"Воин из пророчества" - читать интересную книгу автора (Брайан Дуглас)

Глава двенадцатая Горькая весть

Очень медленно движется по плоскогорью карета Аурангзеба, окруженная многочисленной охраной. Катится, как божество судьбы. Таковым и видит себя Аурангзеб: неограниченный властитель здешних земель, рок и бич для любого, которые посмеет встать на его пути! Всех сметет он с лица земли, всех перемелет колесами своей кареты…

Владыка Калимегдана озирает окрестности хозяйским взором. Скоро все эти просторы будут принадлежать ему. Скоро падет Патампур, а вслед за тем и все прочие княжества, где мелкие властители возомнили о себе неизвестно что.

Он думает о своих бесчисленных войсках, о метательных орудиях, которые специально были построены кхитайскими мастерами для разрушения стен Патампура. Напрасно гордый Шраддха не согласился взять их с собой. Впрочем, Аурангзеб хорошо понимал, почему так поступил его лучший воин. Для Шраддхи делом чести стало взять Патампур самолично и разделаться с тем волчонком из пророчества.

Кому охота, чтоб на тебя показывали пальцем и говорили: «Вот едет гордый Шраддха, лучший воин Калимегдана, который не сумел убить новорожденного младенца!» Лучше уж уничтожить двадцатилетнего юнца, который в силах защищаться… да только никакие силы ему не помогут против могучего Шраддхи.

Эти мысли медленно текли через голову Аурангзеба, в точном соответствии с тем, как размеренно и медленно двигалась его карета.

И вдруг общий порядок смялся, был разрушен. Всадник, размахивая черным флагом беды, мчался наперерез владыке.

Карета остановилась.

Вот уже видно лицо всадника — это Дигам. Плохо дело, если он сам взялся доставить печальную весть.

— Дурная весть! — кричал на скаку Дигам. — Дурная весть, повелитель Калимегдана! Беда!

Теперь Аурангзеб разглядел, что к седлу Дигама приторочен кожаный мешок. И, не глядя, на скаку, Дигам принялся отвязывать свою ношу от седла. Поднял мешок загорелой жилистой рукой.

— Что это? — тихо спросил Аураыгзеб, глядя не на мешок, а на вестника.

— Это прислали из Патампура, — ответил Дигам.

Карета дернулась в последний раз и остановилась. Бережно, точно распеленывая ребенка, Дигам развязал мешок и протянул его Аурангзебу.

Из тьмы мешка, точно из глубины колодца, глянула на владыку мертвая голова Шраддхи. Глаза, еще недавно полные жизни и ярости, стали тусклыми, как у убитого барана. Только зубы все еще поблескивали между почерневшими губами, как будто до сих пор были готовы укусить.

— Кто убил его? — глухо спросил Аурангзеб.

И услышал ответ, которого больше всего страшился:

— У наших врагов появился новый воин по имени Траванкор, сын раджи Авенира. Шраддху убил он.

Свершилось!

Мнил себя Аурангзеб судьбой для Патампура и окрестных земель; но имелась у богов и для Аурангзеба собственная судьба, и нынче эта судьба приблизилась, почти настигла его. Пророчество начало сбываться. Столько всего было сделано, чтобы избежать неизбежного… Неужто все пропало?

Неподвижным осталось лицо владыки Калимегдана. Он умел слышать дыхание джунглей и плоскогорья, он узнавал по голосу каждый ветер. Ныне появился новый ветер, грозящий превратиться в бурю и сдуть его, Аурангзеба, с лица земли. Что ж, если это воистину суждено, — есть ли надобность сражаться?

— Волчонок вырос и стал волком, — задумчиво проговорил Аурангзеб. Он произнес это так, словно речь шла о смене времен года, о чем-то таком же неостановимом, как ураган или засуха.

— Шраддха не убил его тогда, — сказал Дигам и зарыдал. — Теперь поздно: звереныш превратился в зверя и загрыз Шраддху. Он убил моего брата!

— Да, — согласился Аурангзеб и еще раз поглядел на кожаный мешок, присланный защитниками Патампура. — Но как бы там ни было, а Шраддха заплатил за это своей головой.

Он затянул завязки, вернул мешок Дигаму. Дигам, не стыдясь, плакал; слезы катились по его неподвижному лицу, и только углы рта болезненно подергивались: хотелось закричать от страдания, но в присутствии Аурангзеба вести себя подобным образом Дигам не смел.

