"Звезда и шпага" - читать интересную книгу автора (Сапожников Борис Владимирович)

Глава 17 Братья Орловы

Когда Григорий ворвался в дом младшего брата, генерал-аншефу, графу Орлову-Чесменскому, показалось, что тот окончательно тронулся умом. Таким же он был в 1771 году, когда по приказу императрицы отправился подавлять Чумной бунт в Москве. С таким лицом, по свидетельствам очевидцев, врывался он тюрьмы, предлагая заключённым освобождение в обмен на работу в чумных бараках. Бесстрашный и буйный, часто кажущийся помешанным, он становился совершенно безумным, если им овладевала какая-нибудь идея. Вот и сейчас Алексей Орлов отлично видел, что новая идея занимает его старшего брата полностью.

— Вот ему лесенка! — закричал он едва не порога, в пинки вытолкав слуг из комнаты брата. — Вот лесенка! — Он скрутил из пальцев кукиш, мазнул им перед носом Алексея. — Я-то спустился с неё, а он, Грицко Ничёса, скатился с неё, головою об ступеньки стукаясь!

— Да объясни ты, Григорий?! — вспылил, также не отличающийся терпением, Алексей Орлов. — Толком объясни, чёрт дурной! Какая-такая лестница?! При чём тут Потёмкин?!

— Ты, брат, хоть и в Питере живёшь, да, видать, совсем от жизни столичной отстал, — резюмировал, немного успокоившись, Григорий. — О поражении Панина при Арзамасе сейчас только немой не твердит. А кто этого генерал-аншефа опального выдвинул, кто настоял, чтоб ему армию дали, да противу Самозванца направил. Гришка Потёмкин, князюшка светлейший Римской империи. Теперь и он, и Никишка Панин у государыни в опале, а значит, пора бы и нам по лесенке-то вверх подняться!

— Долго я пил-гулял, — усмехнулся генерал-аншеф Алексей Орлов, прозванный Алеханом. — Едва всё не проспал в своей берлоге. Эй, там! — гаркнул он громовым голосом. — Готовить мой парадный мундир, да выезд!

— В моём поедешь, — отмахнулся Григорий, — а то покуда твой подготовят, Гришка Потёмкин чего сочинить успеет. Он паря быстрый, что веник.

— Да хоть бы и верхами, лишь бы к государыне поскорей, — сжал пудовые кулаки Алехан. — Я же писал ей, чтоб отправила нас Самозванца воевать, или хотя бы меня одного. Да я б тех бунтовщиков узлом завязал!

Тут вошли несколько слуг с парадным генеральским мундиром на руках и внушительной коробочкой орденов, принадлежащих Алексею Орлову. Брат его, к слову, также был в мундире генерал-адъютанта, а награды его ждали своего часа в такой же коробочке, украшенной двуглавым орлом, лежащей, верно, в его парадном выезде, что стоял сейчас у крыльца дома его младшего брата. Быстро одевшись, почти без помощи слуг, Алексей велел нести его награды туда же, в братнин выезд, а сам, по привычке оправив шпагу, будто не к императрице шёл, а бой или на дуэль, зашагал следом за братом.

Они разместились в просторном выезде и возница, лихо щёлкнув кнутом над спинами коней, направил его к Ораниенбауму, где тогда располагался двор императрицы. Екатерина пребывала печали по случаю разгрома армии Панина и мало кто, кроме самых верных слуг и камеристок рисковал подходить к ней. Иностранные послы воздерживались от визитов в Ораниенбаум, ожидая ответов на письма, отосланные на родину. Князь Потёмкин был отправлен высочайшим повелением в Малороссию, подавлять там волнения Запорожской сечи, а, по сути, уничтожать эту чубатую вольницу на корню. Любовник, которого тщательно отобрал для неё князь, боялся и близко подходить к «милой госпоже», как звал он государыню в интимной обстановке. Он, не без резонов, опасался, что гнев государыни на светлейшего падёт и на его голову. Граф Панин также сидел дома, помня обещание государыни, высказанное в гневе, но всё же, отправить его вослед брату на Камчатку. В вечную ссылку. Так что лучшей обстановки для приезда графов Орловых придумать было невозможно.

