Ларри Нивен
Смерть в экстазе

Сперва пришел рутинный запрос на разрешение акции по Нарушению Приватности. Полицейский офицер записал подробности и переправил запрос чиновнику, который проследил, чтобы кассета дошла до соответствующего судьи по гражданским делам. Судья занялся этим с неохотой, ибо в мире, насчитывающем восемнадцать миллиардов человек, частная жизнь бесценна; но в итоге он не нашел причин для отказа. И 2 ноября 2123 года он выдал разрешение.

Квартплата была просрочена всего на две недели. Если б управляющий апартаментов “Моника” ходатайствовал о выселении, он получил бы отказ. Но Оуэн Дженнисон не отвечал ни на звонки в дверь, ни по телефону. Никто уже несколько недель его не видел. Управляющий, видимо, хотел лишь убедиться, что с ним все в порядке.

Так что ему разрешили воспользоваться своим ключом, а офицер полиции стоял рядом.

Так они обнаружили жильца 1809-й квартиры.

А когда они заглянули в его бумажник, то позвонили мне.

Я сидел за моим столом в штаб-квартире АРМ , делая ненужные заметки и мечтая об обеденном перерыве.

Дело Лорена находилось в стадии сопоставления фактов и ожидания. Речь шла о банде органлеггеров , руководимой, по-видимому, кем-то одним, но при этом достаточно крупной, чтобы охватить половину западного североамериканского побережья. О банде у нас имелось немало сведений – методы работы, центры деятельности, несколько бывших клиентов, даже полдюжины предположительных имен – но ничего, что дало бы возможность действовать. Так что оставалось закидывать все, чем мы располагали, в компьютер, следить за несколькими лицами, подозреваемыми в контактах с главарем банды, Лореном, и ждать прорыва.

Месяцы ожидания подрывали мое чувство сопричастности к делу.

Зазвонил мой телефон.

Я отложил ручку и сказал:

– Джил Хэмилтон.

Черные глаза на маленьком смуглом лице окинули меня внимательным взглядом.

– Я детектив-инспектор Хулио Ордас из полицейского управления Лос-Анджелеса.

Вы родственник Оуэна Дженнисона?

– Оуэна? Нет, мы не родственники. С ним что-то случилось?

– Таким образом, вы его знаете.

– Разумеется, знаю. Он здесь, на Земле?

– Похоже на то.

Ордас говорил без акцента, но отсутствие разговорных выражений придавало его речи иностранный оттенок.

– Нам потребуется официальное опознание, мистер Хэмилтон. Удостоверение мистера Дженнисона указывает на вас как на ближайшего родственника.

– Странно. Я… погодите-ка. Оуэн мертв?

– Кто-то мертв, мистер Хэмилтон. В его бумажнике находится удостоверение мистера Дженнисона.

– Ладно. Но Оуэн Дженнисон был гражданином Пояса . Это может вызвать межпланетные осложнения. Это уже прерогатива АРМ. Где тело?

– Мы нашли его в квартире, снятой под его собственным именем. Апартаменты “Моника”, Нижний Лос-Анджелес, квартира 1809.

– Хорошо. Не трогайте ничего из того, что еще не трогали. Я сейчас буду.

Апартаменты «Моника» оказались невыразительным бетонным кварталом высотой восемьдесят этажей. Каждая сторона его квадратного основания была по тысяче футов. Ряды балкончиков над сорокафутовым уступом, предохранявшим пешеходов от предметов, случайно оброненных жильцами, придавали его бокам рельефный вид. Из-за сотни подобных зданий Нижний Лос-Анджелес с воздуха выглядел состоящим из глыб.

Вестибюль внутри был выполнен в стиле безликого модерна. Кругом металл и пластик; легкие, удобные кресла без подлокотников; большие пепельницы; всюду рассеянное освещение; низкий потолок; место нигде даром не пропадает. Все помещение словно отштамповали. Оно не должно было казаться небольшим, но выглядело именно таким. Это уже настораживало относительно внутреннего облика квартир. Платить приходилось за каждый кубический сантиметр.

Я нашел кабинет управляющего и самого управляющего, добродушного на вид человека с водянисто-голубыми глазами. Консервативный темно-вишневый бумажный костюм словно нарочно был подобран, чтобы сделать его незаметнее, как и длинные каштановые волосы, зачесанные назад без пробора.

– Ничего подобного здесь ранее не случалось, – доверительно сообщил он, когда мы направились к стойке с лифтами. – Ничего подобного. Это было бы плохо, даже не будь он жителем Пояса, а уж теперь… – от этой мысли его съежило. – Репортеры. Они нас задушат.

Лифт был размером в гроб, но с поручнями. Поднимался он быстро и ровно. Я ступил в длинный узкий коридор.

Что Оуэн мог делать в подобном месте? Здесь жили скорее машины, а не люди.

Может, это все-таки не Оуэн. Ордас не утверждал этого окончательно. И, кроме того, нет закона против карманного воровства. На этой переполненной планете такой закон невыполним. Все жители Земли были карманниками.

Точно. Кто-то умер, имея при себе бумажник Оуэна.

Я прошагал по коридору до номера 1809.

В кресле, улыбаясь, сидел Оуэн. Я один раз рассмотрел его как следует, чтобы удостовериться, потом отвернулся и более не оборачивался. Но все прочее было еще более невероятным.

Ни один житель Пояса не снял бы такой квартиры. Меня, родившегося в Канзасе, и то кинуло в озноб. Оуэн бы тут рехнулся.

– Я этому не верю, – сказал я.

– Вы его хорошо знали, мистер Хэмилтон?

– Насколько двое могут знать друг друга. Мы с ним три года провели на горных разработках в основном поясе астероидов. В такой обстановке секретов не утаишь.

– Однако вы все же не знали, что он находится на Земле.

– Этого я вообще не понимаю. Какого черта он не позвонил мне, если попал в беду?

– Вы служите в АРМ, – сказал Ордас. – Вы оперативник полиции ООН.

Тут он был прав. Оуэн был честен не менее прочих моих друзей; но в Поясе честность означает нечто иное. Жители Пояса полагают, что все плоскоземельцы – жулики. Так, они не понимают, что для плоскоземельца обчищать карманы – это просто игра в ловкость. Зато поясник считает контрабанду таким же развлечением, без всякого преступного умысла. Он сопоставляет тридцатипроцентный таможенный тариф с возможной конфискацией всего груза, и если шансы хороши – рискует.

Оуэн вполне мог сделать что-то, казавшееся честным ему, но не мне.

– Он мог встрять во что-то неприятное, – согласился я. – Но не могу представить, чтобы он из-за этого убил себя. И… не здесь. Сюда бы он не пришел.

Номер 1809 представлял собой жилую комнату, ванную и кладовку. Я заглянул в ванную, уже представляя, что там увижу. Она была размером с комфортабельную душевую. Пульт настройки снаружи у двери заставлял запоминающий пластик выдавливать из себя различные аксессуары, превращая помещение в умывальную, душ, туалет, гардеробную, сауну. Сплошная роскошь, не считая размеров – остается только жать на правильные кнопки.

Жилая комната была в том же духе. Кровать была скрыта за стеной. Кухонная ниша, с раковиной, духовкой, грилем и тостером уходила в другую стену; диван, кресла и столы исчезали в полу. Хозяина и трех гостей хватило бы и на многолюдный прием с коктейлями, и на обед в небольшой компании, и на покерную партию в тесном кругу. Карточный, обеденный, кофейный столы – имелось все, с соответствующими креслами; но извлечь из пола в конкретный момент можно было лишь по одному набору. Такие вещи как холодильник, морозильник, бар отсутствовали. Если жилец нуждался в пище или питье, он звонил вниз, и получал необходимое из супермаркета на третьем этаже.

Обитатель подобной квартиры располагал определенным комфортом. Но ему не принадлежало ничего. Место имелось только для него, а не для его пожитков. И это была к тому же внутренняя квартира. Лет сто назад тут имелся бы хоть воздуховод; но воздуховоды занимают дорогое пространство. Постоялец не имел даже окон. Он жил в удобном ящике.

Объекты, выдвинутые в настоящее время, представляли собой излишне пухлое кресло для чтения, два малых столика по бокам, скамеечку для ног и кухонную нишу. Улыбающийся Оуэн Дженнисон сидел в кресле. С чего ж ему было не улыбаться. Естественную ухмылку его черепа прикрывала разве что иссохшая кожа.

– Комната маленькая, – сказал Ордас, – но не слишком. Так живут миллионы людей. В любом случае человек Пояса вряд ли может быть склонен к клаустрофобии.

– Нет, разумеется. Прежде чем присоединиться к нам, Оуэн пилотировал одиночный корабль. По три месяца в тесноте, в кабине настолько крошечной, что при закрытом воздушном шлюзе нельзя выпрямиться во весь рост. Нет, не клаустрофобия, но… – я обвел рукой комнату. – Что вы видите здесь из его вещей?

Кладовка, хоть и маленькая, была почти пуста. Одежда для улицы, бумажная сорочка, пара туфель, маленький коричневый чемоданчик. Все новое. Несколько предметов в ванной аптечке были равно новыми и безымянными.

– И что? – спросил Ордас.

– Люди Пояса – непоседы. Они не владеют многим, но следят за тем, чем владеют. Небольшие ценности, реликвии, сувениры. Не могу поверить, что он не захватил с собой хоть чего-то.

Ордас приподнял бровь.

– Его скафандра?

– Считаете, это невероятно? Вовсе нет. Внутренность скафандра и есть дом для поясника. Иногда он остается его единственным домом. Он тратит состояние, украшая скафандр. Если он лишится скафандра, он не будет более поясником. Но нет, я не настаиваю, что он должен был привезти свой скафандр. Но у него должно было быть хоть что-то. Его склянка с марсианской пылью. Кусочек железоникелевого метеора, который извлекли у него из груди. Если б он оставил все свои сувениры дома, он подобрал бы что-либо интересное на Земле. Но в этой комнате нет ничего.

– Может быть, – деликатно заметил Ордас, – он не замечал окружающее.

И это как-то расставило все по местам.

Оуэн Дженнисон сидел, ухмыляясь, в заляпанном шелковом халате. Ниже подбородка потемнение лица, имеющее космическое происхождение, переходило в обычный загар. Его светлые волосы, излишне длинные, были подстрижены по земной моде; от типичной для Пояса прически в виде гребня, которую он носил всю жизнь, не осталось и следа. Половину лица закрывала месячная поросль неухоженной бороды. Из макушки выступал маленький черный цилиндр. От конца цилиндра к стенной розетке тянулся электрический шнур.

Цилиндр представлял собой дроуд, преобразователь тока, предназначенный для электроманов.

Я шагнул к трупу и наклонился, присматриваясь. Дроуд был стандартной модели, но переделанный. Обычный дроуд электромана передает в мозг только слабую струйку тока. Оуэн получал дозу раз в десять большую – достаточную, чтобы разрушить его мозг за месяц.

Я протянул свою воображаемую руку и коснулся дроуда.

Ордас спокойно стоял рядом, позволяя мне без помех заниматься расследованием. Естественно, он не подозревал о моих ограниченных паранормальных способностях.

Моими воображаемыми пальцами я прикоснулся к дроуду в голове Оуэна, затем пробежался ими до крошечной дырочки в его скальпе и далее вглубь.

То была стандартная хирургическая работа. Оуэн мог сделать эту операцию где угодно. Дырочку в голове, невидимую под волосами, почти невозможно обнаружить, если даже знаешь, что искать. Даже лучшие друзья не будут знать, разве что застанут с подключенным дроудом. Но дырочка служит указанием на разъем большего размера, вделанный в черепную кость. Мысленными пальцами я коснулся разъема, провел ими по тонкой как волос проволоке, уходившей вглубь мозга Оуэна к центру удовольствия.

Нет, его убил не излишний ток. Оуэна убило отсутствие воли. Ему не хотелось вставать.

Он умер от голода, сидя в этом кресле. У его ног валялись пластиковые бутылки-тюбики, еще пара лежала на боковом столике. Все пустые. Месяц назад они были полными. Оуэн умер не от жажды. Он умер от голода, и его смерть была спланирована.

Оуэн, дружище. Почему он не пришел ко мне? Я сам наполовину принадлежу Поясу. Какие б у него ни случились неприятности, я бы вытащил его из них. Немного контрабанды – что из того? Почему он сделал так, чтобы мне сообщили только после того, как все будет кончено?

Комната была чистой, такой чистой. Надо было подойти близко, чтобы обонять смерть: кондиционер все втягивал и уносил прочь.

Он был очень методичен. Кухня была выдвинута; к раковине от Оуэна шел шланг. Он снабдил себя водой, чтобы протянуть месяц; он заплатил квартплату за месяц вперед. Он сам срезал шнур дроуда так коротко, чтобы привязать себя к розетке вне досягаемости кухни.

Сложный способ умереть – но имеющий свою прелесть. Месяц экстаза, месяц высочайшего физического восторга, которого может достигнуть человек. Я мог представить, как он хихикает каждый раз, вспоминая, что умирает от голода. Когда еда всего в нескольких шагах… но пришлось бы вытащить дроуд, чтобы дотянуться. Возможно, он откладывал решение… и снова откладывал…

Оуэн, я и Гомер Чандрасекхар прожили три года в тесной каморке, окруженной вакуумом. Что было такого в Оуэне Дженнисоне, чего я не знал? Какую его слабость мы не разделяли? Если Оуэн поступил таким образом, я тоже мог это сделать. И я испугался.

– Очень искусно, – прошептал я. – По Поясному изящно.

– Вы хотите сказать, типично для поясника?

– Вовсе нет. Поясники не кончают самоубийством. И уж точно не таким образом. Если поясник вынужден уйти из жизни, он взрывает двигатель своего корабля и погибает подобно звезде. Типична аккуратность, а не результат.

– Ну хорошо, – сказал Ордас. – Ну хорошо.

Он чувствовал неловкость. Факты говорили сами за себя, но ему не хотелось называть меня лжецом. Он вернулся к формальностям.

– Мистер Хэмилтон, вы опознаете этого человека как Оуэна Дженнисона?

– Это он.

Он всегда был чуточку полноват, но я узнал его, как только увидел.

– Но давайте удостоверимся, – я стянул грязный халат с плеча Оуэна.

Левую сторону его груди занимал почти идеально круглый шрам в восемь дюймов в поперечнике.

– Видите это?

– Да, мы его заметили. Старый ожог?

– Оуэн был единственным известным мне человеком, который мог продемонстрировать на коже шрам от метеора. Он врезался ему в плечо как-то раз в открытом космосе и распылил по коже испарившуюся сталь скафандра. Потом врач извлек крошечную частицу железо-никеля из центра шрама, как раз под кожей. Оуэн всегда носил при себе эту крупинку металла. Всегда, – повторил я, глядя на Ордаса.

– Мы ее не нашли.

– Ясно.

– Я сожалею, что заставил вас пройти через это, мистер Хэмилтон. Вы сами настояли, чтобы тело оставили на месте.

– Да. Благодарю вас.

Оуэн скалился на меня из кресла. Я чувствовал боль в горле и животе. Как-то я потерял правую руку. Потеря Оуэна была сходным ощущением.

– Я хотел бы узнать побольше об этом деле, – сказал я. – Не сообщите ли вы мне подробности, как только что-нибудь выясните?

– Разумеется. По каналам АРМ?

– Да, – это дело не касалась АРМ, хоть я и заявил Ордасу обратное; но престиж АРМ поможет. – Я хочу знать, почему умер Оуэн. Может, он просто сошел с катушек… культурный шок или что-то еще. Но если кто-то вынудил его умереть, я доберусь до него.

– Не лучше ли предоставить отправление правосудия… – начал было Ордас и растерянно осекся.

Говорил ли я как простой гражданин – или как сотрудник АРМ?

Я оставил его в задумчивости.

В вестибюле оказалось некоторое число жильцов, входивших и выходивших из лифтов, или просто сидящих в креслах. Я постоял какое-то время перед лифтом, вглядываясь в мелькающие лица. На них, казалось мне, обязательно должны были присутствовать следы размывания личности.

Комфорт массового производства. Помещение, чтобы спать, есть, смотреть три-ди, но не для того, чтобы быть хоть кем-то. Живя здесь, не владеешь ничем. Какого рода люди будут так жить? Они все должны выглядеть одинаково, как отражения в зеркальном трельяже парикмахерской.

Тут я заметил волнистые каштановые волосы и темно-вишневый бумажный костюм. Управляющий? Мне пришлось подойти ближе, чтобы удостовериться. Такого рода лица вечно остаются незнакомыми.

Он увидел мое приближение и стал улыбаться без особого энтузиазма.

– О, здравствуйте, мистер… э… Вы нашли… – он не мог подобрать правильного вопроса.