Помолчав, Аурангзеб взглянул на Дигама. Сразу понял, что творится на душе воина. Плохой был бы он владыка, если бы не угадывал любое движение в сердцах своих приближенных! Вполголоса произнес Аурангзеб:

— Наш долг — отомстить за Шраддху. Его кровь должна быть омыта кровью наших врагов.

Праздничный шум на улицах Патампура затих только под утро. Город спал, истомленный радостью. Заснули в своих домах те горожане, что не покинули Патампура перед лицом смертельной опасности. Храпели прямо на стене воины. Во дворце мирно почивал раджа Авенир, а в соседней комнате, разметавшись во сне, отдыхал Траванкор.

Свет утренних звезд падал на лицо молодого воина. Он спал легко, без сновидений. Теперь, когда он вступил на свой путь, не было у него времени ни для сомнений, ни для сожалений. Он знал, что ему делать. Шлока хорошо подготовил своего воспитанника для этого.

Неожиданно легкое движение в комнате заставило Траванкора открыть глаза. Он уловил чужое присутствие и сразу насторожился.

— Тише…

Знакомый голос.

— Арилье! Что ты здесь делаешь?

— Тише…

Но Траванкор уже пробудился окончательно. Стряхнув с себя остатки сна, он сел.

— Что случилось?

— Я ухожу, — прошептал Арилье.

Траванкор с тревогой уставился в лицо друга. Судя по всему, Арилье не спал всю ночь. Под глазами залегли круги. Никогда такого не бывало прежде. Раньше, случалось, Арилье по целым ночам скакал на коне, пировал или пускался в приключения и иод утро был свеж и бодр как ни в чем не бывало. Видать, что-то очень серьезное стряслось, если Арилье так мрачен.

— Скажи мне, что произошло, — настойчиво повторил Траванкор.

Арилье схватил его за руку, сильно стиснул.

— Я должен уйти. Просто поверь мне.

— Куда ты должен уйти? — Траванкор был потрясен. — Нам суждено быть вместе, Арилье! Ты… — Он вздохнул. — Ты мне нужен…

— Теперь, когда ты обрел своего отца, я больше не нужен тебе, Траванкор.

Траванкор покачал головой.

— Теперь ты нужен мне еще больше, чем прежде. У властелинов почти никогда не бывает друзей, а ты — мой друг.

— Я — сын деревенского «отверженного», — напомнил Арилье. — Как я могу быть другом великому радже? Рано или поздно наша дружба умрет, Траванкор. У тебя появятся другие друзья. Более знатные. Более достойные тебя и этого дворца.

— Ни один человек на свете не будет более достоин моей дружбы и моего дворца, чем ты, Арилье…

Эти слова прозвучали и умерли.

Долго молчали друзья, сидя бок о бок. Потом Арилье решился задать вопрос, над которым бился всю эту ночь. Было слишком заметно, что заговорить об этом для Арилье очень непросто.

— Скажи, Траванкор, ведь ты с самого начала знал, что раджа Авенир — твой родной отец?

— Heт, — сразу ответил Траванкор. — Не знал. Иногда догадывался, а потом — сомневался. Шлока умел держать меня в неведении. Много лет я считал, что мой настоящий отец — Шлока. Однако какое это имеет значение для нас? Ты всегда будешь моим братом, Арилье. Разъединить нас может только смерть.

Арилье отвернулся. Наверное, впервые в жизни он не верил своему другу. Не верил — и не хотел посвящать его в некоторые из своих тайн.

Наконец Арилье поднялся, чтобы уйти.

— Если я — действительно твой брат, Траванкор, то когда-нибудь ты все поймешь. Поймешь и простишь меня. Я всегда буду тебе предан. И что бы обо мне ни говорили, какие бы дурные слухи обо мне не дошли бы до твоих ушей — не верь. Я буду предан тебе до самой моей смерти. — Он помолчал и прошептал: — Я желаю тебе счастья, Траванкор.

И тихо выскользнул из комнаты. Траванкор с удивлением и болью посмотрел ему вслед, но не решился остановить — ни словом, ни жестом. Он видел, что решение Арилье неизменно. И если Арилье счел для себя правильным покинуть Патампур, его не остановят ни просьбы, ни даже сила. Он все равно уйдет.

Он всегда был ужасно упрямым.

Арилье думал, что сумеет оставить крепость незаметно, но ошибся. Был один человек, который догадывался о его намерении. Догадывался и ожидал возле выхода из дворца.

