Глава первая

Тастар глядит за горизонт. Когти царапают чёрный камень бойницы. В холодном уме сияют столбцы послания.

"…зверовиден обликом. В битве — страшен, на пиру — жаден, в Совете — молчалив. Но хуже иного, что слово Агиллари для этого Могучего подобно слову отца для сына. Потому пали стены Дана, и войска Излучин бежали от стягов Агиллари, и люди Урма открыли ворота…"

Веки тастара смыкаются, отяжелев. Словно глаза его видят вдали дымы пожаров и тяготятся зрелищем. Нет, чист горизонт, нет на нём ни дымов, ни огней, лишь кровь заката в облаках… но недолго осталось ждать.

Война шагает быстро.

"…и люди Урма открыли ворота, приветствуя законного своего владыку, одного с ними корня. И громче прочих проклинающие узурпатора ныне в чести у принца, поклявшегося на мече своём, что вскоре взойдёт он на престол своих предков. Войско его — сброд и мерзость. Немногие из него достойны звания воинов, но Могучий идёт впереди, и не чаем сдержать…"

Тастары не знают улыбок, как люди или дайзе. Разум их холоден, а век долог. Они — бойцы, и маги, и мудрецы. Они знают скрытое, исчисляют незримое и помнят древнее. Лишь на чувства скупа их природа. Но сейчас тастар на стене Столицы чувствовал глубоко и сильно. Таков был его дар от Величайшего — чувствовать ярче через целительский дар.

Тастару было горько.

"…проклинающие узурпатора ныне в чести…"

— Четыре их поколения, — сказал он. — Сорок кругов мира. Победы над голодом и поветриями, свободная торговля со всеми сопредельными землями, даже с непредсказуемыми хирашцами… Но я — узурпатор.

Позади зашуршало. Тастар обернулся на звук. И фэре его засияло ярче, откликаясь на зов, ибо в лучах заката он увидел Её.

Полночная грива, буйная, густая. Лицо — угловатая чёрная прелесть. Глаза огромные, цвета гаснущих углей. И глубокие, как у одних лишь тастаров, с мудростью и силой сотен кругов на дне. Но истинной красавицей Её делали не глаза и не гибкое стройное тело, а фэре, облекающее фигуру ростом в четыре локтя, как видимый не всякому плащ. Фэре тастара, изощрённого в искусстве майе: искрящийся энергией, переменчивый ореол.

— Пламенный. Вижу тебя.

— Ночная. Рад тебе.

— Я пришла за тобой. Смотрящий зовёт.

— Веди.

Тастары не знают улыбок. Но зачем улыбка, когда фэре касается фэре, когда сама суть, сама магия твоя поёт, касаясь Её сути, когда песнь сливается с другой и звучит в унисон?

Песня глубин, что не всякому слышна. Но Он и Она — слышат, и этого довольно.

К Смотрящему пришлось спускаться долго. С ним всегда так: если уж он в подземелье, то в самом глубоком, если в башне — непременно в Башне Звёзд, и только на верхнем ярусе, там, где небо и ветра. В середине Смотрящий не задерживался.

По пути Пламенный и Ночная миновали три поста Серой стражи. Люди салютовали владыкам. Ни один взгляд не дышал темнотой, но память тастара, ясная и крепкая, издевалась столбцами знаков:

"…в походе люди Агиллари берут, что понравится. Хозяевам добра, которое берут, они чаще платят мечом, не монетой. Где прошло войско принца, пахнет дымом и слышен стон, но встречают Агиллари цветами…"

Встречают цветами!

Владыка нередко покидал Столицу, объезжая подвластные земли с небольшой свитой из Серых, из старших чинов Большого Приказа и людей Тайной службы. Он, Пламенный, проезжал по сёлам, останавливался в городах, слушал доклады и жалобы, при необходимости — чинил суд. Но за все десятки кругов ни один цветок не упал под копыта его коня. Люди собирались, смотрели на Владыку и его свиту, иногда кричали, иногда молчали, но всегда — боялись.

Полуживотные. Недоразумные. Подданные и слуги. Очень редко что-то большее.

Люди!

…Последние ступени. Фэре Ночной едва уловимо меняется, и Пламенный, ощутив это, понимает: пришли. Рублёный жест, отличающий воинов (у людей из стражи резкость движений почти та же — переняли). За жестом следует импульс гудящей энергии. Кусок стены уходит в первую Тень, и тастары входят в гулкий подвал.