— А вот и вы, братья, — сказала им Екатерина после того, как громогласный церемониймейстер прокричал имена и титулы Орловых, трижды стукнув жезлом, помнящим ещё подлинного Петра III, об пол. — Что-то давно не заглядывали ко мне, друзья сердешные.

Сколько намёков таилось в одной этой фразе стареющей интриганки, сжившей со свету собственного супруга. Но лейтмотивом звучало: не приезжали вы ко мне, от двора отлучённые, немилые мне, и ещё сто лет не приезжали бы. Однако Григорий Орлов посмел едва ли не в открытую воспротивиться сему скрытому, хотя и не слишком хорошо, предложению императрицы убираться прочь.

— Государыня, — склонил голову гордый граф, прижимая к груди расшитую золотом треуголку. На более неформальное обращение он не решился. — Государыня, — повторил он более проникновенным тоном, — не могли усидеть дома, когда такие дела в Отчизне делаются. Самозванец и вор, именем вашего супруга почившего прикрывшийся, Москву занял, чернь к нему со всей страны стремиться, соседи наши только и мечтают, чтобы оторвать от земли русской кусок пожирнее — и в это время ни един слуга твой, государыня, от службы удалиться не может. Если он, конечно, на самом деле верный слуга, а не только сказывается таковым.

— Вот за что я всегда любила тебя, Григорий, — сказала, оттаивая сердцем, императрица, — так это за то, что всегда умеешь красно говорить.

— Слово с делом, государыня, у меня никогда не расходятся, — щёлкнул каблуками ботфорт Григорий Орлов. — Вот где нынче Григорий Потёмкин, князь светлейший? Где Никита Панин? Где брат его? Кто дома сидит да больным сказывается, чуть что, кто Малороссии, а кто и вовсе на Камчатку коня настропалил. И это верные слуги, государыня? Что бросили тебя с такой день.

— Светлейшего я сама к хохлам отправила, прочь с глаз моих, пока зла я на него, — возразила ему Екатерина, однако по самомалейшему тону голоса Орлов понял, что начинает одерживать верх. — А Паниным, и вправду, лучше мне на глаза не показываться. Пётр — вольтерьянец, но честный и достойный человек оказался, раз сам в отставку подал да на Камчатку удалился.

— Вот именно, государыня, — продолжал натиск Григорий. — Ты новых своих фаворитов отставила, так вспомни о былых, что верно служили тебе.

— Как при Чесме! — решив всё же вставить своё слово в разговор, как на параде гаркнул Алексей Орлов.

— В Фокшанах же оба подвели меня, — напомнила ничего не забывающая императрица.

— Да кто ж виноват, что турок, хоть и бит был, да столь упёрся, как, прости, государыня, за грубое слово, баран в новые ворота! — вспылил Алексей, и Григорий сжал пальцами треуголку, превращая её в фетровый ком, прижав груди, разорвав об острые края орденов, надетых непосредственно перед входом в Ораниенбаум. Однако на сей раз, он сумел обратить вспышку брата себе на пользу.

— Ведь мы и не с дипломатической миссией к Самозванцу ходить просим, но воевать против него желаем, — сказал он.

— В драке-то брат твой, Григорий, хорош, — улыбнулась Екатерина. — Но вот ты сам чего можешь в войне против marquis Pugachev мне предложить, разве только экономию свою.

— В войне, государыня, — легко нашёлся Григорий Орлов, — экономия, иной час, важней отваги бывает. Как во врага стрелять, если пуль и пороха нет? Как в штыки на него ходить, ежели самих штыков в недостатке? Про артиллерию я и вовсе упоминать не стану.

