"Воин из пророчества" - читать интересную книгу автора (Брайан Дуглас)

Глава пятнадцатая Коварная ловушка

Скоро знакомые края закончились; Арилье очутился в долине, где прежде не бывал. Невысокий кустарник наполовину утонул в белесом мареве. Болотце, поблескивающее в камышах, испускало искры света.

Далеко впереди виднелись стены роскошного города. Издалека он казался гораздо богаче и гораздо могущественнее Патампура. Кажется, не найдется силы, способной одолеть эти бастионы. Вот и конец пути; что-то ждет здесь Арилье? Лучше не думать. Решение принято, он сделает то, что должен: правота придаст ему сил.

Арилье придержал коня, поехал шагом. На подступах к городу тянулось предместье, где селился бедный люд, не имевший денег для того, чтобы купить дом внутри кольца надежных стен.

Возле самой бедной из этих глинобитных хижин и спешился Арилье. Заглянул внутрь. В последний раз он бывал в человеческом жилье, когда прощался с Конаном во дворце раджи Авенира. Как радовала глаз роскошь! Как хорошо там было…

А здесь — тесно, темно, и только один человек сидит в полумраке: бедная старуха, помешивающая в закопченном котле. Арилье и сам не знал, отчего дурным предчувствием сжалось его сердце. Должно быть, как всякий бедняк, вырвавшийся из железных тисков нужды, он страшно не любил никаких проявлений бедности, а они — не только в отсутствии дорогих вещей, но и в том, как ощущает себя человек. Эта старуха перед его глазами — она была нищей и по образу жизни, и по чувствам своим.

И тотчас устыдился Арилье того, что подумал о ней недостойное. Вежливо поздоровался:

— Мир твоему дому.

Старуха подняла на незнакомца пустые глаза.

— Мир и тебе странник. Откуда ты?

— Издалека, мать, — ласково отозвался Арилье. И улыбнулся своей неотразимой улыбкой — как будто преподнес драгоценный подарок. — Не дашь ли воды моему коню?

Старуха поднялась.

— Пойдем, сынок.

Заковыляла к выходу. Арилье легкой крадущейся походкой двинулся следом. Колодец находился поблизости, и молодой человек легко вытащил полное ведро. Пока конь пил, любовался на верного друга. А старуха разглядывала своего неожиданного гостя, разве что руками его не ощупывала.

Наконец спросила:

— Откуда ты едешь? Не из Патампура ли?

— Да, — сразу ответил Арилье. И окинул старую женщину взглядом. Она топталась возле него, задрав лицо, морщины двигались вокруг ее глаз, разбегались по щекам; не было на этом лице ни одного клочочка кожи, не исполосованного старостью и печалью. Только взгляд поблескивал любопытством, но даже и это любопытство было старческим. Старость ведь не о том допытывается, о чем юность. Был бы Арилье менее встревожен судьбой Рукмини, которая где-то поблизости томится в плену, — заметил бы, как пристально глядит на него старуха. Как будто приценивается к товару.

— Почему ты одна живешь, мать? — спросил Арилье. — Где твои дети?

Она охотно ответила плаксивым тоном:

— Старшего убили, средний воюет где-то, к матери давно уж не возвращается… А младшенькую дочь забрали в гарем Шраддхи. Слышал о таком воине?

— Слышал, — кратко отозвался Арилье. — Я поеду. Спасибо, мать.

Старуха захлопотала, забежала вперед перед ним, стала в глаза ему засматривать — едва по земле стелиться не начала.

— Куда же ты поедешь, вот так сразу? Отдохни с дороги, а после уж и ступай… о мой повелитель!

Арилье расхохотался:

— Что за обращение! Почему это я — «твой повелитель»? С чего ты взяла?

Она прищурилась с какой-то неприятной, воровской хитрецой во взгляде:

— Ты такой величавый, такой сильный! Одежда у тебя справная, да и конь твой хорош…

Довольная своей проницательностью, широко улыбнулась. И насторожиться бы Арилье при виде этой улыбки, а он только хмыкнул:

— Никакой я не повелитель, не был и никогда не буду… Скажи, не привозили ли в Калимегдан пленницу?