– Да, – ответил я так или иначе на его вопрос. – Но я хотел бы кое-что выяснить. Оуэн Дженнисон прожил здесь шесть недель, не так ли?

– Шесть недель и два дня – до того, как мы открыли его дверь.

– А у него бывали посетители?

Брови собеседника поползли вверх. Между делом мы подошли к его кабинету, и я разобрал надпись на двери: “ДЖАСПЕР МИЛЛЕР, управляющий”.

– Разумеется, нет, – сказал он. – Любой бы заметил, что что-то неладно.

– Вы хотите сказать, что он снял комнату исключительно с целью умереть? Вы его видели только раз?

– Думаю, что мог бы… хотя нет, погодите, – управляющий глубоко задумался. – Нет. Он зарегистрировался в четверг. Разумеется, я заметил его загар, типичный для поясника. Потом, в пятницу он выходил. Я случайно увидел, как он прошел мимо.

– В этот день он приобрел дроуд? Нет, оставим, вы этого знать не будете. И это был последний раз, когда вы видели его выходящим наружу?

– Да, именно.

– Значит, в четверг вечером или в пятницу утром у него могли быть посетители.

Управляющий отрицательно затряс головой.

– Почему не могли?

– Видите ли, мистер, э…

– Хэмилтон.

– У нас на каждом этаже есть голокамера, мистер Хэмилтон. С ее помощью делают снимок каждого постояльца в тот момент, когда он входит в свою комнату – только раз. Приватность – это одна из услуг, которую постоялец приобретает вместе с квартирой, – сказав это, управляющий несколько подтянулся. – По этой же причине голокамера снимает любого, кто не является постояльцем. Таким способом жильцов защищают от нежеланных вторжений.

– И никаких посетителей любой из квартир на этаже Оуэна не было?

– Нет, сэр, не было.

– Ваши жильцы любят одиночество.

– Возможно, что и так.

– Полагаю, что постояльцев от гостей отличает центральный компьютер на первом этаже.

– Именно.

– Значит, шесть недель Оуэн Дженнисон сидел в своей комнате в одиночестве. Все это время на него никто не обращал внимания.

Миллер старался отвечать холодно, но он слишком нервничал.

– Мы стараемся обеспечить нашим гостям приватность. Если б мистер Дженнисон пожелал получить помощь любого рода, ему достаточно было только взять телефон. Он мог бы позвонить мне, или в аптеку, или в супермаркет.

– Хорошо, мистер Миллер, благодарю вас. Это все, что я хотел узнать. Я хотел понять, как Оуэн Дженнисон мог ожидать смерти шесть недель, и никто этого не заметил.

Миллер сглотнул слюну.

– Он умирал все это время?

– Ага.

– Мы не могли этого узнать. Как мы могли бы? Не вижу, в чем вы можете нас обвинить.

– Я тоже не вижу, – сказал я, протискиваясь к выходу.

Миллер стоял близко, и мне пришлось его отпихнуть. Мне стало стыдно. Этот человек был абсолютно прав. Пожелай Оуэн помощи, он получил бы ее.

Стоя снаружи, я смотрел на зазубренную голубую полосу неба между верхушками зданий. Показалось такси, я нажал кнопку вызова, и оно опустилось.

Я вернулся назад в штаб-квартиру АРМ. Не для работы – при таких обстоятельствах я не мог заниматься никакой работой, – а чтобы поговорить с Жюли.

Жюли: высокая девушка лет под тридцать, зеленые глаза, длинные волосы с рыжими и золотыми прядями. И две широкие коричневые отметины от хирургических щипцов над правым коленом; только их сейчас не было видно. Я заглянул в ее кабинет через стекло с односторонней прозрачностью и смотрел, как она работает.

Она сидела в контурном кресле и курила. Глаза ее были закрыты. Временами, когда она концентрировалась, ее лоб морщился. Временами она бросала взгляд на часы и снова закрывала глаза.

Я не прерывал ее. Я знал важность того, чем она занималась.

Жюли. Она была некрасива. Ее глаза были слишком широко расставлены, подбородок слишком квадратный, рот слишком широкий. Неважно. Жюли могла читать мысли.

Она была идеальной подружкой. Она была всем, что нужно мужчине. Год назад, на следующий день после того, как я в первый раз убил человека, я был в ужасном расположении духа. Но Жюли каким-то образом обратила это настроение в маниакальное веселье. Мы как дикие метались в подконтрольном парке анархии , накрутив в итоге огромный счет. Мы отшагали пять миль, никуда не направляясь, и в конце концов вернулись к скользящему тротуару в центре города. Мы были совершенно измочалены, слишком устали, чтобы думать… А две недели назад была теплая, нежная, спокойная ночь. Двое людей, счастливых в обществе друг друга, ничего более. Жюли была тем, в чем ты нуждался, всегда, везде.

Ее гарем мужчин был, наверно, самым большим в истории. Чтобы улавливать мысли сотрудника АРМ, Жюли должна была любить его. К счастью, в ней хватало места для любви. Она не требовала от нас верности. Добрая половина из нас имела семьи. Но любовь к каждому из мужчин была необходима Жюли, иначе она не могла защищать его.

Она защищала нас сейчас. Каждые пятнадцать минут Жюли входила в контакт с одним из агентов АРМ. Обычно на паранормальные способности полагаться нельзя, но Жюли была исключением. Попади мы в переделку, она всегда придет к нам на помощь… если какой-нибудь идиот не помешает ей за работой.

Так что я оставался снаружи в ожидании и с сигаретой в моей воображаемой руке.

Сигарета была для практики, чтоб поднапрячь мысленные мускулы. В своем роде моя “рука” была так же надежна, как контакт с сознаниями у Жюли, возможно, как раз в силу своих ограничений. Усомнись в своих паранормальных способностях – и они исчезнут. Четко определенная третья рука была куда вразумительнее, чем умение какого-нибудь колдуна двигать объекты по желанию. Я знал, каково ощущать руку, и что ею можно сделать.

Почему я так много времени проводил, поднимая сигареты? Потому что это самый большой вес, который я могу поднять, не напрягаясь. И есть еще другая причина… этому меня научил Оуэн.

Без десяти три пополудни Жюли открыла глаза, вывернулась из контурного кресла и подошла к двери.

– Привет, Джил, – сказала она. – Неприятности?

– Угу. Только что скончался мой друг. Я подумал, что тебе лучше бы знать об этом, – я передал ей чашку кофе.

Она кивнула. На сегодняшний вечер у нас планировалось свидание, и случившееся изменило бы его характер. Зная об этом, она слегка прощупала меня.

– Господи! – воскликнула она, отшатнувшись. – Как… как ужасно. Я страшно сожалею, Джил. Свидание отменяется, не так ли?

– Если только ты не хочешь присоединиться к церемониальной попойке.

Она решительно покачала головой.

– Я его не знала. Это было бы неправильно. Кроме того, ты будешь барахтаться в собственных воспоминаниях, Джил. Большая их часть будет личной. Тебя будет коробить сознание того, что я рядом и зондирую тебя. Вот если б здесь был Гомер Чандрасекхар, другое дело.

– Мне хотелось бы, чтоб он был рядом. Он бы устроил попойку в собственном стиле. Может даже с какой-нибудь из девушек Оуэна, будь они поблизости.

– Ты знаешь, что я чувствую, – сказала она.

– То же, что и я.

– Я хотела бы помочь тебе.

– Ты всегда приходишь на помощь, – я глянул на часы. – Твой перерыв на кофе почти окончен.

– Надсмотрщик за рабами, – Жюли ущипнула меня за ухо двумя пальцами. – Окажи честь другу, – добавила она и вернулась в свою звуконепроницаемую комнату.

Она всегда приходит на помощь. Ей даже нет необходимости разговаривать. Одно лишь сознание того, что Жюли прочитала мои мысли, что кто-то меня понимает… этого достаточно.

Наедине с собой, ровно в три пополудни, я начал мою церемониальную попойку.

Церемониальная попойка – обычай новый, еще не связанный условностями. Нет установленной продолжительности. Не следует произносить каких-либо определенных тостов. Участники должны быть близкими друзьями покойного, но их число не определяется.

Я начал в “Луау”, где струилась вода и все было залито холодным голубым светом. Снаружи было три тридцать дня, а внутри – вечер на Гавайях многовековой давности. Помещение уже наполовину заполнилось. Я выбрал угловой столик с достаточным простором вокруг и заказал грог. Он прибыл – холодный, коричневый, пьянящий, с соломинкой в конусе льда.

На церемониальной попойке по Кубсу Форсайту, в одну черную ночь на Церере четыре года назад нас было трое. Веселенькая была компания – Оуэн, я и вдова нашего третьего члена экипажа. Гвен Форсайт винила нас в смерти мужа. Я только что вышел из больницы, с правой рукой, кончавшейся у плеча, и обвинял всех – и Кубса, и Оуэна, и себя, всех вместе. Даже Оуэн сделался угрюмым и погруженным в себя. Мы не могли бы подобрать менее подходящей троицы и ночи.

Но обычай призывал, и мы собрались. Тогда, как и сейчас, я углубился в собственную душу, в которой зияла рана, нанесенная гибелью напарника, гибелью друга. Обратился мыслями вспять.

Джилберт Хэмилтон. Родился в семье плоскоземельцев, в апреле 2093 года , в Топике, штат Канзас. Родился с двумя руками и без всякого следа невероятных талантов.

Плоскоземелец. Так жители Пояса называют землян, особенно землян, никогда не бывавших в космосе. Я не уверен, что мои родители когда-либо всматривались в звезды. Они управляли третьей по размеру фермой в Канзасе – десять квадратных миль пахотной земли между двумя широкими полосами города и двумя лентами скоростных шоссе. Мы были горожанами, как и все плоскоземельцы, но когда толпы надоедали мне и моим братьям, у нас имелись обширные пространства, чтобы побыть наедине. Игровая площадка в десять квадратных миль, и ничего нас не стесняло, не считая посевов и автоматической техники.

Мы глядели на звезды – братья и я. Из города звезд не видно, огни их скрадывают. Даже в полях их не разглядеть над освещенным горизонтом. Но прямо над головой они были на месте – черное небо с рассыпанными яркими точками, а иногда и с плоской белой луной.

К двадцати годам я отказался от гражданства ООН и стал поясником. Я жаждал звезд, а правительство Пояса управляло большей частью Солнечной системы. Среди скал таились баснословные богатства, принадлежавшие разбросанной цивилизации из нескольких сот тысяч поясников; и я жаждал своей доли.

Это было нелегко. Получить лицензию на одноместный корабль я мог только через десять лет. А пока я должен был работать на других и учиться избегать ошибок прежде, чем погибну из-за них. Половина плоскоземельцев, отправившихся в Пояс, погибают в космосе до получения лицензии.

Я добывал олово на Меркурии и редкостные химические соединения в атмосфере Юпитера. Я сгребал лед в кольцах Сатурна и ртуть с Европы. Как-то пилот ошибся, причаливая к новому астероиду, и вернуться домой мы смогли бы разве что пешком через космос. Тогда с нами был Кубс Форсайт. Он умудрился починить коммуникационный лазер и навести его на Икар, откуда за нами прислали помощь. В другой раз механик, обслуживавший наш корабль, забыл заменить поглотитель, и мы все дико охмелели от алкоголя, накопившегося в воздухе. Через шесть месяцев трое из нас поймали этого механика. Я слышал, что он выжил.

Почти все это время я входил в экипаж из трех человек. Члены его менялись постоянно. Когда к нам присоединился Оуэн Дженнисон, он сменил парня, наконец заработавшего свою лицензию на одиночный корабль, и которому не терпелось начать гоняться за камнями самому. Ему слишком не терпелось. Позже я узнал, что он выполнил один полный рейс и половину следующего.

Оуэн был мой ровесник, но более опытен, будучи рожден и воспитан в Поясе. Его голубые глаза и светлый хохолок, как у какаду, контрастировали с темным загаром поясника, резко обрывавшимся там, где шейное кольцо срезало проходивший через гермошлем солнечный свет открытого космоса. Он всегда был ловок, а в невесомости это выглядело так, будто он родился с парой крыльев. Я перенял его привычку двигаться, к немалой потехе Кубса.

До двадцати шести лет я не совершил ни одной ошибки.

Чтобы перегнать астероид на новую орбиту, мы использовали бомбы. Работа по контракту. Метод более старый, чем двигатели на термоядерном синтезе, применявшийся со времен колонизации Пояса, и все еще более дешевый и быстрый, чем тянуть скалу корабельным двигателем. Используются промышленные термоядерные заряды, небольшие, без радиационного заражения. Устанавливать их следует так, чтобы каждый взрыв углублял кратер, фокусируя отдачу последующих взрывов.

Мы уже произвели четыре взрыва. Четыре белых огненных шара раздулись и затухли. Когда грянул пятый взрыв, мы парили неподалеку, с противоположной стороны астероида.

Пятый взрыв расколол астероид.

Бомбу устанавливал Кубс. Мою ошибку повторили все. Надо было тут же делать ноги. Вместо того мы с проклятиями глазели, как ценный, богатый кислородом астероид превращается в бесполезные осколки. Мы наблюдали, как осколки постепенно расходятся, образуя облако… и, пока мы наблюдали, один быстролетящий осколок попал в нас. Он двигался все же недостаточно быстро, чтобы испариться при ударе, однако тем не менее пробил тройной корпус из кристаллического железа, срезал мою руку и пригвоздил Кубса Форсайта к стене, вонзившись в его сердце.

Вошла парочка нудистов. Они стояли, моргая, среди кабинок, пока их глаза не привыкли к голубым сумеркам, потом с радостными воплями присоединились к группе, сидевшей через два стола от меня. Я наблюдал вполглаза и прислушивался вполуха, думая, насколько нудисты-земляне отличаются от нудистов Пояса. Здешние все выглядели одинаково. У всех были накачанные мускулы, у них не было интересных шрамов, они носили свои кредитные карточки в одинаковых сумках через плечо и брили те же участки тела.

…На больших базах мы всегда ходили голыми. Во всяком случае, большинство. То была естественная реакция после скафандров, которые мы носили день и ночь среди астероидов. Поместите поясника в соответствующую комфортную обстановку, и он с презрением взглянет на рубаху. Но только ради комфорта. Коли надо, поясник с готовностью натянет рубаху и штаны.

Но только не Оуэн. После того, как он заработал тот метеорный шрам, я никогда не видел его в рубашке. Не только под куполами Цереры, а вообще везде, где было чем дышать. Он просто обязан был его демонстрировать.

Холодная голубая тоска опустилась на меня, и я вспомнил…

…Оуэн Дженнисон, присевший на угол моей больничной кровати и рассказывающий о возвращении. Сам я не мог припомнить ничего после того момента, как камень пробил мою руку.

Я бы истек кровью за секунды, не будь Оуэна. Рана был рваная; Оуэн аккуратно срезал ее у плеча одним взмахом коммуникационного лазера. Потом он туго перевязал руку куском занавески из стекловолокна. Он рассказал мне, что поместил меня в чистый кислород при двух атмосферах, чтобы заменить потерю крови. Он рассказал, как перенастроил термоядерный двигатель на четырехкратную тягу, чтобы доставить меня вовремя. Говоря по правде, мы скорее со славой закончили бы свой путь в огненном облаке.

– Вот как я заработал свою репутацию. Весь Пояс знает, как я переделал наш двигатель. И целая куча народу решила, что если я достаточно глуп, чтобы рисковать своей жизнью подобным образом, то могу рискнуть и их жизнями тоже.

– Так что с тобой небезопасно путешествовать.

– Вот именно. Меня стали именовать Дженнисон “Четыре Же” .

– Думаешь, только у тебя проблемы? Вот когда я выберусь из этой кровати, я уже представляю, как это будет. “Джил, ты опять делаешь какую-то очередную глупость?” К дьяволу, это действительно было глупостью.

– А ты немного соври.

– Угу. Можем мы продать корабль?

– Не-а. Гвен унаследовала от Кубса треть его стоимости. Она его не продаст.

– Тогда мы, в сущности, разорены.

– Не считая корабля. Нам нужен новый член команды.

– Поправка. Тебе нужны двое членов команды. Если только ты не хочешь летать с одноруким. Я не могу позволить себе трансплантат.

Оуэн не стал предлагать мне взаймы. Даже будь у него деньги, это было бы оскорбительно.

– А что плохого в протезе?

– Железная рука? Извини, нет. Я излишне брезглив.

Оуэн как-то странно взглянул на меня, но сказал только:

– Ну ладно, мы немного подождем. Может, ты поменяешь свое мнение.

Он не давил на меня. Ни тогда, ни позже, когда я уже выписался и снял квартиру, чтобы привыкнуть к отсутствию руки. Если он думал, что я в конце концов соглашусь на протезирование, он ошибался.