— Так, значит, желаете попытать военного счастья там, где Панин и светлейший князь Потёмкин потерпели поражение препозорное? — поинтересовалась у братьев Екатерина, но больше для виду, было понятно, что решение императрица уже приняла.

— Токмо послужить тебе, государыня, желаем! — снова гаркнул, как на плацу, Алексей Орлов.

— Вот и послужите, — сказала Екатерина. — Тебя, Алексей, назначаю главнокомандующим новым, вместо Панина, а ты, Григорий, при нём генерал-кригскомиссаром по снабжению. Покажите мне свою отвагу, вкупе с экономией.

Уже в выезде, немного успокоившись, Григорий Орлов сделал несколько глотков из припрятанной в специальном ящике бутылки с вином, передал её брату и сказал:

— Ну ты даёшь, Алехан. Как грянул ты про турка, да про Фокшаны, тут думал и конец нам. Придётся бегом бежать из Петербурга.

— Да ведь так оно и было! — вскричал простоватый генерал-аншеф. — Мы им одно, они — другое. Мы новые предложения, а они — на прежних стоят, как ни в чём не бывало.

— А то я этого не сам не ведаю, Алехан, — отмахнулся новоявленный генерал-кригскомиссар. — Но для чего ты императрице нашей неудачей-то в нос ткнул, будто, прости Господи, дерьмом? Я уж думал, как начались мы, тут же и кончимся. Ну да ладно, — сменил он тему, — всё что ни делается, всё — к лучшему. Теперь нам надо подумать, кто командовать нашей армией станет.

— Это как, кто? — удивился Алексей Орлов. — Меня государыня поставила, я ей и послужу в этой должности.

— Имей мы дело с Емелькой Пугачёвым, да его казаками, то — да, — сказал на это Григорий, — лучше тебя, Алехан, не найти. Повёл бы ты армию в лихую атаку, смял-растоптал бы бунтовщиков, с грязью бы смешал копытами кирасирских коней. Да вот беда, противник наш не так прост, как из Петербурга кажется. На этом и погорел Гришка Потёмкин с братьями Паниными. На что хорош был генерал-аншеф Пётр Иванович, Фридриха бил в Семилетнюю, турка бил, а вот с бунтовщиками не совладал. Значит, эти казаки да чернь эта сильней и пруссака, и турка оказались. Надо вызнать, откуда у них сила взялась, да кто им оружье смастерил.

— Какое-такое оружье? — не понял Алексей Орлов, на самом деле, не интересовавшийся крестьянской войной, разразившейся где-то в глубине Империи. Графа всё более занимала новая страсть — коневодство.

— Я имею свои уши, которые уже золотом покрыть можно, — усмехнулся Григорий, — сколько я им плачу. Так вот, уши эти и языки имеют, и доносят мне о том, что у бунтовщиков самое настоящее войско, прямо по Регламенту. Солдаты в одинаковых рубахах тёмно-зелёного цвета и маленькие шапочки, виду невиданного, зимнее обмундирование составляют шинели, что в нашей армии для егерей учреждены. Вооружены они мушкетами стандартными, явно сработанными на уральских заводах, откуда идёт постоянное снабжение оружием их армии. Холодное оружие составляют штыки и тесаки, также стандартного производства. — В голосе его были отлично слышны экономические, как звал их Алексей, нотки. Брат его будто бы и не говорил с ним, а делал доклад на очередном собрании Вольного экономического общества. — Офицеры обмундированы сходным образом, только, как и положено, форма их сшита из сукна лучшего качества, вместо треуголок носят картузы с козырьками, а вместо шпаг вооружены лёгкими саблями, которые казаки шашками называют. Эмблемы их нам незнакомы, однако выдают их бунтарскую суть. Что это такое? — Теперь голос Григория стал более человечным, в нём прорвались эмоции — и главная среди них безмерное возмущение. — Серп и молот, пахари и работяги, это же открытый вызов всему устоявшемуся миропорядку. Всему! Они идут за своим царём, который обещает им уничтожить дворян. Это же невиданное дело! Уничтожить дворянство, цвет, элиту русского общества! Куда пойдёт страна, которой станут управлять мещане, купцы да чернь?! Её же в первые же дни разорвут соседи, растащат по кускам, словно псы!