— Откуда мне знать, чем заняты повелители…

— Не морочь мне голову, добрая женщина. Я тебя не выдам и не стану рассказывать, от кого узнал весть, — улыбнулся Арилье. — Будто я не знаю, что простому люду все известно… Мимо тебя должны были проехать воины Аурангзеба с добычей. Разве ты не видела их?

— Видела, — прошептала старуха. — Еще как видела! Везли они с собой голову Шраддхи, будь он проклят, а за конем Дигама шли двое пленников, парнишка да девушка.

Арилье вздрогнул всем телом. Впологолоса произнес:

— Благодарю тебя за все, добрая женщина. Отдохнул бы у тебя, да спешу.

И опять старуха заступила ему дорогу:

— Будь осторожен… Дигам хоть и молод, но очень хитер.

— Я всегда осторожен, — бросил Арилье.

Беспечный юнец! Тревога тенью промелькнула над лицом старухи. Аж присела. Как бы задержать его?

— Хоть винца выпей… У меня хорошая наливочка. Я на продажу готовлю, а тебя запросто так угощу.

И глянула снизу вверх, так, словно взором хотела приковать к месту.

«Всегда осторожный» Арилье не выдержал — согласился. Сдался па уговоры. То и дело начинало шевелиться в нем нехорошее предчувствие, но стыд оказывался сильнее. Кого он опасается? Старую женщину? От кого подвоха ждет? От бедной старухи, у которой даже детей не осталось, за которой и внуки не ходят? Сострадание и стыд жгучей волной поднимались в нем и смывали все недостойные предположения.

С какой сердечностью предлагает она угощение! Нельзя отказываться.

Арилье пошел за ней обратно к хижине…

Жадно выпил он вина, но еще с большей жадностью наблюдала за ним старуха.

— Правду ты сказал, мать, — хорошие наливки готовишь. Спасибо, — сердечно поблагодарил Арилье.

Старуха покивала, прижала руки к обвисшей груди. Что-то еще говорила старуха, о чем-то еще толковала и спрашивала… Арилье уже не слышал. Перед мутнеющим взором плясала какая-то уродливая тень, имеющая лишь отдаленное сходство со старой женщиной. «Должно быть, вот так выглядит предательство, когда оно оборачивается человеком», — подумал Арилье, слабо морщась. Все плыло у него перед глазами. Чаша выпала из его рук, покатилась по циновке. Он уже не увидел этого. Заснул мертвым сном там, где настигло его предательство, и ничего больше не видел и не чувствовал.

Аурангзеб знал, что делал, объявляя о награде за воина, который спросит о девушке, так и не ставшей наложницей ни великого Шраддхи, ни пылкого Дигама. Напрасно мать Шраддхи и Дигама, которую побаивались даже воины, готовила юную пленницу к первым брачным объятиям. Напрасно купали ее, причесывали, одевали в красивые одежды…

Новая жизнь для Рукмини началась с того мгновения, как чьи-то чужие руки сдернули мешок с ее головы. Девушка удивленно огляделась по сторонам и вдруг застыла от ужаса: прямо на нее, ухмыляясь, глядел… Шраддха. Нет, тотчас поняла она, это не Шраддха, это его младший брат — Дигам. Они очень похожи, эти братья. И сомнений нет: сходна не только их внешность, намерения у них тоже одинаковы. Дигам возьмет Рукмини в наложницы, дабы она родила ему воина.

Дигам, конечно, слишком молод для того, чтобы иметь много наложниц и уж тем более хлипковат для того, чтобы наводить на них страх. И все же от этого парня можно ожидать любой подлости.

Как и Шраддха, Дигам вызывал у Рукмини дрожь отвращения. Девушка мысленно поклялась, что скорее умрет, чем ляжет в его постель. Она не станет ласкать Дигама, не позволит ему овладеть собой. Она найдет способ оборвать свою постылую жизнь, если не будет иной возможности сберечь свою чистоту до первой брачной ночи с Траванкором.

