"Карабарчик. Детство Викеши. Две повести" - читать интересную книгу автора (Глебов Николай Александрович)

Часть третья

После окончания сельской школы Кирик и Янька уехали учиться в областной город.

Накануне отъезда к Кобяковым приехал Темир. Он был в новой шубе и шапке, которые надевались в особо торжественных случаях.

— Эзен!

— Здравствуй, здравствуй, Темир! Проходи в передний угол, — Прокопий пододвинул табурет гостю.

Степанида захлопотала возле печки.

— Дьяны-дьел? — спросил Темир, посмотрев на присмиревших ребят.

— Да, в светлый путь! — ответил Кирик радостно.

Вечер в сборах прошёл незаметно. Утром, когда ребята поднялись, кони были уже оседланы и на столе приветливо шумел самовар.

Напившись чаю, все вышли из-за стола и, по обычаю, несколько минут посидели молча.

— Ну, мать, пора трогаться! — Прокопий поднялся, поцеловал ребят и в волнении отвернулся к окну.

Степанида припала к Яньке, потом обняла Кирика и, вытирая слёзы концом платка, сказала:

— Учитесь хорошенько, не ссорьтесь.

— Из-за чего нам ссориться? — Янька весело посмотрел на друга.

Вместе с Темиром ребята выехали из Тюдралы. Не отставал от них и Делбек.

Поднявшись на перевал, всадники остановились. Перед ними в лучах августовского солнца лежал Алтай, страна отважных людей, высоких таёжных гор, шумных рек и природных богатств.

— Ну, друзья, до встречи, — охотник протянул ребятам руку.

— До свидания, Темир!

Мальчики долго смотрели вслед своему другу.

Далеко в долине, окружённой синей дымкой гор, Темир остановил коня и, приподнявшись на стременах, ещё раз поглядел на перевал.

Кирик и Янька были уже далеко на большой дороге.

На солнце сверкали железные крыши бывших купеческих домов, отливали белизной каменные здания.

— Ойрот-Тура! — показывая на лежавший в котловине город, сказал Янька.

— Улала! — произнёс восхищённый Кирик. Давно он хотел видеть Улу-Улу — великий из великих городов. Теперь мечта его сбылась. Он будет здесь учиться.

Ребята проехали предместье — небольшие домишки, лепившиеся по склонам гор, и оказались на центральных улицах Ойрот-Туры. Всё их поражало здесь. Двухэтажные дома, магазины, пожарная каланча и деревянный мост с перилами через шумную речку Майму. Расспрашивая прохожих, где живёт военком, они добрались до маленького утопавшего в яркой зелени домика. Янька слез с коня и, передав поводья Кирику, постучал в калитку.

День был выходной, и Печёрский оказался дома.

— А-а, мальчики! — увидев приехавших, радостно воскликнул он. — Заходите, заходите.

За эти годы Печёрский изменился. В офицерском кителе, плотно облегавшем фигуру, с загорелым энергичным лицом, он выглядел настоящим боевым командиром.

— Ну, как здоровье Прокопия и Степаниды? — подвинув ребятам стулья, принялся расспрашивать он.

На следующий день ребята пошли в школу второй ступени. Помещалась она в бывшем купеческом доме, недалеко от базарной площади. Это было мрачное каменное здание, похожее на казарму. Новая школа только что строилась. Кирик и Янька поднялись на второй этаж и, пройдя полутёмный коридор, оказались в комнате пятого класса. Низкий потолок, маленькие окна, массивные, сложенные из красного кирпича стены произвели на ребят неприятное впечатление.

Вспомнились родные горы, где так много света и воздуха, прохлада ущелий и зелёный шум тайги.

В класс вошёл учитель.

— Ребята, будем знакомиться. Меня зовут Павел Иванович Каланаков, — учитель подошёл к столику и, взяв классный журнал, стал вызывать учеников по алфавиту:

— Кирик Кобяков. Яков Кобяков.

Кирик и Янька встали из-за парты.

— Вы, что, братья?

— Да, братья, — ответил Янька, — только я русский, а он алтаец…

Каланаков прошёлся по классной комнате, думая о чём — то. Может быть, он вспомнил свои далёкие детские годы. Его родители, полуголодные алтайцы, отдали маленького Павла в миссионерскую школу… Много утекло воды с тех пор в Катуни. И вот сегодня перед ним сидит алтайский мальчик, а таких, как он, в школы Горного Алтая пришли тысячи: учиться и строить новую светлую жизнь в родном крае. Глаза старого учителя потеплели…

В перемену к Яньке подошёл долговязый, нескладный парень и, ткнув его в бок, грубо спросил:

— Табак есть?

— Я не курю!

— Эх ты, деревня, — долговязый презрительно оттопырил губы, — двоедан[27] немаканый.

Долговязый сплюнул сквозь зубы и, не выпуская рук из карманов, двинулся на Яньку.

— Вот как тресну по башке, будешь знать Пашку Загребина, — произнёс он угрожающе. Вокруг сразу же собрались ребята, видимо, его друзья.

Кирик тихонько потянул Яньку.

— Пойдём, ну его!

— Ты, алтайня, не лезь, а то и тебе всыплю! — Загребин встал между Кириком и Янькой.

— Как ты его назвал? — побледнев, Янька схватил долговязого за пояс. — Проси прощения!

— Я? — Пашка с усмешкой посмотрел на Яньку. — Да я тебя в два счёта на лопатки положу, — похвастался он. — Айда на школьный двор, я тебе такие салазки там загну, что запоёшь, — и, не дожидаясь согласия, Загребин со своими друзьями выбежал из коридора.

Янька подумал: если сейчас отступиться от Пашки, значит, его будут считать трусом. Да и Кирика Пашка сильно обидел. Посмотрев на своего друга, стоявшего с опущенной головой, Янька сказал решительно:

— Пошли.

Они поспешно спустились по лестнице и оказались во дворе.

— Ну, налетай! — Пашка засучил рукава.

Из школьных окон высунулись любопытные и в ожидании схватки оживлённо переговаривались. Пашка был выше Яньки на голову и тонок, как жердь. На его тощей шее сидела маленькая головка с узенькими нахальными глазами, тонким и длинным, как гороховый стручок, носом и оттопыренными ушами.

— Начинай! — повторил он и хитро подмигнул ребятам: дескать, посмотрите, как я взгрею новичка.

Друзья Загребина, стараясь оттеснить Кирика от Яньки, ещё плотнее сомкнули круг.

«Если долговязый сомнёт Яньку, я буду драться», — решил Кирик и пробрался к своему другу.

— Проси прощения у Кирика, — Янька смело посмотрел на Пашку.

Загребин взмахнул кулаком. Янька увернулся от удара и, схватив Пашку за локоть, стал гнуть его к земле. Школьный двор огласился отчаянным воплем.

На тополях поднялся грачиный галдёж, и испуганные птицы, торопливо махая крыльями, полетели к Майме. Загребин продолжал отчаянно вопить.

— Проси прощения! — задыхаясь, крикнул Янька.

— Больше не буду, — захныкал Пашка.

Школьный сторож, старый солдат, ругаясь, подбежал к месту схватки. Друзья Пашки бросились врассыпную.

Через несколько минут Янька, Кирик и Пашка стояли перед директором школы.

— Что у вас произошло? Рассказывай ты, Кобяков.

— Этот парень, — Янька кивнул головой в сторону Загребина, — на перемене просил у меня табаку. Я ему сказал, что не курю. Потом он обозвал моего товарища алтайней. Мне стало обидно за Кирика, — Янька замолчал и опустил голову.

— Ты сделал правильно, что заступился за своего товарища, — заговорил более мягко директор, — но драться с Загребиным не нужно было. Ты должен был сказать об этом мне или классному руководителю.

— Загребин! — обратился он к Павлу. — Неужели ты до сих пор не знаешь, что при советской власти все национальности у нас равны, в нашей стране обо всех одинаково заботятся и всех берегут. Понимаешь ты это или нет?

— Понимаю… — прошептал тот чуть слышно.

— Даёшь слово исправиться?

— Даю, — ответил угрюмо Пашка и отвернулся к окну.

— А теперь, ребята, идите на урок, — поднимаясь из-за стола, сказал директор.

Наступила зима 1922 года. На вершинах гор, склонов и в долинах Алтая лежал глубокий снег. С северной стороны дул холодный, ледяной ветер, обнажая покрытые лишайниками камни и пожелтевшие с осени травы. Город весь потонул в сугробах. Маленькие домишки занесло до самых крыш.

Каждое утро Печёрский, Кирик и Янька, вооружившись лопатами, отгребали снег от ворот, а потом усталые, но довольные садились пить горячий чай. На столе приветливо шумел самовар. Подвигая чашки ребятам, Печёрский, улыбаясь, говорил:

— Ну, будущие педагоги, инженеры, лётчики, художники и агрономы, сейчас попьём чайку, а потом в школу.

— Я не буду учителем, — отзывался Янька, намазывая маслом кусок хлеба.

— Кем же ты хочешь быть? — Печёрский внимательно смотрел на Яньку.

— Военным.

— А ты, Кирик?

— Я, когда выучусь, буду искать золото, руду разную.

— Значит, геологом?

— Ага.

— А вот сначала возьми вилку и научись ею пользоваться. Мясо брать руками из тарелки нельзя, — Печёрский с улыбкой смотрел на смутившегося Кирика.

— Я не умею с вилки есть, руками лучше брать!

— Ничего, Кирик, надо привыкать, — наставительно произносил Печёрский.

Повертев в руках вилку, Кирик неумело брал ею кусок холодной баранины.

— Ну как, вечером опять на лыжи?

— Покатаемся, дядя Ваня.

— А уроки?

— Выучим.

Собрав учебники и тетради, Янька и Кирик шли в школу.

Однажды, переходя по мосту Майму, они увидели незнакомых ребят, ожидавших кого-то.

Приглядевшись к ним, Янька узнал среди них Пашку Загребина, который разговаривал возле перил с каким-то парнем. Когда тот повернулся к ним лицом, Кирик и Янька узнали своего старого врага Стёпку Зотникова.

— Пойдём лучше льдом, — предложил Янька. — Похоже, нас поджидают. Смотри, у Пашки Загребина палка, да и Стёпка в руках что-то держит. Айда скорее на лёд!

Пешеходов на улице не было, лишь за рекой у одетых инеем тополей какой-то человек долбил ломиком замёрзшую за ночь прорубь.

Отступать уже было поздно. Парни заметили приятелей и бежали к ним.

— Бей Тюдралу! — кричал Стёпка. На Кирика и Яньку посыпались удары. Обороняясь, Янька начал прижимать Зотникова к перилам моста. Кирик яростно отбивался от Пашки Загребина и двух мальчишек.

Нашим друзьям пришлось бы плохо, если бы на мост не въехал крестьянин и не заставил хулиганов пуститься наутёк. Пока проезжий вылазил из саней и разыскивал под сиденьем кнут, Янька изловчился и, схватив за ноги упиравшегося Зотникова, опрокинул его через перила в снег.

Загребин пытался свалить Кирика, но подбежавший крестьянин стегнул его кнутом.

Бросив Кирика, Пашка кинулся по глубокому снегу на берег реки.

— Вы что, ученики? Садитесь, так и быть подвезу, — кивнув головой на сани, сказал крестьянин.

Собрав выпавшие из сумок учебники, Кирик и Янька забрались в сани и быстро доехали до школы.

Стёпка еле выбрался из сугроба. Вылез и, вытряхнув попавший в валенки снег, зашагал к своему дому, который стоял на окраине города недалеко от оврага. На стук вышла Варвара.

— Где шлялся? — сердито спросила она сына.

За эти годы мать Стёпки постарела: ссутулилась, щёки её стали дряблыми, лоб покрылся глубокими морщинами, но глаза по-прежнему были холодны и злы. Стёпка вошёл в большую, просторную избу, обмёл веником снег с валенок и, сняв полушубок, повесил его на гвоздь.

— Дай поесть, — сказал он угрюмо и, подперев кулаками голову, уставился бесцельно в окно. На широкой печи, занимавшей почти половину избы, послышался сначала гулкий, точно из бочки, кашель, затем кряхтение, и, свесив кудлатую, давно не чёсанную голову с лежанки, Иван Чугунный спросил:

— Кирку с Яшкой видел?

— Дрались, — ответил коротко Стёпка, не отрываясь от окна…

— Ладно. Кхе-кхе. Ну и как?

— Мужик какой-то помешал. Как раз на лошади ехал, ну и разогнал нас кнутом.

— Тебе, поди, попало.

— Нет, меня уже в это время Яшка через перила в снег опрокинул.

— Эх ты, растяпа! — выругался Чугунный. — Не мог с Яшкой справиться. А ты бы его ножиком. Чик — и готово, — Иван сделал выразительный жест вокруг шеи.

— Ты чему его, дурак, учишь? — вскипела Варвара. — У тебя только в башке одна поножовщина.

— Не ругайся, Варвара. Это я к слову, — сунув ноги в валенки, Чугунный слез с печки.

— Покормила бы маленько! — глубоко сидящие глаза Ивана блеснули из-под лохматых бровей и вновь спрятались.

Варвара стала собирать на стол.

Все трое появились в городе через год после окончания гражданской войны. Купили избу, и зимой Варвара занималась спекуляцией, перекупая орехи и масло.

Чугунный каждое лето куда-то исчезал вместе со Стёпкой, и оба являлись домой лишь глубокой осенью.

Стёпка одно время учился в школе, но был исключён за воровство.

О появлении в городе Кирика и Яньки он узнал от своего приятеля Пашки Загребина.

Однажды, вернувшись летом из тайги, Чугунный похвастался:

— Хватит, пожили бедно. Нашёл жилу. Золото богатое. Но пока об этом молчок. Проболтаетесь — душу из вас выну, — пригрозил он Варваре и Стёпке. — Одна только забота: пропал в тайге мой дружок алтаец Карманко. План золотоносного участка у него.

— Какой план, что ты мелешь? — удивилась Варвара. — Твой Карманко ни одной буквы не знает, а ты — план.

Чугунный загрёб бороду в кулак и зло посмотрел на хозяйку.

— Вот в этом всё и дело, что неграмотный, да и твой балбес хорош, — кивнул он головой в сторону Стёпки. — Тоже учила дурака — читать как следует не умеет, — выругался Чугунный. — Слышь, поди-ка сюда, — Иван поманил Варвару.

— Карманко ещё до этой самой заварухи, как её называют, революция, что ли, не знаю, — махнул он сердито рукой, — был проводником у одного учёного золотоискателя. Потом, слышь ты, тот заболел или Карманко его прихлопнул, судить не буду, одно только знаю, что тот учёный из тайги не вернулся. Карманко был не дурак, план припрятал, но мне не сказывает, куда его девал. Прошлым летом наткнулись мы на богатую жилу, а то, что будто в плане значится, где — то рядом, а найти не можем. Золотишко думаю сбыть надёжным людям… Приходят они к пещерам, что на Чарыше. Ружьецо-то нынче от них ведь достал, — кивнул он головой на новенький винчестер, висевший на стене. — Карманко меня с ними свёл, — Иван поднялся на ноги, запер дверь на крючок и зашептал:

— Карманко какие-то бумажки им передаёт, а что в них написано, не знаю, да и не наше это дело… — Иван грузно опустился на скамейку. — Ты Стёпку нынче не задерживай, пускай идёт со мной: он мне нужен будет, а в городе болтаться ему нечего, да и к тайге пускай привыкает. Евстигней — то, покойник, сама, поди, знаешь, от тайги жить пошёл.

Варвара молча кивнула головой.

В конце марта на южных склонах гор таял рыхлый снег и, сползая в ущелье, образовал заторы. Горячее солнце грело обнажённые камни, и между ними из расселин показалась первая робкая зелень. Голубое весеннее небо было чистым, прозрачным, как хрусталь; где-то внизу, скатываясь с гор, шумели озорные ручьи. В эти дни старый учитель Павел Иванович Каланаков после уроков уходил с ребятами за город. Ребята с увлечением слушали его рассказы о прошлом Алтая, о битвах алтайцев с джунгарскими ханами за свою свободу.