— Конан!

Киммериец приблизился к лучшему из учеников Шлоки — к юноше, которого решился обучать сам. Положил руку ему на плечо.

Неожиданно Арилье вздохнул. Он почувствовал себя совершенно одиноким, брошенным. В былые времена — еще совсем недавно — полная зависимость от Шлоки делала его счастливым, заставляла чувствовать себя защищенным, любимым, нужным. А теперь? Никто не в состоянии вернуть ему прежнего ощущения. Теперь он предоставлен сам себе, и у него нет ни братьев, ни отца. Никто не спросит с него за содеянное, никто не даст доброго совета, никто не остановит строгим взглядом, когда Арилье увлечется и начнет совершать ошибки.

Каким всемогущим ощущал себя их учитель, когда его ученик был еще ребенком! Шлока мог угостить своих воспитанников сладким и тем самым осчастливить, мог устроить для них прогулку к священному дереву и заставить маленьких воинов чувствовать себя мудрыми. Они расцветали от его похвалы, они были счастливы дружбой…

А теперь, когда они выросли, Шлока вдруг явил свою полную беспомощность. Потому что один, даже самый мудрый учитель, не в силах оградить своего взрослого ученика от ожидающей его судьбы.

Казалось, Конан понимает все это лучше самого Арилье. Киммериец хмыкнул:

— Ты что, собрался уйти из города?

— Да, — ответил Арилье.

— Что ж, детство рано или поздно заканчивается, — сказал северянин. — Мое закончилось рано, тебе в этом отношении повезло гораздо больше.

Арилье глянул на него хмуро.

— Я-то думал, что вас с Траванкором разлучит та девушка, — продолжал киммериец. — Но когда этого не случилось, я понял, что ты по-настоящему благородный человек. Можешь рассказать мне все. Что бы ни происходило сейчас, рассчитывай на мою помощь.

— Рукмини попала в плен к нашим врагам, — сказал Арилье. — Вот что происходит.

— И ты не стал говорить об этом Траванкору?

Арилье пожал плечами.

— Зачем? Чтобы он бросил своего отца, оставил город, который готов ему покориться… сошел с пути, предназначенного ему самой судьбой? Нет, я не настолько плох. Траванкор ничего не будет знать. Рукмини я освобожу сам.

— Для себя? — улыбнулся Конан.

Лицо юноши потемнело от гнева.

— Ты очень дурного мнения обо мне, Конан. Я поклялся, что никогда не предам своего названного брата. И сдержу слово, даже если Траванкор сам предаст меня.

— Да ладно тебе, — протянул киммериец. — Может быть, Рукмини передумает и отдаст свое сердце тебе? Поразмысли над этим.

— Она примет то решение, которое сочтет нужным, — сказал Арилье. — Каждый из нас выполнит свой долг. Каждый пойдет за своим сердцем.

— Стало быть, твое сердце влечет тебя вслед за долгом, не за любовью.

— Может быть…

Конан тепло улыбнулся ему.

— Твое благородное сердце знает, что делает. Конечно, ты прав: Траванкор должен остаться в Патампуре. Он нужен здесь.

Арилье покачал головой.

— У меня вовсе не благородное сердце. Ты ошибаешься во мне, киммериец. Я просто люблю ее. Люблю больше жизни. Если Рукмини жива, я сумею ее освободить. И если такова будет ее воля, я передам ее, целую и невредимую, с рук на руки Траванкору.

Не сказав больше ни слова, он сел на коня и поехал прочь.

Он не знал, что Шлока тайно наблюдает за ним. По лицу учителя текли слезы.

— Прости меня, мой мальчик, — прошептал Шлока, скрываясь за решетчатым окном.

Он видел, что его власть над Арилье закончилась.

— Прости меня…

Первый соколенок вырос, широко взмахнул крылами, ощутил свою силу — и взял свою первую добычу. И вот, не прошло и дня, как настало время отпустить на волю и второго.

Шлока вдруг почувствовал себя старым.

Когда Шлока вошел в комнату, где спал сын раджи, он обнаружил Траванкора стоящим возле окна. Не отрываясь, следил Траванкор за тем, как его лучший друг едет по улице, направляясь к воротам.

Услышав за спиной шаги, Траванкор повернулся. Шлока увидел, что глаза молодого человека полны слез.

— Почему ты не остановил его, учитель?