Почему? Я и сам не могу ответить на этот вопрос. Другие явно думают иначе: вокруг ходят миллионы людей с металлическими, пластиковыми и силиконовыми органами. Частью человек, частью машина. Как они сами разбирают, кого в них более?

Я же скорее готов стать мертвым, чем частично металлическим. Считайте это блажью. Считайте даже той же самой блажью, из-за которой у меня мурашки идут по телу, когда я попадаю в место, подобное апартаментам “Моника”. Человеческое существо должно быть всецело человеческим. Человек должен иметь свои собственные привычки и вещи, он не должен стараться выглядеть или вести себя как кто-то еще, кроме него самого, и он не должен быть полуроботом.

Так что вот таков я был, Джил “Рука”, учившийся есть левой рукой.

После ампутации человек никогда не теряет полностью то, что он потерял. Мои отсутствующие пальцы чесались. Я двигался так, чтобы не задевать несуществующим локтем за острые углы. Я тянулся к вещам и ругался, когда они оставались на месте.

Оуэн все время пребывал поблизости, хотя его собственные деньги, отложенные на черный день, должно быть, подходили к концу. Я не предложил продать мою треть корабля, а он не заикался об этом.

Была одна девушка. Сейчас я уже забыл ее имя. Как-то вечером я зашел к ней и, ожидая, пока она оденется – мы собирались на обед, – заметил оставленную ею на столе пилку для ногтей. Я взял ее и почти уже собрался подпилить ногти, когда спохватился. Я раздраженно швырнул пилку обратно на стол и промахнулся.

Как идиот, я попытался подхватить ее правой рукой.

И поймал.

Я никогда не подозревал в себе паранормальных способностей. Для их использования нужно быть в подходящем образе мыслей. Но у кого была лучшая возможность, чем у меня в тот вечер, когда целый участок мозга оставался настроенным на нервы и мышцы моей правой руки, которой не было?

Я держал пилку в моей воображаемой руке. Я ощущал ее, так же, как чувствовал, что мои отсутствующие ногти стали слишком длинными. Я провел большим пальцем по насечкам; я повертел ее между пальцев. Телекинез удерживает, экстрасенсорика ощущает.

– Вот оно, – заявил назавтра Оуэн. – Это все, что нам нужно. Еще один член команды и ты со своими сверхъестественными способностями. Ты практикуйся, посмотри, насколько сильной ты можешь сделать эту руку. А я поищу новичка.

– Ему придется удовольствоваться шестой долей. Вдова Кубса потребует своей части.

– Не беспокойся, я это устрою.

– Не беспокойся! – я помахал перед ним огрызком карандаша. Даже при слабой гравитации Цереры это было почти все, что я мог приподнять – в то время. – Ты думаешь, телекинез и экстрасенсорика заменят реальную руку?

– Это еще лучше нормальной руки. Сам увидишь. Ты сможешь касаться чего-нибудь сквозь свой скафандр без разгерметизации. Какой поясник на это способен?

– Да уж.

– Какого еще черта тебе нужно, Джил? Кто-то должен вернуть тебе руку? Не получится. Ты потерял ее честно и глупо. Теперь решать тебе. Ты будешь летать с воображаемой рукой или вернешься на Землю?

– Я не могу вернуться. У меня нет денег на оплату перелета.

– Ну и?

– Хорошо, хорошо. Иди, ищи нам третьего спутника. Такого, на кого моя воображаемая рука произведет впечатление.

Я задумчиво потягивал второй грог “Луау”. К этому времени все кабинки были уже полны, а вокруг бара формировался второй слой посетителей. Голоса рокотали усыпляюще. Настал час коктейля.

…Он все в самом деле устроил. Расписав возможности моей воображаемой руки, Оуэн уговорил присоединиться к нашему экипажу одного сосунка по имени Гомер Чандрасекхар.

И насчет моей руки он тоже был прав.

Прочие люди с подобными способностями могут дотягиваться куда дальше, иногда за полмира. Мое воображение, к несчастью, было слишком буквальным и ограничило меня паранормальной рукой. Но мои экстрасенсорные пальцы были более чувствительными, более надежными. Я мог поднимать больший вес. Сейчас, при полной земной силе тяжести, я могу приподнять налитый до краев стакан.

Я обнаружил, что могу просунуться сквозь стенку кабины и нащупать разрывы электрических цепей за ней. В вакууме я мог смахивать пыль со стекла гермошлема. В порту я вообще творил чудеса.

Я почти перестал чувствовать себя калекой. И все благодаря Оуэну. После шести месяцев горных разработок я оплатил больничные счета, заработал на обратный билет, и еще осталась немалая сумма.

– Какого рожна! – взорвался Оуэн, когда я сказал ему. – Почему Земля?

– Потому что если я смогу вернуть гражданство ООН, Земля заменит мне руку. Бесплатно.

– О, это так, – сказал он с сомнением.

Пояс тоже располагает банками органов, но они всегда полупусты. Поясники не бросаются вещами. И правительство Пояса тоже. Цены на трансплантаты удерживаются высокими настолько, насколько возможно. Так удалось уменьшить спрос до соответствия предложению и в придачу снизить налоги.

В Поясе мне пришлось бы покупать новую руку. А денег у меня на это не было. На Земле же было социальное страхование и обширные запасы трансплантатов.

Я сделал то, чего, по мнению Оуэна, не могло случиться. Кто-то вернул мне мою руку.

Иногда я думаю, не затаил ли Оуэн на меня обиды. Он никогда ничего не говорил, зато Гомер Чандрасекхар высказывался пространно. Поясник должен заработать себе руку или жить без нее. Он не должен принимать милостыни.

Может поэтому Оуэн не попробовал позвонить мне?

Я покачал головой. Я в это не верил.

Когда я перестал мотать головой, помещение по-прежнему покачивалось. С меня пока было достаточно. Я допил третий грог и заказал обед.

Обед отрезвил меня для следующего захода. Я с некоторым изумлением понял, что перебрал в уме весь период жизни, когда я дружил с Оуэном Дженнисоном. Я знал его три года, а выглядело это как полжизни. Так оно и было. Половина моей шестилетней жизни в Поясе.

Я заказал кофейный грог и наблюдал, как его разливают: горячий кофе с молоком, сдобренный корицей и другими специями, и крепчайший ром смешиваются, превращаясь затем в поток голубого пламени. Это был один из тех особых напитков, которые подавал метрдотель-человек, почему его, собственно, и держали на службе. Вторая фаза церемониальной попойки: шикарным образом прокутить хоть половину состояния.

Но прежде чем прикоснуться к напитку, я позвонил Ордасу.

– Да, мистер Хэмилтон? Я как раз собирался домой на обед.

– Я вас не задержу. Вы узнали что-нибудь новое?

Ордас вгляделся в мое изображение с явным неодобрением.

– Вы, как видно, выпили. Может, вам лучше бы сейчас пойти домой и перезвонить мне завтра?

Я был шокирован.

– Вы что, в самом деле ничего не знаете об обычаях Пояса?

– Не понял.

Я разъяснил ему, что такое церемониальная попойка.

– Послушайте, Ордас, если вы знаете так мало насчет образа мыслей поясников, нам лучше побеседовать, и поскорее. Иначе вы что-нибудь, очень возможно, упустите из виду.

– Может, вы и правы. Я могу встретиться с вами завтра в полдень за ленчем.

– Хорошо. Вы что-нибудь выяснили?

– Немало, но ничего особенно полезного. Ваш друг прибыл на Землю два месяца назад на “Столпе пламени”, приписанном к космодрому Аутбек-Филд в Австралии. У него была прическа в земном стиле. Оттуда он…

– Это любопытно. Ему пришлось бы отращивать волосы месяца два.

– Это даже мне стало ясно. Я понимаю так, что поясники обычно бреют всю голову, кроме полоски в два дюйма шириной, идущей вперед от кромки шеи.

– Прическа-гребень, именно. Это началось, вероятно, с тех пор, когда некто решил, что проживет дольше, если при сложной посадке его волосы не будут лезть в глаза. Но Оуэн мог отрастить волосы во время одиночной экспедиции. Некому было следить.

– Все равно это выглядит странным. Знали ли вы, что у мистера Дженнисона есть на Земле двоюродный брат? Некто Харви Пиль, управляющий сетью супермаркетов.

– Значит, я не был его ближайшей родней, даже на Земле.

– Мистер Дженнисон не делал попыток связаться с ним.

– Что-нибудь еще?

– Я говорил с человеком, который продал мистеру Дженнисону его дроуд и разъем. Это Кеннет Грэм, у которого есть кабинет и операционная в Гэйли в Ближне-Западном Лос-Анджелесе. Грэм утверждает, что дроуд был стандартного типа, что ваш друг сам его переделал.

– А вы ему верите?

– Пока верю. Его лицензия и бумаги в полном порядке. Дроуд переделан с помощью паяльника, по-любительски.

– Угу.

– Что касается полиции, то она, вероятно, закроет это дело, когда мы найдем инструменты, которыми пользовался мистер Дженнисон.

– Вот что я вам скажу. Завтра я пошлю сообщение Гомеру Чандрасекхару. Может, он что-нибудь разузнает – почему Оуэн прилетел без гребенчатой прически и почему вообще он отправился на Землю.

Ордас приподнял брови, поблагодарил меня за хлопоты и отключился.

Кофейный грог был все еще горячим. Я прихлебывал его, наслаждаясь сахарно-горьким привкусом, пытаясь забыть смерть Оуэна и вспомнить его при жизни. Он всегда был упитанным, припомнил я, но никогда не набирал лишнего фунта – и никогда не терял. Если надо, он мог носиться как гончая.

А теперь был ужасно худ, и его смертельная усмешка была полна непристойной радости.

Я заказал еще один кофейный грог. Официант, настоящий шоумен, убедился в моем внимании, прежде чем поджечь подогретый ром и налить его в стакан с футовой высоты. Этот напиток нельзя пить медленно. Он идет слишком легко и, вдобавок, если ждать слишком долго, он может остыть. Ром и крепкий кофе. С этим сочетанием я буду пьян и бдителен часами.

Полночь застала меня в “Марсианском Баре”, за виски с содовой. В промежутке я метался от бара к бару. Кофе по-ирландски у “Бергина”, холодные и дымящиеся коктейли в “Лунном Бассейне”, виски и дикая музыка в баре “Вдали”. Я никак не мог напиться и не мог попасть в нужное настроение. Что-то преграждало путь к образу, который я хотел восстановить.

То были последние воспоминания об Оуэне, ухмылявшемся в кресле, с проволокой, ведущей к его мозгу.

Этого Оуэна я не знал. Я никогда не встречал этого человека и не хотел бы этого. Меняя бары, ночные клубы и рестораны, я бежал от этого образа, ожидая, пока алкоголь разрушит барьер между настоящим и прошлым.

Так что я сидел за угловым столиком, окруженным трехмерными панорамами несуществовавшего Марса. Хрустальные башни и длинные, прямые голубые каналы, шестиногие звери и прекрасные, неправдоподобно изящные мужчины и женщины, глядевшие на меня из сказочных земель. Нашел бы Оуэн это зрелище печальным или веселым? Он видел подлинный Марс, и тот не произвел на него впечатления.

Я достиг стадии, когда время теряет непрерывность, когда между моментами, которые ты в состоянии припомнить, появляются разрывы в секунды или минуты. Где-то в этот период я обнаружил, что пристально гляжу на сигарету. Я, видимо, только что закурил ее, потому что она была почти нормальной двухсотмиллиметровой длины. Может, официант поднес зажигалку из-за моей спины. Так или иначе, она тлела между средним и указательным пальцами.

Я глядел на горящий огонек, и нужное настроение наконец снизошло на меня. Я был спокоен, я плыл куда-то, я затерялся во времени…

…Мы провели два месяца среди астероидов – наша первая экспедиция после аварии. На Цереру мы вернулись с грузом золота пятидесятипроцентной чистоты, вполне пригодным для производства неокисляющихся проводников и шин. К вечеру мы были готовы праздновать.

Мы гуляли в пределах города: справа зовуще помигивал неон, слева вздымалась скала плавленого камня, сквозь купол над головой сверкали звезды. Гомер Чандрасекхар буквально храпел и фыркал от возбуждения: в эту ночь его первый полет увенчался первым возвращением домой, а возвращение – это лучшее во всем деле.

– Ближе к полуночи нам стоит разделиться, – сказал он.

Ему не было нужды пояснять. Трое мужчин в компании могут, в принципе, оказаться тремя пилотами-одиночниками, но гораздо вероятнее, что они составляют один экипаж. Значит, у них еще нет лицензий на одиночные полеты; они слишком глупы или слишком неопытны. А если мы захотим обрести знакомства на ночь…

– Ты не продумал ситуацию как следует, – ответил Оуэн.

Я заметил повторный взгляд Гомера, брошенный им на обрубок моего плеча, и устыдился. Я не нуждался в том, чтобы друзья поддерживали меня за руку, а в таком виде я буду для них только обузой.

Но не успел я и слова сказать в знак протеста, как Оуэн продолжил:

– Подумай еще раз. У нас есть такое преимущество, что мы будем идиотами, если им не воспользуемся. Джил, бери сигарету. Нет, не левой рукой…

Я был пьян, пьян восхитительно и ощущал себя бессмертным. Исхудалые марсиане словно двигались на стенах, а стены казались окнами с видом на Марс, которого никогда не было. И в первый раз за ночь я поднял тост.

– За Оуэна, от Джила “Руки”. Спасибо.

Я переложил сигарету в мою воображаемую руку.

Теперь вы, пожалуй, подумаете, что я держал ее в своих воображаемых пальцах. Большинству людей показалось то же самое, но это было не так. Я позорно стиснул ее в своем кулаке. Огонек, разумеется, не мог обжечь меня, но она все равно была тяжела как свинцовая болванка.

Я опер воображаемый локоть о стол, и стало полегче – смешно, но это срабатывает. Честно говоря, я ожидал, что моя иллюзорная рука исчезнет после трансплантации. Но вскоре обнаружил, что я могу отстраняться от своей новой руки, удерживать в невидимой ладони небольшие предметы, осязать кончиками невидимых пальцев.

В ту ночь на Церере я заработал прозвание Джил “Рука”. Я начал с парящей сигареты. Оуэн был прав. В конце концов все вокруг уставились на парящую сигарету, которую курил однорукий человек. Мне оставалось только найти самую хорошенькую девушку в зале и поймать ее взгляд.

В ту ночь мы стали центром самой грандиозной импровизированной вечеринки, когда-либо имевшей место на Церере. Этого вовсе не планировалось. Я опробовал трюк с сигаретой трижды, чтоб всем нам досталось по подружке. Но у третьей девушки уже был кавалер, что-то отмечавший: он продал какой-то патент промышленной фирме на Земле. Он швырялся деньгами как конфетти, так что мы позволили ему остаться. Я вытворял всяческие фокусы, просовывая экстрасенсорные пальцы в закрытые коробки и угадывая, что находится внутри, и в конце концов все столы оказались сдвинуты вместе, а в центре находились я с Гомером, Оуэном и тремя девушками. Затем мы принялись распевать старые песни, к нам подключились бармены, и неожиданно все пошло вообще кувырком.

В итоге около двадцати человек из нашей компании заявились в орбитальную резиденцию Первого Спикера правительства Пояса. Еще до этого полицейские пытались нас разогнать, а Первый Спикер сначала вел себя очень грубо, но потом пригласил полицию присоединиться к нам…

Вот почему я так люблю применять телекинез к сигаретам.

На другом конце “Марсианского Бара” сидела девушка в платье персикового цвета и изучала меня, подперев рукой голову. Я поднялся и подошел к ней.

Моя голова была в полном порядке. Когда я проснулся, то первым делом удостоверился в этом. Видимо, я не забыл принять пилюли от похмелья.

Мое колено было зажато чьей-то ногой. Это было приятно, хотя моя нога затекла. Нос упирался в россыпь ароматных черных волос. Я не пошевелился. Я не хотел дать ей понять, что проснулся.

Ужасно неудобно проснуться рядом с девушкой, имени которой не помнишь.

Что ж, посмотрим. На дверной ручке аккуратно висит персиковое платье… Я вспомнил череду моих похождений вчерашней ночью. Девушка из “Марсианского Бара”. Шоу с куклами. Разнообразная музыка. Я рассказывал ей об Оуэне, а она все меняла тему, чтобы не портить настроения. Потом…

А! Тэффи! Фамилию позабыл.

– Доброе утро, – сказал я.

– Доброе утро, – ответила она. – Не дергайся, мы зацепились друг за друга…

В отрезвляющем утреннем свете она была чудесна. Длинные черные волосы, карие глаза, кремовая кожа без следов загара. Быть такой красивой ранним утром – дело непростое. Я сказал ей об этом, и она улыбнулась.