— Алтайцы жили в ужасной нищете, — говорил учитель. — Большинство из них не знало, что такое хлеб. В недрах земли были золото, железная руда, мрамор, в лесах — орех, пушнина, на лугах — богатые травы, но всё это принадлежало царю и зайсанам[28], а народ голодал. Вы слышали легенду об озере Алтын-Кол, или, как мы его называем, Телецком?

Это было давным-давно, один охотник нашёл в тайге самородок золота величиной с голову. В то время на Алтае был голод. Охотник обрадовался своей находке: «Продам золото, куплю хлеба», — думал он. И вот кому бы он ни предлагал золото, все отказывались, потому что самим нечего было есть. В отчаянии охотник забрался на высокую береговую скалу и бросил золото в воду. С тех пор то озеро стали называть Алтын-Кол, что значит Золотое озеро.

— А самородок нашли? — спросил Кирик.

— Нет, это только легенда, но озеро очень интересное. Оно имеет местами глубину больше трёхсот метров, длину до семидесяти восьми километров, ширину до пяти с лишним километров, находится в горах северо-восточного Алтая, на высоте четырёхсот семидесяти метров над уровнем моря.

— Павел Иванович, а пещеры на Алтае есть?

— Да, много ещё неисследованных пещер есть на Чарыше. В некоторых находили кости давно вымерших животных, пещеры Чарыша были когда-то жилищем древнего человека.

Однажды, оставшись одни, Кирик и Янька уселись на камни, любуясь лежащим внизу городом. Их внимание привлёк идущий по гребню горы человек с большой вязанкой хвороста на спине. Приглядевшись к нему, ребята чуть не вскрикнули от неожиданности.

То был Иван Чугунный — когда-то правая рука Евстигнея Зотникова. За последние годы он изменился мало. Та же медвежья поступь, длинные, как у гориллы, руки, приплюснутый нос, низкий покатый лоб, весь обросший волосами, с широко выдвинутой вперёд нижней челюстью. Он был похож на доисторического человека, о котором рассказывал Павел Иванович.

Ребята спрятались за камни. Чугунный продолжал идти, постепенно спускаясь к окраине города.

Вечером мальчики рассказали Печёрокому об этой встрече.

«Пожалуй, надо позвонить начальнику милиции, чтобы прибрали этого типа», — подумал военком и перевёл разговор на другую тему.

Как бы чувствуя надвигающуюся опасность, Иван Чугунный в тот вечер скрылся из города. Через несколько дней исчез и Стёпка.

Кирик отставал по литературе и русскому языку. Правда, двоек у него не было — Павел Иванович занимался с ним иногда после уроков, — но всё же русский язык Кирику давался с трудом. Помогал и Янька. Однажды учитель дал написать сочинение на свободную тему. Кирик долго думал, с чего начать. На дворе уже стояла настоящая весна. В открытые окна классной комнаты доносилось бойкое чириканье воробьев, и было слышно, как галдели грачи на тополях в школьном саду. С улицы раздавались весёлые голоса ребят, игравших в бабки. Весенний тёплый воздух нёс с гор манящий запах согретой солнцем земли и прелых трав. Мысли. Кирика унеслись в Мендур-Сокон, к Темиру и дедушке Мундусу.

— Почему не пишешь? — спросил Янька тихо.

— Не знаю, с чего начать, — вздохнул Кирик.

— А ты напиши, как ходил на охоту с Темиром, — посоветовал Янька.

Кирик обрадовался.

— Как это я не догадался раньше, — и он торопливо раскрыл тетрадь. Перед ним встала знакомая с детства картина охоты. Стараясь не делать ошибок, следя за знаками препинания, он начал:

Кирик остановился и, обмакнув перо в чернильницу, вспомнил о своей прошлой ошибке, когда в середине слова «речка» он поставил мягкий знак. Посмотрев ещё раз на слово, он подумал: «Теперь не ошибусь», — и стал писать дальше.

Кирик отложил перо и задумался. В открытое окно классной комнаты по-прежнему был слышен грачиный галдёж и возгласы игравших в бабки ребят. Вздохнув, Кирик склонился над тетрадью.

Увлечённый своим сочинением, Кирик, подражая звуку выстрела, стукнул кулаком по парте. Чернильница подпрыгнула. Вовремя схватив её, смущённый Кирик низко склонился над тетрадью. Раздался приглушённый смех ребят.

Кирик покосился на Яньку. Тот писал сосредоточенно, только уголки его губ дрожали от подступившего смеха.

Кирик мечтательно смотрел в окно.

— Написал?

— Да.

— И у меня готово! — говорит Янька.

— Дай посмотреть.

— На, читай.

Кирик взял Янькину тетрадь.

Кирик и Янька на следующий день пришли в школу раньше. Каждого из них волновал вопрос: как написано сочинение, нет ли ошибок, какую отметку поставит Павел Иванович?

В класс неторопливой походкой вошёл учитель и положил стопку тетрадей на стол.

— Ребята, я проверил ваши сочинения, и надо сказать, что многие из них написаны хорошо… Кирик сегодня меня порадовал, а вот некоторые ребята допустили неправильные выражения, например, «В селе заорали петухи»… Надо было написать: в селе поют или перекликаются петухи… Или в этом же сочинении сказано: «Нам жарко, и мы сбрасываем лопотины». …Слово «лопотина» сейчас не употребляется. Надо сказать: пальто, куртку или просто верхнюю одежду.

Янька покраснел и, стараясь спрятать своё лицо от ребят, низко наклонился над партой, сделав вид, что читает.

Кирик понял состояние друга и, подвинувшись к нему ближе, шепнул на ухо:

— Ведь ты написал на «хорошо», видишь отметку.

— Да я хотел написать на «отлично», — Янька сунул своё сочинение в парту.

Учебный год подходил к концу. Кирик и Янька ещё зимой подружились с многими ребятами. Вместе катались на лыжах, а весной, в свободное от уроков время, бродили по горам.

Однажды Борис Худяков, новый друг Яньки и Кирика, не пришёл в школу. Не было его и на второй день. Павел Иванович сходил к нему на квартиру и вернулся расстроенный. Мать Худякова, вдова погибшего партизана, заболела, и вся забота по хозяйству легла на Бориса. Были у него ещё два брата — восьмилетний Андрейка и четырёхлетний Тит.

Узнав об этом, ребята договорились сходить к нему после уроков.

Вместе с ними пошла и девочка, одноклассница Фрося Каргаполова, которая сидела с Борисом за одной партой.

Отец Фроси, Игнатий Каргаполов, работал лесником в Чойском аймаке и жил на берегу таёжной реки Пыжи. Семья у него была небольшая, дружная. Окончив начальную школу, Фрося уехала учиться в областной город. В это время ей шёл уже пятнадцатый год. Небольшого роста, крепкая, как и все дочери тайги, она ездила верхом и ходила вместе с отцом на охоту. Её загорелое от ветров и солнца лицо дышало той жизнерадостностью, которая свойственна энергичным и смелым людям, привыкшим к труду.

— Фрося и Кирик будут помогать Борису повторять пройденное за год, — предложил дорогой Янька. — Я возьмусь за школьные задания. Найдётся и другим работа. Не так ли, ребята?

— Мы завтра после занятий пойдём в Сухой лог за хворостом, — сказал один из мальчиков. — Я видел, как Борис рубил огородные жерди на дрова, топить печь им нечем. Сходим, ребята?

— Сходим.

— Тут недалеко.

— Принесём по вязанке, — послышались голоса. Обрадованный приходом ребят, Борис угостил их кедровыми орехами, которые ещё сохранились с зимы.

Кирик и Янька помогли ему выполнить школьные задания и повторить кое-что из пройденного. Фрося подмела в комнатах, перемыла посуду.

На следующий день ребята уже были на мосту, где был назначен сбор. За ночь река разлилась и затопила ближайшие к берегу огороды.

Полюбовавшись с моста на «большую воду», отправились в Сухой лог. Правда, путь туда был нелёгкий: нужно было обойти гору, на вершине которой всё ещё лежал снег, а затем по крутому склону спуститься в лог, где стоял мёртвый лес — сухостойник. Солнце светило ярко, согревая застывшую землю. От неё шёл лёгкий пар и, поднимаясь, таял в воздухе. В Сухом логу было сумрачно, неприветливо, и белые стволы берёз, испещрённые червоточиной, с засохшими ветвями торчали уныло среди пожелтевшей травы.

Когда-то здесь шумел густой лес и с утра до поздней ночи слышались голоса птиц. Затем произошёл обвал. Груда камней и земли обрушилась с горы и закрыла выход вешним водам. Образовался пруд. Деревья высохли и захирели на корню. И только не так давно вода из Сухого лога ушла, оставив ил и засохшие деревья.

Апрельское солнце освещало лишь западную сторону лога, оставив в тени всё остальное.

Когда ребята спустились в лог, там стоял полумрак. Набрав хвороста, они решили отдохнуть. Фрося увидела небольшую ящерицу, которая сидела спокойно на камне, сливаясь с ним своей окраской.

— Ребята, смотрите, ящерица! — Фрося и Янька одновременно кинулись к ней. Перебирая проворно лапками, ящерица юркнула в расселину, показав ребятам хвостик.

— Убежала, — сказала Фрося со вздохом и, усевшись на камень, произнесла мечтательно: — Скоро лето настанет. Скоро-скоро мы разъедемся по домам…

— Тебе жалко расставаться со школой? — спросил её Янька.

— Да, — тряхнула она косичками, — и со школой и с ребятами.

— Летом мы с Кириком обязательно приедем к тебе в гости.

— Вот хорошо-то, — обрадовалась девочка. — Буду ждать!

Из Сухого лога вернулись под вечер. Сложив хворост под навес и поиграв с Борисом в городки, разошлись по домам.

Склоны гор покрылись бледно-розовым маральником, цвели шиповники, акации и татарская жимолость. Среди буйных трав тянулись к солнцу бледно-синие колокольчики, белые, как снег, горные ветреницы и голубые змееголовики. Приятный запах трав, яркое солнце и горы манят в прохладу лесов и шумных рек. Прощай, школа, прощай, город! Впереди чудесное лето, целый мир таинственных приключений и неразгаданных тайн.

Кирик и Янька приближались к Бешпельтирскому перевалу. С него открывался величественный вид на Усть-Канскую долину. Справа виднелись террасовые горы, покрытые лиственницей, спускаясь выступами, они уходили далеко на север. Слева, точно исполинские колонны, высились голые скалы, и некоторые из них принимали причудливые формы старинных башен какого-то сказочного замка. Впереди лежало ровное плато, пересечённое лишь редкими холмами, а за ними, при слиянии двух рек, Кана и Кутергена, — районное село Усть-Кан. Ещё несколько часов езды вниз по Чарышу, и они будут дома. Мальчиков охватило радостное волнение. Спустившись с горных круч Бешпельтира, они поехали быстрее.

— Мама с тятей, наверное, нас ждут, — говорил Янька.

— Отдохнём денька два-три дома и поедем к Темиру, согласен?

Кирик кивнул головой. Он думал о прошлом, о своей встрече с Евстигнеем Зотниковым здесь, на Бешпельтирском перевале, о том, как его нашли Янька и дед Востриков.

— Посмотри-ка, кто-то едет нам навстречу.

Друзья попридержали коней.

Лошадь под всадником бежала мелкой трусцой, хозяин, видимо, не старался понукать её.

— Да ведь это дедушка Кичиней! — обрадовался Кирик.

— Верно! Давай, Кирик, испугаем его. Сдвинем фуражки на глаза, изобразим разбойников и налетим на него с двух сторон.

Ребята пришпорили коней.

Увидев людей, мчавшихся к нему во весь опор, Кичиней беспокойно заёрзал на седле и, быстро работая ногами по бокам своей клячи, пытался свернуть с дороги. Ленивая лошадь заупрямилась, и Кичиней, съёжившись, стал ждать наездников. Те стремительно приближались.

— Слезай с коня! — услышал он над самым ухом и почувствовал, как его бесцеремонно стащили с лошади.

«Разбойники!» — испугался старик. Послышался смех. Приоткрыв глаза, Кичиней увидел улыбавшихся Яньку и Кирика.

— А! Любящие друг друга братья! — радостно изумился старик и, вскочив на ноги, стал поочередно обнимать ребят.

— Здравствуйте, здравствуйте! Алтайская поговорка говорит: если гусь, расправив крылья, не полетит, то кто узнает, что он быстро летает, — старый Кичиней поднял указательный палец вверх и произнёс торжественно: — Не складывайте их.

Когда первый порыв радости прошёл, он опустился на корточки и, закурив трубку, произнёс, любуясь Янькой и Кириком:

— Ай-яй, как выросли, настоящие богатыри стали. Приезжайте летом ко мне в гости, я теперь живу в охотничьем хозяйстве, охраняю маралов.

Поговорив со стариком, ребята выехали на Тюдралинскую дорогу. При виде родных мест ими овладело радостное чувство. Наперебой они вспоминали прошлое.

— Кирик, смотри, вот тропинка, которая ведёт к Яргольскому ущелью, помнишь, где мы встретили Зотникова, Яжная и Чугунного!

— А вот за той горой мы нашли Печёрского, — показывая на мохнатую шапку лесов за Ярголом, говорил Кирик. — Наверное, избушка всё ещё там стоит, съездим как-нибудь, а? И на Коргоне побываем, — добавил он. — Вот только жаль, что дедушка Журавей погиб, — вздохнул он.

— Тюдрала! — с заблестевшими глазами Янька протянул руку по направлению села. Когда ребята подъехали к своему дому, из подворотни вылез Делбек и, узнав своих хозяев, принялся вилять хвостом.

В окно выглянула Степанида и, всплеснув руками, выбежала на крыльцо. Она обнимала то Яньку, то Кирика.

— Родные вы мои, наконец-то приехали, уж я ждала — ждала, глаз с окон не спускала. Заходите в дом. Лошадей потом расседлаете, — сказала она, видя, что ребята взялись расстёгивать седельные подпруги.

— Пускай пообсохнут, круто, должно, ехали, — Степанида посмотрела на взмыленных коней.

— Торопились, мама, — улыбнулся Кирик.

— Золотой ты мой! — Степанида нежно погладила мальчика по голове.

— А я что, оловянный? — засмеялся Янька.

Степанида привлекла ребят к себе.

— Оба милы, — сказала она и поднялась на крыльцо. — Вот и отец идёт!

По улице поспешно шагал Прокопий. Видимо, ему уже кто-то сказал о приезде ребят.

Впереди Прокопия бежала большая серая собака, похожая на волка, и, что удивило Кирика и Яньку, она не отходила в сторону, не обнюхивала заборы, как это обычно делают дворняги, а, наоборот, бежала на определённом расстоянии, изредка поглядывая на идущего сзади хозяина.

Прокопий поспешно вошёл в дом.

— Здравствуйте, сынки, — он поцеловал ребят и уселся вместе с ними за стол. — Рассказывайте, как учились?

— Перешли в шестой класс! — ответил Кирик и спросил: — Чья это собака у нас во дворе?

— Ваша с Янькой, — ответил Прокопий. — Эта собака не простая, а служебная немецкая овчарка. Подарил мне её начальник пограничной заставы.

— А как её зовут?

— Токшун. Он дрессированный. Чутьё у него развито сильнее, чем у Делбека. Он может найти любую вещь, берёт препятствия, хорошо идёт по следу врага и отличается большой преданностью хозяину. Расскажите, как живёт Печёрский.

— Да, он просил передать тебе вот это письмо, — подавая отцу толстый конверт, сказал Янька.

Прокопий вскрыл пакет.