Но ее ждало еще одно потрясение. Она увидела своего брата. На Ратарахе была какая-то незнакомая одежда, и мальчик время от времени поглаживал себя по рукавам, по бокам: ему явно нравилось прикосновение мягкой атласной ткани. Еще бы! У него никогда не было такой роскошной одежды. Ратарах жмурился от удовольствия и улыбался собственным мыслям.

Рукмини едва узнавала его. Неужели это — тот самый младший братишка, с его веселой улыбкой, задорными искорками в глазах? Какое отвратительное, подобострастное выражение приняло лицо мальчика, едва он заметил Дигама! Боги, он целует этому мерзавцу руки! Да что же с ним такое произошло?

— Ты получишь свою награду, Ратарах, — важно произнес Дигам. — За то, что передал в наши руки этих врагов, ты будешь вознагражден по заслугам. Отныне тебе дозволяется подавать мне воду для умывания и снимать с меня сапоги.

— Мой господин, я счастлив! — воскликнул Ратарах.

— Хорошо. — Дигам покровительственно потрепал его по волосам. Ратарах замер от восторга, как собачонка.

Дигам перевел взгляд на ошеломленную Рукмини и засмеялся.

— Ты видела, женщина? Видела, как любят меня мои рабы? И ты должна будешь полюбить меня. Бери пример со своего брата!

— Никогда! — воскликнула Рукмини. — Я знаю, что произошло: ты заколдовал его.

— Я? — Дигам демонстративно рассмеялся, блестя зубами. — Я? Разве я похож па мага или жреца?

— Жрец… — прошептала Рукмини. Словно молния сверкнула перед ней, освещая все случившееся беспощадно-ясным светом. — Жрец! Ну конечно! Это сделал Санкара… И его чары не исчезли вместе с его жизнью, потому что он посвятил моего брата богине Кали. Кали управляет каждым его шагом, каждым словом… Это — не Ратарах! Осталась лишь телесная оболочка, но душа, заключенная в ней, совершенно

Боги, боги! Благодетельная Дурга! Верни мне брата!

Она заломила руки. Дигам с насмешкой смотрел на нее, словно любуясь ее отчаянием.

— Теперь ты поняла, что сопротивляться мне бесполезно?

— Я сумею убить себя, если ты ко мне прикоснешься, — пригрозила девушка.

— Что ж, попробуй, — нарочито равнодушным тоном молвил Дигам. Потому что я намерен сделать это нынче же ночью. Служанки моей матери приготовят тебя для наслаждений. И, возможно, ты не будешь разочарована!

Рукмини увели и заперли в специальных покоях на женской половине. Это была очень маленькая комната, в которой почти нечем было дышать от густого аромата благовоний. Несколько служанок и сама мать Дигама вскоре явились туда вслед за пленницей.

Мать Дигама, Чачака, властная старуха, до сих пор сохраняла следы былой красоты. В юности она скакала на коне и сражалась мечом, как воин, и ее воинственная красота привлекала многих мужчин. Она принадлежала к касте воинов и пользовалась гораздо большей свободой, нежели женщины из других каст. И потому у нее было несколько мужчин. Ни один из сыновей Чачаки не мог бы в точности сказать, кто из мужей Чачаки был их отцом. Сама Чачака никогда об этом не говорила. Смеялась: «Не посягайте на мою воинскую свободу! Я могу рожать воинов от тех, кто этого достоин!»

И правда, выбор Чачаки всегда был хорош. Все рожденные ею сыновья выросли в хороших воинов.

И все погибли в бою. Все, кроме последнего — Дигама. Шраддха, заменявший ему отца, избаловал парня, сделал его женственным, приучил к тому, что любой его каприз тотчас выполняется. Что ж, если жизнь мужчин так коротка — пусть хотя бы Дигам вкусит всех ее благ.