Здесь нет факелов, а светошары не сияют. Но тастары — не люди, мрак не помеха им. Без света Пламенный различает медленный танец фэре Смотрящего и худое длинное тело, парящее в столбе силы. Отблески тонкой магии оживляют камень подвала, но с плотью тастара сделать того же не могут они. Чтобы приблизиться к бесконечности бытия, одолевая поставленные разуму границы, мастера Видений должны балансировать на волос от смерти, убивая в себе всякое движение, кроме движения чистых сил. Лишь фэре Смотрящего выдаёт, что он жив.

Но так длится недолго.

Когда Пламенный и Ночная подходят к столбу силы, мастер Видений уже дышит, и в тишине подвала ясно слышен слабый стук его сердца. Не пытаясь покинуть воздушное ложе, Смотрящий слегка поворачивает голову.

"Пламенный. Ты пришёл".

— Смотрящий. Я внимаю.

Помимо прочих искусств духа, Смотрящий хорош в дэну — разговоре без слов. Образы, вспыхивающие в его разуме, отчётливы и ярки, прекрасны в своей завершённости. Медленные и плоские, слова не могут быть так прекрасны. Даже слова тастар-мид.

"Я видел беды. Потомок последнего короля Равнин, что правил до нас, ведёт сюда одного из Могучих. Согласие их нерушимо, и оба они желают нашей смерти".

— Мне сообщили. Что мы можем сделать?

"Есть выбор. Его знаешь и ты. Мы можем остаться, чтобы сражаться — и умереть. Род наш прервётся, знания и искусства уйдут, но гордость уцелеет и слава продлится".

Утешительно, подумал Пламенный. Но мёртвым не надо утешений.

Мёртвым уже ничего не надо.

"Можно разбить кристалл гордости на камне нужды и продолжить бегство. Жизни свои мы сбережём, а позже сможем вернуться в эти земли. Но высока цена, и не все захотят платить".

Не говоря ничего ни словами, ни без них, Пламенный ощутил гнев Ночной.

Да, она — воин. Она не захочет платить эту цену снова. Гордость её велика, и не Могучему, каков бы он ни был, согнуть её. А значит, гордость убьёт её — и часть Пламенного умрёт вместе с ней. Умрёт и не возродится более…

— Ты режешь глубоко. Смотрящий, есть ли третий выход?

"Кромка тонка и может обломиться. Кромка остра и может убить. Но на всякую силу есть равная сила и сила большая. Ответ, что ты ищешь, может найтись за Поворотом".

Фэре Пламенного забилось, рождая вихрь в вихре. В глазах плеснула горечь.

"Дар асали — редчайший дар. Смотрящий, ты знаешь не хуже меня: среди нас, малого осколка былого, нет мастеров Перепутья. Можно уйти за Поворот, можно даже найти щит, что выдержит ярость Могучего. Но и достигнув нужного — как вернуться, не потерявшись средь граней и отражений?"

Ответ Смотрящего — росчерк ветра в потоке ночи.

"Четвёртого выбора нет".

Двое владык поднимались по лестницам, как спускались: молча. Сплетаясь, фэре их пели нежнее, чем когда-либо раньше. Пели о близости, о тишине, о боли разлуки.

Неизбежность пела в них: Пламенный уходит. Гордость и сила пели: Ночная остаётся.

Я ухожу, думал тастар, почти без надежды вернуться. Она остаётся без надежды выиграть битву. Время уходит, уходит, но приближается Агиллари, потомок изгнанников. Можно найти за Поворотом Мощь, что повергнет Могучего — но вернуться слишком поздно. И разум говорит мне, что я ступаю по воде. Но на что ещё опереться, если земля не держит Народ?

Я ухожу.

Когда двери покоев Владыки закрылись за ними, Ночная повернулась к своему ааль-со.

— Ты не вернёшься. — Сказала она. — Я буду ждать.

И ещё:

— Оставь мне свой след.

Ждать ответа она не стала. Её фэре раскрылось властной спиралью, и отлетел в сторону древний клинок, принадлежавший ещё её матери.

Пламенного обожгло.

— Не надо, — прошептал он, — ведь ты…

— Я так хочу, — был ответ. — И ты тоже хочешь. Не медли!

Отгремела буря глубин. Разум вернулся к Пламенному. Первым порывом, чистым, как свет, он нашёл рядом фэре Ночной. Нежно, очень нежно коснулся зерна новой жизни.

И сын его — да, именно сын — ответил.

— Жди меня, — прошептал тастар.

Искра новой магии в фэре Ночной стала чуть ярче. Словно мигнула:

"Жду", — говорила она.