Сложив письмо, Прокопий задумался. Чарышские пещеры. Много рассказов о них слышал он ещё в детстве от стариков. Таёжная глухомань, неприступные горы, подземная река, выбрасывающая на равнину трупы животных. Возможно, контрабандисты скрываются там.

— Отдыхайте, потом съездите к Темиру, — сказал он ребятам.

Токшун начал привыкать к своим новым хозяевам и выполнял их приказания.

— Давай, Кирик, спрячем твою шапку от Токшуна, найдёт он её или нет, — предложил Янька.

— Давай!

Из сундука была извлечена алтайская шапка с шёлковой кистью. Кирик дал понюхать её Токшуну и спрятал на сеновал.

Янька держал Токшуна на поводке.

— Можно спускать, — слезая с сеновала, сказал Кирик.

— Искать! — раздалась команда.

Токшун, натянув поводок, пошёл по следу Кирика и, дойдя до лестницы, ведущей на сеновал, поднялся по её шатким ступенькам и скрылся под крышей.

— Шапку я глубоко зарыл в сено. Не найдёт, пожалуй, — высказал своё сомнение Кирик. Но на площадке сеновала появился Токшун, держа в зубах шапку. Собака спустилась по лестнице и положила свою находку к ногам ребят.

— Вот это да! — поглаживая овчарку, произнёс восхищённый Янька. — Вот собака, так собака, а Делбек найдёт шапку?

— Не знаю, попробуем!

— Делбек, Делбек, — стал звать своего старого друга Янька. Пёс прибежал на зов и посмотрел умными глазами на ребят.

— Кирик, дай ему понюхать шапку.

И когда тот поднёс к носу Делбека шапку, пёс, не торопясь, взял её в зубы и важно понёс в дом, как бы говоря: «Хватит вам баловаться».

Кирик и Янька стали собираться в Мендур-Сокон.

— Повидать дядю Темира охота, да и дедушку Мундуса тоже! — заявил Кирик.

— Что же, поезжайте, только скорее домой возвращайтесь, — согласилась Степанида.

— Обратно вам придётся ехать с Темиром, он мне нужен. Так и скажите ему, — проводив ребят, Прокопий ушёл в сельсовет.

На следующий день в Тюдралу прибыл небольшой отряд пограничников. Прокопий узнал, что диверсанты в Улагане ликвидированы. В живых остались, судя по найденным документам, видный каракорумец Карманко и контрабандист по кличке Чугунный.

— Возможно, эти два типа скрываются сейчас в пещерах Чарыша, — говорил Прокопию начальник погранотряда.

— Чугунного я знаю, это бандит. В прошлом уголовный каторжник, бежал с рудников, в тайге встретился с кулаком Зотниковым. Что ж, попытаемся их найти, — сказал Прокопий и в раздумье побарабанил пальцами по столу.

— У меня есть знакомый охотник, коммунист, — продолжал он. — Район Чарышских пещер знает и бывал там не раз.

— Хорошо, если потребуется помощь, сообщи мне.

Простившись с Прокопием, начальник погранотряда вышел из сельсовета.

В Мендур-Сокон мальчики прибыли на следующий день. Правда, они могли бы приехать и ночью, но Янька уговорил своего друга сделать остановку у речки, не доезжая до стойбища километров восемь.

— Что за нужда ехать в темноте, — говорил он. Привязав лошадей на прикол, ребята стали устраиваться на ночлег. Постелью им послужили потники, подушкой — сёдла. Утомлённые ездой, они быстро уснули. Токшун оберегал сон своих юных хозяев. Из-за гор поднималась луна. Посеребрила спокойные воды реки и, осветив спавших Кирика и Яньку, лежавшую возле них собаку, лошадей на лугу, медленно поплыла по тёмному небосводу на Усть-Кан. В прибрежных кустах, недалеко от ребят, было слышно, как заверещал заяц, попавший в чьи-то крепкие зубы. Токшун приподнял голову и навострил уши. Снова тишина. В воде плеснула рыба и, сверкнув на миг серебристой чешуёй, скрылась. Луна приближалась к Усть-Канскому хребту. Часа через два её бледный диск спрятался за громадой гор, и в долине стало темно.

Токшун задремал. Отдыхали и кони. Близился рассвет, от реки потянуло холодком. Где-то далеко-далеко, окрашивая вершины скал в розовые тона, поднималось солнце. Затем яркие лучи, как бы разгоняя полусумрак, забороздили по небу и, перекинувшись через гребень Усть-Кана, залили междугорье сверкающим теплом. Первым проснулся Янька. Приподнял голову от седла и, зевнув, потрогал «Кирика.

— Вставай, уже утро!

Оседлав коней, ребята выехали по дороге на Мендур — Сокон.

Километра через три от места ночлега они заметили бежавшую к ним навстречу небольшую козулю. За ней гнались два волка.

Ребята остановили лошадей, ожидая, что будет дальше. Токшун, вздыбив шерсть, выскочил вперёд и тоже остановился. Козуля была молодая. Напрягая последние силы, она бежала уже вяло. Очевидно, волки гонялись за ней всю ночь, и она теряла силы. Инстинкт подсказал животному искать защиты у людей. Сделав слабый прыжок мимо Токшуна, козочка, прячась от волков, остановилась между двумя лошадьми. Было заметно, как бурно поднимались и опускались её круглые бока и в кротких агатовых глазах застыл ужас. Завидев людей, волки метнулись в кустарник. Кирик и Янька сидели не шевелясь. Они боялись вспугнуть козочку, которая продолжала стоять, прижимаясь к лошади Яньки. По её стройному телу пробегала дрожь. Кирик тихо грозил пальцем Токшуну, который, поводя глазами, замер на месте. Прошло несколько минут. Дыхание козочки становилось ровным, и, отдохнув, она стремительным прыжком выскочила на дорогу и помчалась в гору.

— Только и видели. Даже спасибо не сказала, — улыбнулся Янька. На душе у ребят было хорошо и отрадно: они спасли козочку от гибели.

— Поехали! — крикнул задорно Кирик, и, пришпорив лошадей, всадники, оставляя за собой клубы дорожной пыли, во весь карьер поскакали по долине.

Вдали показались первые аилы Мендур-Сокона. Кирика охватило волнение. Ведь здесь он не был около двух лет. Здесь скрывался он от Зотникова и Яжная. Здоров ли Темир, жив ли дедушка Мундус? Ребята въехали в предместье Мендур-Сокона. То, что увидели они, было необычно для старого алтайского стойбища. Ряд больших рубленых изб образовал широкую улицу, по сторонам которой виднелись общественные здания сельского магазина, избы-читальни, амбулатории и школы.

— Не узнать Мендур-Сокон, — оглядывая новые постройки, покачал головой Кирик. — Здесь стоял аил, а теперь — дом. А вот там, у подножия горы, был овечий загон, а сейчас — маслозавод, — показал он на выставленные для просушки фляги.

Аил Мундуса ребята нашли не скоро. Затерянный между новыми избами, он торчал на поляне, точно старый, никому ненужный гриб. Соскочив с коней, они заглянули в помещение. Там было пусто. Только в очаге тлели угли, и на полу виднелось несколько старых козьих шкур, служивших подстилкой.

Рядом с аилом стояла новая изба, возле неё женщина толкла в тяжёлой деревянной ступе ячмень.

— Темир, наверное, живёт здесь, — и, как бы в подтверждение их догадки, на крыльце, опираясь на палку, показался Мундус.

— Дедушка! — Кирик бросился к старику и припал к его груди.

— Карабарчик, опять прилетел в наши края, — волнуясь, сказал Мундус. — Спасибо, не забыл старика, пойдём в аил, нет, в избу, — раздумал он и, крикнув что-то по-алтайски женщине, посмотрел на Яньку.

— Это чей?

— Да ведь это Янька, сын Прокопия, помнишь?

— Помню, помню, — закивал головой Мундус, — только маленько забыл: память стала шибко плохой.

Придерживая старика, Кирик и Янька вошли с ним в просторную комнату, следом, не отставая, прыгнул Токшун.

— Ильгей! — крикнул Мундус в окно, — поставь самовар. Гости у нас.

Оставив ступу, молодая алтайка вошла в дом и поздоровалась с ребятами.

— Ильгей, помнишь, я говорил тебе о Карабарчике, вот он, — Мундус похлопал Кирика по плечу. — А это его друг, Янька.

— Ребята, Ильгей — жена Темира, сам он скоро придёт, ушёл в лавку, — Мундус опустился на поставленный невесткой табурет. Кирик и Янька с любопытством стали оглядывать обстановку комнаты. В переднем углу, обрамлённый свежими ветками пихты, висел портрет Ленина, ниже — ружьё хозяина, на тумбочке лежало несколько книг. Пол блестел свежей краской, возле широкой русской печи в шкафчике стояла алюминиевая посуда. Во всём чувствовались опрятность и чистота.

Опершись подбородком о палку, Мундус не спеша говорил:

— Один раз собрался умирать, да раздумал. Зачем умирать? Всё теперь есть: хлеб, мясо, чегень, почёт от людей; умирать неохота.

— А-а, Кирик, Янька! Здравствуйте, друзья, — раздался порога радостный голос Темира. С сияющим лицом он пожал руки ребят. — Большие стали, настоящие парни, — любуясь гостями, произнёс он. — И Токшун с вами, — увидев овчарку, повернулся к ней Темир. — Знаю эту собаку, умный пёс. Жаль только — за зверем в тайге не пойдёт. У ней другая повадка. Говорил мне Прокопий, будто Токшун может идти по следу врага несколько километров и найдёт его.

— Он по крыше и лестнице лазит, как кошка, — поглаживая Токшуна, сказал Янька. — Посмотри, Темир, какие у него зубы, — раздвинув могучие челюсти овчарки, произнёс он с гордостью. Зубы Токшуна блестели, как никель.

Охотник присел на корточки, рассматривая пасть овчарки.

— Да, пожалуй, плохому человеку от этих зубов не уйти, — поднимаясь, сказал он, — загрызёт насмерть.

В избу вбежал Мойнок и, ласкаясь к хозяину, замахал хвостом. Увидев своего друга по Ярголу, Кирик весело поманил Мойнока к себе.

Услышав знакомый голос, лайка подбежала к Кирику. Но тут случилось неожиданное. Спокойно лежавший Токшун стремительно вскочил на ноги, и в тот же миг бедный Мойнок оказался у него под брюхом. Задрав лапы вверх, он покорно лежал на спине, как бы говоря: «Я же маленький, отпусти, я не драчун».

Янька скомандовал:

— Токшун! На место.

Овчарка улеглась в углу. Мойнок всё ещё лежал на спине, задрав лапы, и смотрел добрыми глазами то на Темира, то на ребят. Он всё ещё боялся Токшуна, казалось, он просил: «Выгоните, пожалуйста, эту собаку». Кирик подошёл к Мойноку и погладил его пышный мех.

— Э, хорошие гости так не поступают, — шутливо сказал Темир и погрозил пальцем в сторону Токшуна. В избе послышалось предостерегающее рычание овчарки. Янька взял её за поводок, вывел из комнаты и привязал к крыльцу.

— Токшун ещё не ознакомился, он понимает каждое движение. Когда ему грозит незнакомый человек, он считает обидой для себя, поэтому и рычит.

Ильгей внесла кипящий самовар. За чаем Мундус говорил сыну:

— Ребята будут жить у меня.

— Отвыкли они, отец, от аила, — резонно заметил Темир.

После того, как была построена изба, Мундус, несмотря на горячие уговоры сына жить вместе, наотрез отказался идти в избу и жил в аиле.

Только в сильные морозы он перебирался на печь и лежал там целыми днями, грея старые кости. Но, как только солнце начинало греть по-весеннему, Мундус опять перебирался в своё старое жильё.

— Родился в аиле и умирать там буду, — отвечал он обычно сыну, когда тот упрашивал его пожить ещё с месяц в избе.

Когда Кирик вместе с Мундусом перешагнул порог аила, на него нахлынули воспоминания.

Вот здесь, в углу, прикрытый овчинами, он спал крепким сном после того, как нашёл его Темир в тайге. Сидя у ярко горевшего костра, он длинные ночи напролёт слушал чудесные сказки Мундуса. Злой зимний ветер рвётся через тонкие стенки аила, колышет пламя очока, сердито воет в щелях утлого жилья и, взметая яростно сугробы снега, в дикой пляске кружится в ущельях. Под напев свирепого бурана слышится мерный голос Мундуса…

Как ручеёк, журчит чудесная сказка старика о счастливом мальчике. Буран утихает, старый Мундус подбрасывает хворост в огонь, тысячи искр летят в дымоход. Закрыв шубой Карабарчика, Мундус продолжает свою сказку.

Карабарчик засыпал, сквозь сладкую дремоту доносился голос Мундуса:

Хорошо быть таким маленьким-маленьким и спрятаться в траве от злой Варвары и Зотникова.

Окинув взглядом знакомую обстановку аила, Кирик вздохнул и опустился рядом с Мундусом возле очока. Пришли Янька и Темир. В дверь аила просунулась круглая, с плутоватыми глазами голова Бакаша.

— Эзен!

— Заходи, Бакаш, смелее, — сказал Темир мальчику.

Возле жилья послышалось шарканье чьих-то старческих ног, и, нащупав дверь, в аил вошёл слепой Барамай.

— Эзен!

Явился охотник Амат, и вокруг костра стало людно.

Ильгей внесла кожаный мешок с чегенем и чашки. Старики закурили длинные черёмуховые трубки. Молчание прервал слепой Барамай.

— Слышал, Карабарчик прилетел, — начал он и, затянувшись, передал трубку соседу. Незрячие глаза Барамая, как бы разыскивая Кирика, блуждали по аилу.

— Первый раз он был у нас в год великих перемен. Чёрные вороны Кара-корума пытались закрыть своими погаными крыльями солнце, но сожгли их. Карабарчик всегда будет гонцом радости.

— Мундус, возьми топшур, спой песню о новой жизни.

Кирик подал старику инструмент. В аиле зазвучали струны топшура, и Мундус начал речитативом:

Струны топшура умолкли. Ильгей налила гостям чегеня. Барамай, поднимая чашку, повернулся к Кирику:

— Мы, старые люди Мендур-Сокона, приветствуем тебя, как сына нашего народа. Приветствуем и твоего русского друга. Пусть будет тёплой постель, пусть будет полным горящими углями ваш очаг — так говорит алтайская пословица.

И Кирик понял: навсегда исчезли страдания детских лет, перед ним открылась новая, большая страница из чудесной книги Алтын-судур[29].

Через три дня ребята вместе с Темиром выехали в Тюдралу.

— Вернусь не скоро, меня не теряйте, — сказал перед отъездом охотник Мундусу и жене Ильгей. — Раз Прокопий вызывает, значит, нужен ему.

Вскочив на своего Буланого, Темир стал догонять уехавших вперёд ребят.

Кирику было немножко грустно расставаться с Мендур — Соконом, дедушкой Мундусом, славной Ильгей и лукавым Бакашом. Как быстро пролетели эти дни.

— Может, ты останешься еще погостить? — видя печальное лицо Кирика, спросил его накануне отъезда Темир.

— Нет, поеду с вами, — покачал головой Кирик и подумал:

«Расстаться с Янькой? Ни за что. Да и мама Степанида обидится! Нет, не отстану. Будем все вместе!» — решил он.

Завидев охотника, который мчался во весь опор, Кирик повернулся к Яньке.

— А Буланый по-прежнему бегает хорошо. Помнишь скачки в Теньге?

— Я тогда сильно боялся за тебя и за Буланого, — признался тот. — Ведь на скачках были лучшие лошади Алтая и арабский конь Аргымая.

— Всё же Буланый их всех обогнал!

— Зато Зотников со старшиной посадили нас под замок!

— А мы сумели выбраться.

— Если бы не Делбек, пришлось бы туго; смотри, Мойнок за Темиром бежит, — показал Янька на собаку.