Девушка, которая стала последней избранницей Шраддхи, вызывала у Чачаки странные чувства. Для начала Чачака осмотрела Рукмини и осталась довольна выбором сына. Погибший под стенами Патампура великий воин, услада ее материнского сердца, Шраддха… Почему он должен был пасть? Это несправедливо.

Чачака знала о том, что женщина может играть в жизни мужчины очень большую роль. Знала это по собственному опыту. И в глубине души считала, что это Рукмини принесла несчастье Шраддхе.

Что ж, решение принято. Для Рукмини не будет пощады. Она станет согревать постель для Дигама, а когда надоест ему — умрет. Так решила Чачака.

Служанки умыли Рукмини, удивляясь многочисленным кровавым царапинам на ее коже.

— Может быть, стоило бы господину Дигаму подождать с любовными утехами? — предложила одна из служанок и показала на изуродованную кожу Рукмини. — Взгляни на эти царапины, госпожа! Каждая из них кровоточит. Она испачкает шелковые покрывала. Не говоря уж о том, что… — Служанка прикусила губу, и слова сострадания не сорвались с ее языка.

Но Чачака прекрасно поняла, что хочет сказать служанка.

— Ты имеешь в виду — мой сын причинит этой наложнице боль своими ласками? — презрительно усмехнулась старуха. — Вот и хорошо! Если Дигам хочет, чтобы женщина кричала, женщина будет кричать. Если Дигаму не терпится овладеть ею, пусть он сделает это. Когда мне принесли весть о гибели моего лучшего сына, самого любимого, самого славного… — Старуха вздохнула, но плакать по Шраддхе в присутствии служанок не стала. — Я лишний раз убедилась в том, что жизнь мужчин хрупка. Она подвешена на волоске, а меч, который готов перерубить этот волосок, всегда в руке гневной Кали! Пусть Дигам насладится своей избранницей. Переоденьте ее в прозрачные одежды и отведите на ложе. Да не забудьте благовония.

Рукмини двигалась как во сне. Она позволяла чужим женщинам прикасаться к себе. Они делали с пей все, что хотели: раздевали, обтирали губками со жгучим благовонным веществом, причесывали, украшали цветами и драгоценностями.

Наконец глаза Рукмини вспыхнули: она заметила в руке одной из служанок острый нож. Ничего не зная об угрозе пленницы покончить с собой, Чачака распорядилась выстричь девушке челку — в знак ее рабского положения.

По такой прическе в Калимегдане всегда можно было отличить наложницу или прислужницу от достойной супруги или свободной вдовы, потому что мужчины Калимегдаиа — хвала богине! — всегда были щедры к своим женщинам и одевали их с одинаковой роскошью. Простая рабыня могла носить шелка и тонкий атлас, и это не считалось в Калимегдане чем-то особенным.

А вот выстриженная челка говорила о ее положении лучше всяких других отметин.

«Браслет или ошейник можно снять, даже клеймо можно спрятать, — говорили мудрецы Калимегдана. — Только одно не дано человеку изменить быстро: длину волос».

Рукмини даже не задумалась о том, для чего у служанки нож. Девушка видела лишь одно: Способ осуществить свое намерение. Быстрее молнии метнулась она к прислужнице и выхватила нож у нее из пальцев.

Робкие женщины, выросшие в затхлом воздухе гарема, отпрянули к стене, когда Рукмини, со сверкающими глазами и яростно оскаленными зубами, повернулась к ним, грозя ножом.

Одна только старая Чачака не испугалась.

— Что ты делаешь? — крикнула она строптивой пленнице. — Хочешь убить нас всех? Эй, послушай, глупая женщина: я на своем веку убила троих, и мне это далось нелегко, потому что женщина создана для того, чтобы давать жизнь, а не отнимать ее. А ты? Скольких убила ты? Я родила шестерых сыновей. А ты? Скольких сыновей родила ты? Скольких хочешь родить? Думай об этом!

— Я не хочу рожать сыновей от твоего сына, — сказала Рукмини. — Ты испугалась меня потому, что я схватила кинжал? Не бойся! Я не собираюсь отнимать жизни этих жалких рабынь.

