Пролог

Прошло два года. Прохладное лето 36-го.

Часовые у ворот встали по стойке смирно, пропуская сверкающий в лучах закатного солнца лимузин и три машины с охраной. Последняя остановилась, и из неё вышел высокий священник с двумя Георгиями на рясе. Он проводил взглядом "Чайку", которая, довольно урча мощным двигателем, подъехала ко входу сталинской дачи, и спросил:

— Никого больше не было?

— Никак нет, товарищ полковник. Ой, простите, отец Александр.

— Это хорошо, что мы первые. Давайте, бдите, через пару часов ещё гости подтянутся.

— Нас предупредили.

— Это хорошо, — повторил священник и благословил часовых. — Мир вам, дети мои. И миру — мир. А почему именно вы на посту в праздничный день? Залётчики?

Чернявый боец поправил фуражку и доложил:

— Наоборот, товарищ святой отец, отличники боевой и политической подготовки. Каменевские стрелки. Только мы татары, мусульмане значит, вот на Троицу и попали в наряд. Зато у нас на курбан-байрам выходной был.

— Зачем же под благословление подошли?

— Так ведь от старшего по званию. Оно не повредит. Нам мулла на политзанятиях объяснял.

— И много вас тут таких?

— Почти весь караул, отец Александр. Только снайпера из шаманистов-язычников будут, да пулемётчик Вася Илюмжинов — тот вообще буддист. С первой же очереди в нирвану уходит. Специалист!

Начальник патриаршей охраны хмыкнул, поправил кобуру на поясе, и отправился проверять территорию.

Сталин встретил высокого гостя у порога. Они крепко пожали друг другу руки и прошли в дом.

— Присаживайтесь, Алексей Львович, сейчас нам что-нибудь перекусить организуют. Пока товарищи не прибыли, примем в честь праздника малую толику.

Пока один из сталинских охранников, сверкая золотыми погонами и медалью "За освобождение Варшавы", накрывал на стол и растапливал камин, Патриарх осмотрелся. Хотя мало что могло измениться за неделю, прошедшую с последнего визита на дачу. Разве что картина новая на стене появилась — "Эрнст Кренкель убивает белого медведя". А в Третьяковке наверняка копию повесили. Оно и правильно — искусство должно быть ближе к народу, а товарищ Сталин его лучший представитель.

Но картина на самом деле хороша. И само исполнение, и сюжет. Недаром в каждом уважающем себя начальственном кабинете репродукция с неё висит между портретами вождей.

Два года уже прошло после возвращения экспедиции на "Челюскине", а слава полярных героев не меркнет. Прошлой весной продали американцам права на экранизацию воспоминаний участников. Фильм уже второй месяц не сходит с экранов советских кинотеатров, превзойдя в кассовом успехе "Чапаева". Кренкель, правда, недоволен. Там он бегает по Нью-Йорку с железной дверью, снятой с главного хранилища в Форт-Ноксе, и каждые пять минут убивает злобного монстра, разрушающего дома мирных граждан по приказу итальянской мафии. Потом, если верить голливудским сценаристам, Эрнст Теодорович спасает роскошную блондинку, прикованную цепями к громадному айсбергу. Она оказывается графиней и дочерью самого богатого миллиардера. Далее звучит марш "Прощание славянки", и герой с красавицей отправляются заниматься любовью в каюту "Челюскина".

Вот эту сцену из большинства копий пришлось вырезать. Только передовикам производства выдавали в виде премии билеты на просмотр полной версии фильма. Производительность труда за эти два месяца выросла на сорок два процента.

Алексей Львович налил в широкий бокал кагора, на который перешёл исключительно из благочестивых соображений, и спросил:

— От Архангельского и Раевского опять никаких известий не было?

— Ничего. Молчат.

— А в Конотоп кого-нибудь посылали?

Сталин развёл руками:

— В первую очередь там и проверили. И регулярно повторяем проверки. Местные жители говорят, что был такой старец — Фёдор Кузьмич, но уже давно ушёл на дальний кордон. А где это — никто не знает. Прочёсывание местности ничего не дало.