Шлока проговорил, очень медленно, стараясь сделать так, чтобы каждое его слово навечно запечатлелось в памяти слышащего:

— Я не могу изменить его судьбу. Он рожден помочь тебе сделать то, для чего рожден ты.

Траванкор порывисто воскликнул:

— Я не понимаю тебя, учитель! Что я должен сделать?

На лице Шлоки не было сочувствия. Сейчас не время для жалости. Учитель и прежде бывал суров со своим учеником, даже в ту пору, когда Траванкор был еще совсем маленьким. Никакой поблажки сыну правителя. Никогда. Никаких поправок на нежный возраст.

Тем более нельзя выказывать слабину сейчас.

Шлока сухо произнес:

— Согласно велению богов, ты — тот, кто объединит разрозненные вендийские княжества и даст отпор Аурангзебу. Тебе удастся сделать то, что оказалось не под силу больше никому. Ты — избранный. Твоя судьба определена самими богами, и ты не смеешь сходить с предначертанной тебе дороги. Всегда помни об этом, когда будешь делать выбор… Арилье свой выбор сделал. Он свято чтит твое предназначение. Я слышал его разговор с киммерийцем.

Подавленный, Траванкор молча смотрел на учителя. Слезы высохли на глазах молодого воина. Все изменилось в одно мгновение. Он — сын раджи, ему определено судьбой спасти свой народ, и вчера он доказал это, убив самого страшного из своих врагов. А его лучший друг — ушел…

Но Шлока еще не закончил. Беспощадно нанес последний удар:

— Завтра утром и я покину тебя.

— Почему? — голос Траванкора прозвучал сдавленно.

— Приходит время, когда орленка выбрасывают из гнезда со скалы, чтобы посмотреть, как он летает…

Только не показывать, что твое сердце разрывается! Шлоке стоило больших сил сохранять маску бесстрастия на лице. Он — мудрец, он потратил целую жизнь на то, чтобы воспитать этого орленка. Он не испортит дела своей жизни, проявив слабость в последнее мгновение!

Траванкор долго молчал, осваиваясь с услышанным. Наконец спросил, ровным, спокойным тоном:

— Есть что-нибудь еще из того, что мне необходимо знать?

Помолчав, Шлока ответил:

— Да. Теперь я совершенно уверен в том, что среди нас есть предатель.

Высоко в небе над Патампуром, над джунглями закружил орел. Давно уже Шлока не позволял себе этого превращения. На долгие годы заставил себя забыть о прекрасном чувстве свободы, которое охватывало его, когда он взмывал в воздух, не обремененный никакими человеческими заботами. Наконец-то его работа на земле закончена. Теперь он поистине свободен.

Несколько раз Арилье оборачивался — ему казалось, что кто-то настигает его. И, хотя он никого не видел, ощущение близкого чужого присутствия не оставляло его. Некто, до поры желавший оставаться невидимым, шел по его следам. Арилье пожал плечами: если преследователь ищет беды на свою голову, то она не замедлит. Беда, в отличие от счастья, — такая гостья, что всегда готова взойти на порог.

Арилье выбрал удобное место за небольшой, старой скалой, поросшей густым мхом, и затаился. Преследователь скоро показался на дороге. Теперь стало очевидно, что он наконец-то упустил Арилье. Во всяком случае, чужак вел себя беспокойно: то и дело останавливал коня, прислушивался, озирался по сторонам.

Юноша едва сдержался, чтобы не засмеяться. А потом широкая улыбка появилась на его лице: он узнал киммерийца Конана.

— Арилье! — позвал Конан.

Молодой воин вышел ему навстречу.

— Давно ты меня заметил? — поинтересовался варвар.

— Почти с самого начала, — признался юноша.

— Я не слишком-то таился, — буркнул северянин. — Если бы я действительно хотел идти за тобой незамеченным, ты бы даже не догадался о моем присутствии.

— Как знать, — пожал плечами Арилье. — «Если бы» — дурной советчик. Мы судим по тому, что случилось, а не по тому, что могло бы случиться, не так ли?

— Рассчитываешь сделать карьеру придворного мудреца? — осведомился Конан. — Лучше не спорь со мной. Я ведь знаю, о чем говорю.

— Я тоже, — тихонько ответил Арилье.

Конан махнул рукой.

— Тебя не убедишь. Куда ты направляешься? Если куда глаза глядят — то нам с тобой по пути.

— Рукмини и Ратарах — в плену, — просто сказал Арилье.