— Это наше счастье, — мрачно заметил Алексей, — что вся Европа обескровлена Фридрихом и его Семилетней войной. Иначе уже нынче же пруссаки стояли бы под Петербургом, конечно, если бы их не опередили иные стервятники, вроде Франции или Австрии. Да и сейчас нам надо опасаться за границы российские. Я, между прочим, хотел сказать о том государыне, да ты, брат, не дал, едва не силком утащил меня.

— Тебе только дай волю, братушка, — рассмеялся заметно повеселевший от вина — они приканчивали уже третью бутылку, пока выезд медленно катился по питерской мостовой к дому Алексея — Григорий Орлов, — ты такого наговоришь, что государыня позабудет о том, что пролонгировала клятву Елизавет Петровны, да и про запрет пыток тоже. Закончился бы наш визит в Сибири, где-нибудь.

— В Сибирь теперь не сошлют, — в том же игривом тоне ответил ему Алексей. — Между нами и ею родимой аккурат Самозванец и стоит. Так кого бы хотел командующим видеть, братушка?

— Граф Румянцев отбыл Дон усмирять, Гришка Потёмкин, слава Богу, в Малороссии сечевиками чубы крутит, — вслух принялся размышлять Григорий Орлов, — Долгоруков в Крыму сидит безвылазно, все боятся, что татарва тамошняя восстанет, отчего и Порта по новой полыхнёт. Кто ж остаётся из полководцев в земле российской, что могли бы с бандитом совладать?

— А помнишь, брат, того офицера, как, бишь его, Суворов, что ли? — щёлкнул пальцами Алексей Орлов. — Он шляхетных панов в Польше хорошо давил, француза этого, генерала Дюмурье и Огинского разгромил преславно. Раз в Польше справился с бунтовщиками, так и на родной земле не подведёт.

— В каких же чинах Александр Васильевич нынче пребывает, не помнишь, брат? — спросил Григорий, не слишком следивший за карьерой Суворова. Он, конечно, слышал об этом полководце, весьма талантливо проявившем себя в Польше и Турции, а также о некоторой эксцентричности его, о которой порою судачили при дворе и в военных кругах. Однако мало ли таких генералов в Империи, что до них всемогущему фавориту, а когда же оказался отторгнутым от власти, так и вовсе.

— За Польшу получил генерал-майора, — ответил Алексей, также не слишком интересовавшийся судьбой Суворова, — скорей всего, за Турцию продвинулся ещё на чин, вряд ли, больше. Не сильно-то любят его в штабах.

— Генерал-поручик, — кивнул самому себе Григорий, — самый подходящий чин для твоего заместителя. Самый подходящий, — повторил он. — Надо будет нынче же узнать, где сейчас обретается Суворов.

Как выяснилось, обретался генерал-поручик Суворов в пределах Порты Оттоманской, пока шёл Кучук-Кайнарджийский мирный конгресс, определяющий итоги Русско-Турецкой войны. Вся Военная коллегия уже на следующий день после визита братьев Орловых в Ораниенбаум знала, что они снова пускай и не в фаворе, но и не в опале. И любой чиновник её был готов услужить Григорию. А уж выписать из-за границы не слишком милого сердцам этих самых чиновников, зато победоносного генерал-поручика Суворова и откомандировать его на подавление внутреннего восстания было для них делом едва не любезным. Минуло несколько недель, и он прибыл в Петербург, тут же отправившись не в Военную коллегию, а домой к Алексею Орлову, который стал своего рода штабом по подготовке новой армии для борьбы с Пугачёвым.

— Честь имею, господа, — лихо щёлкнул каблуками ботфорт генерал-поручик.