— Сами виноваты, — упрекнул Патриарх. — Жил, жив, будет жить…. Накаркали!

— Думаете, мне приятно знать, что нахожусь под постоянным присмотром? Хотя вроде бы он пока никак не проявляется. Но всё равно неприятно.

— Прекрасно Вас понимаю, Иосиф Виссарионович. Как представлю, что за мной может какой ангел присматривать….

— Вам по должности, Алексей Львович, архангел положен. Или два.

— Не вводите во искушение, ибо гордыня — грех.

— За это нужно выпить, — предложил Сталин. — А Вы не заметили, что жить стало лучше, но жить стало скучнее?

— Воистину так! Но может оно и к лучшему? Всё же хорошо, что предсказанная война не состоялась.

Вождь в задумчивости прихлёбывал коньяк. Не слишком приятные воспоминания двухгодичной давности заставили зябко подёрнуть плечами.

— Не скажите, Алексей Львович, к войне всё шло. Английские дивизии в Финляндии, ультиматум Стамбула с требованием отдать Крым…

— Божье вмешательство помогло.

Иосиф Виссарионович едва заметно поморщился, но возражать не стал. Может быть именно оно заставило короля Эдуарда выстрелить в премьер-министра прямо на заседании парламента? И как чем-то иным объяснить начавшуюся перестрелку между кораблями Гранд-флита, вошедшую в историю под именем "Ярмутской бойни"? Тогда британская корона потеряла половину своих вымпелов и более сорока процентов личного состава флота, включая лорда-адмирала, застрелившегося в своём кабинете. Ходили, правда, слухи о причастности к тем событиям таинственного летающего существа, но это не более чем выдумки увлекающихся крепким солодовым виски газетчиков. Продажная буржуазная пресса — этим всё сказано.

Патриарх тем временем открыл свой портфель, с недавних пор ставший обязательным атрибутом каждого священнослужителя. Незаменимая штука — всегда найдётся место для Евангелия, нескольких носовых платков, пистолета с запасными обоймами, двух-трёх гранат, принадлежностей для соборования и причастия…. Да мало ли что может пригодиться совершенно неожиданно?

На этот раз на свет божий явились несколько ярких пакетов с грампластинками:

— Вот, как и обещал — лауреаты последнего Патриаршего фестиваля. Неплохо бы товарищей к премии представить. На Ленинскую не тянут, а вот на Сталинскую, так в самый раз.

— Балуете Вы их, Алексей Львович.

— Так есть за что. Таланты.

Иосиф Виссарионович не ответил. Поправил тлеющие угли в камине, бросил ещё несколько ольховых поленьев и вернулся в своё кресло. Огонь горел не для тепла, в начале лета его и так достаточно, а просто уютнее, когда вот так потрескивают дрова, и пляшущие языки пламени освещают полутёмную комнату.

Обстановка сама располагала к неторопливому и обстоятельному разговору. Как и негромкий гитарный перебор, доносившийся из стоящего на отдельном столике патефона.

Сталин покрутил в руках одну из грампластинок и спросил:

— И где Вы берёте такие таланты, Алексей Львович?

Его собеседник погладил седую бороду, опускающуюся на шелковую тёмно-лиловую рясу:

— Не велика проблема. Русский народ талантлив по определению, изначально.

— А этот, что в патефоне? Семён Штейнгауэр, кажется?

— А что не так, Иосиф Виссарионович? Поёт на русском языке, слова правильные. Между прочим, по степени патриотизма куда как превосходит Ваши бравурные марши, исполняемые жопастыми физкультурницами.

— Это почему же?

Патриарх вместо ответа встал, подкрутил громкость тарелки репродуктора на стене, и сделал приглашающий жест — вот, мол, наслаждайся. По радио как раз разухабистые энтузиасты возвещали городу и миру о железной стене стальной обороны, которой и прихлопнут врага превентивным ударом.