— Отдай мне нож, — приказала Чачака. — И радуйся тому, что на тебя обратил внимание настоящий воин. Сейчас ты отправишься к нему в спальню и будешь ублажать его.

— Никогда! — крикнула Рукмини. Она закрыла глаза и, взмолившись к Дурге, изо всех сил полоснула себя по горлу.

Раджа Авенир не знал, плакать ему или смеяться, когда Катьяни приблизилась и доложила:

— Мой господин, господин Мохандас просит передать свои глубочайшие извинения. Он не сможет сегодня участвовать в переговорах, поскольку внезапно его охватила болезнь.

— Болезнь? — удивился раджа Авенир.

Молодая женщина выглядела ужасно озабоченной, и только в глубине ее глаз плясали смешливые огоньки. Неожиданно Авенир ощутил, как ему передается эта веселость. «Правы были мои советники, — подумал раджа, — с юной возлюбленной я и сам становлюсь молодым… Но чему она так радуется?»

— Да, мой господин, у господина Мохандаса внезапный приступ… э-э… — Неожиданно Катьяни прыснула. — В общем, эта болезнь не опасна.

— Я навещу Мохандаса и справлюсь о его здоровье, — решил Авенир.

— О, мой господин, это весьма милосердное намерение, — поклонилась Катьяни. Когда она выпрямилась, Авенир уже ушел.

Мохандас действительно отправился в покои, отведенные ему во дворце, и закрылся там. Однако не открыть радже он не мог. Входя, Авенир проговорил:

— Моя наложница доложила мне о твоей болезни. Я огорчен и обеспокоен, ибо продолжаю надеяться на то, что между нами наконец установится дружба.

Мохандас угрюмо смотрел на раджу. Он понимал, что скрыть происшествие ему не удастся. Проклятая девка разбила ему лицо! У него до сих пор шла из носа кровь, как у мальчишки, который неудачно выбрал себе соперника для глупой драки. И под глазом зрел огромный синяк. И скула рассечена. Боги! Не столько больно, сколько обидно.

Как ни опускал Мохандас голову, как ни отворачивался в тень, Авенир сразу все разглядел.

— Милостивая богиня! Кто же так поступил с моим гостем?

Мохандас почувствовал, что не может больше вести игру. И сказал прямо:

— Твоя наложница, госпожа Катьяни, избила меня плетью. Смейся, Авенир! Почему ты не смеешься?

— Я прикажу высечь дерзкую женщину, — медленно произнес Авенир.

— Высечь? — Мохандас покачал головой. — Авенир, ты решил довести меня до самоубийства своей чудовищной мудростью! Довольно и того, что я опозорен… Из-за меня ты убил одну женщину, теперь хочешь наказать другую?

— Та женщина, которую я убил, была виновна, — помолчав, отозвался Авенир. — Она изменила бы мне, не с тобой, так с другим мужчиной. Ты только помог мне понять это, поэтому я не сержусь на тебя.

— Что касается госпожи Катьяни, то она верна тебе… Даже слишком, — Мохандас потрогал разбитую губу. — Хитрая, ловкая — и преданная тебе бестия!

И, хотя ему было больно, он вдруг рассмеялся.

— Ей удалось то, что не удавалось никому: она заманила меня в ловушку! Береги эту женщину, Авенир, береги как драгоценный алмаз… И, прошу тебя, никому не рассказывай о том, что случилось.

Авенир крепко сжал руку Мохандаса выше локтя и быстро вышел из комнаты. Мохандас задумчиво посмотрел ему вслед.

Аурангзеб не позволил избавиться от Рукмини. Она была нужна ему для того, чтобы схватить Траванкора. Рано или поздно сын Авенира явится за ней. Слухи о любви наследника Патампура уже дошли до Калимегдана: такие истории всегда расходятся быстро. Люди прислушиваются ко всему, что говорится; а ветер разносит то, о чем умолчали люди…

Когда девушка упала, обливаясь кровью, первая к ней подбежала Чачака. Как ни сильна была ненависть старой женщины, она понимала: жизнь этой пленницы необходимо сохранить.