Он весьма комично смотрелся рядом с двумя истинными богатырями земли Русской, как братья Орловы. Уж очень невелик ростом и тщедушен телом был он, что особенно бросалось в глаза при сравнении с Орловыми. Однако смотрел Суворов с таким достоинством и держался от них на таком расстоянии, чтобы головы сильно при разговоре с ними не задирать.

— Присядем, генерал-поручик, — предложил Григорий Орлов, чтобы совершенно сгладить эту разницу. Они опустились в мягкие кресла, обитые турецкой парчой. — Ты, Александр Васильевич, мыслю, знаешь уже, с кем нам придётся драться. А чего не знаешь, вот тут прочтёшь. — Он передал Суворову памятный доклад Никиты Панина, в котором были сделаны дополнения самим Григорием Орловым. — Если коротко, то враг наш не просто казаки да чернь, это подлинная армия. Мои люди из Тайной канцелярии доносят, что в недрах её кипит работа, все усилия направлены только на одно. На поиск врага, что снабдил бунтовщиков оружием, обмундированием и, главное, подлинными военными, которые делают из сбора бунтарей армию.

— По скромному моему разумению, — ответил на это Суворов, — искать, откуда ноги растут, надобно в Германиях, особливо же в Пруссии. Семилетнюю войну пруссаки нам не простили и никогда не простят. Слишком уж славно отлупили мы по голому заду короля их Фридриха.

— Пущай ищут, — махнул рукой Алексей Орлов, — это их дело. В Пруссии или ещё где, неважно, всюду у нас враги имеются. Нам же надобно бить бунтовщиков, не хуже Фридриха в Семилетнюю. И армию готовить скорее. — Это уже упрёк брату. Деятельная натура Алексея не терпела сидения на месте, когда можно и нужно было рваться вперёд, на врага, кем бы он ни был. Но тут она столкнулась с не менее деятельной натурой его родного брата, подошедшего к формированию армии и особенно её тылов, без которых нормальной войны, по его мнению, быть не могло. И вот теперь он собирал полки, большая часть которых была также отозвана из Порты, строил магазины и часами пропадал на стрельбищах, глядя, как взрываются в воздухе и у самой земли шрапнельные снаряды, шпигуя пулями чучела в зелёных рубахах. Таким образом проверялась эффективность их при разной длине фитиля. Сборы его длились столь долго и были так основательны, что Алексей приходил в дикую ярость и напивался до полной потери сознания, понимая, что и сегодня армия не будет готова к походу на Пугачёва.

— Ведь каждый день дорог, брат, — заклинал он Григория. — Враг ведь тоже готовится, не дурней нас, поди.

Однако в этом вопросе Суворов, как заместитель командующего, неожиданно для Алексея, встал на сторону его брата.

— Без должной подготовки армия пропадёт безо всякого толку, — сказал он. — Взять того же генерал-аншефа Панина. Он ведь шёл воевать Самозванца с наскока, хвать семь полков — и вперёд, лишь бы поскорей в бой ввязаться. И чем кончилось? А главная сила армии в крепком тылу её, вот где. Ведь предстоит нам война, кампания полноценная, а так — тяп-ляп и готово. Враг у нас регулярный и воевать его до поры, стало быть, надобно регулярно.

— Что значит, до поры? — удивился Алексей Орлов. — А после поры, иррегулярно, ровно татары или калмыки дикие?

Этот вопрос насмешил его брата, а уж Суворов, любивший перед всеми изображать из себя человека простого и недалёкого, хохотал во всё горло, слезу рукавом утирая. Секунду потерпев, к веселью общему присоединился и Алехан, не слишком понимающий, отчего стал причиной его, однако обиды на дружеский смех не державший.

