Глава 8

Друзья, на некоторое время уставившись друга на друга, почти одновременно очнулись и, как по команде, повернулись в сторону страшного угла, напряженно всматриваясь в него в ожидании сиюминутного появления кошмарной Головы. Леша даже пару раз порывался удрать, потому что ему казалось, что он видит тень Головы, выползающую из-за угла. Он, как ни странно, так и не привык к удивительной особенности коридора, заключавшейся в невозможности образования теней, — так сильна была в нем тяга к естественным земным законам, которые были известны и привычны ему. И теперь, в момент настоящей, непостижимой опасности, непохожей на все предыдущие, Леша, наконец, потерял дар речи и потому молчал. Он молчал оттого, что совершенно весь поддался животному ужасу, от кончиков волос до кончиков пальцев на ногах; страх овладел Лешей так, что он превратился в идеальный механизм для совершения актов трусости, в непревзойденного мастера по побегам. В такие моменты в его организме не оставалось места для каких-либо других способностей, потребностей и функций. Это была не просто паника: это было чистейшее рефлекторное ощущение опасности, не замутненное человеческим интеллектом. Благодаря своему невероятному инстинкту, Леша оставался на месте: что-то подсказывало ему, что ужасное существо оставалась пока за углом и в данный момент не собирается на него нападать. Как он был способен чувствовать такое, мы не можем сказать.

Страх, переполнявший души ребят, не поддавался описанию. Слава и Дима испугались до такой степени, что поначалу они, как и Леша, не могли вымолвить ни слова, а сковывающая их усталость подточила их моральные и физические силы, отчего страх, в свою очередь, вырос прямо-таки до невыносимых размеров. У Славы уже не осталось никаких сил; ему казалось, что его измученные онемевшие ноги бегут сами по себе, волокут его тело помимо его воли, чудом удерживая туловище в вертикальном положении. Вплоть до момента своего панического бегства Слава не ощущал по-настоящему большой усталости и, скорее, она была внушена ему страхом и отчаянием, но теперь она как-то разом овладела им, так что из-за всех обрушившихся на него мучений его стало ужасно тошнить и едва не вырвало.

Дима стоял, как обычно, с округлившимися глазами и ртом, на этот раз даже не демонстрируя свой страх друзьям, а отвернувшись от них и почти погрузившись в состояние мистического самосозерцания — так подействовала на него чудовищная голова в конце коридора.

Слава глубоко, со всхлипами дышал. Он зачем-то старался придать своему перепуганному лицу спокойное выражение, но от этого стал выглядеть только еще более ненатурально, и глаза его пожелтели.

— М-мож-жет, к-коридор закроется, — пробормотал он почти в беспамятстве, сам не понимая, что говорит.

Дима, с глазами, вытаращенными по-прежнему, как сомнамбула, двинулся к повороту. Слава и Леша смотрели ему вслед и ничего не говорили, потому что Славе стало страшно произнести хоть слово. На Лешу же Димин подвиг подействовал почему-то особенно угнетающе: он даже присел на корточки от ужаса, и лицо его приняло страдальческое выражение, как у Христа-страстотерпца.

Дима доплыл до поворота и заглянул за угол. Все эти манипуляции он проделывал машинально и монотонно, словно еще не совсем проснувшись. Он медленно заглянул за угол и смотрел довольно долго, наклонившись вперед, опираясь на правую ногу и немного приподняв левую. Самая его спина выражала ужас, испытываемый им; было видно, что он мелко дрожит, не в силах, однако, оторваться от созерцания фантастической картины. Он приник к углу и долго не отходил от него. Наверное, самое зрелище внушало ему какое-то тошнотворное сладострастие. Когда он, наконец, повернулся к друзьям, лицо у него было бледнее бледного и рот по-прежнему открыт.

— Что та-ам? — спросил Слава свистящим шепотом, вздрагивая от звука своего собственного голоса.

— Кошмар, — отвечал побледневший Дима.

Слава, превозмогая ужасную слабость, пролепетал:

— Она двигается?

Дима вместо ответа медленно покачал головой.