Догнав Кирика и Яньку, Темир придержал Буланого и, оглянувшись на Мойнока, скомандовал:

— Пшёл домой!

Пёс присел на задние лапы и умоляюще посмотрел на хозяина.

— Возьмём его, Темир, с собой, — стал просить Кирик. — Не мешает ведь, пускай бежит.

— Хорошо, — согласился Темир, — хоть он и нужен дома, но как-нибудь обойдутся и без него.

За дорогу Токшун с Мойноком окончательно подружились. Правда, первые два дня в Мендур-Соконе лайка избегала встреч с овчаркой, с опаской поглядывала на неё, но за день перед отъездом Мойнок, чувствуя превосходство Токшуна, подошёл к нему и после обычной церемонии обнюхивания, виляя хвостом и изгибаясь, покорно улёгся возле овчарки.

Проехав грань Мендур-Сокона, охотник и ребята пустили коней шагом.

— Темир, мы слышали, ты был в Черновой тайге. Расскажи.

Закурив трубку, Темир рассказал, как зимой с артелью охотников он выехал на промысел в Прителецкую тайгу. Однажды, охотясь, Темир вышел к какому-то большому болоту. Вдруг Мойнок остановился и принялся разгребать снег. Темир, сняв лыжи, стал помогать ему и обнаружил истлевший труп человека. На его пиджаке были почерневшие от времени металлические пуговицы с изображением царского двуглавого орла.

Недалеко от места, где лежал человек, стояла старая засохшая лиственница, верхушка которой была сломана бурей. К дереву тонкой строчкой шёл след горностая. Темир подумал, что там есть дупло и зверёк устроил в нём гнездо. Взмахнув несколько раз топором, охотник срубил лиственницу, но горностая не было. Разрывая в гнезде старый мох и засохшие листья, Темир нашёл там пожелтевший листок бумаги, на котором было написано:

«…Третий день питаюсь только ягодами. Сил нет. Впереди болото. Прав… Кар… оказался нег… украл план золот… уч…».

Записка обрывалась. Темир принялся искать в дупле вторую половину. Осторожно вытащив весь мох, на самом дне обнаружил остальную часть бумаги.

«…От Чуйки идти на полдень…»

Следующую фразу прочесть было невозможно: буквы слились в сплошное чёрное пятно, ниже уцелело несколько слов:

«…Старое русло… шагах белого бома… шурф… головёшки… остался один… Кар… ушёл…»

— Ты, Темир, никому не показывал эту записку? — спросил Кирик.

— Нет, я вернулся из Черневой тайги недавно. Потом заболел и из Мендур-Сокона не выезжал. Теперь покажу находку Прокопию. Если в Тюдрале не разберёмся, поеду в Ойрот-Туру. Хотелось бы узнать тайну гибели человека… Тут кроется что-то важное. Может быть, нам придётся всем троим выехать в Ал-тайгу[30].

— Я готов хоть сейчас! — воскликнул Кирик.

— И я не отстану, — тряхнул головой Янька.

— Возьмём с собой Токшуна…

Услыхав своё имя, собака вильнула хвостом.

— И Мойнока!

Записка и рассказ Темира взволновали Прокопия.

Несколько лет тому назад в районе Чуйки был обнаружен участок с большим содержанием коренного золота. Геолог Макаров составил план участка. План украл проводник Карманко. Оставшись без продуктов и проводника, геолог, видимо, заболел и, не имея сил добраться до жилья, умер. Его— то труп и нашёл Темир. Перед смертью геолог записал расположение участка, но время и осадки стёрли часть его записи. «Да, это так, — думал Прокопий, — но как понять «…старое русло… шагов белого бома… шурф… головёшки»? Очевидно, это приметы найденного геологом золотоносного участка».

— Видишь ли, Темир, — положив руку на плечо охотника, сказал Прокопий, — мы с тобой наедине должны обсудить положение. Ведь ты хорошо знаешь, что золото нашей стране требуется сейчас как никогда. Нужно найти участок, открытый геологом Макаровым. А как? Надо подумать. В записке есть указание на старое русло реки. Там, где стоит белая скала. Может быть, нужно обследовать весь район Чуйки?

— Да, это было бы неплохо, — согласился охотник.

— Вот что, Темир, мне кажется, что вся эта история связана с каракорумцем Карманко и бандитом Чугунным. На этот счёт у меня есть дополнительные сведения, — видя на лице охотника недоумение, он сказал: — Нужно поймать их во что бы то ни стало. Мы обсуждали это на партячейке, и тебе поручено разыскать бандитов, если нужно будет, уничтожить их. Винтовку с запасом патронов я выдам. Завтра ты выедешь обследовать Чарышские пещеры. Потом побываешь в Прителецкой тайге. Вот только меня беспокоит одно: кого дать тебе для связи?

Темир поправил съехавшую на затылок шапку и, улыбнувшись, произнёс:

— У меня, Прокопий Иванович, связные есть!

— Кто?

— Кирик и Янька.

— О, нет! — запротестовал Прокопий, — вмешивать ребят в это дело нельзя.

— Прокопий Иванович! — горячо заговорил Темир. — Ребята рвутся в тайгу. Как только я наткнусь на след Карманко и Чугунного, дам тебе знать через них. Ведь помнишь, они помогали нам гнать белых с Алтая? А ведь то время куда было тревожнее, но всё же Кирик успешно выполнил задание в разведке. Помнишь, как во время боя у Чёрной скалы они подносили гранаты деду Вострикову? Разве тогда меньше было для них опасности? Что они будут делать в Тюдрале? Ходить по ягоды, грибы, рыбачить? Нет, это не в их характере. Кто-кто, а уж я-то их знаю, — Темир подошёл к Прокопию. — Даю тебе честное слово коммуниста, что сохраню ребят!

— Ну хорошо, я подумаю, — ответил Прокопий.

Трое всадников, вооружённые ружьями, в сопровождении двух собак выехали из Тюдралы вниз по Чарышу. Это были Темир, Янька и Кирик. Путь их лежал к Чарышским пещерам. Долина, где они ехали уже вторые сутки, постепенно суживалась, переходила в небольшое, но высокое плоскогорье, окружённое со всех сторон скалами из плотного известняка. Их хаотическое нагромождение представляло суровую и вместе с тем величественную картину дикой природы: исполинские камни, гладкие, точно отполированные скалы, глубокие бездонные пропасти, жалкая растительность и над всем этим мёртвая, гнетущая тишина.

Небольшие, но привычные к трудным переходам алтайские кони осторожно перешагивали россыпи камней.

Приподнявшись в стременах, Темир огляделся. Впереди виднелись высокие скалы, справа, сбегая с высокогорного плато, где-то в ущелье шумела река. Слева лежали огромные валуны, покрытые лишайниками.

«Невесёлое место», — подумал он и скомандовал:

— Слезай с коней!

Спрятав лошадей в густом кустарнике, они стали подниматься на плоскогорье.

— Вот и пещеры, — показал охотник на громады отвесных скал.

Вместе с Темиром ребята карабкались по камням к отверстию пещеры. Достигнув площадки, постояли несколько минут, оглядывая местность. Внизу лежала небольшая равнина, пересечённая с запада на восток глубоким логом, где они провели ночь. Справа виднелось ущелье, на крутых склонах которого рос кустарник, пряча от людских взоров узкий, но шумный поток. Слева стояла высокая, точно отполированная, скала причудливой формы. Её вершина имела далеко выдвинутую вперёд площадку и была похожа на козырёк фуражки. Казалось, вот-вот этот огромный монолит рухнет вниз и закроет зияющий пролёт.

Темир шагнул в пещеру. Ребята последовали за ним. Придерживая на поводке рвавшегося вперёд Токшуна, Янька шёл за Темиром. Кирик с Мойноком замыкали шествие. Пещера была сквозной. Оказавшись в большом просторном гроте, охотник с ребятами с интересом стали рассматривать рисунки неизвестного художника. На гладкой стене были отчётливо видны маралы с ветвистыми рогами, лошади, стрелы, лук и надписи на каком-то древнем языке.

— Помнишь, Кирик, Павел Иванович рассказывал, что в пещерах в прежнее время жили люди? И учёные находили кости давно вымерших животных: пещерного льва, тигра, первобытного быка и гиены.

— У нас на Алтае были львы и тигры? — изумился Темир.

— Да. Но они здесь находились много веков тому назад, — пояснил Янька.

Охотник в сомнении покачал головой.

— Вот этого я не знал.

— Учиться надо, Темир, — подмигнув Яньке, сказал весело Кирик.

— Что ж, учиться никогда не поздно, — согласился охотник. — Однако посмотрим, куда ведёт этот ход… — Темир с трудом протиснулся в узкий проход и скрылся в его полутьме.

Вскоре послышался его голос:

— Выход обрывается. Попасть во вторую пещеру можно лишь по двум брёвнам, проложенным над пропастью.

— Мостик крепкий? — спросил Кирик и полез вслед за охотником, который разглядывал лежавшие перед ним брёвна.

— Думаю, что так: они из лиственницы и концами далеко уходят во вторую пещеру.

— Ну как, Янька, — Кирик с трудом повернулся в узком проходе к своему другу, — будем переходить? Темир говорит, что эта пещера обрывается над пропастью. Не боишься?

— Нет, поползём. Только ты пусти вперёд Токшуна, за ним перейдёт Темир, потом и мы с тобой, — посоветовал Янька.

Кирик спустил овчарку с поводка. Собака легко перешла мостик.

— Ну, как, Темир?

— Сейчас перехожу. Когда будете на мостике, вниз не смотреть, — предупредил он ребят и ступил на шаткие брёвна, висевшие над бездной. Осторожно перейдя мостик и оказавшись рядом с Токшуном, вытер вспотевший лоб.

Янька заглянул в пропасть, и у него закружилась голова. Далеко-далеко внизу был слышен слабый шум потока.

— Страшно! — прошептал он и отполз подальше.

— Эй, ребята! — послышался голос Темира. — Сбегайте к лошадям, отвяжите два аркана, и я помогу вам перебраться через мостик, вы только опояшьтесь покрепче.

Янька и Кирик вместе с Мойноком спустились на плоскогорье. Отвязав от сёдел арканы, они вернулись. Достигнув обрыва, Кирик побледнел: мостик, что соединял обе пещеры, исчез. Не видно было и Темира с Токшуном…

Между тем случилось вот что.

Дожидаясь ребят, охотник присел на концы брёвен и закурил. Токшун лежал рядом. Вдруг он зарычал. Подняв голову, охотник замер: он увидел, как со скалы чьи-то волосатые руки спускали верёвку с камнем на конце в отверстие между брёвнами и потянули мостик к себе. Повиснув над пропастью, бревна рухнули в бездну.

Послышался злорадный смех незнакомца.

— Проклятие! — вырвалось из уст Темира, и он попятился от входа. Токшун последовал за ним. Прошло несколько томительных минут, но на вершине скалы, что висела над пропастью, было тихо. Не видно и ребят. Темир решил искать второй выход. Закинув винтовку за спину и взяв за поводок Токшуна, он пошёл, натыкаясь в темноте на камни. В одном месте Токшун остановился. Темир зажёг спичку и при её трепетном пламени увидел, что ход разветвлялся на несколько узких коридоров, идущих в разные стороны. Синий огонёк спички погас. Из недр пещеры потянуло странным запахом. Дышать стало тяжело, и Темир расстегнул ворот шубы. Ощупывая сырые стены, он заторопился дальше, спускаясь всё ниже и ниже в глубь подземелья. Идти было трудно. Сырой воздух, насыщенный каким-то газом, давил грудь.

Охотник опустился на камни, внизу дышалось легче. «Пока есть силы, надо ползти, а то задохнусь», — подумал Темир и, не выпуская поводка собаки, пополз дальше. Неожиданно Токшун рванулся, и Темир невольно выпустил поводок из рук. Овчарка исчезла в одном из многочисленных ходов. Темир задыхался. Точно в полусне, он слышал призывный лай Токшуна. Стиснув зубы, прополз ещё немного и потерял сознание.

Показалась овчарка. Постояла над распростёртым Темиром и, вцепившись крепкими зубами в воротник шубы; напрягая силы, поволокла. Струя свежего воздуха ударила в лицо Темиру, и он очнулся. Где-то внизу гремел речной поток. С усилием поднялся на ноги и, опираясь о стены, стал медленно спускаться вниз. Впереди шёл Токшун, изредка поворачивая голову в сторону Темира. Ход расширялся. Воздух становился свежее, к охотнику возвращалась бодрость. Он пошёл быстрее и через некоторое время оказался в просторной пещере. Слабый свет, падавший из расселин, освещал стены. На одной из них Темир увидел такие же рисунки животных и людей, что и в первой пещере.

— Теперь я жив, — радостно подумал Темир. — Надо найти выход.

Перешагивая через позеленевшие от времени кости зверей, охотник принялся обследовать пешеру и нашёл углубление. Пропустив вперёд овчарку, Темир стал, полусогнувшись, спускаться. Поток свежего воздуха усиливался. Охотник уже шёл свободно. Рокот подземной реки становился сильнее, и через несколько минут Темир увидел, как стремительный поток, вырываясь из подземелья, нёсся со страшной силой по каменной, трубе куда-то на простор. Из широких расселин лил яркий солнечный свет и, играя в каскадах брызг, образовал чудесную радугу. Темир сбросил шубу и, приподняв над головой винтовку, прыгнул в воду. За ним метнулся Токшун. Через несколько минут поток вынес человека и собаку из недр горы в знакомое ущелье. Заметив отмель, Темир уцепился за висевший сук дерева и выбрался на берег. За ним, отряхиваясь от воды, выскочил Токшун.

Кирика и Яньку встревожило исчезновение Темира.

— В скалах кто-то есть, — сказал Кирик. — Что будем делать? Как выручить Темира?

«Но ведь там когда-то жили люди, значит, есть и другой ход, Темир выберется», — думал Кирик.

Задумался и Янька. Оставить Темира без помощи они не могли, но как помочь, не знали.

— Вот что, Кирик, поедем в ущелье, спрячем там получше коней и поищем запасный ход во вторую пещеру.

— Поедем!

Зорко оглядывая местность, стали подниматься вверх по ущелью и, облюбовав густой кустарник, с трудом пробрались в него и привязали коней.

Осмотрели со всех сторон подножие горы: высоко вверху, точно ласточкино гнездо, виднелась площадка для входа в пещеру.

— С плоскогорья не так заметна её высота, как здесь, — казал Янька. — Но куда же упал мостик?

Ребята продвинулись вниз по ущелью ещё на полкилометра, но брёвен так и не нашли. Когда возвращались обратно, Мойнок остановился возле небольшого валуна, сунул под него нос и фыркнул. Затем принялся поспешно рыть землю, углубляясь под валун. Вместе с рыхлой землёй из-под ног собаки вылетали полуистлевшие листья, старые угли. К ногам ребят упала железка, напоминавшая своей формой наконечник стрелы.

Кирик поднял находку, и мальчики долго рассматривали изъеденный ржавчиной наконечник.

— Как он сюда попал? Почему вместе с землёй оказались угли?

Вдруг Мойнок провалился. Янька и Кирик, присев на корточки, стали осматривать отверстие.

— Это, вероятно, ход в третью пещеру, — оглядев ещё раз местность, заметил Янька. — Видишь, Кирик, вправо к плоскогорью первую пещеру, где мы были. Смотри, рядом на скале вторая пещера, значит, все три пещеры соединяются какими-то неизвестными ходами. А здесь под валуном находится, возможно, запасный ход. Смотри, старые угли, ржавый наконечник стрелы. Но как вытащить Мойнока?

Было слышно, как собака, пытаясь выбраться наверх, скатывалась вниз и жалобно скулила.

— Дай мне руку, Кирик, я посмотрю, что там за яма, а может быть, дотянусь до Мойнока, не пропадать же ему там, — Янька полез под валун. Остальное Кирик помнил плохо: Янька почему-то выпустил Кирикову руку и с криком «Кирик!» рухнул вместе с землёй вниз.

