"Октябрь" - читать интересную книгу автора (Яковлев Александр Степанович)

XIII

В полдень из Замоскворечья к Каменному мосту большевики пробовали наступать. Откуда-то из-за углов взахали выстрелы. В ближайших домах зазвенели окна.

Прячась за каменные парапеты набережной, юнкера, офицеры и дружинники начали отвечать. На мосту застукал, как швейная машина, пулемет. Иван поспешно прилег за камнями, высунул винтовку, ждал и слушал.

— Шьет кому-то шубку, — весело усмехаясь и кивая на пулемет, сказал студент, лежавший рядом с Иваном. — Как раз к зиме пригодится.

Пулемет стукал с перерывами, осторожно, выжидая. В промежутках было слышно, кто-то кричал в улицах за рекой. Крик казался одиноким и жалким. Спугнутые выстрелами галки и вороны беспокойно поднимались над Кремлем и над храмом Спасителя. Редкой сеткой кружились, садились и снова поднимались ввысь.

Прошло минут двадцать, и стрельба на Полянке смолкла. Опять стало спокойно.

— Должно быть, отбили, — решил студент.

— Должно быть, — согласился Иван, поднимаясь из-за парапета.

Ему стало холодно. Мерзли руки и ноги. От холода стало еще тоскливее. Под мостом глухо шумела вода. Воздух был полон крепкого морозного запаха. От воды поднимался беловатый пар. Дружинники скучали, собирались кучками и переговаривались лениво. На Полянку ходил патруль и нигде не нашел большевиков. Патрульные говорили, что улицы там, дальше от центра, полны народа и большевики стреляют в юнкеров, скрываясь в толпе. Но поделать ничего не могли.

Так, томясь и скучая, восьмая дружина простояла на мосту до вечера.

А между тем на Никитской, на Театральной, в Охотном ряду, на Пречистенке — всюду шла жаркая стрельба. Чудилось, что большевики наступают, прорвутся в тыл, ударят сзади и сейчас все разнесут. Однако приходили от училища другие дружинники и говорили, что большевики слабы — не наступают.

Это успокаивало, и опять становилось скучно.

К вечеру из Замоскворечья раздался звон. Ниже по реке отозвались колокола других церквей. Но робко, и мало, и коротко. Иван вспомнил, что завтра воскресенье и звонят к вечерне.

И странно было слушать этот мирный, робкий звон в городе, полном раскатов стрельбы и озверелой бойни. Выстрелы глушили звон. И, будто понимая свое бессилие, сперва смолкли ближние церкви, потом дальние, и опять стало так, как было: в пустых улицах слышались только выстрелы.

Смеркалось уже, когда восьмая дружина ушла с моста, обедала в Александровском училище в просторной столовой со сводчатыми потолками, где на стенах в рамах под стеклом висели суворовские девизы вроде: «Вперед! Всегда вперед! Везде вперед!» (Это поразило Ивана). А потом, не отдыхая, дружина пошла к Никитским воротам.

За это время Иван успел присмотреться к товарищам.

Сливин как-то отошел от него — стал сух, говорил только о деле. Юнкера были холодны, сдержанны, все делали точно, отчетливо, без рассуждений. Вообще говорили мало.

Студенты же сначала много волновались, много спорили между собой.

Все они не просто пошли на бой… Нет! Они, как им казалось, пошли идейно. Каждый из них мнил себя героем, и это чувствовалось в том, как они спорили в этот первый день, как ходили бравируя, открыто показываясь из-за углов, где было уже опасно.

Но в первый же день, к вечеру, Иван заметил, что все утомились и у всех посерели лица, а в разговорах появилась раздраженность.

Студент Колесников — белокурый, в пенсне, в потертой шинельке, с большим серым шарфом вокруг шеи, — тот самый, с которым Иван держался в паре, откровенно зевал. Должно быть, это был милый, добродушный человек, привыкший говорить вслух, что он думает.

— Эх, соснуть бы теперь, — мечтательно говорил он. — Полезно бы.

— Да, теперь бы ничего, — соглашался Иван.

Но спать было некогда.

От Арбатской площади пошли по проездам бульвара к Никитским воротам, где гремела без перерыва стрельба. Шли вдоль стен, гуськом, один за другим.