— Скорей! — крикнула мать Шраддхи, обращаясь к рабыням. — Зовите знахарку!

Одна из прислужниц вскочила па коня и помчалась за город, в предместье, где обитала самая известная из здешних целительниц. Конечно, в самых важных случаях к больным приглашали лекаря раджи. Лекарь, облаченный в белоснежные одежды, устрашающе ученый, с такой холеной бородой, что один только ее вид вызывал благоговение, осматривал хворых, изрекал разные непонятные слова, предлагал пустить кровь или сделать припарки. В иных случаях больным делалось хуже, и они умирали, и тогда лекарь сообщал, что боги ему открыли тайну: сей умерший разгневал богов и за то был ими наказан. Если же больные выздоравливали, лекарь принимал подарки и надлежащие почести, скромно выслушивая хвалу своему искусству.

Разумеется, Чачака даже в мыслях не держала, что следует обратиться именно к этому лекарю. Если ей по-настоящему нужна жизнь пленницы, незачем звать ученого мудреца. Здесь потребен совет настоящей знахарки, которая разбирается в простых и тяжких болезнях, вроде такой вот раны.

Лишь бы девка не истекла кровью… Чачака умела останавливать кровь. Она зажала рану пальцами и ждала прибытия знахарки. Та явилась — жуткая с виду, нищая старуха. Поговаривали, будто где-то она хранит сокровища, ибо выздоровевшие больные одаряли ее, кто чем мог. Но по внешнему виду, определить, богата она или действительно бедна, было невозможно.

— Эта женщина нужна мне живой, — коротко объявила Чачака.

Старуха повалилась перед важной дамой на колени, долго ползала, касаясь лбом пола, и наконец выпросила себе щедрую мзду. После этого она подбежала к пленнице и принялась рассматривать ее. Губы у девушки посинели, глаза закатились. Все было в крови.

Бормоча странные заклинания, старуха принялась плевать на рану, вздымать к небу жилистые руки и трясти головой. К удивлению Чачаки, кровь действительно скоро остановилась. Тогда старуха перевела дух и попросила питья и еды.

Ей принесли лепешку. Чачака, превозмогая отвращение, смотрела, как старуха мусолит голыми деснами угощение. Затем целительница прошамкала:

— У нее останется на шее шрам. Пусть пользуется притираниями. Но она будет жить.

— Хорошо, — величественно произнесла Чачака. И повернулась к рабыням: — Приберите здесь все. Скажите Дигаму, что женщина изуродовала себя и не подходит для его брачного ложа. Вознаградите целительницу и проводите ее до дома.

Так Рукмини, против своей воли, осталась жить.

Ее определили в прислужницы и поручили ей ухаживать за лошадьми. Девушка была рада этому. Ей совсем не хотелось иметь дело с людьми. Кони — другое дело. Эти животные благодарно встречали ее, пытались с ней играть, иные шалили, другие принимали ее заботы с удивительной вежливостью, которая иногда бывает присуща бессловесным тварям.

Была еще одна причина, по которой Рукмини всем сердцем стремилась в конюшню — и даже пыталась переселиться туда. Среди лошадей, принадлежавших дворцу Аурангзеба, находился и любимый конь самой Рукмини — Светамбар. Он тоже был захвачен в плен, как и его хозяйка. «Мы с тобой теперь никогда не расстанемся», — обещала ему Рукмини, и конь, как будто понимал, о чем она говорит, весело кивал ей головой.

Рукмини потеряла счет дням. Она не только не пользовалась притираниями, которые прислала для нее целительница, но и старалась всячески демонстрировать шрам у себя на шее — чтобы не вызывать интереса у мужчин. Лучше она останется служанкой с грубыми руками, чем ляжет на ложе к чужаку и будет ублажать его постылыми ласками!