У всех ребят был жалкий вид. Они испугались настолько, что даже перестали стыдиться друг друга. У Славы к горлу подступили слезы. Так было всегда, когда он испытывал сильный страх, неважно, какой природы и чем вызванный. Это мог быть страх стороннего наблюдателя, страх подсознательный, страх сновидческий, наконец, страх, внушенный им самому себе просто из странного желания погрузиться в пучину темных ощущений. Слезы означали, что страх повергал Славу в экстатическое состояние, характеризующееся силой и чистотой переживаний, но потому кратковременное и быстро выветривающееся из мозга. На пике 'страшного' экстаза, вдохновленный ужасом, отпечатавшимся на бледном лике Димы, Слава таким же точно сомнамбулическим шагом, как заколдованный, двинулся в сторону поворота.

Он взялся правой рукой за холодный белый угол и, приникнув к стене, стал потихоньку высовывать голову наружу. По мере того, как он ее высовывал, он видел коридор все дальше вглубь, и естественно было предположить, что тот будет тянуться до бесконечности, сужаясь в невидимую глазу точку где-нибудь совсем далеко. Поэтому Слава, неожиданно обманутый открывавшейся перед ним бесконечной перспективой, на секунду забыл о своем страхе, неосторожно высунул голову чуть дальше, чем следовало, и встретился с Головой, висевшей в воздухе перед самым его носом.

Прежде чем его взбудораженный мозг послал панический сигнал всем членам тела, которые неожиданно ослабели, как от удара по голове, так что он едва удержался на задрожавших ногах; прежде чем он отшатнулся назад и стал картинно соскальзывать по серо-белой стене на пол, выкрикнув от избытка ужасных чувств что-то типа 'оооооооо — ма-аааааааа!….', сам не понимая, что это значит — прежде, чем все это случилось, он успел в состоянии неудержимой экзальтации, приведшей к невероятной нервной чувствительности, каким-то чудом сообразить, что Голова, висящая, как было явственно видно, прямо у него перед глазами и казавшаяся размером всего лишь с его собственную голову, была на самом деле далеко, метрах в пятидесяти, почти полностью замыкая собой коридорный проем, и, следовательно, имела чудовищные размеры. Перспектива словно бы в одну секунду невероятно исказилась перед его взором, и Голова мгновенно унеслась вдаль, продолжая, однако, оставаться на месте, потому что размер ее не увеличился и не уменьшился… нет, скорее, коридорные стены вдруг резко сдвинулись в сторону Славы, но так как его взгляд был прикован к самой Голове, движение стен он угадал лишь боковым зрением. Видимо, его собственная голова просто закружилась. Он заковылял навстречу друзьям, и четыре стены вокруг него качались из стороны в сторону, и вместе с ними качались бледные Дима с Лешей.

Жуткие, совсем живые черты Головы намертво отпечатались у Славы в мозгу и стояли перед его взором, ежесекундно уродливо искажаясь. Глаза у нее были закрыты, и она не двигалась, отчего казалась еще зловещее. Ее огромный лик был сух и изможден, и основная его странность заключалась в том, что вполне обычные и ничем не примечательные человеческие черты были в буквальном смысле натянуты на каркас нелепой вытянутой формы, напоминавшей немного удлиненную морду какого-то животного. Лицо оттого было искривлено, и отдельные его части отвратительно искажены, наподобие резиновой маски, надетой на болванку неподходящей формы. Череп у Головы был полностью лыс. Она была отталкивающее страшна. Может быть, она казалась страшной потому, что была живая; кроме того, ребята ни разу в жизни не встречались ни с чем подобным, и самый обыкновенный предмет, столь неестественно раздутый по сравнению со своими обычными размерами, но при этом не утерявший привычных функций, вызвал бы у них не меньшее отвращение.

Славе очень хотелось пойти обратно туда, откуда они пришли. Когда он стоял спиной к углу, за которым находилось чудовище, спина у него покрывалась холодом, и он, дрожа от страха, поворачивался к углу лицом.

— Д-давайте обратно пойдем, — сказал он, в ужасе смотря на поворот, — чего-то, блин, не хочу я туда ходить. Чего-то мне стремно.