Моя нога снизу совсем онемела, потом по ней побежали мурашки, Я морщился, пока все не прошло. Пока мы одевались, Тэффи болтала:

– Третья рука – это, конечно, странно. Я помню, как ты держал меня двумя сильными руками и поглаживал по затылку третьей. Очень приятно. Это мне напомнило рассказ Фрица Лейбера .

– “Странник”. Девушка-пантера.

– М-м. Как много девушек ты поймал на этот фокус с сигаретой?

– Ни одна из них не была так красива, как ты.

– А скольким девушкам ты это говорил?

– Не припомню. Раньше это всегда срабатывало. А сейчас это, может, взаправду.

Мы обменялись улыбками.

Через минуту я заметил, что она, хмурясь, смотрит мне в спину.

– Что-то не так?

– Я просто думала. Ты вчера буквально сошел с катушек. Надеюсь, обычно ты столько не пьешь.

– Почему? Ты обо мне беспокоишься?

Она вспыхнула, но кивнула головой.

– Я должен был тебе рассказать. В сущности, может, я вчера и рассказал. Я был на церемониальной попойке. Когда умирает лучший друг, обязательно полагается наклюкаться.

Тэффи сказала с облегчением:

– Вообще-то я просто не хотела лезть…

– В личные дела? Почему бы и нет. Ты правильно спросила. В любом случае мне нравится, – я не мог, разумеется, выговорить “материнский тип женщины”, – когда люди обо мне беспокоятся.

Тэффи прикоснулась к волосам какой-то мудреной щеткой. Несколько взмахов сразу же восстановили прическу. Статическое электричество?

– Это была хорошая тризна, – заметил я. – Оуэн был бы доволен. На этом оплакивание заканчивается. Одна попойка и дело с концом, – я развел руками.

– Не такой уж плохой способ уйти, – задумчиво произнесла Тэффи. – Я имею в виду токовую стимуляцию. Я хочу сказать, что если уж решил сойти со сцены…

– Ты это брось!

Я даже не понял, каким образом рассвирепел так стремительно. Моему взору живо представился тощий как мумия, ухмыляющийся труп Оуэна в кресле для чтения. Слишком много часов я боролся с этим образом.

– Чтобы драпануть на тот свет, достаточно спрыгнуть с моста, – прорычал я. – А подыхать целый месяц, пока ток выжигает тебе мозги – это просто тошнотворно.

Тэффи была уязвлена и разгневана.

– Но ведь твой друг это сделал, не так ли? По твоим словам, он вовсе не был слабаком.

– Чушь, – услышал я вдруг собственные слова. – Он этого не делал. Он был…

И вот тут я обрел уверенность. Должно быть, я все понял, пока был пьян или отсыпался. Разумеется, он не убивал себя. Оуэн не мог так поступить. И электроманом он тоже не был.

– Он был убит, – сказал я. – Безусловно, его убили. Как я раньше не сообразил?

И я ринулся к телефону.

– Доброе утро, мистер Хэмилтон.

Детектив-инспектор Ордас в это утро выглядел особенно свежо и аккуратно. Я вдруг понял, что еще не брился.

– Вижу, вы не забыли принять таблетки от похмелья.

– Да, да. Ордас, вам не приходило в голову, что Оуэна могли убить?

– Разумеется. Но это невозможно.

– А я думаю, что возможно. Предположим, он…

– Мистер Хэмилтон…

– Ну?

– Мы договорились встретиться за ленчем. Может, тогда все и обсудим? Встретимся в штаб-квартире в двенадцать ровно.

– Хорошо. Вот еще насчет чего посмотрите утром. Проверьте, не обращался ли Оуэн за нудистской лицензией.

– Вы думаете, он мог за ней обращаться?

– Ага. За ленчем расскажу, почему.

– Отлично.

– Погодите, не отключайтесь. Вы сказали, что нашли человека, который продал Оуэну дроуд и разъем. Как, говорите, было его имя?

– Кеннет Грэм.

– Я так и думал, – сказал я, опуская трубку.

Тэффи тронула меня за плечо.

– Ты… ты в самом деле думаешь, что он мог быть убит?

– Да. Весь замысел опирался на то, что он был не в состоянии…

– Нет, не надо. Я не хочу об этом знать.

Я обернулся и посмотрел на нее. Она в самом деле не хотела. От всей этой истории о смерти незнакомца ее мутило.

– Ну ладно. Послушай, я вовсе не такой негодяй, чтобы не предложить тебе хотя бы позавтракать вместе, но мне придется заниматься делами прямо сейчас. Могу я вызвать для тебя такси?

Когда такси прибыло, я бросил в прорезь монету в десять марок и помог ей усесться. Прежде, чем такси отправилось, я еще успел узнать ее адрес.

В штаб-квартире АРМ жужжала обычная утренняя деятельность. Я отвечал на приветы встречных, не задерживаясь. Все важное так или иначе дойдет до меня потом.

Проходя мимо комнатушки Жюли, я заглянул внутрь. Она вся ушла в работу, обмякнув в своем контурном кресле и делая с закрытыми глазами какие-то пометки.

Кеннет Грэм

Значительную часть моего стола занимал терминал центрального компьютера. У меня несколько месяцев ушло на его освоение. Я набрал заказ на кофе с пончиками, а потом напечатал:

ПОИСК ИНФОРМАЦИИ: КЕННЕТ ГРЭМ. ОГРАНИЧЕННАЯ ЛИЦЕНЗИЯ: ХИРУРГИЯ. ОБЩАЯ ЛИЦЕНЗИЯ: ПРОДАЖА ОБОРУДОВАНИЯ ДЛЯ ПРЯМОЙ ТОКОВОЙ СТИМУЛЯЦИИ. АДРЕС: БЛИЖНЕ-ЗАПАДНЫЙ ЛОС-АНДЖЕЛЕС.

Из щели тут же поползла лента ответа, виток за витком ложась на стол. Мне даже не надо было читать ее, чтобы убедиться в своей правоте.

Новые технологии порождают новые обычаи, новые законы, новую этику, новые преступления. Половина всей деятельности АРМ, полиции Объединенных Наций, относится к контролю за видом преступности, которого век назад еще не существовало. Органлеггерство стало результатом тысяч лет прогресса медицины, жизни миллионов людей, беззаветно посвященных идеалу полного излечения больных. Прогресс сделал эти идеалы реальностью и, как обычно, породил новые проблемы.

В 1900 году Карл Ландштейнер подразделил кровь человека на четыре группы, дав пациентам первый реальный шанс на выживание при переливании крови. По ходу двадцатого века развивалась технология трансплантации. Кровь, кости, кожа, почки, сердца – все можно было перенести из одного тела в другое. Доноры спасли десятки тысяч жизней за эту сотню лет, завещая свои тела медицине.

Но количество доноров ограничено, и не многие умерли таким образом, чтобы удалось спасти что-то ценное.

Потоп нахлынул менее чем сто лет назад. Один совершенно здоровый донор (такого существа, разумеется, в природе не бывает) мог бы спасти дюжину жизней. Тогда почему осужденный на смерть преступник должен умирать бесцельно? Сначала в нескольких штатах, а потом и в большинстве стран мира были приняты новые законы. Приговоренные к смерти должны были подвергаться казни в больницах, где хирурги спасали все, что возможно, для банков органов.

Миллиарды на Земле хотели жить, а банки органов были само воплощение жизни. Если б доктора успевали менять в человеке запчасти быстрее, чем износятся его собственные детали, он мог бы жить вечно. Но они могли это делать только при условии, что мировые банки органов хорошо заполнены.

Примерно сотня разрозненных движений за отмену смертной казни тихо и незаметно прекратила свое существование. Все когда-нибудь заболевают.

А недостаток органов в банках все еще сохранялся. Пациенты все еще умирали из-за отсутствия материала для пересадок. И законодатели планеты откликнулись на постоянное давление народов мира. Введена была смертная казнь за убийство первой, второй и третьей степени . За нападение со смертельно опасным оружием. А потом еще за множество преступлений: изнасилование, аферы, финансовые махинации, рождение детей без лицензии, за четыре и более случая ложной рекламы. Почти сто лет эта тенденция нарастала, пока избиратели старались защитить свое право жить вечно.

Но и теперь трансплантатов недоставало. К примеру, женщина, у которой были проблемы с почками, могла ждать трансплантата – одной здоровой почки, которой бы хватило на всю оставшуюся жизнь – годами. Тридцатипятилетний сердечник должен был жить пусть со здоровым, но с сорокалетним сердцем. С одним легким, с частью печени, с заменами, которые изнашивались слишком быстро, весили слишком мало, помогали недостаточно… преступников не хватало. Неудивительно, ведь смертная казнь пугала в самом деле. Люди предпочитали не совершать преступлений, чем попадать в донорский покой больницы.

Чтобы немедленно заменить разрушенную пищеварительную систему, получить здоровое и молодое сердце или целую печень вместо собственной, разрушенной алкоголем, надо было обращаться к органлеггеру…

В органлеггерстве есть три стороны.

Прежде всего – похищение и убийство. Дело рискованное. Ожидая добровольцев, банк органов не заполнишь. Казнь осужденных преступников – государственная монополия. Так что приходиться идти и раздобывать собственных доноров – на движущемся тротуаре людного города, в аэропорту, застрявших на шоссе в машине с лопнувшим аккумулятором, – словом, повсюду.

Дело продажи почти столь же опасно, поскольку совесть иногда просыпается даже у безнадежно больного человека. Он приобретет свой трансплантат, а потом отправится прямо в АРМ, сдав целую шайку и тем самым излечив и болезнь, и совесть. Поэтому продажи происходят анонимно. Поскольку повторные продажи редки, это не столь важно.

Третья сторона – техническая, медицинская. Это, вероятно, самая безопасная часть. Больница требуется немалая, но разместить ее можно где угодно. Доноры прибывают еще живыми, можно спокойно сортировать печени, железы и квадратные футы кожи, помечая их на реакции отторжения.

Но это не так просто, как кажется. Нужны врачи. И хорошие.

И вот тут появляется Лорен. Он монополист.

Где он их берет? Мы все еще пытались выяснить. Каким-то образом некто изобрел безопасный способ пачками нанимать талантливых, но бесчестных докторов. Был ли это в самом деле один человек? По нашим источникам получалось, что да. И половина западного североамериканского побережья была у него в кулаке.

Лорен. Нет голограмм, нет отпечатков пальцев, нет снимков сетчатки, нет даже описания. У нас имелось только это имя и несколько возможных контактов.

Одним из них был Кеннет Грэм.

Голограмма была хорошей. Вероятно, для нее позировали в портретном ателье. У Кеннета Грэма было длинное шотландское лицо с резко выступающей челюстью и маленьким, упрямо поджатым ртом. На голограмме он пытался одновременно улыбаться и сохранять достоинство. В результате он только приобрел неестественный вид. Его песчаного цвета волосы были коротко подстрижены. Брови над блекло-серыми глазами были такими светлыми, что почти не различались.

Прибыл мой завтрак. Я макнул пончик в кофе и впился в него зубами, сообразив, что куда голоднее, чем думал.

На ленте компьютера была воспроизведен еще целый ряд голограмм. По остальным я пробежался быстро, нажимая клавиши одной рукой, а другой в это время ел. Некоторые были расплывчатыми, их получили с помощью следящих лучей сквозь окна лавки Грэма. Ни на одном из снимков не было запечатлено хоть что-нибудь предосудительное. Ни на одном из них Грэм не улыбался.

Он уже двенадцать лет торговал электрическими утехами.

Электроман имеет преимущество над поставщиком. Электричество дешево. Поставщик наркотиков всегда может поднять цену; с электричеством этого не получится. Ты посещаешь торговца экстазом только раз, когда делаешь операцию и покупаешь дроуд, и все. Никто не может пристраститься случайно. В электромании есть своего рода честность. Покупатель всегда знает, во что он втягивается, и какой будет результат для него – и какой конец.

И все же, чтобы так зарабатывать на жизнь, как Кеннет Грэм, нужно отсутствие изрядной доли сопереживания людям. Иначе он стал бы прогонять своих покупателей. Никто не становится электроманом постепенно. Он принимает решение сразу и идет на операцию еще до того, как даже попробует это удовольствие. Каждый из клиентов Кеннета Грэма являлся в его магазин, решив уйти от рода человеческого.

Что за поток безнадежных и отчаявшихся должен был пройти через лавку Грэма! Неужели они не являлись ему в снах? А если Кеннет Грэм спокойно спал по ночам, то…

То не удивительно, что он сделался органлеггером.

У него было подходящее положение. Для человека, решившегося стать электроманом, характерно отчаяние. Неизвестные, нелюбимые, люди, которых никто не знал, в которых никто не нуждался, которых никто бы не хватился – все они постоянным потоком проходили через магазин Кеннета Грэма.

И некоторые не вышли. Кто заметит?

Я быстро просмотрел ленту, выясняя, кому поручено следить за Грэмом. Джексон Бера. Я тут же связался с ним со своего телефона.

– Конечно, – сказал Бера, – мы уже почти три недели держим на нем следящий луч. Напрасная трата немаленькой зарплаты агентов АРМ. Может, он чист. А может, его каким-то образом предупредили.

– Тогда почему вы не прекращаете слежку?

Бера выглядел раздраженным.

– Потому что мы следим только три недели. В скольких донорах он нуждается в год, как вы думаете? В двух. Почитайте отчеты. Общая прибыль с одного донора составляет более миллиона марок ООН. Грэм может позволить себе осторожность в отборе.

– Ясно.

– И он не был достаточно осторожен. За прошлый год пропали по крайней мере двое из его клиентов. Клиентов, у которых были семьи. Это нас и навело на него.

– Значит, вы можете следить за ним еще шесть месяцев без всякой гарантии на успех. Он просто может поджидать, пока явится подходящий тип.

– Вот именно. О каждом клиенте он обязан представлять отчет. Это дает ему право задавать личные вопросы. Если у парня окажется родня, Грэм позволит ему уйти. А у большинства людей есть родственники, знаете ли. И, наконец, – сказал Бера безутешно, – он может быть чист. Электроман иногда пропадает и без дополнительной помощи.

– А как это мне не попалось ни одного снимка из дома Грэма? Не может быть, чтобы вы следили только за его магазином.

Джексон Бера почесал в волосах. Волосы были как шерсть из вороненой стали и длинные как у бушмена.

– Разумеется, мы наблюдаем за его домом, но следящий луч туда не проникнет. У него внутренняя квартира, без окон. Вы вообще что-нибудь знаете о следящих лучах?

– Немного. Знаю, что они используются давно.

– Они стары как лазеры. Самый старый фокус – подсунуть зеркало в комнату для прослушивания. Затем надо направить в комнату через окно или даже через плотные занавески лазерный луч и получить его отражение от зеркала. На обратный луч наложится вибрация стекла, что дает отличную запись всего произносимого в помещении. Для изображений понадобится кое-что более изощренное.

– И насколько мы изощрены?

– Мы можем послать следящий луч в любую комнату, имеющую окно. А также через некоторые виды стен. А с оптически плоской поверхностью – даже из-за угла.

– Но стена должна быть наружной.

– Точно.

– А что сейчас делает Грэм?

– Секундочку… – Бера исчез из поля зрения. – Кто-то только что вошел. Грэм с ним беседует. Хотите картинку?

– Разумеется. Оставьте на экране. Я отключу отсюда, когда закончу.

Изображение Беры померкло. Через секунду я уже смотрел во врачебный кабинет. Не будучи подготовлен заранее, я бы подумал, что он принадлежит ортопеду. Там было удобное наклонное кресло с подпорками для головы и ног, рядом помещался столик с разложенными на чистой белой материи инструментами, в углу – письменный стол. Кеннет Грэм беседовал с невзрачной, устало выглядящей девушкой.

Я слушал по-отцовски звучащие заверения Грэма и его красочные описания волшебства электромании. Когда я не мог более это выдержать, то отключил звук. Девушка заняла место в кресле, и Грэм что-то поместил на ее голову.

Невыразительное лицо девушки вдруг стало прекрасным.

Счастье само по себе прекрасно. Потому прекрасна и счастливая личность. Внезапно и полностью девушка преисполнилась радостью, и я понял, что не все знал о продаже дроудов. Видимо, у Грэма имелся индуктор, чтобы посылать ток в желаемую точку без проводов. Он мог показать посетителю, на что похожа электромания, не имплантируя проволоку.

До чего это был убедительный аргумент!

Грэм выключил аппарат. Как будто он выключил девушку. На момент она застыла, потом в отчаянии рванулась за своим кошельком и стала копаться внутри.

Я не мог это более переносить. Я отсоединился.

Неудивительно, что Грэм стал органлеггером. Даже для продажи своего товара он должен быть полностью лишен сострадания.