Большой валун под действием обвала переместился и закрыл отверстие.

Отброшенный ударом камня, Кирик долго лежал без чувств. Наконец, сознание вернулось к нему, он открыл глаза и, поднявшись на ноги, дошёл до валуна, под которым где-то внизу был его друг Янька. Навалившись на холодный камень, Кирик горько заплакал. Нет Темира, нет Яньки, он остался один в этом мрачном ущелье. Когда первый порыв отчаяния прошёл, Кирик стал обдумывать положение.

— Может быть, удастся спасти Яньку? Но как?

Кирик постоял несколько минут и осенённый какой-то мыслью побежал к лошадям. Отвязав арканы от сёдел, он вскочил на Буланого и направил его прямиком через кустарник к месту обвала. Связав арканы в один толстый канат, он подвёл лошадь к камню и, повернув её головой к ущелью, закрепил один конец каната за седельную подпругу. Обвязав валун верёвкой, точно копну сена, Кирик закрепил второй конец за луку седла.

«Нагрудник у Буланого крепкий, седло не сползёт», — подумал он и тронул лошадь за поводок. Буланый потянул — валун стал медленно переваливаться, обнажая под собой пустоту. Кирик боялся лишь одного, чтобы камень, сдвинувшись с места, не ударил при падении лошадь. И, как только валун передвинулся, полностью открыв воронку, Кирик отстегнул подпругу и резко повернул Буланого в сторону. Валун, ломая кусты, с грохотом скатился в ущелье. Размотав арканы, Кирик поспешно связал их концы и подвёл лошадь к зияющей воронке.

Кирик ласково потрепал коня по шее. Закрепив один конец верёвки у седла и держась за второй, он, не раздумывая, скатился на дно воронки. Там был небольшой грот, образовавшийся, видимо, от действия подземных вод. Размывая мягкие породы, вода уносила их с собой, затем, изменив русло, образовала здесь пещеру.

Кирик нашёл Яньку лежавшим у одной из стенок грота. Мойнок с виноватым видом вертелся возле. Прошло несколько минут. К радости Кирика, Янька сделал слабое движение рукой и открыл глаза.

— Кирик, — прошептал он как в забытье, — ты здесь?

— Да, да, лежи спокойно. Сейчас вылезем из этой проклятой ямы.

Кирик опоясал Яньку арканом и, схватив Мойнока, выбрался наверх. Затем взял Буланого за повод и потянул к себе. Когда Янька показался на поверхности, он бережно подхватил его, положил на землю, обегал за водой и напоил. Свежий воздух и вода оказали на Яньку благотворное действие. С помощью Кирика он смог взобраться на лошадь, и друзья направились к кустарникам.

Солнце уже спряталось за вершину гор, и в ущелье, где они ехали, стало сумрачно. Буланый шагал мерно, переступая осторожно лежавшие на пути камни и бурелом. Неожиданно бежавший впереди Мойнок, радостно взвизгнув, кинулся в кусты и вынырнул оттуда вместе с овчаркой. За ними, опираясь на ружьё, показался Темир. Вся фигура охотника выглядела усталой и разбитой.

— Трудный денёк достался нам, ребята. Что с тобой? — увидев на лице Яньки ссадину, опросил он тревожно.

— Провалился в тартарары, — улыбнулся Янька. — Хорошо, что Кирик вытащил, — добавил он после короткого молчания.

Охотник повернулся к скалам, где были пещеры, и, покалывая на них, произнёс с горькой усмешкой:

— Достались они нам, долго будем помнить.

— А я не жалею, что мы поехали сюда, — сказал Кирик.

— И я тоже! — поддакнул Янька.

Глядя ни ребят, Темир подумал: «Бесстрашные, сильные будут в жизни».

Подняншись из ущелья на плоскогорье, они повернули к знакомому логу и, расседлав коней, пустили их пастись. На поляне запылил костёр, и усталые люди уснули под охраной собак.

Утром, вскипятив воду, Темир бросил в неё щепотку зелёного чая и соли, положил ложку топлёного масла и, перекипятив смесь, достал из дорожного мешка деревянные чашки и толкан.[31]

Давно с таким аппетитом не пили ребята алтайский чай! Кирик даже вспотел в своей шубе. Они развалились с Янькой на траве и с блаженным видом созерцали медленно плывущие в синеве неба причудливые облака.

Прошли вчерашние тревоги, и как приятно сейчас поваляться на траве. Как хорошо чувствовать себя свободным и смелым. Темир молча курил свою длинную трубку, поглядывая изредка на лошадей.

Токшун с Мойноком дремали.

— Когда вернёмся в школу, есть что рассказать ребятам, правда, Янька?

Янька кивнул головой и попросил охотника:

— Темир, расскажи нам о Прителецкой тайге.

— Что же, можно, — ответил тот.

Ребята подвинулись ближе к охотнику.

— Вы не видели Катунь?

— Мы только переезжали её по мосту возле Усть-Семы.

— Э, значит вы не видели Алтая, — убеждённо сказал Темир.

— Как не видели? Да ведь мы живём на Алтае, — Янька с недоумением посмотрел на охотника. Тот выбил пепел из трубки и, спрятав её за голенище сапога, заговорил:

— Катунь — это дочь Алтая. Вы видели лишь кончик её длинной косы… Самый лёгкий путь туда от старой Каянчи до Маймы. Сначала поплывём вниз по Катуни, потом от Ойрот-Туры поедем уже на лошадях через Тулой на Кебезень. Там перед нами и откроется Прителецкая тайга, где живут люди племени туба, или, как они называют себя, иишкижи, что значит лесной человек.

— А чем они занимаются? — полюбопытствовал Янька.

— Охотой, сбором кедрового ореха и пашут землю.

— А язык?

— Теперь они говорят по-алтайски, но мне рассказывал отец, что племя туба имело когда-то свой язык. А сейчас, друзья, — поднимаясь, сказал Темир, — вы оставайтесь здесь, а я ещё раз схожу к пещерам, обследую скалы и узнаю, нет ли там следов Чугунного. С вами останется Мойнок. Токшу— на на всякий случай я возьму с собой. За меня не беспокойтесь!

Вложив в винтовку свежую обойму, охотник с Токшуном направился к скалам. Вскоре он исчез среди валунов на плоскогорье. Кирик и Янька для безопасности выбрали укромный уголок среди дикой акации и, поглядывая на лошадей, продолжали разговор о Прителецкой тайге.

В полдень вернулся Темир.

— Обшарил весь район и нашёл только вот что, — охотник вытащил из-за пазухи полуобгорелый клочок бумаги, на котором часть слов была написана по-русски и часть по — алтайски:

«Иван, жду тебя. Чуйк. Соормок… Сергек-бол…» Дальше понять ничего было нельзя. Концы бумажки обгорели.

— Соормок — это значит болото, кочковатая низменность, — перевёл Кирик. — Сергек-бол — череп человека.

Кирик помолчал, обдумывая что-то, и, хлопнув себя по лбу, сказал радостно:

— Кто-то извещает Ивана Чугунного, что ждёт его на Чуйке, где кочковатая низменность, на ней висит череп человека. Здесь был Чугунный. Наверное, он хотел нам всем подстроить ловушку.

— Ты, пожалуй, прав, — задумчиво сказал охотник. — Он был здесь и, похоже, встревожен нашим появлением. Делать нам здесь больше нечего. Хорошо, что мы обнаружили след бандита. Он от нас не уйдёт, — жёстко сказал Темир, и все трое, вскочив на коней, стали поспешно спускаться с плоскогорья к Чарышу.

В Тюдралу они приехали на второй день под вечер. Прокопий по обыкновению был в сельсовете, Степанида копалась в огороде. Увидев Яньку, Кирика и Темира, она поспешно вышла к ним навстречу.

— Наконец-то дождалась. Думала, не приключилось ли что с вами, — сказала она радостно.

— Нет, мама, всё благополучно, — соскакивая с лошади, бодро ответил Янька. — Только я провалился в тартарары, хорошо, что Кирик выручил.

— Да что с тобой случилось, расскажи толком! — всплеснула руками Степанида и, вспомнив про обед, воскликнула: — Да что я стою, вы, поди, голодные, сейчас соберу на стол! — она торопливо поднялась на крыльцо и, оглянувшись ещё раз на ребят, промолвила: — Идите скорее.

Расседлав лошадей и приласкав Делбека, Кирик и Янька пошли в дом. Темир направился в сельсовет сообщить Прокопию о поездке в район Чарышских пещер.

Темир подробно рассказал о своих приключениях в пещере и о найденной записке.

— Да, — покачал головой Кобяков, — Чугунный хитёр и злобен, как росомаха. Тебе, Темир, придётся выехать в Прителецкую тайгу на поиски бандита.

— Прокопий Иванович, как быть с ребятами?

— А что?

— Видишь ли, мы знали, что искать Чугунного нам придётся в Прителецкой тайге, и договорились ехать туда вместе. До Маймы мы решили плыть по Катуни. В Ойрот-Туре возьмём лошадей у Печёрского и двинемся дальше.

— Но ведь поездка по Катуни — это не просто прогулка. Ты забыл Тельдекпенский и Манжерокский пороги? Ты хорошо знаешь, что опытные сплавщики леса не раз разбивали о манжерококие камни свои плоты. Да и на лодке небезопасно.

— Прокопий Иванович, буду пороги переезжать — высажу ребят на берег, а сам поведу лодку.

— Пускай едут, но помни уговор: беречь ребят! Я вижу, что тебе без них скучно.

— Как же, — признался с чувством Темир, — сколько лет вместе. Привык я к ним, Прокопий Иванович.

— И то прошлый раз Степанида жаловалась, что они всё больше с тобой, чем с ней, — улыбнулся Прокопий.

Сборы в Прителецкую тайгу заняли немного времени. Почистили ружья, перебрали крючки и блёсны для ловли рыбы, набили подсумки патронами.

— Ничего не забыли? — спросил Янька.

— Как будто нет, — оглядывая лежавшие на лавке рыболовные принадлежности, деловито ответил Кирик. — А мама-то сердится на тятю, — вздохнул он.

Узнав, что ребята отправляются вместе с Темиром в Черневую тайгу, Степанида сначала и слышать не хотела о поездке.

— Только что вернулись с Чарыша и опять в дорогу. Когда вы отдыхать-то будете?

— А для нас, мама, это отдых, — Янька подвинулся ближе к матери, сидевшей на лавке.

— Какой отдых? Приехал поцарапанный, Кирик похудел.

— Нет, мама, я поправился, — Кирик подвинулся к Степаниде с другой стороны.

— Это всё отец вам потакает, я бы не отпустила ни за что! Огурцы в огороде поспели, морковь уже большая стала, горох есть можно, а они едут в тайгу. Да вас там медведи загрызут, — выставила она последний довод.

— Не загрызут! — враз ответили Кирик и Янька. И прижались к матери. — Мы, мама, ненадолго: в августе приедем.

— В августе, да это целых полтора месяца ждать. Ты всё поблажку даёшь, — увидев входившего в избу Прокопия, напустилась на него Степанида и сердито отвернулась от мужа.

— Ну что нахохлилась, как наседка с цыплятами? — мягко спросил Прокопий жену.

— Ничего! — махнула та рукой. — Зачем опять ребят отпускаешь в тайгу?

— Просятся, мать, пускай посмотрят Катунь, побывают в Чое и Турочакском аймаке. Это им на пользу.

— Мама, отпусти, — Кирик взял загрубелую руку Степаниды и нежно стал перебирать её пальцы.

— Мы скоро вернёмся!

Обняв ребят, Степанида сказала проникновенно:

— Ладно, поезжайте с богом. Только берегите себя, — и, посмотрев просветлевшими глазами на мужа, произнесла:

— Пускай, отец, едут, а я сейчас пойду сухарей им положу в мешки, — она поднялась с лавки.

Прокопий прошёлся раза два по избе и остановился перед ребятами:

— Вот что, отпускать я вас отпускаю, но вы во всём должны слушаться Темира. Что скажет Темир, то и делайте. Самовольно никуда не отлучайтесь.

На следующий день рано утром Темир и ребята выехали из Тюдралы в село Каянчу, где жил лодочник Чагандай. Впереди всадников, весело помахивая хвостами, бежали Токшун и Мойнок.

Дорога шла шип по реке Урсулу. Проехав село Туэк-ту, всадники приблизились к старой Каянче.

Чагандая они нашли на берегу Катуни возле его лодки. Это был пожилой, лет пятидесяти, алтаец с многочисленными морщинами на лице — следами нелёгкой жизни таёжника. Чагандай согласился плыть с Темиром. Он пригласил гостей в аил. Выпив по чашке прохладного чегеня и передав хозяину в подарок две пачки листового табаку, наши путешественники направились на берег Катуни.

Течение реки здесь было спокойным. Слева виднелись небольшой мысок, покрытый пихтачом, и постройки новой Каянчи. Мальчики с любопытством смотрели на Катунь, которую знали лишь по рассказам старших. Шестьсот с лишним километров, начинаясь в ледниках Белухи, она стремительно катит волны среди горных круч и, сбавляя бег в среднем течении, уже спокойно впадает в многоводную Бию.

Столкнув лодку с отмели, Темир и Чагандай взялись за вёсла. Ребята устроились на середине лодки, положив рядом с собой ружья и вещевые мешки. Подхваченная течением лодка быстро поплыла мимо крутых берегов. Промелькнули мысок, избы новой Каянчи, луг, и перед взорами ребят открылась величественная картина тайги. Порой, когда каменистые берега суживались, лодка неслась среди брызг и пены в бурно клокочущих волнах, и у ребят от страха замирало сердце. Там, где берега раздвигались, течение реки становилось спокойным. Густые заросли черёмухи, жимолости, алтайского крыжовника и облепихи окаймляли берега. Выше шли лиственница и кедрач, блестели на солнце снеговые шапки белков. И чем ниже спускались наши пловцы по реке, тем разнообразнее становилась природа. Изредка попадался сосняк и редкий осинник.

В полдень достигли села Ороктоя. Вытащив лодку на берег и оставив её на попечение Чагандая, Темир решил показать ребятам знаменитый ороктойский мрамор, который залегал мощными пластами недалеко от села.

Поднялись вверх по небольшой речушке, и перед ними открылись скалы молочного, золотистого, розового и палевого мрамора. Это было так необычно, что ребята долго стояли, точно завороженные.

— Вот это да! — воскликнул в восхищении Янька. — Сроду я не видел такой штуки! Помнишь, Кирик, как ходили мы с тобой на Коргонскую каменоломню?

— К дедушке Журавею?

— Да, там тоже было много красивых камней, но не таких, как здесь. Смотри, тут целые глыбы — пудов, наверное, на тысячу каждая. Недаром Павел Иванович говорил, что ороктойский мрамор не уступает даже какому-то знаменитому мрамору в Италии. Вот какое у нас богатство, — с гордостью заключил Янька.

Выбрав два небольших розовых камня в подарок Печёрскому и учителю, вернулись к лодке. На следующий день рано утром впереди послышался отдалённый шум, напоминающий сильный ливень, к которому примешивались грохочущие звуки.

— Тельдекпенский порог, — заметно волнуясь, сообщил Темир. — Вам, ребята, придётся выйти на берег, плыть через Тельдекпень опасно. Когда мы с Чагандаем одолеем его, снова сядете в лодку. А сейчас вылазьте! — сильным взмахом вёсел охотник подогнал лодку к берегу.

Вслед за ребятами выскочили Токшун и Мойнок. Лодку вновь подхватило течением и понесло к порогу. Мрачные береговые скалы, постепенно суживаясь, образовали каменный коридор, по которому с бешеной скоростью мчался грозный моток. Грохот, каскады брызг, трепещущие клочья пены на чёрной кайме скал заставили ребят прибавить шагу. Они опасались за Темира и Чагандая. Но когда мальчики миновали скалы, Темир и Чагандай уже втаскивали лодку на береговую отмель. Вздох облегчения вырвался из груди друзей.