— Славик, там тупик, — сказал Славе Дима, — ты забыл, что ли? Нам теперь одна дорога — через эту хреновину, через эту башку.

— Значит, она там все-таки есть? — пробормотал Леша. — Х-хорьки вы скрипучие. Падлы. Вы чего меня расстраиваете, бл…? Я надеялся, что мне это, бл…, с перепоя показалось, а вы все испортили, подонки.

— А ты чего, не разглядел, что ли? — удивился Дима. — Ну, так иди, посмотри.

— Нет, спасибо, — сказал Леша, труся. — Не пойду. Хрен вам в жопу. У меня и без этой херни крыша едет. Я и так уже не помню, что я видел, а что не видел. Помню только, что чуть не обоссался.

— Наконец-то, мы попали, — сказал Слава в отчаянии, вложив в свой голос такую мертвящую безнадежность, какую только способно выразить отчаяние. — Вот так вот. Ходили, ходили по этому коридору и решили, что ни хрена больше ничего не случится. И пипец. И об-ло-ма-ли-сь. Вот и случилось. И теперь я вообще щас здесь помру. И вы все сдохнете.

Дима как-то нервно смотрел в пол. Леша никуда не смотрел и только беспрестанно бегал глазами.

— Сука, бл… — наконец, подал он голос, не обращаясь ни к кому в особенности.

Коридорные ужасы после Славиных слов показались ребятам еще более ужасными, причем ужасными окончательно и бесповоротно. До встречи с Головой друзья еще крепились; но, увидев Голову, они совсем пали духом, и ужасы, с которыми им пришлось столкнуться в коридоре, предстали перед ними в окончательно безнадежном свете. Все их приключения имели одну-единственную зловещую цель — привести их к трагическому концу, а именно, к смерти от Головы или от чего-то еще более страшного, что скрывалось за ней.

Слава стал всхлипывать, совершенно убитый безнадежностью. Он сел, а, точнее, сполз на пол и схватился за голову, опустив ее долу и выражая всем своим видом полнейшее отчаяние. Дима сказал:

— Пойдемте, хоть посмотрим. Чего здесь сидеть.

Он медленно поднялся и неуверенно поглядел на друзей.

— Пойдемте, балбесы. Чего тут расселись.

— Охренела твоя голова? — сказал Леша. — Не пойду я никуда. Хрен ты угадал.

— Ну, и чего ты здесь будешь делать?

— Подыхать.

Слава поднял голову и хотел было презрительно что-то кинуть Леше, однако он и сам трясся от ужаса. Он вдруг испугался каким-то новым, ранее неведомым испугом. Как и его друзья, он уже привык к бесконечности коридора, и его неожиданная конечность явилась для него шоком. Он понял, что Леше, равно как и Диме, и ему самому, идти некуда, потому что коридор оказался не просто конечным пространством, но пространством, конечным с обеих сторон. Позади ребят ожидала глухая стена; впереди торчала Голова. Так они еще не попадались. Слава закрыл лицо руками.

Ему от страха почему-то вспомнилось, как когда-то давно он путешествовал с другом на автомобиле и за две недели проехал более 20 городов. Ночевали они либо в машине, либо у родственников, изредка встречающихся по пути. На исходе первой недели у него родилось странное, необычное ощущение времени и пространства. Постоянное передвижение в автомобиле в течение многих дней постепенно обратилось в чувство иллюзорности, непостоянства окружающего мира: он как будто не существовал больше в том виде, в каком Слава привык его воспринимать, подолгу живя в одном месте, а постоянно менялся, плавно перетекая из одной формы в другую, как день незаметно переходит в ночь, а лето в осень. Слава ощущал себя единственной постоянной величиной в непрестанно меняющемся мире, и эти перемены происходили с такой скоростью, что время словно замедлилось и вмещало в себя невероятное количество изменений материи, так что Славе стало казаться, что жизнь его многократно удлинилась и позволяет ему бесстрастно наблюдать за изменчивостью мира, самому оставаясь неизменным. Это ощущение было очень непривычно испытывать и еще непривычнее описывать; проще говоря, Слава на какое мгновение почувствовал себя вечным, неизменным и бессмертным. Он подсознательно и даже сознательно понимал, что все это ерунда, но сам опыт стоил того, чтобы его пережить. У Славы над ухом что-то тонко затрещало. В страшном коридоре он тоже передвигался бесконечно, но похожего ощущения не испытал, потому что страх и растерянность вытеснили все остальные чувства. Но вот сейчас он оказался "взаперти": пространство закрылось, и он попал в ловушку. Раньше расстояние длиной в несколько километров показалось бы ему значительным; но теперь оно превратилось в тюремную клетку. Слава вместил в себя весь бесконечный коридор, как раньше вмещал бесконечный мир, видимый из окна автомобиля, поэтому ощущения были схожи. Еле слышный треск. Сейчас он догадался, что идти им некуда… кроме как вперед. Только движение вперед спасет их всех от жуткой клаустрофобии, от непереносимой, удушливой, неумолимой конечности пространства.