— Ты больше ни о чем не можешь думать? Только о ней? — осведомился Конан.

— Я думаю не о ней, а о них, — отозвался Арилье. — О Рукмини и ее брате. И о Траванкоре — тоже. Если он действительно любит Рукмини, ему не будет счастья без нее. Как я могу вставить ее в чужих руках? Как могу не помочь Таванкору обрести счастье?

— Шлока воспитал тебя слишком поэтичным, — сказал Конан и помрачнел. — Я еду с тобой.

Арилье только улыбнулся ему — с благодарностью. Скоро оба путника опять остановились. Конан спрыгнул с коня, низко наклонился над травой.

— Смотри!

Лучший из учеников Шлоки уставился туда, куда показывал варвар:

— След.

— Вот именно. Смотри получше. — Конан присел на корточки, развел руками густую траву. — Здесь кого-то повалили на землю…

Арилье закусил губы. Конан поднял на него ярко-синие глаза.

— Полагаю, здесь ей связали руки. Ничего более. Насилие оставляет другие следы…

Арилье покраснел и отвел взгляд. Конан сердито покачал головой. Когда за дело берутся влюбленные дети — жди беды: кровь то и дело ударяет им в голову, застилает им зрение и мешает ясно соображать.

— Здесь было множество всадников, — продолжал Конан. И рявкнул: — Да гляди получше! Что ты птицу рассматриваешь? Что тебе скажет птица?

Большой серый журавль, показавшийся над лесом, сделал круг и улетел. Птица действительно была очень красива — завораживающе красива — но вряд ли имела отношение к расследованию, которое предприняли Конан с Арилье.

А вот орел, паривший высоко в небе, возможно, имел кое-какое отношение к обоим следопытам… но на орла они внимания не обращали.

Арилье показал рукой на то, что поначалу не заметил Конан:

— Здесь кого-то тащили по траве! Конан, они тащили их по траве волоком, как делают с теми пленниками, которых хотят умертвить!

Он едва сдерживался, чтобы не закричать от отчаяния. Конан, сидя на корточках, ощупывал руками широкий след в траве, словно рассчитывал, что след с ним заговорит человеческим голосом и объяснит все имеющие место несообразности.

Затем встал, отряхнул штаны.

— Кое-чего я не понимаю, — признался северянин. И прикрикнул на Арилье: — Перестань страдать! Слушай и думай! Ты меня понимаешь?

Он тряхнул юношу за плечи. Тот глубоко вздохнул, и, наконец, глаза его прояснились.

— Да, Конан, я тебя понимаю. Говори.

— Хорошо… Вот, Арилье, какая загадка. Рукмини — красивая и здоровая молодая девушка. Что бы она ни сделала — какое бы преступление, с точки зрения наших врагов, ни совершила, но убивать ее смысла нет. Ее можно продать в гарем какого-нибудь богатея, хотя — это вероятнее — Шраддха или сам Аурангзеб оставят ее у себя. Во всяком случае, лично я бы так и поступил.

Каждое его слово причиняло Арилье страшную боль, юноша даже морщился. tie обращая внимания на раненые чувства свое о собеседника, Конан невозмутимо продолжал:

— И вот самая большая загадка. Почему со столь генным товаром, как Рукмини, обходятся так небрежно?

— Может быть, они связали Ратараха, — предположил Арилье. — А Рукмини…

— Нет, — перебил Конан. — Рагарах бежал за лошадью. Вот его следы, смотри.

Один отпечаток был достаточно четким, чтобы оба следопыта увидели оттиск маленькой подковки, которую Ратарах носил на своих сапогах на счастье.

— Это ведь его след, не так ли? — настаивал Конан.

— Давай перестанем гадать и просто поедем по следу, взмолился Арилье. — Пока я не узнаю о том, что случилось с Рукмини, мне не будет покоя.

Конан уселся в седло, и оба тронулись в путь. Они не спешили, хотя сердце Арилье готово было вылететь из груди и мчаться по следу вперед, не разбирая дороги.

Орел у них над головой испустил жалобный, протяжный крик и исчез в ярком солнечном мареве. Арилье даже не поднял головы, чтобы проводить его взглядом. В те часы молодой человек даже не подозревал о том, что учитель покинул его — и всех остальных, включая Траванкора, — навсегда.

— Здесь, в джунглях, есть одно затерянное святилище богини Кали, — вспомнил Арилье. — Как-то раз, очень давно, мы с отцом побывали там.