Пули щелкали по деревьям бульвара, срывали ветки, попадали в дома. Щелкали резко, рядом, пугающе близко. Иван невольно пригибался при каждом пощелкивании, быстрее перебегал от выступа к выступу. И все шли скачками, перебегая, словно их подбрасывала пружина.

Собрались все под воротами белого дома с колоннами, уже недалеко от Никитских ворот.

Сливин вызвал связь и расспросил, где надо встать. Оказалось, большевики с полчаса тому назад начали наступать по Тверскому бульвару. Бой разгорается.

— Это очень кстати, — сказал Колесников, стоявший позади Ивана. — А то целый день без дела. Утомительно.

Потом Сливин ушел куда-то, передал команду молодому прапорщику. Стрельба на углу в это время усилилась.

Вдруг под ворота вбежали два юнкера в смятых шинелях, испачканных мелом.

— Что такое? — тревожно посыпались вопросы.

— Наступают. Толпой идут. Уже засели у дома Гагарина на бульваре.

Стало тревожно опять. Из-за выстрелов послышались чьи-то крики. Как будто кричали «ура».

— Слышите? «Ура» кричат. Наступают.

Выглядывая из-за ворот, Иван увидел, как в наступающей темноте от церкви Большого вознесения бежали темные фигуры.

— Смотрите. Перебегают! — сказал он.

Все присмотрелись. Да, там действительно перебегали.

— Наступать же нужно, — волновался Колесников. — Почему же не наступаем?

Ему никто не ответил.

Вдруг со двора прибежал Сливин.

— Господа, цепью, наступление сейчас. Готовьтесь!..

Он торопливо и вместе четко командовал.

— Вдоль стен, поодиночке, — успел только запомнить Иван.

«Вдоль стен, поодиночке», — машинально повторил он про себя.

У него похолодело под ложечкой. По спине, между лопаток, и по рукам прошла нервная дрожь. Он ни одной минуты не думал, что его, Ивана Петряева, могут убить. По-прежнему все казалось ему какой-то игрой.

— Ну, наступление, господа! — командовал Сливин. — С богом, осторожно.

Первая группа юнкеров вышла из-под ворот. Потом другая, за ней дружинники, и между ними Иван и Колесников.

Ивану показалось, что улица стала какой-то новой. Так же, как прежде, стояли деревья на бульваре и маячил вдали серый дом. Так же висели синие вывески. Особенно одна, во весь фасад, — «Трактир». И бульвар казался предвечерне тихим.

А было что-то новое.

— Урра! — неожиданно крикнул Колесников, шедший рядом с Иваном. — Урра, за мной!

И, выскочив на середину улицы, Колесников с винтовкой наперевес, стреляя без прицела, помчался к углу…

— Урра! — рявкнули другие…

И все, словно подхваченные ветром, уже не прячась, бросились к углу. Впереди часто и судорожно затрещали выстрелы. Что-то близко пронеслось мимо Ивана, дунуло ему в лицо. Но он был как в полусне. Бежал и кричал во всю силу легких:

— Урра! Урра!..

Колесников бежал впереди всех, а за ним, вразброд, как мальчишки, играющие вперегонки, бежали юнкера и дружинники. Было видно, как в темных улицах, около площади, судорожно заметались черные и серые фигуры.

— Убегают. Лови их. Вон они! — кричал кто-то около.

— Лови! Бей!

Тррах-тах-тррах!.. — резко гремели винтовки.

Дружинники и юнкера добежали к дому Гагарина, что в проезде бульвара, и остановились, прячась за крыльцом аптеки. Теперь было хорошо видно весь бульвар. Вдоль изгородей и по тротуару туда, к Страстному, бежали большевики. В полумраке видно, как они гнулись к земле, ползли, поднимались, опять бежали и падали. И дружинники вскидывали поминутно к плечу винтовки и, щелкая затворами, стреляли по ним.

Иван стрелял с увлеченьем, не думая, в кого стреляет. После одного выстрела он видел ясно, как у стены на тротуаре упал кто-то черный — должно быть, рабочий — и долго и судорожно вертелся волчком, силясь подняться.

«Ага, попал!» — злобно подумал Иван и выстрелил туда еще, уже целясь.