Охотник был бледен, на его щеке виднелась ссадина. Лодочник сидел молча, обхватив колени руками. Он всё ещё был под впечатлением рёва и грохота Тельдекпеня. Подбежавший Мойнок начал ласкаться к Темиру. Охотник отстранил собаку и, посмотрев на ребят, сказал с усмешкой:

— На этом пороге, должно быть, все черти Алтая собрались. Хорошо, что так дёшево отделались от них. Сломали одно лишь весло. Придётся делать новое. Вот что, пока мы займёмся этим делом, вычерпайте воду из лодки да подсушите сухари: они подмокли.

Ребята разостлали пиджаки и высыпали на них сухари. Вычерпав воду из лодки, развели костёр и, пока грелась вода, поймали на блесну небольшую щуку.

Весло было готово. После вкусной ухи Чагандай рассказал ребятам легенду о богатыре Сартыкпае.

— Когда-то давным-давно жил на свете богатырь Сартыкпай. Решил он построить мост через Катунь. День таскают камни с сыном, второй день таскают, но на третьи сутки сын ушёл к жене и не вернулся. Сартыкпай рассердился и разбросал камни, вот почему и образовался порог Тельдекпень. А вот на том камне — видите, на берегу — сидел Сартыкпай в тяжёлом раздумье, в обиде на сына…

Закончив легенду об алтайском богатыре, Чагандай сказал бодро:

— Поплывём, ребята, дальше. Нам нужно ещё одолеть Манжерокский порог.

Глубокая ночь. Спят возле костра уставшие за день люди. Тихо плещутся о борта лодки волны Катуни и, откатываясь от берега, торопливо бегут вниз по реке. Тишина. Лишь где— то далеко-далеко шумит Манжерокский порог. И точно убаюканные его песней, спят сосны, дремлют на полянах тёмно— синие фиалки, белеют примулы и, свернув свои бледно-лиловые лепестки, ждут солнца чудесные астры. Стоят, не шелохнувшись, в ночной тишине золотистые маки и белые ветреницы. Лёгкий, чуть уловимый аромат сосны и цветов наполняет парковый лес. Но вот в кустах недалеко от берега пискнула какая-то пичужка. Ей несмело ответила вторая. И алая полоска света, постепенно расширяясь, охватила полнеба. Качаясь на тонкой ветке жимолости, запела свою песню черноголовая славка. Ей нежно ответила золотистая иволга. Над Катунью пронеслась стая быстрокрылых крачек и, взметнувшись ввысь над потухшим костром, исчезла за лесом. Дробно застучал дятел, и склоны гор вспыхнули ярким пламенем восходящего солнца.

Проснулся Темир. Усевшись на траву, зевнул и, посмотрев на безмятежно спавших ребят, полез за трубкой. Недалеко от берега плеснулся таймень.

— Эй, рыбаки! Вставайте, проспали боль-шу-щую рыбину! — Темир развёл руками, показывая размер тайменя.

— Где ты его видел? — вскочил Янька.

— В Катуни.

— В реке рыбы много, — протянул разочарованно Янька. — Вот только как поймать?

Поднялись и Чагандай с Кириком.

На берегу запылал костёр. Подвесив на складной треноге котелок, ребята уселись ближе к огню.

А когда солнце поднялось над лесом, все четверо уселись в лодку и, оттолкнувшись от берега, поплыли вниз по Катуни.

Манжерокский порог приближался. Уже явственно слышался его шум, и в сиянии солнечного дня впереди, играя красками, виднелась радуга.

Ребятам очень хотелось увидеть страшные пороги — они упросили Темира оставить их в лодке.

С каждой минутой неслись всё быстрее и быстрее. Впереди виднелись острые выступы подводных камней, расположенные на расстоянии полутора метров друг от друга. Вокруг них вода бурлила, как в котле. От пловцов требовались большая выдержка и уменье, чтобы благополучно проскочить через узкое пространство между камнями. Подстерегала и вторая опасность. Стремительное течение Катуни образовало адесь огромные воронки, попасть в которые было равносильно гибели.

— Держи правее! — через грохот реки услышали они голос опытного лодочника, который не раз проезжал Манжерок. О борта уже бились вместе с волной первые седые клочья пены. Гривастые волны, налетая на камни, с рёвом взлетали вверх, образуя каскады брызг. Какая-то неотвратимая притягательная сила чувствовалась в мощном потоке воды, и, качалось, повинуясь ей, лодка неслась прямо на камни. Лицо Темира было бледно. Чагандай, работая вёслами, дышал тяжело. Не спуская широко раскрытых глаз с порога, Янька с замиранием сердца ждал, когда их лодка проскочит через кипящий проход. В одном месте лодка дала сильный крен, и ребят окатило холодной водой. Через её пелену они увидели, что за бортом мелькнул какой-то предмет и исчез в пучине. Ещё миг, и лодка, пролетев узкий проход, оказалась в полосе огромной воронки.

— Нажимай на вёсла! — крикнул Чагандай, и лодка на полкорпуса повисла над страшной воронкой. Слышалось прерывистое дыхание лодочника и Темира, которые изо всех сил налегали на вёсла. Лодка не двигалась, но это была уже победа. Её не тянуло вниз. Ещё несколько взмахов весла, и, точно оторвавшись от чьих-то цепких рук, тянувших её в пучину, лодка вышла на более спокойную гладь реки.

Пловцы вздохнули с облегчением. Порог был позади.

— Где Мойнок? — спохватился Кирик.

Собаки в лодке не было. Все стали вглядываться в сторону порога, На середине реки из воды торчали острые уши u мордочка.

— Мойнок!

Охотник налёг на несло и, как только голова собаки оказалась возле борта, схватил лайку и втащил в лодку. Вид Мойнока был жалок. Мокрый, с опущенным хвостом, он дрожал от холода и, отфыркиваясь от попавшей в нос воды, виновато вилял хвостом.

«Извините, пожалуйста, немножко сплоховал и вылетел из лодки», — казалось, говорили его добрые глаза. Приласкав собаку, охотник подтащил её ближе к корме. Через полчаса лодку причалили в одном из многочисленных «рукавов» Катыни и вышли на берег. Был жаркий июльский полдень. Расположившись в тени деревьев, усталые Темир и Чагандай отдыхали. Ребята ушли в лес за хворостом.

— Я думал, как трахнет лодку о камень, и тогда всем нам конец, — признался Янька.

— Я тоже перетрусил, — сказал Кирик.

— А всё-таки страшно было плыть! — продолжал Янька. — Я только не хотел сознаться в этом Темиру. Ещё подумают, что мы трусы.

— Трусы! У любого поджилки затрясутся, не только у нас, — успокоил своего друга Кирик. — После чая сходим на Манжерокское озеро, где растёт чилим? Помнишь, нам рассказывал о нём Павел Иванович? — спросил он Яньку. — Мне хочется посмотреть его.

Отдохнув, все четверо направились к высокогорному Манжерокскому озеру, где рос водяной орех. Дорога от берега Катуни шла бором. Привыкшие к лиственнице и кедру, ребята с любопытством рассматривали стройные сосны, и Янька даже попробовал на зуб вкус хвои.

— Иголки у неё колючие, не то что у лиственницы, — сплюнул он с гримасой.

— А сосны похожи на кедрач. Только у них шишек нет, — заметил Кирик.

— Как нет шишек, смотри, сколько под ногами валяется, — Янька пнул старую шишку. — Только они без орехов!

— Я об этом и говорю! Да вот и озеро! — Кирик показал на редкий березняк, за которым виднелась спокойная гладь воды. — А где же чилим? — спросил он подходивших к берегу Темира и Чагандая.

— Сейчас будем искать, — раздеваясь, ответил охотник. Ребята сняли с себя рубашки и вошли в воду. Кирик вскрикнул от боли:

— Накололся о что-то!

— А ну-ка, пошарь рукой по дну, — посоветовал Чагандай.

Кирик опустил руку в мягкий ил и вытащил небольшой тёмно-бурый орех, покрытый прозрачной чешуёй с четырьмя роговыми наростами, о которые Кирик и наколол ногу.

— Нашёл рогульку? — спросил лодочник. — Их в этом озере много. Ищите хорошенько. Это и есть чилим — водяной орех.

Набрав водяных орехов, снова поплыли по Катуни и часа через два были в большом селе Майме-Чергачак. Простившись с Чагандаем, пешком направились в Ойрот-Туру. Увидев ребят и Темира, Печёрский обрадовался.

— Как живёшь, Темир?

— Хорошо. Избу поставил, в артель охотников вошёл.

— Значит, теперь хозяином Алтая стал?

— Да, спасибо советской власти, — глаза Темира потеплели. — Теперь с нуждой покончено. — Яжная с Зотниковым прогнали, новую жизнь строим.

— Так, так… — Печёрский открыл калитку и провёл гостей в дом.

— Значит, большие перемены произошли на старых стойбищах?

— И-и, не узнать, — махнул рукой Темир, — Школы строим, красные юрты, фельдшер есть, магазин — всё строим, — ответил радостно охотник.

— Как, ребята, проводите каникулы?

— Мы помогали Темиру ловить Чугунного. Бандит утёк в Прителецкую тайгу.

— Поймаем, не уйдёт, — уверенно произнёс Печёрский. — А теперь садитесь за стол, — видя, что хозяйка вошла в комнату с кипевшим самоваром, пригласил он гостей.

После чая Янька и Кирик отправились навестить учителя. Нашли они его в огороде, занятого окучкой картофеля. Отложив тяпку, учитель приветливо поздоровался с ребятами и уселся с ними на брёвна, лежавшие возле изгороди.

— Что так скоро в город? По школе соскучились?

— Нет, здесь мы только проездом в Прителецкую тайгу.

— Это хорошо. Там вы увидите много интересного. В Черненой тайге есть травы высотой до трёх метров. Проезжали Манжерок?

— Да, мы ходили на озеро за водяным орехом.

— Папоротники в бору видели? Заметили, как они растут? Советую посмотреть.

Много рассказал ребятам о растениях Черневой тайги старый учитель. Так и хотелось поехать туда поскорее, посмотреть ясно-голубые цветы жимолости, большие соцветия борца, седые, свисающие с деревьев лишайники, мягкий полусумрак леса и огромные травы, среди которых с трудом пробирается всадник. Настоящие джунгли. Янька поднялся с бревна и, взяв тяпку, сказал:

— Мы с Кириком поможем вам окучить картошку, можно? Кирик, бери вторую тяпку, — скомандовал он другу.

Павел Иванович улыбнулся:

— Ну что ж, хорошо, что вы решили помочь мне!

«Славные ребята, — подумал он про Кирика и Яньку. — Работу любят и отдохнуть умеют».

Через полчаса с окучкой картофеля было покончено. Кирик вытер вспотевший лоб и поставил тяпку на место.

— Спасибо, ребята, — поблагодарил учитель и поспешно вошёл в дом. Вернулся он, держа в руках компас.

— Дарю вам компас. Обращаться с ним вы умеете. Может быть, пригодится в тайге. А в школу не опаздывайте.

Вторые сутки двигаются по Черневой тайге трое всадников. Вторые сутки усталые кони шаг за шагом пробивают грудью высокую стену трав, определяя чутьём старые тропы. Пахнет сыростью и тем особенным запахом отмирающей растительности, которая, разлагаясь в тепле и влаге, даёт обильную пищу новым травам. Раздвигая высокие медвежьи пучки и дудник, голубые кисти цветов жимолости, срывая пионы, Кирик и Янька с интересом рассматривают высокую траву ложбины реки Тулой. Путь всадников лежал к далёкой Чуйке. Над потными лошадьми кружатся оводы, комарьё и мошкара. Солнечные лучи с трудом пробиваются через густые заросли чернолесья, и от этого оно кажется сумрачным, загадочным, храпящим какую-то тайну. Седым мохом заросли пни, старые полусгнившие коряги, и длинные гирлянды серых лишайников, спускаясь с деревьев, как бы переносят человека в сказочный мир. Кажется, вот-вот загогочет в лесной трущобе леший, свистнет соловей-разбойник и промелькнёт среди деревьев на сером волке Иван-царевич.

Неповторима, чудесна в своих летних красках Прителецкая тайга.

За несколько дней до появления всадников в верховьях Тулоя здесь прошли двое пешеходов. Путь их был также на Чуйку. Один из них, сутулый и кряжистый, лет пятидесяти, широкий в плечах, весь обросший волосами, с чёрной цыганской бородой, шёл, слегка раскачиваясь на своих крепких ногах, обутых в добротные яловые сапоги. Тот, что шёл сзади, был тонконогий, с продолговатым лицом, с косо поставленными глазами. Шел он вихлястой походкой, отбрасывая рыжий чуб, свисавший на лоб. Это были Чугунный и Стёпка. Неуверенный в гибели Темира в пещере, бандит, захватив с собой молодого Зотникова, торопился на старый шурф, где ждал его каракорумец Карманко.

— Скоро, Степан, Чуйка, от неё повернём вправо и через болото, где висит череп, выйдем на шурф, — не поворачивая головы, произнёс Чугунный. Поглядывая на известные ему приметы, уверенно шагал он по тайге.

— Отдохнуть бы, дядя Иван, — несмело стал просить Стёпка.

— Успеем, надо торопиться, а то как бы по пятам не нагрянул Темир. Похоже, не сдох он тогда в пещере, собака выручила. Жаль, что ружья с собой тогда не было. Но ничего, — успокаивал себя Чугунный, — попадётся и в тайге на мушку. — Иван похлопал по висевшему сбоку на ремне винчестеру. — Вот намоем золотишка побольше, да и подадимся в Приморье. Там, в Уссурийской тайге, спиртоносом я был. Дело доходное. Придёшь, бывало, к ороченам, и чего только надо — на спирт всё бери. Кабаржиную струю, меха, одним словом, что душа твоя желает. Жисть, Степан, была, да влип в одном мокром деле, пришлось бежать с Приморья на Алтай. А тут на твоего отца наткнулся. Вот был орёл, ему убить человека, что плюнуть, не то что ты!

— Ты, дядя Иван, меня не трожь, — тонкие ноздри подростка затрепетали, как у загнанной лошади. — У меня характер отцовский.

Иван Чугунный сплюнул:

— Глиста ты собачья! Хвастун несчастный.

— Я, дядя Иван, могу ножом тебя пырнуть за эти слова! — выкрикнул Стёпка и попятился от Чугунного.

— Что-о, ну-ко повтори, ножом, говоришь, пырнуть? Да я тебя, змеёныш, кулаком пришиблю, — вращая свирепо маленькими глазками, произнёс угрожающе Чугунный.

— Да я, дядя Иван, это в шутку сказал, — продолжая пятиться, заискивающе заговорил Стёпка. — Ты не обижайся, сам знаю, что супротив тяти я, как заяц перед волком. Не устоять против него.

— То-то! — Чугунный разжал кулак. — Язык-то придержи, а то другой раз вырву. Не взял бы тебя в тайгу, да грамотный человек мне нужен, — не оглядываясь больше на Стёпку, он зашагал по едва заметной тропе.

Молодой Зотников последовал за ним. Вечерние тени сгущались. На тайгу спускалась ночь. Нагретый за день воздух стал свежее, потянуло сыростью согры[32].

…Темир и ребята выбрали место для ночлега на пологом склоне одной из возвышенностей. Слезая с коня, охотник спросил:

— Не устали?

— Маленько, да и комарьё донимает, — ответил Янька и соскочил с седла.

— Ещё один переход — и завтра будем на Чуйке!

Вскоре на косогоре запылал костёр, освещая небольшую, окружённую со всех сторон лесом поляну. Недалеко от костра, положив голову на передние лапы, лежал Токшун, не спуская умных глаз с огня. Рядом с Темиром сидел Мойнок и умильно смотрел на кусок холодной баранины, которую охотник держал в руках.