— Вот, послушай, Иосиф Виссарионович, что эти дебилы несут, — в серьёзных разговорах они часто переходили на ты. — Наша армия всех сильней! Не сволочи ли?

— Не обзывайся, Алексей Львович. Лучше поясни, что же плохого в поднятии боевого духа? Да, наши бойцы должны знать — мы самые сильные и могучие, и каждый агрессор будет разбит!

— Я разве спорю? — Патриарх выключил репродуктор. — Особенно когда ты начинаешь газетными передовицами разговаривать. Вот только в первом же бою, получив по соплям, твои энтузиасты побросают винтовки, из которых не умеют стрелять, и разбегутся по домам. Дожидаться ту самую, несокрушимую и легендарную, о которой так много слышали, но ни разу не видели. Им ведь и в голову не придёт, что они и есть та самая железная стена. А тебя во всём обвинят!

— Не понял? — удивился Сталин. — А меня за что?

— Как же? Патронов вовремя не подвёз, танки плохие сделал, каждому солдату его манёвр не разъяснил….

— А должен был?

— А разве нет? Да включи ещё раз радио, о чём услышишь? О великом и мудром вожде, который ночами не спит, думает за всех сразу и, как итог, сделает счастливыми всех, опять же, и сразу. Ладно ещё не беременными.

Иосиф Виссарионович обиженно пошевелил усами, но промолчал. Не в первый раз приходилось выслушивать от Патриарха горькую правду. Бывало и в более грубой форме. Особенно при обсуждении финансовых вопросов. Так что, как не хочется сэкономить, премию гитаристу придётся дать. Половину деньгами, а половину облигациями государственного займа, с погашением через двадцать пять лет. Иначе пропьёт — знаем мы нашу творческую интеллигенцию.

— Ну что, включить? — спросил Алексей Львович, так и не дождавшись ответа.

— Не нужно, — отмахнулся Сталин. — Я эти песенки наизусть знаю. Кстати, что это ты меня попрекаешь? У нас нарком культуры есть. Вот приедет, и спрашивай с него.

— Михаилу Афанасьевичу сейчас некогда.

— Новый роман?

— Нет, "Мастера и Маргариту" к экранизации готовит. Сценарий почти закончен.

— Интересно…. А кто будет снимать?

— Догадайся с одного раза.

Сталин засмеялся:

— Если я угадал, то в главной роли непременно Любовь Орлова? Любопытно будет на нее посмотреть в голом виде.

— И не надейся. Специально для фильма сюжет немного изменили. Теперь действие происходит зимой, и Маргариту оденут в шубу.

— А как же сцена купания в реке?

— Поменяли на бассейн.

— Опять не понял…. А откуда в бассейне русалки возьмутся?

— А их не будет. Вместо русалок — работницы суконно-камвольного комбината номер пять, сдающие нормы ГТО.

— Бред полный получается, Алексей Львович.

— Это ещё что. Там и название другое стало — "Мастер литейного цеха и буфетчица Маргарита".

— А ты куда смотрел?

— А чего я могу сделать, Иосиф Виссарионович? Это же твои любимцы.

— Кто такое сказал? — возмутился Сталин.

— Они сами и сказали. А Орлова ещё и язык показывала.

— Вот как? — вождь и лучший друг советских кинематографистов усмехнулся в усы, нажал кнопку звонка на столе, и попросил вошедшую секретаршу: — Танечка, запишите распоряжение, пока не позабыл. Готовы? Товарищу Булгакову объявить строгий выговор за искажение шедевров мировой литературы. Точка. Режиссёра Александрова направить на укрепление культурных связей города и села…. Куда бы его? Ага, пишите…. Направить на должность художественного руководителя театра в город Конотоп. Точка. Записали?

— Да, товарищ Сталин, записала. Только в Конотопе нет театра…..

— Вы в каком звании, Танечка?

— Старший сержант, — мило покраснела секретарша.

— Совсем вас Поскрёбышев распустил. Вот когда дослужитесь до генерала, тогда и будете мне советы давать. А театр там есть — кукольный.