У него отчаянно колотилось сердце и молотками стучало в висках… Он побежал бы еще вперед, за теми, кто убегал вдоль бульвара. Но послышалась команда:

— Отходить! Цепью отходить!

Опять перебежали улицу, уже назад, и вся дружина, оставив часовых, зашла в трактир в ближайшем переулке. Здесь была устроена грелка. Сюда приходили отдыхать и греться и отсюда уходили на посты.

Теплый, душный воздух подействовал как-то расслабляюще, и Иван был рад, когда Сливин, поговорив с кем-то, разделил дружину на части и сказал:

— Отдыхать по очереди. Кто хочет, может спать.

Дружинники шумно и с прибаутками расселись прямо на полу. Иван выбрал место в углу под окном, прижался плотнее к стене и заснул, обнимая винтовку…

Спал он, как ему показалось, только одно мгновение. А уже кто-то стоял над ним, теребил за руку и говорил:

— Вставайте же, черт возьми. Вот заспался. Вставайте.

Иван тяжело поднял голову. Глаза у него слипались.

— А? Что такое?

— Вставайте. Наша очередь.

Перед ним стоял Колесников, белокурый, в пенсне, улыбался, держал винтовку в руке, собираясь зарядить ее.

— Ну вы и спите же, — сказал он, укоризненно качая головой и улыбаясь. — Здорово спите.

В трактире все ходили и были взволнованы. Но говорили вполголоса. Только Сливин и еще какой-то офицер, уже пожилой, с бородкой, громко распоряжались.

— Ну, живо, живо! — кричал Сливин. — Вторая очередь, скорее собирайся!..

В дверь со двора входили дружинники и юнкера с мрачными, серыми лицами, посиневшими от холода. Ставили винтовки в угол, подходили к печке и грели покрасневшие руки с негнущимися пальцами. От них пахло сыростью и морозцем. Иван встал, с трудом расправляя затекшие ноги. Шинель на нем торчала колом…

— Скорее, скорее! — торопил Сливин.

Дружинники, толкаясь, сгрудились у двери.

— Будьте, господа, осторожны. Не засните на посту. Если заснете, и сами погибнете, и нас подведете. Вы, Карасев, смотрите в оба, — продолжал он, строго обращаясь к бородатому юнкеру. — Вы за все отвечаете. Поняли? Ну, идите.

И все, один по одному, начали выходить из теплого трактира.

Стрельба продолжалась. Воздух был полон холодного, пронизывающего тумана.

— Бррр, как холодно! — вздрогнув, сказал Карасев.

Туман мокрой паутиной садился на лицо. Все нервно дрожали и от холода, и от возбуждения, и от мысли, что сейчас опять надо лезть под выстрелы, и зябко гнулись, стараясь быть меньше и незаметнее.

Пошли гуськом за разводящими, пробрались дворами и заняли большой двухэтажный дом с проходным двором, выходящим и на Большую Никитскую и на Тверской бульвар. Шли еще неосознанно, тупые от сна.

Разводящий ввел Петряева и Колесникова в комнату разгромленной, расстрелянной квартиры второго этажа. Здесь, у стены, выходившей на улицу, сидели два юнкера, которых нужно было сменить.

Нервный и робкий свет врывался в комнату через разбитые окна. Еле видный в полумраке юнкер сказал, что именно нужно делать на этом посту. Сказал холодно, по обязанности и, казалось, без дружелюбия.

— Большевики вон в том доме и за тем углом. На крыше стоит пулемет. Пытаются пройти в дом Гагарина, — говорил он, показывая на противоположную сторону бульвара. — Сюда стреляют, надо быть очень осторожным. Видите, все пробито здесь.

Иван оглянулся и тут только со всей отчетливостью заметил, что в комнате все окна были разбиты и выломаны. Пахло пылью, выбитой пулями из стен. Справа от двери, вдоль стены, валялась на боку этажерка, около нее беспорядочной грудой лежали книги, смятые ногами.

Иван осторожно подошел к окну.

По всему бульвару горели фонари, зажженные с того вечера, когда не было боев, и, забытые, горели уже третьи сутки подряд. Газовый фонарь на углу был разбит пулей, и теперь огромное пламя, как факел, билось на столбе, раздуваемое ветром. Свет был яркий. Хорошо видно каждую ветку на пустынном бульваре и каждую кочку на замерзшей темно-бурой земле. Тени менялись каждую секунду. И напряженному взгляду чудилось, что все живет, движется, переходит и стережет…

Юнкера ушли. Колесников пододвинул к разбитому окну мягкое кресло, уселся и, прячась за простенок, осторожно выставил винтовку.