Но и тут, подумалось мне, он имел лишь небольшую фору.

Пусть он был немного более бессердечен, чем большая часть прочих миллиардов. Но лишь немного. В каждом избирателе есть что-то от органлеггера. Голосуя за смертную казнь за столь многие преступления, законодатели только следуют давлению избирателей. Оборотной стороной успехов трансплантации стало все меньшее и меньшее уважение к жизни. Хорошей же стороной сделалась более долгая жизнь для каждого. Один осужденный преступник мог спасти дюжину заслуженных жизней. Кто будет возражать против этого?

В Поясе мы так не думали. В Поясе выживание само по себе было доблестью, и жизнь являлась бесценной – столь редкая среди стерильных камней, среди всей этой убийственной пустоты между мирами.

Поэтому мне пришлось явиться за моим трансплантатом на Землю.

Мой запрос был удовлетворен спустя два месяца после прибытия. Так быстро? Позже я узнал, что в банках органов всегда есть избыток определенных частей тела. В эти дни руки теряют немногие. Я узнал также, уже год спустя, что мне дали руку, взятую из захваченного хранилища органлеггеров.

Это было ударом. Я-то надеялся, что моя рука происходит от закоренелого преступника, вроде того, кто застрелил с крыши четырнадцать медсестер . Вовсе нет. Какая-то неизвестная, безымянная жертва, которой повезло натолкнуться на вампира – а я вследствие этого выиграл.

Не вернул ли я свою новую руку в припадке отвращения? Нет, как ни странно. Но я вступил в АРМ – Амальгамированную Региональную Милицию, ныне Полицию Объединенных Наций. Пусть я похитил у мертвеца руку. Я буду бороться с сородичами тех, кто убил его.

За последние годы благородная решимость этого поступка утонула в бумажной волоките. Может быть, я становился бессердечным, как плоскоземельцы – как прочие плоскоземельцы вокруг меня, год за годом голосовавшие за все новые и новые применения высшей меры. За уклонение от налогов. За ручное управление летательным аппаратом при полете над городом.

Был ли Кеннет Грэм намного хуже них?

Без сомнения. Ублюдок засунул проволоку в голову Оуэна Дженнисона.

Я ждал двадцать минут, пока Жюли вышла из комнаты. Я мог бы послать ей докладную, но до полудня было еще полно времени, и в то же время слишком мало времени, чтобы сделать нечто серьезное, и… В общем, я хотел с ней поговорить.

– Привет, – сказала она. – Спасибо, – добавила, принимая кофе. – Как прошла церемониальная пьянка? О, я вижу. М-м-м, как здорово. Почти что поэтично.

Разговор с Жюли всегда оказывался кратким и рациональным.

Поэтично, а почему бы и нет? Я вспомнил, как вдохновение поразило меня словно молнией сквозь обволакивающее опьянение. Приманка Оуэна с парящей сигаретой. Как еще лучше можно было почтить его память, если не поймать девушку на этот трюк?

– Правильно, – согласилась Жюли. – Но кое-что ты упустил. Как фамилия Тэффи?

– Не могу вспомнить. Она ее записала на…

– А чем она зарабатывает на жизнь?

– Почем я знаю?

– А какой она веры? Она за или против? А где она выросла?

– Черт возьми…

– Полчаса назад ты очень самодовольно размышлял, насколько все мы, плоскоземельцы, лишены индивидуальности – за исключением тебя. А Тэффи что – личность или подстилка? – Жюли уперлась руками в бедра и смотрела на меня взглядом школьной учительницы.

Как много личностей находится внутри Жюли? Некоторые из нас никогда не видели эту ее сторону, Опекуна. В виде Опекуна она пугает. Возникни этот облик во время свидания – и ее мужчина на веки вечные останется импотентом.

Этого никогда не происходит. Когда выговор необходим, Жюли преподносит его вполне открыто. Это способствует разделению ее функций, но от того принимать ее упреки не становится легче.

И не стоило изображать, будто это вообще не ее дело.

Я явился сюда попросить у Жюли защиты. Если я окажусь недостойным любви Жюли, хоть чуточку недостойным – она потеряет возможность читать мои мысли. Как тогда она узнает, что я попал в беду? Как она сможет спасти меня от чего бы то ни было? Моя частная жизнь и была ее делом, ее единственным и всеобъемлюще важным делом.

– Мне нравится Тэффи, – запротестовал я. – Когда мы встретились, мне было неважно, кто она такая. Теперь она мне понравилась, думаю, что и я ей. Чего ты хочешь от первой встречи?

– Тебе лучше знать. Ты можешь припомнить и другие свидания, когда вы вдвоем всю ночь болтали в кровати, просто из удовольствия лучше узнать друг друга

Она упомянула три имени, и я покраснел. Жюли знала, как словами вмиг вывернуть человека наизнанку.

– Тэффи – личность, а не эпизод, не символ чего-то там, не просто приятная ночь. Что ты о ней думаешь?

Я размышлял над ее словами прямо в коридоре. Странно, были у меня и другие столкновения с Жюли-Опекуном, и мне никогда не приходило в голову просто взять и уйти от неприятной ситуации. Позднее я обдумаю это. А пока я только стоял и смотрел на Опекуна, Судью, Учителя. Я думал о Тэффи…

– Она красивая, – сказал я. – Не лишена индивидуальности. Даже чувствительна. Из нее получилась бы плохая нянька. Она слишком сильно хотела бы придти на помощь и извелась бы от невозможности этого. Я бы сказал, что она из легкоранимых людей.

– Продолжай.

– Я хочу увидеть ее снова, но я бы не рискнул говорить с ней о делах. В сущности… мне лучше не встречаться с ней, пока дело Оуэна не закончено. Лорен может ею заинтересоваться. Или… она может проявить интерес ко мне, а я могу пострадать… вроде ничего не забыл?

– Забыл. Ты должен позвонить ей по телефону. Если ты не будешь встречаться с ней несколько дней, позвони и скажи об этом.

– Заметано, – я круто повернулся, потом повернулся еще раз. – Ко всем чертям! Я даже не сказал, зачем пришел…

– Знаю, ты хочешь, чтобы я ввела тебя в расписание. Скажем, я буду проверять тебя каждое утро в девять сорок пять?

– Это чуть рано. В смертельную опасность я попадаю обычно ночью.

– Ночью я отключаюсь. Девять сорок пять – это все, что я могу. Прости, Джил, дела обстоят таким образом. Так следить за тобой или нет?

– Договорились. Девять сорок пять.

– Хорошо. Сообщи мне, если у тебя появятся реальные доказательства убийства Оуэна. Тогда я выделю для тебя два контрольных срока, потому что опасность станет более конкретной.

– Ладно.

– Я люблю тебя. Ух, я опаздываю.

И она ринулась в кабинет, а я пошел позвонить Тэффи.

Тэффи, разумеется, не было дома, а я не знал, где она работает и чем вообще занимается. Ее телефон предложил записать сообщение. Я назвался и сказал, что еще перезвоню.

А потом я пять минут сидел и терзался.

На часах было полдвенадцатого. Я сидел у своего стола за телефоном. И не мог придумать никакого подходящего аргумента, чтобы убедить себя самого не посылать сообщение Гомеру Чандрасекхару.

Я не хотел говорить с ним напрямую, ни тогда, ни вообще. Последний раз, когда я с ним виделся, он устроил мне форменный разнос. Я мол, променял мою бесплатную руку на жизнь в Поясе и на уважение Гомера. Я не хотел общаться с ним даже путем односторонних сообщений, и более всего мне не хотелось сообщать ему о смерти Оуэна.

Но кто-то должен был сообщить ему.

И, может быть, Гомер что-нибудь разузнает.

Я откладывал это почти целый день.

Пять минут я мучался, а потом все-таки соединился со службой дальних вызовов, записал сообщение и отправил его на Цереру. Точнее, я записал шесть сообщений, прежде чем был удовлетворен. Я очень не хотел говорить на эту тему.

Я снова попробовал позвонить Тэффи: она могла придти домой на ленч. Увы.

Кладя трубку, я задумался о том, права ли Жюли. О чем, собственно, сговаривались Тэффи и я, помимо приятной ночи? Это у нас получилось. Повезет, будут и другие.

Но Жюли вряд ли может ошибаться. Если она решила, что Тэффи легкоранима, то эту информацию она извлекла из моего собственного сознания.

Смешанные ощущения. Словно ребенок, которому мать устроила выговор. Но это действительно выговор, с которым надо считаться… и она обращает внимание на тебя… и ей до тебя есть дело… а до такого множества людей там, снаружи, дела нет никому.

– Разумеется, я подумал об убийстве, – сказал Ордас. – Я всегда рассматриваю возможность убийства. Когда святая женщина, наша матушка, скончалась после трех лет самого нежного ухода за ней моей сестры Марии-Анджелы, я всерьез подумывал поискать, нет ли в ее голове следов от иголок.

– И как, нашли?

Лицо Ордаса застыло. Он отодвинул свое пиво и привстал.

– Успокойтесь, не надо, – сказал я поспешно. – Я не хотел вас обидеть.

Он свирепо поглядел на меня, потом, несколько умиротворенный, снова сел за стол.

Мы выбрали уличный ресторан на пешеходном уровне. По другую сторону живой изгороди (в самом деле живой, зеленой, цветущей и настоящей) непрерывным потоком в одну сторону неслись покупатели. Подальше скользящий тротуар нес такой же поток в обратном направлении. От этого у меня слегка кружилась голова, словно двигались мы сами.

Официант, выглядевший как толстопузая шахматная пешка, извлек из своего туловища блюда с наперченным мясом, от которых еще шел пар, с идеальной точностью разместил их перед нами и заскользил на воздушной подушке обратно.

– Разумеется, я рассматривал возможность убийства, поверьте мне. Но это не согласуется с фактами, мистер Хэмилтон.

– А я думаю, что могу построить отличную версию.

– Конечно, вы можете попробовать. Я даже могу начать за вас. Во-первых, мы должны принять, что Кеннет Грэм, поставщик счастья, не продавал дроуд Оуэну Дженнисону. Напротив, Оуэн Дженнисон был принужден подвергнуться операции. Документы Грэма, включая письменное разрешение произвести операцию, подделаны. Разве мы не должны все это принять?

– Именно так. И прежде, чем вы заявите, что репутация Грэма незапятнанна, я вам скажу, что это не так.

– Ого!

– Он связан с бандой органлеггеров. Это секретная информация. Мы за ним следим и не хотим, чтобы его предупредили.

– Вот это новость, – Ордас почесал подбородок. – Органлеггеры. Ну ладно. А какое отношение Оуэн Дженнисон мог иметь к органлеггерству?

– Оуэн – житель Пояса. В Поясе всегда очень не хватает трансплантационных материалов.

– Да, они импортируют немало медицинских грузов с Земли. Не только законсервированные органы, но и лекарства, и протезы. И что?

– В свое время Оуэн переправил немало грузов в обход таможни. Несколько раз он попадался, но баланс с правительством все равно в его пользу. Он известен как удачливый контрабандист. Если крупный органлеггер захотел бы увеличить свой рынок, он вполне мог бы войти в контакт с поясником, известным своими удачными контрабандными операциями.

– А вы никогда не упоминали, что мистер Дженнисон контрабандист.

– А зачем? Все поясники занимаются контрабандой, если посчитают, что это сойдет им с рук. Для поясника в контрабанде нет ничего аморального. Но органлеггер мог бы этого и не знать. Он бы подумал, что Оуэн, так или иначе, уже преступник.

– Так вы считаете, что ваш друг… – Ордас деликатно помедлил.

– Нет, Оуэн не стал бы органлеггером. Но он мог просто попытаться разоблачить одного из них. Вознаграждение за информацию, способствующую поимке и суду, довольно существенное. Если б кто-то стал нанимать Оуэна, тот, вполне возможно, попробовал бы сам проследить за заказчиком. Ну, так вот, банда, которую мы разыскиваем, охватывает половину западного побережья континента. Это круто. Это банда Лорена, та, на которую, возможно, работает Грэм. Допустим, у Оуэна появился шанс встретиться с самим Лореном?

– И вы полагаете, он бы им воспользовался?

– Думаю, что да. Думаю, он отрастил свои волосы, чтобы выглядеть как землянин, чтобы убедить Лорена, что он хочет казаться незаметным. Полагаю, он собрал информации, сколько смог, а потом попытался ускользнуть невредимым. Но не вышло. А вы нашли его заявку на нудистскую лицензию?

– Нет. Но я понимаю ход ваших мыслей, – сказал Ордас.

Он подался вперед, забыв о еде.

– У мистера Дженнисона загар был равномерным, за исключением характерного потемнения кожи лица. Полагаю, в Поясе он практиковал нудизм.

– Да. Мы там не нуждаемся в лицензиях. Здесь он тоже бы занимался этим, если б только не хотел что-то скрыть. Вспомните тот шрам. Он никогда не упускал случай показать его.

– Неужели он в самом деле думал сойти за… – Ордас помедлил, – за плоскоземельца?

– С этим загаром? Нет! Он даже с прической переусердствовал. Может, он думал, что Лорен его недооценит. Но он старался не афишировать свое присутствие, иначе не оставил бы дома свои наиболее любимые вещи.

– Итак, он имел дело с органлеггерами, и они нашли его быстрее, чем он смог с вами связаться. Да, мистер Хэмилтон, это неплохо придумано. Но не пройдет.

– Почему? Я не стараюсь доказать, что это было убийство. Пока нет. Я просто пытаюсь продемонстрировать вам, что убийство, по крайней мере, не менее вероятно, чем самоубийство.

– Но это не так, мистер Хэмилтон.

Я вопрошающе взглянул на него.

– Рассмотрим все детали гипотетического убийства. Оуэн Дженнисон, без сомнения, накачанный наркотиками, доставлен в контору Кеннета Грэма. Там ему вживляют разъем экстаза. Присоединяют стандартный дроуд, затем по-любительски переделывают его паяльником. Мы уже можем отметить скрупулезное внимание к деталям со стороны убийцы. Мы видим его снова в подделанных бумагах согласия на операцию у Кеннета Грэма. Они были безупречны. Затем Оуэна Дженнисона доставляют обратно в его квартиру. Она ведь должна была быть его собственной, не так ли? Какой был смысл везти его в другую? Шнур от его дроуда укорачивается, снова в непрофессиональной манере. Мистера Дженнисона привязывают…

– Интересно, с чего вы решили?

– А почему бы его не связать? Итак, его привязывают и приводят в чувство. Возможно, ему объясняют всю ситуацию, возможно – нет. Это как решил убийца. Затем убийца подключает мистера Дженнисона к стенной розетке. Ток поступает в его мозг, и Оуэн Дженнисон впервые в жизни познает чистое удовольствие. После этого его оставляют привязанным, скажем, на три часа. Думаю, что уже за первые несколько минут он стал бы безнадежным электроманом…

– Вы, должно быть, довелось повидать больше электроманов, чем мне.

– Даже я не хотел бы оказаться при этом в связанном состоянии. Дело в том, что обычный электроман становится таковым спустя несколько минут. Но ведь обычный электроман просит, чтобы его им сделали, зная, во что это превратит его жизнь Электромания – симптом отчаяния. Ваш друг, может быть, смог бы освободиться после нескольких минут под током.

– И поэтому они продержали его привязанным три часа. Потом они перерезали веревки.

Меня мутило. Ужасная, мерзкая картина, обрисованная Ордасом, во всех подробностях соответствовала придуманной мною.

– Исходя из нашей гипотезы, не более трех часов. На больший срок они не рискнули бы задержаться. Они перерезают веревки и оставляют Оуэна Дженнисона умирать от голода. За месяц исчезают все признаки введения наркотика, рубцы от веревок, шишки на голове, следы инъекций и все такое. Тщательно проработанный, хорошо обдуманный план, вы не согласны?

Я внушал себе, что Ордас вовсе не мерзавец, смакующий отвратительные детали, а просто человек, выполняющий свою работу. И все равно трудно было сохранять объективность.

– Соответствующий сложившемуся у нас образу Лорена. Он проявляет крайнюю осторожность. Ему бы понравились тщательно проработанные, хорошо обдуманные планы.

Ордас подался вперед.

– Но разве вы не заметили? Тщательно проработанный план никуда не годится. В нем есть решающий недостаток. А что, если мистер Дженнисон вытащит дроуд?

– Мог ли он это сделать? И сделал бы?