— Регулярно, граф, — ответил ему, наконец, Суворов, — только пруссак воюет. По регламентам и поученьям генералов да маршалов прошлых годов. И ведь забывают как-то все, что те, кто писал наставленья эти, ломали устои лет былых. Вот и нам до начала кампании следует всех предписаний придерживаться, тылы готовить и справно магазины преуготавливать, а вот как до дела дойдёт, тогда и о регулярности позабыть и бить врага всюду, где можем и как можем, позабыв о регламентах и наставлениях.

— Это мне по нраву! — хлопнул кулаком по ручке кресла Алексей Орлов. — Бить Самозванца так, чтобы пух и перья полетели по всей России, чтобы запомнил холоп на веки вечные своё место.

— В землях, что мы у Самозванца отберём и вновь к порядку приведём, — начал самую неприятную часть беседы Григорий Орлов, — придётся меры принимать весьма жестокие. Я знаю, что вы неоднократно высказывались против убийств мирного населения, однако в нашей ситуации нам этого не избежать.

— Вы, граф Григорий, верно сказали, что я — против лишнего насилия на войне, — кивнул Суворов, — вот только меру насилия сама суть войны диктует. Воюя за границами, я стараюсь щадить людей, ведь мирные люди не виноваты в том, что правители войну затеяли, к тому же, они, возможно, пополнят собою, вместе с землёю, пределы государства Российского. А вот бунтовщиков щадить не следует, равно и людей, что живут в землях взбунтовавшихся, кров им дают, питают их своими трудами, и всем тем расширению восстания способствуют. Только жестокостью по отношению ко всем бунтовщикам, при оружии они или нет, можно споро загасить пламень пожара бунтарного.

— Верно, — с облегчением вздохнул Григорий Орлов, даже не ожидавший от Суворова такой пылкости, — среди бунтовщиков нонкомбатантов нет.

— Но кому поручить сию неблагодарную работу? — спросил у него Алексей. — Мало найдётся офицеров, что взвалили бы себе на плечи всю тяжесть сей работы, уж больно она кровава да неблагодарна. Никому не хочется прослыть палачом земли русской.

— Никого искать и брать ниоткуда не надобно, братец, — рассмеялся Григорий. — Были же каратели, что пугачёвцев резали, мирных или немирных, Муфель и Меллин, они только продолжат заниматься прежним делом. Я уже вызвал обоих в Петербург, вместе с командами, верней, тем, что от них осталось. Дадим им новых солдат, оружие, пушки и будут у нас преотличные каратели, злые, будто черти.

— Я пока из Порты в наши Палестины возвращался, — добавил Суворов, — встретил сослуживца моего ещё по Барской кампании, Михельсона Иван Иваныча. Он мне рассказал о Добровольческой армии, в ряды которой вступают офицеры из полков разбитых и отправленных на полное переформирование. Им ведь всё время, покуда полки переформировать будут, делать нечего, а сидеть без дела они не привыкли, вот потому и идут в эту Добровольческую армию, где взвода и роты из одних офицеров да унтеров.

— Михельсон, Михельсон, — протянул Григорий Орлов, — какого полка офицер?

— Командовал Санкт-Петербургским карабинерным полком, — ответил Суворов, — после — корпусом. Который почти весь, по словам его, сгинул в бою под Казанью. А полк погиб в Арзамасской баталии. Его, можно сказать, заново формируют. Михельсона же, как доверия не оправдавшего, от командования отстранили. Вот теперь он кавалерией в Добровольческой армии руководит.

Михельсон так и остался премьер-майором. Патент на чин подполковника, уже подписанный Екатериной, после поражения под Казанью надолго лёг под сукно в Военной коллегии.

— А к чему ты вспомнил о нём? — спросил Алексей, даже не слышавший ни о какой Добровольческой армии, да и имя Михельсона было для него пустым звуком. — И об этих добровольцах?

— Это проще самого простого дела на свете, — рассмеялся Григорий. — Целая армия злых, как черти, офицеров, готовых резать пугачёвцев и на страх, и на совесть. Каратели не по принуждению, но своей волей. Идеальные каратели.