— Занятно! — сказал он, посмеиваясь. — Война с удобствами. Как вы находите?

Петряев не отозвался. Он молча прислонился в угол между окном и этажеркой, отодвинув ногами книги. Ему было жутко. Исковерканная комната с пробитыми стенами, поломанная мебель, осколки стекла на подоконниках и на полу наводили на него тоску.

Тррах! — вдруг ахнул выстрел в доме напротив.

И тотчас откликнулись выстрелами другие дома.

В одну секунду вся противоположная сторона бульвара загремела и осветилась молниями. Пули сухо колотили в стену, впивались в штукатурку, влетали в окна.

— Не стреляйте, смотрите, — полушепотом сказал Колесников. — Вон, вон они, видите?..

Иван, наклоняясь из-за косяка, стал напряженно всматриваться в темноту. В переулке, через бульвар, за крыльцом магазина кондитерских изделий, шевелилось что-то темное. Колесников, крадучись как кошка, собирающаяся броситься на мышь, приладил винтовку и выстрелил.

Иван видел, как за крыльцом что-то судорожно метнулось.

— Ага, — злорадно пробормотал он и, вскинув винтовку, выстрелил тоже. Все кругом затрещало и оглушительно захлопало.

Но еще момент — и бульвар стих. Только откуда-то издалека слышались раскаты залпов…

Иван стрелял с увлечением, стараясь целиться как раз туда, где вспыхивал огонь выстрела. Должно быть, большевики тоже заметили, откуда в них бьют, и целились в окно, за которым сидели Колесников и Петряев. Пули щелкали в стены позади, выбивали остатки стекол в рамах и со свистом и хрипом отскакивали от кирпичей. Позади из двери время от времени высовывалась чья-то фигура и торопливо говорила:

— Меньше расходуйте патронов. Приказано.

И скрывался.

— Кто это? — спросил Иван.

— А черт их знает. Должно быть, служба связи. Надоедают тут еще.

Иван не знал, что такое служба связи, но появление фигуры в дверях, строго распоряжавшейся, почему-то и раздражало и успокаивало. Думалось, что сзади стоят свои, строго стерегут. Мысль комкалась, скакала отрывисто. Думалось о доме, о большевиках, о службе связи, о книгах, растоптанных ногами… Глаза теперь привыкли к полумраку комнаты, и уже яснее стали видны обрывки обоев, клочьями висевшие по стенам.

Колесников сидел молча. Все посматривал в окно осторожно… Где-то далеко бухнуло орудие, и над головами дрогнула высь.

— Ого-го, это в нас, — отозвался Колесников. — Куда же это? Должно быть, в Кремль качают.

Он вздохнул, подумал, подождал и потом тихонько добавил:

— Теперь, пожалуй, начнется настоящее. Пропала Москва-матушка. А прежде-то, прежде. Эх, «Москва… как много в этом слове для сердца русского слилось». Да. Вот тебе и слилось. Сливается…

Он опять помолчал, что-то вспоминая.

— Да. Что там ни говорите, а Москву-то жаль. А, товарищ, как вы думаете? «За Русь не раз она горела, встречая полчища племен. За Русь не раз она терпела и поношение и плен». Сим премудростям нас еще в гимназии обучали.

Он говорил тихо, раздумчиво, как бы про себя, не заботясь, слушает его Петряев или нет.

В тишине опять бухнуло орудие.

— Ну вот, я же говорил, — сказал Колесников, — я же говорил.

Остаток своего дежурства оба провели молча. Потом пришла смена, и дружинники, через темный двор, потом улицей, опять прошли в трактир-грелку.

Здесь уже врастяжку на полу и по всем углам спали юнкера и студенты. Несколько человек, сидя за трактирными столиками, ели консервы и сыр. Коробками из-под консервов был завален весь стол. С прибаутками дружинники разбирали коробки, здесь же, на столах, штыками вскрывали их и ели консервы без хлеба… Иван почувствовал, что он голоден, и жадно накинулся на еду.