— А Любочку куда? — поинтересовался Алексей Львович.

— И её туда же. С окладом согласно штатного расписания.

— И с кем останемся? Кто в кино сниматься будет?

— Да вот хотя бы она, — Иосиф Виссарионович показал мундштуком трубки. — Таня, Вы хотите играть главные роли в кинофильмах?

Танечка ахнула, схватилась за сердце, уронив папку с приказами, а потом, не в силах сдержать радостный порыв, бросилась к вождю на шею.

— Товарищ Сталин, да я для Вас…. Да всё что угодно…. Только попросите….

— А вот этого не нужно. Пока не нужно, — лучший друг советских кинематографисток и физкультурниц попытался отстраниться. Но не успел.

Дверь в кабинет открылась именно в момент горячего комсомольского поцелуя, оставившего на сталинской щеке чёткий след губной помады.

— Опаньки! Я тоже так хочу! — Каменев, нагружённый многочисленными свёртками и пакетами, появился не в самый подходящий момент.

Будущая звезда экрана ойкнула, ещё раз покраснела, и убежала, не забыв при этом поднять с пола распоряжение о переводе конкурентки в Конотоп. Эмоции эмоциями, но свои обязанности подчинённые Поскрёбышева знали хорошо.

Сталин с лёгким недовольством посмотрел на наркома обороны, сгружающего свою ношу на стол.

— Мало ли что Вы хотите, Сергей Сергеевич. Только целоваться с Вами я не намерен. Лучше Климента Ефремовича дождитесь.

Кажущаяся холодность приёма не смутила Каменева и не испортила настроение. Легкомысленно насвистывая "Лунную сонату", он принялся распаковывать принесённые кульки.

— Я прямо с самолёта. С утра успел в Нижний слетать. Представляете — в колхозе имени товарища Столыпина начали в теплицах ананасы выращивать.

— Буржуйские замашки.

— Ну не скажите. Постоянный источник дохода в твёрдой валюте. Консервируют их в шампанском, и во Францию…. Выгодное дело, между нами говоря. Почти так же, как генералу Франко списанные танкетки продавать.

— Кстати об Испании, — оживился Сталин. — Этот каудильо ещё полгода сможет продержаться?

— Это вряд ли, — покачал головой Сергей Сергеевич. — Но, думаю, что от своей рухляди мы успеем избавиться. Англичане им ещё один кредит обещали.

— Надо же, какая филантропия, — удивился Алексей Львович. — Не ожидал такого от британцев. Поддерживать заведомо слабую сторону — не в их стиле.

— Так они под залог африканских территорий. И плюс стокилометровая зона вокруг Гибралтара.

— Сволочи они. Прости, Господи, меня — грешного. Лимонников прощать не обязательно, — высказал своё мнение Патриарх. — Ох, чувствую, хлебнём мы ещё с ними горюшка.

— Что ещё нового в Нижнем Новгороде? — спросил Иосиф Виссарионович. — К Алексею Максимовичу заезжали?

— Конечно. Привет Вам передаёт.

— Как он там, не переживает, что городу вернули старое название?

— Не заметил. Вот только когда по радио про Сталинград упоминают — хмурится.

— Да, Сергей Сергеевич, тут товарищ Горький прав. Нужно бороться за чистоту русского языка. А то, понимаете, устроили какой-то культ личности. Нескромно, — Сталин глубоко затянулся, выпустил дым. — И в конце-то концов, что мы всё о делах и проблемах? Сегодня праздник, вот и давайте веселиться.

— А хотите, хохму одну расскажу? — поддержал Каменев.

— Похабную, как обычно?

— Могу и такую. Но эту видел собственными глазами.

— Ну?

— В Нижнем Новгороде летающая собака появилась. Маленькая такая, длинная и ушастая. Серьёзно, чтоб мне провалиться на этом месте.

Иосиф Виссарионович и Алексей Львович переглянулись, и одновременно высказали свою версию:

— Такс!