Конан с интересом смотрел на своего молодого спутника.

— Ты хорошо помнишь своего отца, Арилье?

— Да. Он был очень добрым и любил мою мать, — вздохнул юноша. — И хоть они оба были презираемыми и отверженными, я думаю, они были счастливы друг с другом. Их связывала настоящая любовь. И меня они любили. Особенно — отец. Он любил рассказывать мне разные интересные вещи. «Отверженные» знают немало такого, о чем члены высших каст даже не догадываются. Мы ведь убираем нечистоты…

— Не говори об «отверженных» как о своей касте, — предупредил Конан. — Мне-то это безгранично, потому что я — свободный человек и могу составить собственное мнение о ком угодно. Но в Вендии люди связаны множеством предрассудков.

— Я говорю о своем детстве, — ответил Арилье. — А в детстве я принадлежал к «отверженным». Словом, я хочу сказать, что в нечистотах можно отыскать множество любопытнейших вещей. И вот как-то раз мой отец был направлен в один храм… Он потом показывал мне это место. Это заброшенный в джунглях храм богини Кали. Не благодетельной Дурги, которая создала дождь для урожая, жирную плодородную почву для растений, которая набивает животы домашнего скота, чтобы люди могли насыщаться мясом и молоком… Нет, это было святилище смертоносной Кали, матери всех болезней, лика смерти, другого имени для погибели… Там грудой лежали поросшие мхом, наполовину сгнившие черепа и кости людей, по большей части младенцев. Имелись и тухлые туши жертвенных животных, которых не сожгли на алтаре, а просто бросили гнить. Повсюду была грязь, какая-то слизь… Мой отец должен был отчистить храм, потому что там предстояло начать служение новому жрецу. Требовалось привести помещение в надлежащий вид. Мой отец даже мыл саму статую богини — с высунутым языком, с вытаращенными глазами, с украшениями в виде черепов… Она была очень страшная! Но самым ужасным показался моему отцу даже не самый внешний вид богини, а то, какой была статуя на ощупь. Она была совершенно как живая… Несколько раз ему даже почудилось, будто она вздохнула. И он видел, — тут Арилье понизил голос, как будто боялся, что некто сумеет их подслушать, — что ее груди колеблются под собственной тяжестью! Он уверял меня, что так оно и было.

— А тот жрец, который потребовал, чтобы для него отмыли храм, — какой он? — спросил Конан. — Твой отец видел его?

— Да, — кивнул Арилье. — В те годы то был совсем молодой человек, с виду очень простой.

Нo в его глазах горел дьявольский огонь, так что мой отец испугался этого жреца едва ли не больше, чем самой богини.

— Твой отец был весьма здравомыслящим человеком, — заметил Конан. — Всегда следует бояться существо из плоти и крови больше, нежели существо из камня и дерева. Это правило не раз помогало мне остаться в числе живущих.

— Об этом храме и потом ходили ужасные слухи, — добавил Арилье. — Будто статуя и впрямь оживает. Будто жрец умеет разговаривать с богиней через эту статую, и будто бы богиня всегда выполняет все его просьбы.

— А к чему он стремится, этот жрец? — осведомился Конан.

— Откуда простой воин может знать о тайных мыслях такого могущественного человека, как жрец Кали? — пожал плечами Арилье.

— Откуда? Да оттуда, что все эти честолюбивые жрецы никогда не делают тайны из своих намерений, — сообщил Конан. — Впрочем, если тебе ничего не известно… значит, жрец пока что не решился действовать. Возможно, он захватил Рукмини и Ратараха для того, чтобы посвятить их своей богине. А если так, то… То им грозит очень большая опасность!

— Что может быть ужасней рабства? — спросил Арилье.

— Рабство у людей — ерунда, — отрезал Конан. — Из плена всегда можно бежать. Поверь человеку, который пару раз бывал прикован к галерному веслу. Занятие неприятное, но не исключает побега.

Арилье глянул на Копана как бы новыми глазами. Киммериец широко, дружелюбно ухмыльнулся.

— Да, да, можешь не изображать удивления. Говорят тебе, нет таких цепей, какие не могут быть порваны. Но если человека зарезали на жертвенном камне у ног какого-нибудь мерзкого истукана — никто и ничто не вернет его из Серых Миров. Так что самое умное, что мы можем сделать сейчас, — это прийти вовремя и вырвать наших друзей из лап этого жреца.

Не сговариваясь, они быстрее погнали коней.