Часто задумывалась она о своих друзьях. Где они сейчас? Придут ли к ней на помощь? Почему медлят? И что случилось с Ратарахом? Мысли о младшем брате причиняли Рукмини настоящую боль. Она никогда не предполагала, что Ратарах способен на предательство. Он всегда был веселым, озорным, немного завистливым к ловкости старшей сестры, но в общем и целом очень хорошим мальчиком.

Наверное, это чары, решила Рукмини. Никакое другое объяснение не приходило ей в голову. Мальчишку заколдовали. Даже если бы Ратарах по собственной воле переметнулся к врагу, он никогда не стал бы таять от счастья при виде Дигама и целовать ему руки. Колдовство Санкары заложило в неокрепшую душу мальчика что-то невыразимо подлое. И Рукмини не представляла себе, как избавить Ратараха от злого наваждения.

…Нищая старуха прибежала ко дворцу Аурангзеба, запыхавшись, вся потная и в пыли. Еле переводя дух, бросилась к великому владыке.

— Весть, весть!

Ее пропускали, не спрашивая. Целительница! Многие склонялись перед ней, безмолвно воздавая ей почести. Кое-кому из стражников доводилось пользоваться ее снадобьями: подчас она лечила воинам плохо заживающие раны, иногда — способствовала мужской силе, а случалось — и подмешивала какие-то травки в питье женщины, чтобы та крепче любила.

Представ пред лицом повелителя Калимегдана, старуха склонилась в низком поклоне.

— Говори, — мрачно бросил Аурангзеб.

— О повелитель, — забормотала старуха поспешно, — сейчас у меня в доме спит молодой воин. Одет богато, конь у него хороший, но главное — спрашивал про ту девушку, которую привезли для Дигама… Говорят, ты назначил за него награду, за этого воина…

Едва заслышав эти слова, Дигам пружинисто вскочил на ноги. Прижал руки к груди, пылко обратился к Аурангзебу:

— Позволь послать туда воинов, повелитель!

Аурангзеб чуть-чуть двинул головой в его сторону. Ничего говорить не стал. И без того ясно. Сорвавшись с места, как сокол, выпушенный на добычу, Дигам бросился бежать из дворца. Со двора донесся его крик:

— Седлайте коней! Живо!

А затем, с горящими глазами и закушенными губами, Дигам вернулся назад и устроился на прежнем месте. Сейчас стражники привезут ему убийцу Шраддхи, и он, Дигам, младший брат, преподнесет голову негодяя своей матери…

Аурангзеб приготовился ждать. Скоро самый главный его недруг, воин из предсказания, предстанет перед ним. И тогда — не выйти ему живым из рук Аурангзеба! Владыка Калимегдана, сохраняя неподвижное выражение лица, в мыслях наслаждался, перебирая одну казнь за другой, и все они были жестокими и страшными.

Ожидание длилось. Путь к лачуге старухи, вроде бы, короткий: если дать себе труд и приглядеться, предместье видно с крыши дворца. Кони понеслись по дороге стрелой. И все равно Аурангзебу показалось, что воины Дигама отсутствовали слишком долго. Сколько нужно времени, чтобы схватить спящего воина? Мало. Но не о том надлежит спрашивать, когда речь идет о воине из предсказания. Сколько нужно времени, чтобы насытить сердце, изголодавшееся по мести? Неисчислимо такое время.

Но вот наконец топот копыт: всадники возвращаются. Аурангзеб никак не показал своего нетерпения.

Вот стражники заволокли связанного молодого воина. Тот еще спал на ходу, мотал головой, как оглушенный конь, ноги его заплетались.

Дигам весь напрягся, подался вперед. Он, в отличие от Аурангзеба, не в силах был ожидать, сохраняя внешнее спокойствие.

При виде пленника вскочил, подлетел к нему, схватил за плечи, разворачивая к себе лицом… и выпустил разочарованно.

— Это не он, повелитель, — убито молвил Дигам, обращаясь к Аурангзебу.

По-прежнему неподвижный, бесстрастный, Аурангзеб проговорил:

— Плохо. Мне нужен только он.

И чуть шевельнул рукой: увести.

Так для Арилье началось темное время плена.