Дима же, как всегда, пришел к правильному выводу, вовсе ни о чем не размышляя. Сквозь туман своих смутных, мрачных мыслей Слава услышал его голос:

— Пойдемте, балбесы. Чего тут расселись?

Слава шевельнулся, убрав ладони с лица. Посидев некоторое время с закрытыми глазами, он увидел коридор ярче и отчетливей. Коридор был освещен невидимым источником дневного света, словно льющимся из незаметных окон. Друзья так и не смогли найти объяснение этому чуду, как, впрочем, и всем остальным коридорным чудесам.

— Да, в общем, я тоже думаю, что нам надо идти, — сказал Слава, — может, ничего страшного и не случится. Че мы так все испугались, действительно. Может, это вообще памятник какой-нибудь.

— Кто ж его посодит-то? — пролепетал Леша.

Дима сказал:

— Вот я и говорю. Надо идти, и мы через нее пройдем. Я вас проведу, — при этих словах он даже попытался ухмыльнуться.

Слава подивился Диминому мужеству.

— Нет, суки, — сказал Леша в совершенном ужасе. — Никуда я не пойду. Она же живая! Карлика, бля! Да пошли вы все нах…

— Не только живая, — сказал Слава, — она еще и вот такенных размеров. Она же весь коридор закрывает. Вы видели? Ты видел? Она же вот такая вот. Пипец! Это метра четыре на четыре, то есть, формула, как у внедорожника. — Слава, как и Леша, от страха начал нести чепуху.

— Вот и я о том же, — сказал Леша. — Я назад пошел. А в-вам флаг в руки и перо в жопу.

— Блин, — сказал Дима нервно. — Славик, ну, что будем делать?

Слава так удивился, что Дима обращается к нему за советом, что на секунду даже растерялся. Думать, правда, ему легче не стало.

— Не з-знаю, — сказал он, заикаясь, — ума не-не имею. Понятия не приложу.

— Ну, назад мы по любому не пойдем, правильно? — сказал Дима, сразу попытавшись пресечь ироничным тоном все возможные проявления малодушия. — Идти-то все равно больше некуда. Значит, мы пойдем через голову. Слушайте, чего я придумал.

— Б-бредит, бедняга, — пробормотал Леша.

Дима махнул на него рукой и продолжал:

— Вы послушайте сначала, а потом я послушаю, какие у вас возражения будут. Всё по очереди. Коридор квадратный. Правильно? А башка круглая. Поэтому мы так осторожно пойдем по краю и между башкой и коридором пролезем! Ну что, хорошо я придумал?

Слава, высунувшись за угол, рассматривал голову с напряженным вниманием.

— А, в принципе, — сказал он, обернувшись и стараясь говорить бодро, — она на второй взгляд не такая и страшная. В принципе.

— Ну, так вот я и говорю! — сказал Дима и возбужденно посмотрел на Лешу. — Славик правильно говорит! Я даже уже практически перестал бояться. Давайте. Пошли. Если что, я на нее пушку наставлю, может быть, она испугается.

— Это, бл…, точно, — проговорил Леша, — испугается, как пить дать. Ага. Кто тебя, ослопуп, просил заряды зря тратить!

