Начальник полиции внимательно оглядел хлопца, но не остановил его и даже не окликнул.

Оксана постучала в кабинет обер-лейтенанта Шварца.

— Войдите!

Девушка вошла с узлом белья. Она уже была без пальто и платка, в темной из какого-то линючего материала кофточке и черной, плохо сшитой юбке, спускавшейся на голенища сапог и делавшей ее фигуру плоской. Каштановые волосы были зачесаны назад без пробора и схвачены на затылке в маленький узел. Грубо, неумело накрашенные брови, наведенный краской выделяющийся пятнами на щеках румянец уродовали ее красивое свежее лицо, делали его неприятным, отталкивающим.

— Доброе утро, господин обер-лейтенант, — кладя узел на стол и развязывая концы платка, сказала Оксана. — Не знаю, угодила ли я вам на этот раз. Манжеты крахмалила. Будьте любезны, посмотрите и проверьте по списку.

— Я помню так… — обер-лейтенант быстро пересчитал белье в стопке.

— Горячая вода ждет вас на кухне, — продолжала девушка. — Это — как дождевая вода — я растопила чистый снег. Если захотите помыть голову, так лучше нет: волосы делаются мягкими, пушистыми, как шелк.

— Прекрасно! — офицер со снисходительной усмешкой взглянул на девушку. — А какие новости, Оксана?

— Пока нет никаких особенных, — виновато пожала плечами Оксана. — Вчера господин фельдфебель не провожал меня… Ночью была облава, но у соседей никто не ночевал. За семьей Колесника я слежу… только трудно. От меня люди все скрывают. Ненавидят. В разговор не вступают. Не здороваются даже, отворачиваются. Мать, и та…

— А ты мне напиши, кто не здоровается. Поняла?

— Хорошо, завтра я принесу список. Он будет длинный…

Оксана невесело усмехнулась.

— Ничего, — многозначительно кивнул головой Шварц. — Мы можем сократить его… вычеркнем кого-нибудь, да так, что и воспоминаний не останется… С тобой кто-нибудь из наших солдат заговаривал по-русски?

— Фельдфебель, как я вам уже сообщала.

— Нет, кроме Штиллера…

Океана задумалась и покачала головой.

— Нет, не припоминаю…

Шварц отобрал пару белья, все остальное сложил в чемодан и закрыл его на ключ. Проверил, заперты ли ящики стола.

— Затопи здесь печку. Нужно нагреть хорошенько.

— Господин обер-лейтенант, может быть, немного позже?

— Почему? — удивился Шварц. — Ты чем-то занята?

— Нет, — Оксана смущенно опустила голову. — Я не люблю здесь оставаться одна… Тут телефон и… Ну, я не хочу.

— А-а, — улыбнулся обер-лейтенант. — Ты боишься даже тени подозрения?

— Береженого бог бережет… — еще ниже склонила голову девушка.

— А смелость города берет, — засмеялся Шварц. Он никогда не упускал случая показать, что знает “язык местного населения” в совершенстве. — Ты думаешь, меня можно обмануть? Если бы я что-нибудь заметил…

Глаза офицера холодно блеснули. Пружиня крепкие, мускулистые ноги, он несколько раз прошелся по комнате, высоко подняв голову. В эту минуту у Шварца был такой вид, точно он шагал перед полком, выстроенным на смотр, и не в чине обер-лейтенанта, а, по меньшей мере, полковника.

— Хорошо, — сказал он Оксане, начавшей колоть лучины. — Если ты беспокоишься, я пришлю сюда солдата.

Шварц захватил белье и направился к двери.

— Господин обер-лейтенант, — торопливо и тревожно окликнула его Оксана. — На столе какие-то бумаги… Вы забыли.

Обер-лейтенант вынужден был еще раз снисходительна улыбнуться: осторожность этой девушки умиляла его.

— Я ничего не забываю, Оксана, — сказал он с порога. — Это ненужные бумажки. Брось их в печку.