– Мог ли он? Разумеется. Просто потянуть пальцами. Ток не влияет на двигательные реакции. А сделал бы он это? – Ордас с задумчивым видом тянул свое пиво. – Я знаю немало об электромании, но я не знаю, каково это ощущение, мистер Хэмилтон. Обычный электроман вытаскивает свой дроуд так же легко и часто, как и вставляет. Но ваш друг получал ток вдесятеро больший. Может, он раз десять вынимал дроуд и немедленно втыкал обратно. Но ведь поясников обычно считают людьми сильной воли, очень уверенными в себе. Кто знает, а вдруг в один прекрасный день, даже спустя неделю, ваш друг вытащит дроуд, смотает шнур, сунет его в карман и отправится куда глаза глядят? А ведь есть и дополнительный риск – кто-либо мог натолкнуться на него, например, техник по обслуживанию автоматики. Или кто-либо мог обратить внимание, что он месяц не покупает еды. Самоубийца пойдет на такой риск. Самоубийцы обычно оставляют себе шанс передумать. Но убийца? Нет. Даже при шансах один на тысячу человек, разработавший такой детальный план, никогда не станет рисковать.

Солнце палило нам плечи. Ордас внезапно вспомнил о ленче и принялся за еду.

Я наблюдал за миром, мчавшимся за изгородью. Пешеходы стояли небольшими кучками, беседуя между собой; иные глазели на витрины магазинов пешеходного уровня или, сквозь изгородь, на нас, жующих. Некоторые с застывшими физиономиями пробирались через толпу; десять миль в час – скорость движущегося тротуара – их не устраивала.

– Может, они следили за ним. Поставили жучки в комнату.

– Мы тщательно обыскали помещение, – сказал Ордас. – Если б там было оборудование для наблюдения, мы бы его нашли.

– Его могли вынести.

Ордас пожал плечами.

Я вспомнил о голокамерах в апартаментах “Моника”. Чтобы снять жучки, кто-то должен был физически войти в помещение. Он мог бы нужным сигналом вывести их из строя, но следы бы точно сохранились.

А комната Оуэна была внутренней. Следящих лучей не применишь.

– Есть одна вещь, которую вы упустили, – сказал я наконец.

– И что же это такое?

– Мое имя как ближайшего родственника в бумажнике Оуэна. Он хотел направить мое внимание на вопрос, над которым я работаю. Банда Лорена.

– Это возможно.

– Но это нельзя толковать в обоих смыслах.

Ордас отложил вилку.

– Я могу толковать это в обоих смыслах, мистер Хэмилтон. Но вам это не понравится.

– Уверен, что не понравится.

– Ну, давайте рассмотрим ваше предположение. С мистером Дженнисоном вошел в контакт агент Лорена, органлеггера, который вознамерился продавать трансплантационный материал поясникам. Тот согласился. Сумма для него была слишком значительной. Месяц спустя что-то заставило его понять, в какое ужасное дело он втянулся. Он решил умереть. Он пошел к поставщику экстаза и вделал в голову проволоку. Позднее, до того, как воткнуть дроуд, он предпринял последнюю попытку исправить свое преступление. Он указал на вас как на ближайшего родственника, чтобы вы могли догадаться, почему он умер и, возможно, использовать эти сведения против Лорена.

Ордас посмотрел на меня через стол.

– Я вижу, что вы никогда не согласитесь с этим. Ничем не могу помочь. Я исхожу только из фактов.

– Я тоже. Но я знал Оуэна. Он никогда бы не стал работать на органлеггера, он никогда бы не убил себя, а если б и пришлось, он никогда не сделал бы этого таким образом.

Ордас не ответил.

– А как насчет отпечатков пальцев?

– В квартире? Никаких.

– Никаких, кроме Оуэна?

– Даже его отпечатки найдены только на кресле и столиках. Ненавижу человека, который изобрел робота-уборщика. За время пребывания мистера Дженнисона в этом помещении каждая гладкая поверхность протиралась сорок четыре раза, – Ордас вернулся к своему блюду.

– Ну, тогда попробуйте вот что. Примем на время, что я прав. Допустим, Оуэн искал Лорена, и тот с ним разделался. Оуэн знал, что занят опасным делом. Он не хотел, чтобы я добрался до Лорена до того, как он все подготовит. Он хотел получить награду сам. Но на всякий случай он мог мне что-нибудь оставить. Где-нибудь в камере хранения, в аэропорту, на космодроме. Улики. Не под его собственным именем, и не под моим, потому что известно, что я состою в АРМ. Но…

– Под именем, которое вы оба знаете.

– Вот-вот. Например, Гомер Чандрасекхар. Или… догадался! Кубс Форсайт. Оуэн счел бы это уместным. Кубс мертв.

– Мы проверим. Но вы должны понять, что это не доказывает вашей версии.

– Разумеется. Все, что вы найдете, Оуэн мог подготовить в приступе раскаяния. Оставим эту тему. Если выясните что-нибудь, сообщите, – сказал я, поднялся и ушел.

Я стоял на скользящем тротуаре, даже не задумываясь о том, куда еду. Это давало возможность поостыть.

Мог ли Ордас быть прав? Мог ли?

Но чем больше я копался в смерти Оуэна, тем хуже смотрелся сам Оуэн.

Значит, Ордас ошибался.

Оуэн работает на органлеггера? Скорее он оказался бы донором.

Оуэн получает кайф из стенной розетки? Да он даже три-ди не смотрел ни разу.

Оуэн убивает себя? Нет. Во всяком случае, не таким образом.

Но если даже я смог все это проглотить…

Оуэн Дженнисон, дающий мне повод узнать, что он работает с органлеггерами? Мне, Джилу Хэмилтону, по прозванию “Рука”? Мне сообщить такое?

Тротуар катился мимо ресторанов, торговых центров, церквей и банков. С уровня для экипажей, десятью этажами ниже, доносилось урчание машин и скутеров. Небо представляло собой узкую, яркую голубую расселину между черными тенями небоскребов.

Мне сообщить такое? Никогда.

Но странно непоследовательный убийца, описанный Ордасом, был не лучше.

Я подумал, что даже Ордас кое-что упустил из виду. Зачем Лорену избавляться от Оуэна столь изощренным способом? Чтобы никогда его не беспокоить, Оуэну достаточно было исчезнуть в банках органов.

Магазины по сторонам редели, толпа тоже. Тротуар сузился, приближаясь к жилому району – и не очень презентабельному. Я проехал немалое расстояние. Я стал озираться, соображая, куда меня занесло.

Оказывается, я находился в четырех кварталах от логова Грэма.

Мое подсознание сослужило плохую службу. Мне хотелось поглядеть на Грэма, лицом к лицу. Искушение продолжать путь было почти непреодолимо, но я поборол его и на следующем диске поменял направление.

Перекресток движущихся тротуаров представляет собой вращающийся диск, край которого касается четырех тротуаров и движется с той же скоростью. Из его центра можно подняться на эскалаторе на верхние переходы к обычным дорожкам, ведущим к зданиям. В центре диска я бы мог поймать такси, но хотелось еще подумать, так что я проехал половину круга.

Я бы мог войти в лавку Грэма и выбраться оттуда живым. Возможно. Я бы выглядел безнадежным, усталым и колеблющимся, рассказал бы Грэму, что хочу поставить разъем экстаза, громко переживая о том, что скажут жена и друзья – и передумал бы в последний момент. Зная, что меня хватятся, он дал бы мне уйти. Возможно.

Но Лорен должен был знать об АРМ больше, нежели мы о нем. Не показывали ли как-нибудь Грэму голограмму вашего покорного слуги? Если в его магазин войдет сотрудник АРМ, Грэм запаникует. Не стоит рисковать.

Проклятье! Что же я могу сделать?

Непонятный убийца Ордаса. Если мы примем, что Оуэн был убит, мы не сможем избавиться и от других допущений. Вся тщательность, аккуратный подбор деталей – а затем Оуэна оставляют одного, чтобы он сам вытащил разъем и ушел, или чтоб его нашел упрямый коммивояжер, или взломщик, или…

Нет. Гипотетический убийца, придуманный Ордасом и мною, следил бы за Оуэном как ястреб. Весь месяц.

Этого было достаточно. На следующем диске я сошел и взял такси.

Такси высадило меня на крыше апартаментов “Моника”. Я спустился на лифте в вестибюль.

Если управляющий и был удивлен моим визитом, то, приглашая жестом в свой кабинет, не показал виду. Кабинет выглядел куда просторней вестибюля, – вероятно, потому, что там имелись вещи, разрушающие безликий модерн декора: картины на стене, маленькая черная полоска на ковре, оставленная, должно быть, сигаретой посетителя, голограмма Миллера и его жены на широком, почти пустом столе. Он подождал, пока я усядусь, потом с интересом наклонился вперед.

– Я здесь по делу АРМ, – сказал я и показал свое удостоверение.

Он вернул его обратно, даже не проверив.

– Полагаю, это все то же дело, – произнес он без особой сердечности.

– Да. Я убежден, что пока Оуэн Дженнисон находился здесь, у него должны были быть посетители.

Управляющий улыбнулся.

– Это смехотво… это просто невозможно.

– Вовсе и не невозможно. Ваши голокамеры получают портреты посетителей, но не снимают жильцов, не так ли?

– Разумеется, это так.

– Тогда к Оуэну мог зайти любой из жильцов этого здания.

Управляющий выглядел потрясенно.

– Нет, этого не могло быть. В самом деле, мистер Хэмилтон, не понимаю, почему эта идея вас так преследует. Если б мистера Дженнисона обнаружили в подобном состоянии, так уж точно сообщили бы об этом!

– А я в этом не уверен. Мог к нему зайти любой из постояльцев этого здания?

– Нет, нет. Камеры бы зафиксировали изображение любого человека с другого этажа.

– А кого-нибудь с этого самого этажа?

Управляющий неохотно кивнул.

– Да-а-а. Если говорить о голокамерах, то это возможно. Но…

– Тогда я хотел бы попросить у вас изображения всех постояльцев, которые проживали на восемнадцатом этаже в течение последних шести недель. Пошлите их в Управление АРМ, Центральный Лос-Анджелес. Можете это сделать?

– Разумеется. Вы получите их в течение часа.

– Очень хорошо. Мне еще кое-что пришло в голову. Предположим, некто вышел из лифта на девятнадцатом этаже и спустился пешком на восемнадцатый. Тогда его снимут на девятнадцатом этаже, но не на восемнадцатом. Так?

Управляющий снисходительно улыбнулся.

– Мистер Хэмилтон, в этом здании нет лестниц.

– Только лифты? А это не опасно?

– Вовсе нет. Каждый лифт имеет собственный независимый источник питания на случай аварии. Это обычная практика. И в конце концов, кто захочет топать вверх на восьмидесятый этаж, если лифт откажет?

– Так, тем лучше. И еще один вопрос напоследок. Может ли кто-либо залезть в компьютер? Может ли кто-либо заставить его, к примеру, не получать фотографии определенных лиц?

– Я… я не специалист по вопросам безопасности компьютеров, мистер Хэмилтон. Почему бы вам не обратиться непосредственно к компании “Каулфилд брейнс, инк.”

– Хорошо. Какая у вас модель?

– Секундочку… – он поднялся и порылся в ящике картотеки. – “EQ 144”.

– Спасибо.

Это было все, что я тут мог сделать, и я знал это… и все же не мог заставить себя

встать с места. Должно было быть что-то еще…

Миллер наконец кашлянул и произнес:

– Это все, сэр?

– Да, – сказал я. – Нет. Я могу попасть в номер 1809?

– Сейчас посмотрю, не сдали ли мы его.

– А полиция там все закончила?

– Безусловно, – он снова порылся в картотеке. – Нет, он еще свободен. Я вас провожу. Сколько вы там пробудете?

– Не знаю. Не более получаса. Подниматься нет нужды.

– Очень хорошо.

Он вручил мне ключ и подождал, пока я наконец уберусь прочь.

Выходя из лифта, я заметил едва уловимый глазом блик голубого света. Не знай я о голокамерах, я бы даже не счел его реальным, решив, что мне почудилось. А может, так оно и было. Голограммы можно снимать и без лазерного света, хотя так они получаются четче.

Комната Оуэна представляла собой ящик. Все было втянуто. Остались одни голые стены. Более заброшенное впечатление мог произвести разве что какой-нибудь кусок астероида, не стоящий разработки и слишком неудобно расположенный, чтобы служить базой.

Пульт управления находился у двери. Я включил свет и прикоснулся к главной кнопке. Появились линии красного, зеленого и голубого цвета. Большой квадрат на одной стене означал кровать, другая стена была почти целиком занята кухней. На полу тоже имелись разные очертания. Очень удобно. Гость не окажется стоящим на столе в тот момент, когда ты его выдвинешь.

Я пришел сюда ощутить это место, подстегнуть интуицию, взглянуть, не упустил ли я чего. Короче: я играл. Играя, я проник в пульт управления, чтобы отыскать схемы. Печатная плата была слишком мала и изощрена, чтобы я что-то понял, но я прошелся иллюзорными пальцами по нескольким проводам и выяснил, что они направлены точно в нужные места, никуда не отклоняясь. Никаких датчиков снаружи. Чтобы узнать, что именно выдвинуто, а что втянуто, надо было находиться в комнате.

Значит, в помещении, предположительно занятом, кровать не извлекалась шесть недель. Но узнать это можно было, только войдя внутрь.

Я нажал кнопки, чтобы выдвинуть кухонный закуток и кресло. Стена съехала на восемь футов; пол вспучился и принял нужную форму. Я уселся в кресло, и дверь оказалась скрыта от меня кухонным углом.

Из коридора никто не мог бы увидеть Оуэна.

Если б только кто-либо обратил внимание, что Оуэн не заказывает пищи, это могло бы его спасти.

Я подумал еще кое о чем и повернулся, ища взглядом кондиционер. На уровне пола имелась решетка. Воображаемой рукой я пощупал под ней. Некоторые их этих комнатных кондиционеров включались, когда концентрация двуокиси углерода превышала полпроцента. Но этот был настроен на температуру и имел ручное управление.

Будь кондиционер другим, наш осторожный убийца мог бы подключиться к нему, чтобы убедиться, что Оуэн еще жив и наличествует на месте. Но при данной модели комната 1809 шесть недель вела себя как пустая.

Я снова откинулся в кресле.

Если мой гипотетический убийца наблюдал за Оуэном, он делал это с помощью жучка. Если только он в самом деле не прожил на этом этаже четыре или пять недель, пока тот не умер. Иного способа не было.

Ну хорошо, подумаем насчет жучка. Будь он достаточно маленький, его не заметит никто, кроме робота-уборщика, который отправит его прямиком в мусоросборник. Значит, жучка надо сделать побольше, чтобы робот не унес его. Насчет Оуэна можно не беспокоиться. А убедившись в его смерти, можно включить самоуничтожение.

Но если его расплавить в комок, где-то останется прожженная дыра. Ордас бы ее нашел. Так. Асбестовая подкладка? Сделать самоуничтожение таким, чтобы остатки подмел робот.

Поверив в это, поверишь всему. Слишком рискованно. Никто, никто не представляет, что робот-уборщик посчитает за мусор. Их делают глупыми, потому что так дешевле. Поэтому они запрограммированы так, чтобы не трогать большие объекты.

Кто-то должен был ступить на этот пол – либо для того, чтобы пронаблюдать за самим Оуэном, либо подобрать жучок, осуществлявший слежение. Я готов был поставить все свое состояние, что наблюдателем был человек.

Я пришел сюда, чтобы дать шанс своей интуиции. Это не сработало. Оуэн провел в этом кресле шесть недель; из них по крайней мере последнюю он был мертв. Но я не мог связать одно с другим. Это было просто кресло с двумя столиками. От Оуэна в помещении не осталось ничего, даже неупокоившегося духа.

Звонок застал меня на полдороге в штаб-квартиру.

– Вы были правы, – сообщил мне Ордас по наручному телефону. – В Порту Долины Смерти мы нашли ячейку, зарегистрированную на имя Кубса Форсайта. Я сейчас направляюсь туда. Присоединитесь ко мне?

– Встретимся на месте.

– Хорошо. Я, так же как и вы, горю желанием узнать, что оставил нам Оуэн Дженнисон.

Я в этом сомневался.

Порт находился в двухстах тридцати милях – час на такси. Но оплата будет немаленькой. Я набрал новый адрес назначения, а потом перезвонил в штаб-квартиру. Агент АРМ весьма свободен: ему не надо давать отчет за каждую небольшую поездку. Разумеется, я получил разрешение без проблем. В худшем случае они откажутся оплатить мои дорожные расходы.

– И еще из апартаментов “Моника” придет набор голограмм, – сказал я сотруднику. – Проверьте через компьютер, нет ли среди них известных органлеггеров и подручных Лорена.

Такси стремительно взмыло в небо и помчалось на восток. Я смотрел три-ди и пил кофе, пока у меня не кончились монетки.