— Да хватит уже, блин, надоел ныть все время! — возмутился, наконец, Дима. — Чего ты все время ноешь! Да мы все равно выберемся. Пусть ноет, — сказал он Славе, — он нам все равно ничего не сможет испортить!

Треск.

Они вступили в новый коридор, потому что неожиданно сам Слава, набравшись храбрости и боясь растерять ее, стал нервно торопить их. Но как только они двинулись, храбрость его стала быстро улетучиваться, как газ из пивной бутылки, и коридор, до сих пор такой привычный и давно надоевший, стал вдруг приобретать зловещую новизну, как будто ребята увидели его впервые. Унылые сероватые стены стали немного белее, приобретя как будто даже неприятный и тревожный запах больничной палаты. Коридор тоже стал новым и страшным. Когда ребята двинулись навстречу Голове, сразу наступила мертвая тишина, которая, конечно же, объяснялась тем, что они перестали разговаривать; но теперь эта тишина казалась им еще более многозначительно жуткой, чем раньше. Она нарушалась лишь трусливым скрипом их собственных шагов по паркету. Слава старался не смотреть на Голову, чувствуя, что один ее вид высасывает из него остатки мужества. Коридор наполнялся невидимой опасностью; они ощущали, как она исходит от ослепительно белых стен, монотонного потолка, паркетного пола. Пространство наполнялось ею, как слезоточивым газом. Они подходили все ближе, и с каждым шагом их члены деревенели от ужаса, и шаги замедлялись. Пространство сузилось до небольшого замкнутого коридорного пролета; впереди была Голова, чей ужасающий лик был обращен прямо к ним, сзади коридор упирался в поворот, который выделялся лишь невидимым светом, падавшим под другим углом. Слава, опустив голову, глупо смотрел на свои дрожащие ноги, которые почти отказывались ему повиноваться. Он украдкой взглянул вперед, чтобы краем глаза увидеть приближающуюся Голову, но ее загораживали спины Леши и Димы, и он сумел увидеть лишь часть огромного морщинистого лика, который вдруг оказался ужасно близко, — и сейчас же отвел взгляд, едва не задохнувшись. В Славе стихийной волной поднялся ужас, мгновенное, внезапное ощущение дежа вю — страшное и трудноуловимое одновременно, и как будто неуместное в этом коридоре — и бросило его в пучину пугающих, почти осязаемых видений.

— У м-меня к-крыша едет, — сказал Слава, совершенно не узнавая своего голоса, который почему-то стал двоиться, словно передразнивая своего хозяина.

— Я щас обоссусь! — подтвердил его опасения голос Леши, и Слава услышал, что он отскакивает от стен, как мячик.

— От т-тебя эхо, — сказал он Леше, приседая от страха и перепуганным, почти благоговейным взором смотря по сторонам. Ему показалось, что на стенах появились тонкие крошащиеся трещины, которые начали расползаться по штукатурке, как пауки.

— От меня? — спросил Леша. — Это от тебя эхо, х-хорек ты скрипучий!

— От вас обоих эхо, дебилы! — сказал Дима. — Кошмар вообще!

— Совсем как в подвале, — прошептал Слава, опустившись на пол и слушая, как его собственный голос змеей выползает у него изо рта и начинает растекаться по полу и стенам, словно жидкость, образуя трещины на серой поверхности, — совсем как в том подвале!..

Леша и Дима не успели спросить, что он имеет в виду, потому что в этот момент Голова внезапно открыла глаза. Это произвело очень странный эффект, который трудно описать в точности. Слава явственно услышал — не увидел, а именно услышал — движение век Головы, но услышанный им звук странным образом исходил не от них, а как бы рождался сам по себе в связи с этим движением, потому что само оно не породило никакого звука, так как глаза открылись бесшумно. Но, словно что-то живое, прошелестел по коридору тихий звенящий вздох. Он холодом пронесся мимо Славы, метнулся влево-вправо, в мгновение ока вскарабкался по стене, побежал по потолку, бросился за поворот. Вздох мгновенно заморозил всякое движение: ребята застыли, как истуканы, и даже трещины-червяки прекратили свой бег и остановились, замерев; воцарилась прежняя оглушительная тишина. Славу словно ударило током: он ненароком взглянул на ожившую Голову, выросшую прямо перед ним — невозможную, невероятную в своей страшной близости, — и, чего уж скрывать, не удержался и заплакал.