— У нас комарья нет, а здесь их целые тучи, — с аппетитом жуя мясо, заметил Кирик.

— Здесь низина, хлябь да болота, а у нас сухо и высоко, поэтому и комаров мало, — ответил Темир и, допив чай, повесил котелок на сучок.

— Ну как, на отдых? — спросил он ребят. — Пора, пора, поездка нелёгкая, — и, усевшись поближе к огню, закурил. Ребята разговаривали вполголоса, делясь впечатлениями дня. Собрать гербарий им не удалось: не было времени для просушки растений и негде их было хранить. Зато, переезжая безымянную речушку, они увидели на берегу какую-то странную змею. Мойнок было кинулся на неё, но та, поднявшись, так угрожающе зашипела, что Мойнок, поджав хвост, кинулся в кусты. Рассмотреть змею как следует не удалось: она быстро скрылась в зарослях, но то, что увидели ребята, было для них странным. Змея имела на голове щитообразный нарост.

— Это щитомордник — редкая змея у нас на Алтае, — объяснил Темир. — Слышал я, что укус её опасен.

Ночь. Спят усталые люди, чутко дремлют собаки, тихо гаснет костёр. Ночное безмолвие тайги нарушает лишь лёгкий хруст валежника, по которому осторожно ступает лесной красавец лось. Неслышно кружатся летучие мыши, крадётся в высокой траве злобная росомаха, втягивая свежий, ночной воздух, пробирается среди зарослей дудника хозяин тайги — медведь. Токшун поднимается на ноги и тревожно поводит носом, чутко слушая ночные шорохи Ал-тайги.

Лёгкое рычание овчарки, повизгивание Мойнока заставляют людей проснуться.

— Где-то бродит медведь. Пойду, подгоню лошадей ближе к огню. А вы, ребята, подбросьте в костёр хвороста. — Темир, взяв ружье, исчезает в темноте.

…Отблески костра падают на сумрачные деревья, с ветвей которых свисают длинные бороды древних, как сама земля, седых лишайников. Но вот тишину ночи нарушил яростный рёв медведя. Недалеко от костра, закинув рога на спину, промчался стремительно лось. На поляну выбежала косуля. Оказавшись в полосе света, потопталась на месте и, сделав огромный прыжок, исчезла среди деревьев. Темир вскочил на ноги, щёлкнул затвором винтовки, пристально вглядываясь в темноту. Кирик и Янька сидят, прижавшись друг к другу. Лошади сбились у костра и тревожно поводят ушами.

Токшун, вздыбив шерсть, продолжает рычать. Мойнок раза два тявкнул и, виляя хвостом, побежал к хозяину. Прошло несколько томительных минут, и снова тихо в тайге. Люди спят. Дремлют Токшун с Мойноком, прислушиваясь к обманчивой тишине Ал-тайги. Только белка-летяга, бесшумно прыгая с ветки на ветку, возвращается к своему дуплу. Светает. От сырых ложбин и междугорий поднимаются влажные тяжёлые испарения. Над потухшим костром пролетела стая кедровок. На пенёк взобрался полосатый бурундук и деловито умыл мордочку лапками. С пышной вершины ели сорвалась небольшая стайка клестов и наполнила шумом молодой сосняк. Темир сходил к лошадям, поправил верёвочные путы на их ногах и начал разжигать костёр. Свернувшись калачиком, спали крепким сном Кирик и Янька. Охотник не стал их будить. Спустившись к ручью, зачерпнул воды в котелок. Когда чай был готов, разбудил ребят.

Солнце, выглянув из-за горы, залило поляну ярким светом и теплом. Отдохнув после тревожной ночи, хорошо попить чайку среди пышных цветов. Кони оседланы, вещевые мешки приторочены крепко — пора в путь. Оглянувшись ещё раз на поляну, как бы прощаясь с ней, всадники стали удаляться на северо-восток. В полдень достигли старого русла реки и, спешившись, оглядели местность. Кругом стояли заросли пихтача, ели, крупного осинника и берёзы. Среди высокой травы старое русло реки, покрытое галькой, казалось серым поясом, забытым на зелёной — скатерти разнотравья. Оглядев ещё раз лес и береговые кустарники, Темир вынул из кармана аккуратно сложенную записку умершего геолога и передал её Яньке.

— Читай.

— …Третий день питаюсь ягодами. Сил нет. Впереди болото пров… Кар… оказался нег…

— Это понятно. Читай, Яша, дальше.

— …Украл план зол… уч…

— Украл план золотоносного участка, — повторил Темир. — Дальше.

— …От Чуйки идти на полдень.

— Компас что показывает?

— Направление взято правильное, — ответил Янька.

— Так, хорошо, — довольный Темир ещё раз оглядел местность. — Дальше, Яша, что?

— …Старое русло… шагов белого бома… шурф… головёшки… остался один… Кар… ушёл…

Янька передал записку охотнику.

— С дороги мы не сбились, смотрите, вот старое русло, — показал он ребятам, — как понять «…шагов белого бома…», не знаю. Надо подумать. Мне кажется, нам нужно сначала разыскать белый бом. Скалу. Недалеко от неё должен находиться старый шурф, найти его можно по остаткам старого костра. Но где белая скала? Вниз или вверх по руслу? Непонятно. Придётся вам, ребята, подождать меня здесь. Я пойду сейчас вверх по старому руслу, потом вернусь и обследую нижний район. К вечеру всё закончу. На всякий случай оставлю вам Токшуна. Мойнока я возьму с собой.

Спрятав лошадей недалеко от берега в густых зарослях черёмух, Темир ушёл.

Был полдень. Яркое июльское солнце, казалось, неподвижно висело над тайгой, освещая елани[33], покрытые бледно — синими колокольчиками, фиалками разных оттенков, голубыми змееголовниками и бокалообразными горечавками. Воздух был насыщен тем особенным запахом, который можно слышать лишь в богатой цветами Черневой тайге.

Кирик с Янькой лежали на опушке береговых зарослей. Перед ними широко открывалось старое русло, уходившее кривой линией в глубь Ал-тайги. Прошло часа два, как ушёл Темир. Мысли ребят улетали к школе и своим друзьям.

— Борис, наверное, дома помогает матери по хозяйству, — вспомнив школьного друга, оказал Янька.

— Знаешь что, давай попросим Темира, чтобы он съездил с нами на Пыжу к Фросе. Она ведь звала нас к себе, — отозвался Кирик. — Это ведь не так далеко отсюда. Сначала мы поедем на Кебезень, потом спустимся к Ынырге, а там Пыжа рядом. Нагрянем врасплох! Согласен?

— Можно ехать и не ехать, — ответил Янька и, поймав овода, поднёс его к уху Кирика, — слышишь, как жужжит?

— Стой! — Кирик торопливо отвёл руку Яньки. — Слышишь?

Со стороны старого русла раздался выстрел, за ним — второй, третий.

— Темир стреляет! — ребята поспешно заползли в кусты и стали оттуда наблюдать.

Короткие сухие выстрелы приближались. Через несколько минут на старом русле показались два человека. Один из них, тяжёлый и нескладный, топал, как медведь, отстреливаясь на ходу от прячущегося за деревьями охотника. Второй, худой долговязый парень, делая большие зигзагообразные прыжки, мчался, как заяц.

— Чугунный! Стёпка! — вырвалось у ребят.

Медлить было нельзя. Когда Стёпка добежал до кустарника, где затаились ребята, Янька спустил с поводка овчарку.

— Взять!

Токшун в два-три прыжка оказался возле беглеца и, прыгнув ему на грудь, повалил на землю. Чугунный, отстреливаясь, уходил от Темира. Если бы овчарка не стояла сейчас над Стёпкой, участь Чугунного была бы решена, но собака, грозно рыча, продолжала держать помертвевшего от страха Зотникова. Ребята, выскочив из засады, с трудом оттащили разъярённого Токшуна и навалились на Стёпку. Тем временем Чугунный успел скрыться. Прибежал запыхавшийся Темир. Перезарядив винтовку, он сказал торопливо:

— Токшуна я возьму с собой, Чугунный где-то здесь недалеко. Ждите меня к ночи.

Взяв овчарку за поводок, скрылся в Ал-тайге.

Оставшись одни, ребята встряхнули Стёпку за шиворот и, связав ему руки, оттащили к опушке леса. Стёпка хотел оказать сопротивление, но Кирик так крепко двинул его кулаком, что молодой Зотников, ойкнув, повалился на землю.

Токшун, вырываясь из рук охотника, повёл его напрямик через кустарник, затем круто повернул вправо, углубляясь всё дальше и дальше в лес. Так они прошли с полкилометра, след бандита шёл в сотру.

Чугунный был опытный таёжник. Увидев, как Токшун бросился на Стёпку, он понял, какая опасность нависла теперь над ним, и, стараясь избегать открытых мест, торопливо шагал к небольшой реке. Расчёт бандита был прост: перейти как можно скорее брод, и собака потеряет его след. Чугунный выбирал заросли бадана, который издавал сильный запах и затруднял собаке поиски. Долго брёл среди ярко-синих соцветий борщевика и дудника, под ногами захлюпала вода. Бандит приближался к реке. «Перейду брод и скроюсь в согре. Лишь бы успеть. Однако они приближаются. Собака идёт верхним чутьём. Плохо». Пригибаясь в высокой траве, бандит перебежал болотце, вломился в прибрежный кустарник. Брод искать было некогда, и Чугунный спрыгнул с невысокого берега в воду. Лай овчарки приближался. Речушка оказалась мелководной, и он быстро перешёл её. Токшун, потеряв след бандита, метался по кустам. За ним, прячась за кустарники, следовал Темир. «Лишь бы не заметил Чугунный, а то может пристрелить», — думал он.

«А, бандит спрыгнул в воду, — увидев сбитый сапогом Чугунного кусок коры тальника, сказал он. — Нужно пустить Токшуна правее старой ивы, — охотник осторожно выглянул из кустов. — Чугунный не мог выйти по прямой».

Держа ружьё наготове, Темир спрыгнул с берега в воду вместе с овчаркой. На той стороне речушки было тихо, значит, Чугунный в поисках надёжного укрытия ушёл дальше в тайгу. Переправившись через речку, овчарка вновь напала на след бандита и повела Темира к видневшемуся через деревья какому-то огромному болоту…

Оставшись одни, ребята недружелюбно поглядывали на своего пленника.

— Развяжите, руки онемели, — произнёс он хныкающим голосом.

— А не утекёшь?

— Не-ет, вот те крест! — Стёпка хотел перекреститься, но, вспомнив про связанные руки, продолжал: — Куда мне бежать? Вас ведь двое, а я один.

— Смотри, если вздумаешь дать тягу, мы тебя из карабина, — пригрозил Янька и вопросительно посмотрел на Кирика. Тот шепнул:

— Развяжи, не убежит!

Янька подошёл к Стёпке и развязал ему руки.

Потягиваясь во весь свой длинный рост, Стёпка хрустнул суставами и обратился к ребятам.

— Курить есть?

— Мы не курим.

Стёпка поскрёб затылок и, зевнув, посмотрел в сторону лошадей.

Смерив глазами расстояние, отделявшее его от оседланных коней, он вскочил на ноги и кошкой метнулся к ним. Это было так неожиданно, что в первую минуту ребята растерялись. Перемахнув через камень, Стёпка, лавируя между деревьями, побежал к лошадям. И в тот момент, когда он уже заносил ногу в стремя, его нагнал Кирик и рванул от лошади.

Завязалась отчаянная борьба.

— Ах ты, змей проклятый! Мы тебя пожалели, а ты бежать, вот тебе, вот тебе, — работая кулаками, Кирик прижимал Стёпку к земле. Дрыгая ногами, тот старался свалить его с себя. Подбежал Янька и схватил Стёпку за волосы.

Тут же с громким лаем вертелся Мойнок, стараясь укусить беглеца за ногу.

— Ах ты, гадюка! — размахнувшись, Кирик с силой ударил Стёпку. — Прибавить?! — видя, что тот присмирел, спросил он, задыхаясь. — Янька, неси верёвку, — скомандовал он другу.

Пока тот бегал за верёвкой, Стёпка вновь попытался сбросить с себя Кирика. На этот раз завязалась яростная борьба. Извиваясь, Зотников укусил Кирику палец. Они катались по траве, крепко сжимая друг друга в объятиях. Возле них по-прежнему носился Мойнок, и, когда Кирик чуть не выпустил Стёпку из рук, подбежавший с верёвкой Янька, выбрав момент, стегнул Зотникова. Тот взвыл от боли. Ребята быстро связали ему руки, поволокли на старое место к берегу.

…Погоня за Чугунным продолжалась. Бандит шёл по топкой согре, и, преследуя его, Темир увидел через болото висевший на суку череп человека.

«Соормок-бол, — вспомнил Темир полуобгорелую записку, которую он нашёл у потухшего костра Чарышских скал. — Сергек-бол — череп человека — ясно».

Чугунный шёл по известной ему примете, стремясь перейти топкое болото.

Чем дальше шёл Темир, тем сильнее качалась под ногами почва, между кочками попадались ровные места, затянутые стелющейся травой. Это были те страшные бездонные ямы, которые называются на Алтае «окнами». Гибель ждёт человека, если он, поддавшись обману бархатной зелени, ступит в неё ногой. Трясина не выпустит своей жертвы, и чем сильнее будет биться человек, тем быстрее его затянет чёрный ил. В одном месте Темир поскользнулся и чуть не попал в трясину. Токшун продолжал рваться вперёд. Чугунный приближался к кромке болота, где висел череп. Дальше темнели леса, и погоня осложнялась. Темир спустил овчарку и, показывая на бандита, резко скомандовал:

— Взять!

Собака, перескакивая с кочки на кочку, понеслась к Чугунному. До кромки болота оставалось несколько метров. Токшун приближался. Иван оглянулся и, балансируя ногами на кочке, выстрелил. Когда рассеялся дым, Темир увидел, как Чугунный, не выдержав равновесия от сильной отдачи ружья в плечо, упал. Барахтаясь в тине, он цеплялся руками за обманчивую траву, погружаясь всё глубже и глубже в трясину. Пуля задела собаку слегка, вырвав небольшой клок шерсти. Не чувствуя боли, овчарка, добежав до Чугунного, остановилась.

Над болотом пронёсся крик человека, похожий на звериный вой. Ему вторил яростный лай Токшуна. Темир увидел, как из чёрной тины показалась рука Чугунного и, трепетно пошарив но воздуху, скрылась. Над бездонной ямой, где исчез Чугунный, глухо рыча, стоял Токшун.

Ночь на берегу старого русла прошла спокойно. Токшун сторожил Стёпку, который на этот раз и не делал попытки бежать. Утром, захватив с собой молодого Зотникова, трое всадников направились вниз по руслу к белому бому. Дорогой Темир рассказал, как он обнаружил Чугунного со Стёпкой.

— Иду берегом, возле леса, поглядываю по сторонам, всё тихо. Где прячусь под пихтой, где пролезу через кусты, думаю, как бы врасплох на Чугунного не нарваться. И так шёл около часа. Смотрю, русло реки поворачивает круто вправо. Пригляделся, людей не видно. Только вдали маячит вершина белого бома. Пополз к ней. Залёг среди дудника. Запахло дымом.

— Это я кашу варил, — вмешался в разговор Стёпка.

— Не знаю, кашу ли ты варил или старую подошву от сапога, но когда тебя не спрашивают, не лезь, — сердито сказал Темир. — Ну вот, лежу, значит, смотрю, что дальше будет. А скала вся перед глазами. Показался Чугунный с ковшом в руках.

— Это он пробу брал в новом шурфе, — не утерпел Стёпка. — Богатая жила попала, — похвастался он. Но никто уже не обращал внимания на Зотникова.