Долина Смерти может быть раем для туристов, если отправиться туда между ноябрем и маем, когда погода идеальна. Там находится Гольф-Площадка Дьявола с фантастическими грядами и шпилями соли, Забриски-Пойнт и его причудливые мертвые пейзажи, старые шахты по добыче буры, и всевозможные редкие, странные растения, приспособившиеся к жару и смертельно сухому климату. Да, в Долине Смерти есть много интересных мест, и я намеревался в один прекрасный день посмотреть их. Но пока что я увидел только космопорт. Впрочем, порт впечатлял и сам по себе.

Посадочное поле было когда-то частью обширного внутреннего моря. Теперь это море соли. Чередующиеся красные и синие концентрические круги представляют собой разметку для кораблей, приходящих из космоса. Вековое развитие химических, атомных и термоядерных ракетных двигателей оставило воронки, разукрашенные радужными полосами необычных, часто радиоактивных солей. Но в основном поле сохраняет свою древнюю сияющую белизну.

А среди соли располагаются корабли – разных размеров, разных форм. Вокруг творится сложный танец машин и транспортных средств. Если подождать, можно увидеть и корабль, идущий на посадку. Это зрелище стоит того.

Здание Порта на краю большой соляной равнины выглядело как башня пастельно-зеленого цвета на широком пятне из флуоресцирующего оранжевого бетона. Там пока не садился ни один корабль. Такси высадило меня у входа и направилось далее, чтобы присоединиться к другим себе подобным. А я остался стоять, вдыхая сухой, ароматный воздух.

Да, четыре месяца в году климат Долины Смерти идеален. Но как-то в августе в Фурнейс-Крик-Ранч температура в тени достигла 134 градусов по Фаренгейту .

Человек за стойкой сообщил, что Ордас уже прибыл. Я нашел его вместе с другим полицейским в лабиринте платных ячеек камеры хранения. Каждая ячейка была достаточно велика, чтобы вместить два-три чемодана. Но в ячейке, открытой Ордасом, оказался только легкий пластиковый кейс.

– Может, он зарегистрировал и другие ячейки, – сказал он.

– Маловероятно. Поясники путешествуют налегке. Вы пробовали его открыть?

– Пока нет. У кейса кодовый замок. Я подумал, что, может быть…

– Может быть.

Я опустился на корточки, чтобы лучше рассмотреть.

Странно, но я вовсе не был удивлен. Будто я все время знал, что чемоданчик Оуэна будет здесь. А почему бы и нет? Он как-то должен был попытаться обезопасить себя. С моей помощью, поскольку я уже занимался борьбой с органлеггерством. Оставив что-то в камере хранения космопорта, где Лорен этого не найдет, а еще потому, что я естественно свяжу Оуэна и космопорты. Под именем Кубса, потому что я буду искать это имя, а Лорен – нет.

Задним умом все очень просто.

Замок имел пять цифр.

– Он был уверен, что я смогу его открыть. Посмотрим…

Я поставил переключатели на 42217. 22 апреля 2117 года, день, когда Кубс погиб, неожиданно приколотый к пластиковой переборке.

Замок щелкнул, открываясь.

Ордас тут же схватил бумажную папку. Я же неторопливо подобрал два стеклянных сосуда. Один был прочно запаян, чтобы в него не проник воздух Земли, и был наполовину заполнен невероятно мелкой пылью. Настолько мелкой, что она сползала по стенкам как масло. В другом сосуде находилась почерневшая крупица железо-никеля, едва различимая.

В этом кейсе имелись и другие вещи, но главной наградой была та самая папка. Там была вся история… по крайней мере до определенного момента. Оуэн явно собирался дописать ее.

Когда он вернулся из очередного полета, на Церере в груде почты его ждало письмо. Оуэн, должно быть, немало посмеялся над его отдельными частями. Лорен постарался собрать весьма полное досье на контрабандную деятельность Оуэна за последние восемь лет. Неужели он думал обеспечить молчание Оуэна угрозой выдать досье таможенникам?

Возможно, именно досье внушило Оуэну его ошибочный план. Так или иначе, он решил войти в контакт с Лореном и посмотреть, как дела пойдут потом. При обычных обстоятельствах он переслал бы все послание мне, чтобы дальше я разбирался сам. В конце концов, я был специалистом. Но последний полет Оуэна окончился полной неудачей.

Где-то за орбитой Юпитера его термоядерный двигатель взорвался. Почему, неясно. Система защиты едва успела отстрелить его капсулу. На Цереру его доставил спасательный корабль. Выплаты почти разорили Оуэна. Он нуждался в деньгах. Лорен мог об этом знать и на это рассчитывать.

А вознаграждение за информацию, которая помогла бы захватить Лорена, было столь велико, что Оуэн мог бы купить новый корабль.

Следуя инструкциям Лорена, он приземлился на Аутбек-Филд. Оттуда люди Лорена немало повозили его – в Лондон, Бомбей, Амберг в Германии. История, записанная лично Оуэном, кончалась на Амберге. Как он попал в Калифорнию? Возможности рассказать об этом ему не представилось.

Но до того он узнал немало. В папке имелись наброски об устройстве организации Лорена. Подробно описывались планы Лорена: как отправлять нелегальный трансплантационный материал в Пояс, как отыскивать покупателей и входить с ними в контакт. Оуэн внес в этот план ряд предложений. Большая их часть выглядела правдоподобно, но на практике была нереализуема. Очень типично для Оуэна. Я не мог найти и следа того, что он где-то переиграл.

Но, разумеется, он не узнал, где перегнул палку.

И там были голограммы членов банды Лорена, числом двадцать три. Некоторые из изображений имели пометки на обороте, другие – нет. Оуэн не смог выяснить, какое положение занимали эти люди в организации.

Я дважды перелистал снимки, раздумывая, не может ли кто-либо из них быть самим Лореном. Оуэн этого так никогда и не узнал.

– Видимо, вы были правы, – сказал Ордас. – Он не мог собрать столько сведений случайно. Он с самого начала планировал выдать шайку Лорена.

– Как я вам и говорил. И его за это убили.

– Судя по всему, так. Какой мотив для самоубийства у него мог быть? – круглое спокойное лицо Ордаса вряд ли могло передать его гнев. – Но в нашего непоследовательного убийцу я тоже не могу поверить. Вы мне испортили аппетит, мистер Хэмилтон.

Я изложил ему свою идею про других постояльцев на этаже. Он кивнул.

– Возможно, возможно. Это уже ваша задача. Органлеггерством занимается АРМ.

– Именно, – я закрыл кейс и взвесил его на руке. – Посмотрим, что с этим может сделать компьютер. Я вам пришлю копии всего здесь находящегося.

– Сообщите мне насчет остальных постояльцев.

– Обязательно.

Я вошел в здание АРМ, помахивая этим бесценным кейсом и чувствуя себя повелителем мира. Оуэн был убит. Он умер с честью, если даже – увы, конечно, это было так – не с достоинством. Даже Ордас знал теперь об этом.

Тут мимо промчался Джексон Бера, рыча и кипя.

– В чем дело? – крикнул я ему вслед.

Наверное, я хотел похвастаться. У меня в кейсе было двадцать три физиономии, двадцать три органлеггера.

Бера притормозил, увидев меня.

– Где вы были?

– Работал. Честное слово. Из-за чего переполох?

– Помните того торговца наслаждением, за которым мы следили?

– Грэм? Кеннет Грэм?

– Вот-вот. Он мертв. Мы все провалили.

И Бера помчался дальше.

Я догнал его, когда он уже вбегал в лабораторию.

Тело Кеннета Грэма лежало лицом вверх на операционном столе. Его длинное лицо с выступающей челюстью было бледным и вялым, без всякого выражения, просто пустым. Над и под его головой располагались какие-то приборы.

– Ну, что у вас получается? – поинтересовался Бера.

– Ничего хорошего, – ответил доктор. – Вина не ваша. Вы его заморозили достаточно быстро. Просто ток… – он пожал плечами.

Я тронул Беру за руку.

– Что произошло?

Бера все еще не мог отдышаться.

– Какая-то утечка информации. Грэм попытался дать деру. Мы настигли его в аэропорту.

– Ну подождали бы. Подсадили кого-нибудь в самолет вместе с ним. Накачали бы в самолет TY-4.

– А помните, какая вонь пошла, когда мы последний раз использовали TY-4 на гражданских лицах? Проклятые репортеры.

Беру затрясло. Я его не винил.

АРМ и органлеггеры играют в странную игру. Органлеггеры должны получать своих доноров живьем, поэтому они всегда вооружены инъекторными пистолетами, стреляющими осколками кристаллического анестетика, мгновенно растворяющегося в крови. Мы используем то же оружие и примерно по той же причине: преступник должен быть цел до суда, а затем до государственных больниц. Поэтому никто из АРМ не намеревается убить кого-либо сам.

Однажды я познал истину. Органлеггер мелкого пошиба по имени Рафаэль Хейн пытался нажать кнопку тревоги в своем собственном доме. Если б он до нее дотянулся, поднялся бы переполох, охранники Хейна усыпили бы меня, и я стал бы приходить в сознание по кускам, в его чанах для хранения органов. Поэтому я придушил его.

Отчет об этом был в компьютере, но из человеческих существ об этом знали только трое. Еще одним был мой непосредственный начальник Лукас Гарнер. Другим – Жюли. И пока это было мое единственное убийство.

А Грэм был первым убитым для Беры.

– Мы догнали его в аэропорту, – рассказывал Бера. – На нем была шляпа. Если б я понял, в чем дело, мы действовали бы быстрее. Вооружившись инъекторами, мы начали окружать его. Он обернулся, заметил нас, прикоснулся к своей шляпе и упал.

– Покончил с собой?

– Угу.

– Как?

– Поглядите на его голову.

Я пододвинулся к столу, стараясь не попадаться на дороге доктору. Тот пытался провести стандартную операцию по извлечению информации из мертвого мозга с помощью индуктора. Дело шло плохо.

На макушке Грэма была плоская продолговатая коробочка. Из черного пластика, размером в половину колоды карт. Я коснулся ее и сразу понял, что она прикреплена к черепу Грэма.

– Дроуд нестандартного типа. Слишком большой.

– Угу.

По моим нервам словно растекся жидкий гелий.

– Внутри него батарейка!

– Точно.

– Чего только не придумают. Дроуд без шнура. Вот чего бы я пожелал в подарок на Рождество.

Беру всего передернуло.

– Скажете тоже.

– А вы знали, что он и сам электроман?

– Нет. Мы опасались установить аппаратуру в его доме. Он мог ее найти и понять, что попал под подозрение. Поглядите на эту штуку еще раз.

Я заметил, что форма дроуда была какой-то странной. Черная пластиковая коробочка наполовину оплавилась.

– Перегрев, – произнес я вслух. – А, вот в чем дело!

– Угу. Он разрядил всю батарею сразу. Послал убийственный заряд прямо в мозг, прямо в центр наслаждения. Господи, Джил, меня все еще мучает мысль – на что это было похоже? Джил, что он мог почувствовать?

Вместо вразумительного ответа я похлопал его по плечу. Он еще долго будет думать над этим. И я тоже.

Вот лежал человек, засунувший проволоку в голову Оуэна. Была ли его смерть мгновенным адом или совместила все райские восторги в одной восхитительной дозе? Я надеялся на ад, но не верил в это.

По крайней мере Кеннет Грэм не затерялся где-то в мире, приобретя новое лицо, новую сетчатку глаз и новые отпечатки пальцев из незаконных банков Лорена.

– Ничего, – заявил наконец доктор. – Его мозг слишком выжжен. Не осталось ничего, имеющего хоть какой-то смысл.

– Еще попробуйте, – сказал Бера.

Я потихоньку ушел. Может, потом я поставлю Бере выпивку. Он вроде бы в этом нуждался. Бера был из тех людей, кому свойственно сопереживание. Я знал, что он почти ощутил тот ужасный прилив экстаза и безысходности, с которым Кеннет Грэм покинул этот мир.

Голограммы из апартаментов “Моника” уже несколько часов как прибыли. Миллер отобрал не только постояльцев, занимавших квартиры восемнадцатого этажа за последние шесть недель, но и с девятнадцатого и семнадцатого. Это выглядело излишней роскошью. Я на момент представил, что некто с девятнадцатого этажа спрыгивает со своего балкона на восемнадцатый – и так каждый день в течение пяти недель. Но номер 1809 не имел внешних стен, тем более окон, не говоря уже о балконах.

Не пришло ли в голову Миллеру то же самое? Глупости. Он даже не знал, в чем тут дело. Он просто забросал меня снимками, чтобы показать, насколько он готов к сотрудничеству.

Никто из жильцов искомого периода не был похож на заподозренных людей Лорена.

Я произнес несколько подобающих слов и пошел за кофе. Потом я вспомнил о двадцати трех предполагаемых подручных Лорена в кейсе Оуэна. Я оставил их оператору, не очень представляя, как их правильно ввести в компьютер. Сейчас он уже должен был покончить с этим делом.

Я созвонился с ним. Он закончил ввод.

Я убедил компьютер сравнить их с голограммами из апартаментов “Моника”.

Ничего. Никто ни на кого не походил.

Следующие два часа я писал отчет о деле Оуэна Дженнисона. Оператор должен был потом ввести его в машину. Сам я еще не очень освоил все тонкости этого дела.

Мы вернулись к непоследовательному убийце Ордаса.

И еще к путанице оборванных нитей. Ценой гибели Оуэна мы приобрели два десятка изображений – изображений, которые сейчас уже могли ничего не значить. Органлеггеры меняют лица как шляпы. Я закончил описывать основные моменты дела, отослал его и позвонил Жюли. Теперь мне ее защита не понадобится.

Жюли уже ушла домой.

Я начал было звонить Тэффи, но остановился, набрав половину номера. Бывают моменты, когда лучше не звонить. Мне надо было походить с обиженным видом, зарыться в какую-нибудь нору. От моего выражения лица, наверное, треснул бы экран телефона. Зачем все валить на невинную девушку?

Я отправился домой.

Когда я оказался на улице, уже стемнело. Я вышел на пешеходный мостик между тротуарами, подождал такси. Вскоре одно из них опустилось; на его брюхе помигивала белая надпись “СВОБОДНО”. Я уселся и вставил кредитную карточку.

Оуэн собрал свои голограммы по всему евразийскому континенту. Большинство из них, если не все вообще, были иностранными агентами Лорена. Почему я рассчитывал найти кого-то из них в Лос-Анджелесе?

Такси взмыло в белое ночное небо. Городские огни превратили слой облаков в белый пологий купол. Мы пробили облака и остались над ними. Автопилоту было наплевать, какой вид открывается мне.

…Так чем я располагаю теперь? Кто-то из нескольких десятков жильцов был человеком Лорена. Или это, или же, по Ордасу, непоследовательный убийца, такой осторожный, бросил Оуэна умирать пять недель без присмотра.

…А что, так уж трудно в это поверить?

Это ведь был, в конце концов, мой гипотетический Лорен. А Лорен совершал убийства, самое страшное преступление. Он убивал опять и опять, как будто выполнял обычную работу, с баснословными прибылями. АРМ не могла до него добраться. Не настало ли для него время позабыть об осторожности?

Вроде Грэма. Как долго Грэм подбирал доноров среди своих клиентов, находя всего несколько ничтожеств в год? А потом, дважды за несколько месяцев, похитил клиентов, которых хватились. Неосторожно.

Большинство преступников не слишком умны. Пусть у Лорена мозгов хватало; большинство в его штате будут вполне средними людьми. Лорен как раз и будет иметь дело с глупцами, с теми, кто занялся преступлениями, потому что не мог ничего стоящего предпринять в нормальной жизни.

Если человек вроде Лорена станет неосторожным, то вот как это произойдет. Подсознательно он начнет судить о сообразительности агентов АРМ по своим собственным людям. Опьяненный оригинальным планом убийства, он может реализовать его, проигнорировав единственный ненадежный момент. Имея советчиком Грэма, он знал об электромании больше нашего; возможно, достаточно, чтобы довериться ее воздействию на Оуэна.

Значит, убийцы Оуэна доставили его в квартиру и более с ним не виделись. Лорен пошел на небольшой риск, и тот оправдался – в этот раз.

В следующий раз он станет более неосторожным. И однажды мы доберемся до него.

Но не сегодня.

Такси выбралось из общего потока и коснулось крыши моего многоквартирного дома на Голливуд-Хиллз. Я вышел и направился к лифтам.

Один из лифтов открылся. Кто-то шагнул наружу.

Что-то насторожило меня в его манере движения. Я повернулся, быстро выхватывая пистолет с плеча. Такси могло бы послужить хорошим прикрытием – если б оно уже не взлетало. Из тени появились еще фигуры.

Думаю, я попал в двоих прежде, чем что-то обожгло мне щеку. Милосердные пули, осколки кристаллического анестетика, растворяющиеся в моей крови. Моя голова закружилась, и крыша тоже закружилась, и центробежная сила уложила меня на пол. Надо мной нависли тени – потом удалились в бесконечность.