Оно было перед ребятами, безобразное, фантастическое существо: огромные, пустые белые глазницы без зрачков, морщинистое лицо, кривой отвратительный рот, дергающиеся губы. Голова действительно закрывала собой весь проем, так что можно было едва пролезть между ней и полом, там, где были углы. Было не совсем понятно, что находилось за ее спиной, если можно так выразиться, но, кажется, там был такой же коридор… блеклый и бесконечный, он убегал в бездонную глубину.

Слава ничком повалился на пол и стал ползать по нему, всхлипывая и бормоча что-то неразборчивое. По его лицу текли слезы. В каком-то болезненном изумлении он вперился горящим взором в Голову и никак не мог отвести от нее затравленно-восхищенного взгляда. Дима, присев, целился в Голову из пустого пистолета, руки его дрожали. Леша стоял дальше всех, как всегда, готовый спасаться бегством. Все ребята чувствовали себя скверно, живое звенящее эхо, снова возникнув откуда-то из воздуха, нервно металось позади них, выговаривая непонятные слова. Слава увидел, что глаза у Головы стали красные; как они покраснели, никто из ребят не успел заметить.

— Господи! — всхлипнул Слава, сложив на груди руки молитвенным жестом. — У нее глаза, как на фотке без эффекта подавления красных глаз. — В ужасе он понес совершенную околесицу.

— Ф-фотограф херов! — проскрежетал Леша, зверски смотря на Голову и храбрясь изо всех сил. — Какого х… ты свой 'Кэнон' с собой не взял! Ты ж такие фотки просрал, твою м-мать!..

— Ы-ы!.. — подтвердил Слава, не в силах больше ничего вымолвить.

Дима выпученными глазами молча глядел на Голову.

— С-с!… - шелестело, звенело эхо.

За потрескавшимися стенами раздалось глухое гудение, сначала отдаленное, потом все ближе и ближе… совсем приблизившись, оно, казалось, уже готово было вырваться из-за стен. Они скоро услышали, что это был не непрерывный гул, а частые глухие удары; по мере их усиления их частота уменьшалась, так что каждый новый удар, постепенно увеличивая амплитуду, заставлял их болезненно сжиматься в предвкушении следующего. Сила ударов нарастала: бам-бам-БАММ. Со стен сыпалась штукатурка; казалось, еще немного, и они обрушатся. Ребята, еще недавно желавшие такого поворота событий всей душой, теперь страшились даже подумать о том, что может случиться, если стены упадут. Им представилось, что они лишаются последней защиты.

Слава с Димой закричали от страха. Пистолет выпал из Диминой руки. Он не успел его поднять, потому что в этот безумный и безнадежный момент Лешу вдруг прорвало. Видимо, его безошибочный инстинкт подсказал ему, что храбрость — единственный возможный выход в данной ситуации. Он в одну секунду стряхнул с себя испуг; кинувшись к Славе, ползающему на карачках по полу, он схватил его за шиворот и зверски дернул вверх. Слава от неожиданности подавился криком. Леша заорал:

— Давай… вперед… пошли, гнида… живо! Бегом, я сказал!

Лешино лицо горело неудержимой решимостью, было видно, что его уже не остановить. Он бросил Славу обратно на пол и кинулся к Диме. Не успел он, однако, добежать до него, как Голова открыла рот и окатила ребят тошнотворным запахом гнили. Ее сумасшедшие глаза налились яростью — тем более страшной, что они были совершенно пусты — губы разошлись в стороны, открыв совсем человеческие зубы, и непередаваемым голосом, который мы даже не будем пытаться описать, она проревела нечто на неизвестном языке.

У Леши потемнело в глазах; он отпрыгнул к гудящей стене, по которой продолжали ветвиться трещины, и с горящим взором выставил вперед кулаки. Слава был близок к обмороку. Обезумевший Дима, как будто ничуть не испугавшись, бросился к Леше и Славе, крича диким голосом и указывая на Голову:

— Вы видели? Видели?!