— Думаю, вернусь обратно, позову вас и с двух сторон приступим к бандиту. Только поднялся с травы, как над головой застрекочет кукша[34], я обратно залёг. Чугунный поставил ковш, взял винчестер и идёт прямо на меня.

— Он думал, медведь, — опять вмешался в разговор Стёпка, — кукша, если видит крупного зверя, всегда кричит.

— Замолчи, без тебя знаем, — замахнулся Янька на Зотникова.

— Что делать? Выскакиваю из укрытия, вскинул винтовку к Чугунному и кричу: «Руки вверх!», а он от меня давай петлять, и этот молодчик за ним. Я открыл стрельбу. Бандит из винчестера начал палить в меня на ходу. Погнал я их вверх по руслу, остальное вы уже знаете. Вот и бом, — подъезжая к скале, показал Темир.

— Показывай, где спрятана бумага? — обратился он сурово к Стёпке.

Зотников уверенно повёл их к шурфам.

— С нами ещё был Карманко.

— Где он?

Стёпка замялся.

— Почему молчишь?

— Его дядя Иван из ружья хлопнул, — Стёпка опустил голову.

— За что?

— Золото не поделили. Да ещё из-за какой-то бумаги спор был.

— Где она?

— Сейчас покажу, — Стёпка подошёл к большому углублению в скале и отвалил камень. План золотоносного участка, открытого когда-то геологом Макаровым, погибшим в тайге, оказался в руках Темира.

Сдав Стёпку участковому милиционеру ближнего села, поехали к берегам Пыжи.

Богата и щедра здесь природа. Большие, в рост человека травы, непролазные заросли кустарника, густые полутёмные леса и среди них на полянах цветы. Оранжевые огоньки, раскинув свои глянцевые лепестки, радуются жаркому солнцу. Рядом с ними нежная фиалка склонилась к тёмно-синему бокалу горечавки. Цветёт краса лугов — лазоревая аквилегия, много ромашки, белых зонтиков богульника, голубых незабудок, и, как яркие рубины, видны чудесные алтайские маки. В воздухе слышен пряный запах медоносов, и в раскрытых чашечках цветов пьют нектар[35] шмели и пчёлы.

Как и все таёжные реки, Пыжа бурно несёт свои воды в спокойную Бию. Прителецкая тайга богата кедром, который даёт орех и мягкую древесину. В лесах водятся медведи, росомахи, лоси, кабарга и много белки. Охота и сбор ореха — основной промысел живущего здесь племени туба — лесных людей. На пути встречались их деревни, затерянные в джунглях Ал-тайги. Рубленые избы, крытые тёсом, надворные постройки, небольшие полоски пахотной земли, с трудом отвоёванные у суровой природы, — всё это накладывало свой отпечаток на тубаларов, прибывших когда-то с востока.

Лесник Игнатий Каргаполов, отец Фроси, жил в среднем течении Пыжи. В одном месте, переваливая через небольшую ложбину, по которой протекала мелководная речушка, они услышали звуки, напоминавшие звон серебряного колокольчика. Всадники остановились. Из густых зарослей неслось нежное: калырт-мылырт, калырт-мылырт, динь-динь.

— Комысчы[36],—воскликнул радостно Темир. На поляну вышел и сам музыкант — мальчуган лет четырнадцати, держа в руках предмет, напоминающий небольшую подкову с тонкой металлической пластинкой, крепко припаянной к её середине.

— Эзен! — приветствовал он Темира и, взглянув на Кирика и Яньку, поспешно спрятал свой инструмент за пазуху.

— Не бойся, не отберём, — сказал, улыбаясь, Кирик и спросил по-алтайски:

— Туба?

Мальчик кивнул головой и ответил:

— Тогус-туба.

— Он говорит, что принадлежит к роду тогус племени туба, — перевёл Кирик Яньке.

— Ты комысчы?

— Нет, я пастух. Мои коровы пасутся у реки.

— Как тебя зовут? — продолжал расспрашивать Кирик.

— Назарко, — бойкие глаза мальчугана остановились на Яньке. — Ты ученик? — спросил он по-русски и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Я тоже ученик. У нас в школе есть русская учительница Мария Павловна.

— В котором ты классе учишься?

— В пятом. У нас открылась семилетняя школа, — в голосе Назарки слышалась гордость.

— Вы куда едете?

— На Пыжу, к леснику Каргаполову.

— Это от нас недалеко. Только вам нужно повернуть вот сюда, — Назарко показал на небольшую возвышенность. — За горой попадёт вам лес, но вы езжайте смелее, он скоро кончится, потом пойдёт дорога на кордон. Хотя я вас провожу! — решил он, — Коровы никуда не уйдут, — взобравшись на коня к Темиру, Назарко уверенно стал показывать всадникам путь через лесную трущобу. — Это самый короткий путь к Игнатию, — объяснил он.

Вскоре выехали на торную дорогу, которая шла из Ынырги на Пыжу. Блеснули воды таёжной реки.

— Теперь я пойду обратно, — слезая с лошади, сказал мальчик и, пожав руки Кирику и Яньке, вложил свой комыс в рот.

Калырт-мылырт, динь-динь, — понеслась несложная музыка. Оглянувшись на молодого тубалара, ребята приветливо помахали ему рукой.

В полдень подъехали к дому лесника. На лай собак вышел сам хозяин, рослый голубоглазый таёжник.

На крыльцо выскочила Фрося.

— Янька! Кирик! — она подбежала к ним с зардевшимся от радости лицом. — Здравствуйте! Как хорошо, что вы приехали.

Поставив лошадей на выстойку, ребята с Темиром вошли в дом. Мать Фроси, Аксинья, принесла из погреба крынку холодного молока со сливками и свежей малины.

— А я уже думала, что вы не приедете. Июль проходит, через месяц в школу, — говорила Фрося. Она повела мальчиков в огород и принялась угощать их горохом и морковью.

Над лесным кордоном спустилась ночь. Гостей положили спать на сеновал. Растянувшись на душистом сене, они скоро уснули.

За утренним чаем Игнатий говорил Темиру:

— Нынче медведей здесь развелось, просто беда. На прошлой неделе у меня тёлку задрали, на овёс повадились, не сходишь ли со мной на облаву?

— Что ж, можно, — согласился охотник.

— Возьмите нас! — попросил Кирик.

— Это охота не на бурундуков, — заметил хозяин.

Темир вступился за своих друзей.

— Ничего, они ребята смелые и на медведя пойдут!

— Я не боюсь, — храбро заявил Кирик.

— Неправда, — улыбнулась Фрося.

— А что, боюсь? — Кирик поставил блюдце на стол и посмотрел на Фросю.

— Уроков русского языка, — продолжая улыбаться, ответила Фрося. — Скажи, какая часть речи медведь? Существительное или прилагательное?

— Прилагательное.

— Почему? — сдерживая готовый брызнуть смех, спросила Фрося.

— А потому, что он косолапый.

— Сам ты косолапый, — Фрося и Кирик выскочили из-за стола и подняли возню.

В полдень ребята вместе с Игнатием и Темиром пошли посмотреть овёс и выбрать место для засады.

Взрослые внимательно осмотрели катанины, смерили шагами расстояние от деревьев.

Темир посоветовал;

— Тебе, Игнатий, придется устроиться ближе к меже. Здесь удобное место для стрельбы. Надо будет принести несколько коротких досок, сколотить их и сделать «сижню» обязательно с подпорками из кольев.

Занятые подготовкой к предстоящей охоте не заметили, как наступил вечер. Токшун и Мойнок были закрыты на замок в сарайчике. Собаки на этот раз могли только помешать.

И как только начало темнеть, все устроились на «сижне».

Кирик пытался рассмотреть «сижню» Яньки, но наступившая темнота скрыла всё окружающее.

Тихо. Лес уснул. Не шелохнутся и травы. Только в тёмном небе водили свои хороводы туманные звёзды. Ночь казалась утомительно долгой, и напряжение ребят, вызванное ожиданием, постепенно улеглось. Их начало клонить ко сну. Близился рассвет. Недалеко от места, где сидели Темир и Кирик, послышался легкий хруст сломанной ветки. Очнувшись от дремоты, Кирик стал смотреть на поле. Там шевелился кто-то огромный.

Кирик инстинктивно уцепился за верхний сук с намерением лезть выше на дерево, но, взглянув на Темира, постарался успокоиться.

Утренняя заря разгоралась. Ярче выступали из сумрака ночи деревья, кустарники и старый шалаш. Зверь, не услышав ничего подозрительного, направился в овёс. К удивлению Кирика, откуда-то появились два медвежонка и, смешно переваливаясь, потопали за матерью.

«Медведица!» — Кирик знал по рассказам охотников, что встреча с ней опасна, и сжал сильнее карабин.

Усевшись на задние лапы, медведица загребала передними овёс и, объедая его густые метёлки, чавкала, как свинья. Медвежата, следуя примеру матери, неумело лапали овёс, но, видимо, это занятие им скоро надоело, и они, играя, стали кататься по полю. Вдруг медведица насторожилась. Бросив еду, она тревожно повела головой. Почти одновременно раздались два выстрела. Зверь взревел и повалился на бок. Испуганные медвежата бросились в разные стороны. Подбрасывая зад, они торопливо бежали к лесу. Выстрелив ещё раз в безжизненную тушу, Темир с Игнатием соскочили с деревьев и кинулись за медвежатами. Одного Игнатий догнал возле леса, второго поймал Кирик. Взрослые с трудом выволокли медведицу из овса, взвалили на телегу, и все направились на кордон.

Медвежат закрыли в сарай. Кирик, Янька и Фрося уселись на крыльцо и начали горячо обсуждать их судьбу.

— Надо отправить медвежат в Бийск, в зверинец, — предлагал Янька.

— Они ещё маленькие, — стала возражать Фрося.

— Вырастут большие — всех кур и гусей у вас передавят. — заметил Кирик.

— Вот что, ребята, — Фрося посмотрела на своих друзей, — хорошо бы медвежатам дать клички. Медвежонка, который покрупнее, назовём Спирькой, он, должно быть, отчаянный забияка.

— А второго Тонкур, что значит куцый, — предложил Кирик.

— Хорошо! — довольная Фрося сбежала с крыльца и направилась к сарайчику, где сидели пленники. Ребята последовали за ней.

Медвежата лежали, глубоко зарывшись в сено. Фрося вернулась в дом и, налив в корытце молока, вошла в сарайчик. Янька взял за густую шерсть Спирьку и подтащил его к корытцу. Медвежонок упирался, пытаясь укусить Яньку, но когда тот ткнул его мордочкой в молоко, Спирька облизнулся и торопливо начал лакать. Кирик, вытащив из сена Тонкура, поднёс его к Спирьке; и оба медвежонка, отталкивая друг друга, как поросята, принялись за еду. Закончив с молоком и вылизав начисто корытце, Спирька стал толкать его носом к выходу из сарая. Во дворе его увидел Мойнок. Помахивая хвостом, он подбежал к медвежонку. Спирька был занят своим корытцем и не заметил собаку. Увидев рядом со своей мордочкой нос Мойнока, он молниеносно хватил собаку лапой по уху. Не ожидавший такого приёма Мойнок взвизгнул и вцепился острыми зубами в обидчика. Ребята с трудом оттащили разъярённого пса и закрыли Спирьку обратно в сарай.

Кирик и Янька помогли Фросе составить гербарий растительности Прителецкой тайги.

— Надо сделать так, — советовал Янька. — Одни растения у нас будут луговые, вторые — лесные, и отдельно собрать гербарий ядовитых трав. Затем мы составим список деревьев и кустарников. У нас, — продолжал Янька, — в Усть-Канском аймаке иная растительность. Здесь, например, встречается липа. По Чарышу она не растёт. Я спрашивал Павла Ивановича, он объяснил, что липа на Алтае — редкое дерево, растёт она и в горной Шории, а в высокогорных районах по условиям климата липа расти не может.

Ребята принесли домой растение, осыпанное мелкими белыми цветами типа зонтичных.

— Вы знаете, что это такое? — увидев крупные листья и круглые соцветия на конце стебля, спросил Игнатий. — Это самое ядовитое растение Черневой тайги, называется оно цикута. Вымойте хорошенько руки, — посоветовал он, — яд цикуты опасен для человека.

Ребята бросились к рукомойнику.

— Есть у нас и другие ядовитые растения, например, курон. По преданиям, ядом курона воины-кочевники отравляли свои стрелы. Животные, в особенности овцы, часто гибнут от курона. Много у нас и целебных трав, — Игнатий перечислил названия полезных растений.

Собирать гербарий было интересно, и ребята целые дни проводили на прибрежных лугах, в тайге и на ближних склонах гор. Уходить далеко не решались, боялись встречи с медведем. Иногда им попадалось незнакомое растение, и они несли его к Игнатию, который хороню знал растительный мир Прителецкой тайги. Вечером играли с медвежатами. Спирька подружился с Мойноком и, гоняясь за ним по широкому двору, старался схватить собаку за ухо или за лапу. Но, завидев где-нибудь Токшуна, он стремительно нёсся в сарай и забирался под самые стропила, сердито поглядывая оттуда на овчарку. Тонкур, как собачонка, ходил за Фросей, выпрашивая какое-нибудь лакомство.

Наконец, Темир и ребята стали собираться домой.

Игнатий и Фрося уговаривали их ещё погостить, но охотник торопился в Мендур-Сокон.

— Наверное, меня уже там потеряли, да и Прокопий со Степанидой ждут ребят. Нет, надо ехать. Погостили — и хорошо.

Вечером приехали в село Ыныргу и, переночевав у знакомого крестьянина, направились рано утром в Ойрот-Туру.

Печёрского в городе не застали. Он уехал по служебным делам в Барнаул. Передав по назначению найденный план золотоносного участка, друзья выехали на Чуйский тракт. На четвёртые сутки показались родные места. Поднявшись на косогор, всадники увидели Тюдралу. Остановили коней и долго смотрели на село. Было слышно, как бился о скалы белопенный Чарыш, сердито хлестал волной гранитные берега и, поднимая каскады брызг, неумолчно гремел среди суровых гор.

— Гей! Вперёд! — пришпорив коня, Кирик стремительно помчался к селу.

— Вперёд! — блеснув озорными глазами, крикнул Янька и, припав к луке седла, взмахнул нагайкой. Заражаясь настроением ребят, Темир лихо гикнул на свою лошадь, и трое всадников, сопровождаемые лаем Токшуна и Мойнока, вихрем влетели на главную улицу Тюдралы. И только у ворот своего дома, круто осадив коней, они соскочили с сёдел.

Из-под сенок вылез Делбек и, обнюхав приезжих, радостно вильнул хвостом.

Пока Степанида собирала на стол, Темир подробно рассказал Прокопию о гибели Чугунного и найденном плане геолога Макарова.

После обеда ребята сбегали на Чарыш, искупались, побывали в огороде и вечером усталые легли спать. Утром, провожая Темира в Мендур-Сокон, Кирик говорил охотнику:

— Передай поклон дедушке Мундусу, Ильгей и Бакашу.

— И от меня тоже, — сказал Янька, протягивая руку старому другу.

— Значит, недели через три в школу? — усаживаясь в седло, спросил Темир.

— Да.

— Опять долго не увидимся, — вздохнул охотник и с грустью посмотрел на ребят. — Привык я к вам.

— Нам без тебя, Темир, тоже скучно!

— Ну, до свидания! — Темир взялся за повод и, тронув коня, выехал за ворота. За ним побежал Мойнок.

Оставшиеся до занятий три недели Кирик с Янькой проводили на рыбалке и в лесу. Иногда брали в библиотеке книги и читали вслух Степаниде. В конце августа они приехали в город. Печёрский вернулся из Барнаула не один. С ним была жена. Военком помог ребятам найти небольшую комнату. Перетащив имущество, Кирик и Янька устроились в новой квартире.

Через несколько дней приехала с отцом Фрося. Она рассказала, что медвежат отвезли в Бийск, а оттуда в Московский зоопарк.