Леша с ужасом смотрел на Диму, решив, что тот помешался. Славу вдруг осенило. Он проговорил, словно в озарении:

— Да! Да! Я видел дом! Дом!

— Видел, да?! — заорал ему Дима. — Там домá! Домá! Надо прыгать!

Леша вдруг понял. Он вгляделся в Голову, продолжающую реветь, и увидел сквозь отвратительный оскал ее гнилых зубов кусок серого пасмурного неба и далеко внизу — маленькие дома в белом поле. Ему показалось, что у нее во рту идет снег. Это было странное зрелище: как будто Голова проглотила включенный черно-белый телевизор.

Дима сорвал с себя футболку и бесстрашно бросился к чудовищу, не обращая внимания на душераздирающий рев. Она ревет, как горилла, вдруг подумал Слава; ревет просто, чтобы напугать, а на самом деле ничего не может сделать. Рев Головы стал меняться, Славе показалось, что он начинает различать какие-то слова… Тем временем за его спиной нарастал грохот, перекрывая даже дикие вопли чудовища. Голый по пояс Дима тряс футболкой прямо перед носом Головы, отчетливо была видна пыль, которая отделялась от болтающейся материи и повисала в прозрачном воздухе. Леша обернулся назад, неожиданно почувствовав новую опасность. Гудение за стенами переросло в жуткий грохот, и ребята увидели, как поворот, еще минуту назад дававший надежду на отступление, исчез, и коридор закрылся, а торцовая стена начала приближаться к ним, неумолимо скрежеща. В панике ребята бросились к Диме. Они увидели, что глаза Головы полезли из орбит, а рот раскрывается все шире и шире, но в ее выражении уже не было ярости — скорее, это было недоумение и даже испуг, которые, правда, сами по себе были не менее отвратительны.

— Сейчас она чихнет! — закричал Дима отчаянно. — Прыгаем, балбесы!

В следующую секунду он бросился в пасть Головы и исчез в ней, не выпуская футболку из рук и не успев даже увидеть торцовую стену, которая за это время успела приблизиться почти на метр.

Леша решился. Он рванул к Голове в тот самый момент, когда она начала со свистом всасывать в себя воздух, открывая огромную пасть — пыль из Диминой футболки забилась ей в нос. Лешины ноги мелькнули у нее во рту и пропали; он кубарем полетел вниз, забыв про Славу. Возможно, это был самый храбрый поступок, который он совершил за всю свою жизнь.

Слава медлил. Он в ужасе стоял, смотря на отталкивающие потуги Головы, видимо, не понимая, что если она чихнет и захлопнет пасть, то ему больше уже не удастся вырваться. Зимний пейзаж у нее во рту стал отчетливо виден: Слава заметил даже заснеженное поле и прорезавшие его две тонкие черные дороги. Рот Головы открывался все шире. Слава не подумал о том, что, чихнув, она теоретически может разрушить торцовую стену, подобравшуюся уже совсем близко, и освободить его.

Он решился и бросился было к Голове — рот ее был открыт уже совсем широко, она вот-вот должна была разродиться чихом, — но, запнувшись, остановился. Он плакал от страха. Страшная стена, скрежеща, приближалась; отовсюду доносился дикий рев; стены покрывались трещинами; Голова неистовствовала. Оттого, что его друзья были уже далеко, а он по-прежнему находится в коридоре, ему стало дико и странно. Он увидел себя как бы со стороны, брошенного и одинокого, смотрящего на пандемониум, который творился вокруг.

— Мама! — закричал Слава.

В следующее мгновение он понял, что сделал это, что он летит, летит вниз головой, болтая ногами и руками и вопя во все горло. Оглушительное 'арррррррхххххх!' раздалось у него за спиной, он вдруг повис в воздухе, став на мгновение невесомым, а затем его неумолимой волной повлекло назад; но за спиной раздался сильный резкий удар, как будто клацнули зубы — обратная тяга сразу ослабла — Славино тело вновь ринулось вниз, быстро набирая скорость. Он не переставал кричать; сердце его колотилось.