Я вздрогнул и пришел в себя, когда чьи-то пальцы коснулись моей головы.

Я пробудился в стоячем состоянии, перевязанный мягкими, обтягивающими лентами. Я даже шеей не мог пошевелить. К тому времени, как я это понял, было уже слишком поздно. Человек позади меня закончил удалять электроды с моей головы и ступил в поле зрения, вне досягаемости моей иллюзорной руки.

В нем было что-то птичье. Он был высок и худ, его вытянутое лицо сходилось на подбородке в острый угол. Между залысин в центре лба выступал клин густых, шелковистых светлых волос. На нем были безупречно пошитые шерстяные выходные шорты в оранжевую и коричневую полоску. Скрестив руки и наклонив голову набок, он широко улыбался и ожидал, когда я заговорю.

Я узнал его. Оуэн где-то снял его голограмму.

– Где я? – простонал я, стараясь изобразить, что еще не до конца очнулся. – Который час?

– Который час? Уже утро, – сказал мой похититель. – А над вашим местонахождением можете поломать голову.

Что-то такое в его манерах… Проверяя догадку, я спросил:

– Лорен?

Лорен с достоинством поклонился.

– А вы – Джильберт Хэмилтон из Полиции ООН. Джил Рука.

На что он намекал? Оставим пока.

– Я где-то подставился.

– Вы недооценили, насколько далеко дотягивается моя собственная рука. И мой интерес вы тоже недооценили.

Так оно и было. Сотрудника АРМ захватить не намного труднее, чем обычного гражданина – если застигнуть его врасплох и быть готовым рисковать своими людьми. В данном случае его риск ничего не стоил. Полиция использует инъекторные пистолеты по той же причине, что и органлеггеры. Люди, которых я подстрелил – если за эти несколько секунд схватки я вообще в кого-то попал, – уже давно пришли в себя. Меня же Лорен поместил в эти пелены, а потом оставил под “русским сном”, пока не собрался поговорить со мной.

Электроды и были “русским сном” . По одному на каждое веко и еще один на заднюю часть шеи. Слабый ток проходит через мозг, немедленно погружая тебя в сон. За час отсыпаешься как за всю ночь. Если ток не выключить, будешь спать хоть вечность.

Итак, это был Лорен.

Он по-прежнему рассматривал меня, наклонив голову и сложив руки на груди, похожий на птицу. В одной руке был инъекторный пистолет, который он держал довольно небрежно.

Который час? Я не осмеливался спросить еще раз, поскольку Лорен мог что-то заподозрить. Но если мне удастся потянуть время до без четверти десять, Жюли сможет послать подмогу…

А куда она сможет ее послать?

Тысяча проклятий! Где я? Если я этого не знаю, Жюли тоже не будет знать!

А Лорен явно наметил меня для банка органов. Один кристаллический осколок отключит меня, не повредив ни одной из нежных, бесконечно разнообразных частей, которые делали меня Джилом Хэмилтоном. После этого Лореновы доктора разберут меня на куски.

В правительственных операционных мозг преступника моментально сжигается для последующего захоронения праха. Один господь знает, что Лорен сделает с моим мозгом. Но все остальное во мне было молодым и здоровым. Даже с учетом накладных расходов Лорена, живьем я стоил более миллиона марок ООН.

– А почему я? – задал я вопрос. – Вы желали заполучить именно меня из всех людей АРМ. Почему такой интерес ко мне?

– Это вы расследовали дело Оуэна Дженнисона – и слишком тщательно.

– Недостаточно тщательно, черт возьми!

Лорен выглядел озадаченно.

– Вы и в самом деле не понимаете?

– В самом деле.

– Я нахожу это в высшей степени интересным, – пробормотал Лорен. – В высшей степени.

– Ну хорошо, почему же я еще жив?

– Я любопытен, мистер Хэмилтон. Я надеялся, что вы расскажете мне о вашей воображаемой руке.

Вот почему он сказал “Джил Рука”. Я продолжал блефовать:

– О моей что?..

– Не надо играть со мной, мистер Хэмилтон. Если я решу, что начинаю проигрывать, то применю вот это, – он повертел инъектором. – И вы никогда не проснетесь.

Проклятье! Он знал. Я мог двигать сейчас только ушами и иллюзорной рукой, и Лорен об этом знал! Я никогда не смогу заманить его поближе.

Если только он знает все до мелочей…

Мне придется тянуть время.

– Ну ладно, – сказал я, – но мне хотелось бы узнать, как вы это выяснили. У вас есть доносчик в АРМ?

Лорен хмыкнул.

– Мне бы этого хотелось. Нет. Несколько месяцев назад, чисто случайно, мы захватили одного из ваших людей. Поняв, кем он являлся, я уломал его на деловой разговор. Он кое-что порассказал о вашей примечательной руке. Надеюсь, вы мне расскажете больше.

– Кто это был?

– Полно, мистер Хэми…

– Кто это был?

– Вы что, в самом деле полагаете, что я помню имя каждого донора?

Кто угодил в банки органов Лорена? Посторонний, знакомый, друг? Помнит ли управляющий скотобойней каждого зарезанного вола?

– Меня интересуют так называемые паранормальные способности, – сказал Лорен. – Я отметил для себя ваше существование. А потом, когда я уже был готов заключить контракт с вашим другом из Пояса, Дженнисоном, я вспомнил кое-что необычное относительно одного из его коллег. Вас ведь прозвали Джил Рука, не так ли? Пророчески. В порту вы получали выпивку бесплатно, если могли удержать ее воображаемой рукой.

– Будьте вы прокляты! Вы ведь решили, что Оуэн – подстава? Из-за меня! Меня!

– Битье себя в грудь ничего вам не принесет, мистер Хэмилтон, – в голосе Лорена зазвучал металл. – Развлеките меня, мистер Хэмилтон.

Я разыскивал вокруг меня какую-нибудь вещь, могущую освободить меня из этой вертикальной тюрьмы. Ничего. Я был завернут словно мумия, в слишком тугие бинты. Все, что я мог нащупать иллюзорной рукой, были бинты до самой шеи и шест вдоль спины, державший меня прямо. Под пеленами я был голым.

– Я покажу вам мои неординарные способности, – заявил я Лорену, – если вы одолжите мне сигарету.

Может, это заманит его поближе…

Он кое-что знал о моей руке. Он знал, насколько она достает. Он положил одну сигарету на край маленького столика на колесах и подтолкнул его в мою сторону. Я взял ее, сунул в рот и стал с надеждой ожидать, не подойдет ли он ее зажечь.

– Немного ошибся, – пробормотал он, подтянул столик обратно и повторил все уже с зажженной сигаретой.

Не повезло. Но по крайней мере я получил курево. Незажженную сигарету я отшвырнул как можно дальше – фута на два. Воображаемой рукой я должен орудовать медленно. Иначе то, что я держу, просто ускользает между пальцев.

Лорен глядел с изумлением. Парящая сигарета, безо всякой опоры, подчиняющаяся моей воле! В его глазах читались следы восхищения и ужаса. Это было плохо. Возможно, затея с сигаретой оказалась ошибкой.

Некоторые люди считают пси-способности сродни колдовству, а людей с такими возможностями – слугами Сатаны. Если Лорен меня испугался, я мертв.

– Интересно, – произнес Лорен. – И как далеко она достает?

Он это знал и так.

– Разумеется, настолько же, насколько и реальная рука.

– Но почему? Другие достают куда дальше. Почему не вы?

Он был у другого конца комнаты, в ярдах десяти, развалившись в кресле. В одной руке стакан, в другой пистолет. Он полностью расслабился. Увижу ли я вообще, как он покинет это комфортабельное кресло, не говоря уже о том, чтоб он подошел ближе?

Помещение в целом было не очень большим и в основном пустым, напоминая подвал. Единственную меблировку составляли кресло Лорена и малый портативный бар – разве что еще что-нибудь находилось позади меня.

Подвал мог располагаться где угодно. Где угодно в Лос-Анджелесе или вне его. Если утро в самом деле уже наступило, я мог находиться в любой точке Земли.

– Действительно, – сказал я, – другие могут дотягиваться дальше меня. Но у них нет моей силы. Рука действительно иллюзорная, и мое воображение не удлинит ее до десяти футов. Может быть, кто-нибудь очень настойчивый и убедит меня в обратном. А может быть, это разрушит всю мою иллюзию. И тогда у меня будет две руки, как у любого. Так что лучше не пробовать… – я замолк, так как Лорен все равно собирался забрать все мои руки.

Моя сигарета догорела. Я отбросил ее.

– Хотите выпить?

– Еще бы. Но если найдете стопку; большего стакана я не подниму.

Он отыскал мне стаканчик и отправил его на краю столика-каталки. Я едва нашел в себе силы поднять его. Пока я отхлебнул из него и вернул на место, Лорен ни на миг не спускал с меня взгляда.

Старый трюк с сигаретой. Прошлой ночью я использовал его, чтобы подцепить девушку. Теперь он поддерживал меня в живых.

Неужели я в самом деле хотел покинуть этот мир, сжимая что-то в иллюзорном кулаке изо всех сил? Развлекая Лорена. Удерживая его интерес до тех пор, пока…

Где я? Где?

И внезапно я понял.

– Мы находимся в апартаментах “Моника”, – заявил я. – И нигде более.

– Я знал, что вы в конце концов догадаетесь, – Лорен заулыбался. – Но слишком поздно. Я вовремя захватил вас.

– Не будьте столь дьявольски самодовольны. Это моя глупость, а не ваше везение. Я должен был почуять. Оуэн никогда не явился бы сюда по своему собственному желанию. Это вы велели доставить его сюда.

– Да, я. К этому моменту я уже знал, что он предатель.

– И поэтому вы послали его сюда умирать. Так кто же проверял каждый день, не сбежал ли он? Миллер, управляющий? Он наверняка работает на вас. Это он вынул из компьютера голограммы вас и ваших людей.

– Он самый, – сказал Лорен. – Но отнюдь не каждый день. У меня был человек, который ежесекундно следил за Дженнисоном с помощью портативной камеры. Когда он умер, мы ее унесли.

– А потом выждали еще неделю. Изящный штрих.

Удивительно, что это отняло у меня столько времени. Вся атмосфера этого места… какого рода люди жили в апартаментах “Моника”? Безликие, безымянные, которых наверняка никому не будет недоставать. Они будут себе сидеть в своих квартирах, пока Лорен их проверит, выясняя, кого действительно никогда не хватятся. Подходящие исчезнут – вместе со своими документами и пожитками, и их фотографии испарятся из компьютера.

Лорен продолжал:

– Через вашего друга Дженнисона я попытался продавать органы Поясу. Я знаю, что он меня предал, Хэмилтон. Я хочу знать, насколько серьезно.

– Достаточно серьезно, – он все равно об этом догадывался. – Мы получили подробные планы организации подпольного банка органов в Поясе. Это бы все равно не сработало, Лорен. Поясники мыслят иначе.

– Снимков не было?

– Нет, – я не хотел, чтобы он изменил свое лицо.

– Я был уверен, что он кое-что припрятал, – сказал Лорен. – Иначе мы сделали бы из него донора. Куда проще. И куда выгоднее. Я нуждаюсь в деньгах, Хэмилтон. Знаете ли вы, во сколько обходится организации каждый потерянный донор?

– Миллион или около того. И зачем вы так поступили?

– Он что-то спрятал. Никакого способа найти это не существовало. Все, что мы могли сделать – постараться, чтобы АРМ этого не нашла.

– А! – теперь я понял. – Когда кто-либо пропадает без следа, любому кретину первым делом на ум придут органлеггеры.

– Естественно. Поэтому он и не мог просто исчезнуть. Иначе полиция сразу обратится к АРМ, дело попадет к вам, и вы начнете искать.

– Ячейку в камере хранения космопорта.

– О!?

– На имя Кубса Форсайта.

– Я знал это имя, – произнес Лорен сквозь зубы. – Я должен был это проверить. Понимаете, после того, как мы посадили его на ток, мы пробовали отключать разъем, чтобы заставить его говорить. Это не подействовало. Он не мог сконцентрироваться ни на чем, иначе как на дроуде – вернуть его в свою голову. Мы старались и так, и сяк…

– Я намереваюсь убить вас, – сказал я, вложив смысл в каждое слово.

Лорен наклонил голову набок и нахмурился.

– Совсем наоборот, мистер Хэмилтон. Еще сигарету?

– Давайте.

Он снова отправил ее мне на каталке, зажженную. Я подобрал ее, держа несколько напоказ. Может быть, я смогу приковать его внимание к ней – единственный способ для него заметить мою невидимую руку.

Потому что если он будет продолжать смотреть на сигарету, а в решающий момент я суну ее в рот – я высвобожу свою руку незаметно для него.

Но какой решающий момент? Он по-прежнему был в кресле. Мне надо было бороться с желанием подманить его поближе. Любое действие в этом направлении сделает его подозрительным.

Который час? Что делает Жюли? Я вспомнил ночь две недели назад. Ужин на балконе самого высокого ресторана в Лос-Анджелесе, почти в миле над городом. Неоновый ковер расстилался под нами по всем сторонам до горизонта. Может, она это ощутит…

Она будет проверять меня в девять сорок пять.

– Вы, должно быть, были примечательным космонавтом, – сказал Лорен. – Подумать только, единственный человек в солнечной системе, который может подправить антенну на корпусе, не покидая кабины.

– Для антенн нужна несколько большая сила.

Выходит, он знал, что я могу проникать сквозь предметы. Если он это предвидел…

– Надо было мне там остаться, – заявил я Лорену. – Как мне бы сейчас хотелось оказаться на корабле. Тогда я желал только иметь две нормальные руки.

– Как жаль. Но сейчас у вас есть три. А вам приходило в голову, что использовать паранормальные возможности против людей нечестно?

– Что?

– Помните Рафаэля Хейна?

Голос Лорена стал срываться. Он злился и с трудом скрывал это.

– Конечно. Мелкий органлеггер в Австралии.

– Рафаэль Хейн был моим другом. Я знаю: ему удалось вас связать на момент. Скажите мне, мистер Хэмилтон, если ваша воображаемая рука так слаба, как вы утверждаете, то как вы развязали веревки?

– Я этого не делал, и не смог бы. Хейн надел на меня наручники. Я выудил ключ у него из кармана… разумеется, воображаемой рукой.

– Вы использовали против него паранормальные силы! Вы не имели права!

Магия. Любой, не владеющий пси-способностями, думает так же, хоть немного. Чуть-чуть страха, чуть-чуть зависти. Лорен считал, что может справиться с АРМ; он убил по меньшей мере одного из нас. Но посылать против него колдунов было ужасно нечестно.

Вот почему он позволил мне проснуться. Лорен хотел позлорадствовать. Многим ли удавалось захватить колдуна?

– Не будьте идиотом, – сказал я. – Я не вызывался играть в ваши с Хейном глупые игры. Согласно моим правилам, вы массовый убийца.

Лорен вскочил на ноги (который час?), и я внезапно понял, что мое время истекло. Он был в совершенной ярости. Его светлые шелковистые волосы словно встали дыбом.

Я глядел в крошечное отверстие в дуле инъекторного пистолета. Я ничего не мог предпринять. Мой телекинез не шел дальше моих пальцев. Я словно заранее ощутил все то, чего никогда не знал: пол-литра антифриза в моей крови, чтобы вода не замерзла в клетках, холодная ванна из полузастывшего спирта, скальпели и крошечные, аккуратные хирургические лазеры. Главное, скальпели.

И когда они выбросят мой мозг, все мои знания погибнут. Я знал, как выглядит Лорен. Я знал об апартаментах “Моника” – кому известно, сколько еще есть мест в том же духе? Я знал, где скрыта красота Долины Смерти, которую я собирался как-нибудь посетить. Который час? Который?

Лорен поднял пистолет и оглядел свою вытянутую руку. Очевидно, ему казалось, что он в тире.

– Очень жаль, – произнес он, и его голос дрожал лишь слегка. – Вам лучше было оставаться космонавтом.

Чего он ждал?

– Я не могу съежиться от страха, если только вы не ослабите эти повязки, – бросил я и помахал для большего эффекта в его сторону окурком сигареты.

Она дернулась у меня в пальцах, я перехватил ее и…

И ткнул ее в свой левый глаз.

При иных обстоятельствах я бы обдумал такой поступок с большей тщательностью. Но так или иначе я это сделал. Лорен уже считал меня своей собственностью. Как живая кожа, здоровые почки, метры артерий, как все части в банке органов Лорена, я был собственностью в миллион марок ООН. И я разрушал свой глаз! А органлеггеры всегда жаждут заполучить глаза: любой человек с очками может захотеть новую пару, а сами органлеггеры постоянно стараются менять свои отпечатки глазного дна.

Чего я не предвидел, так это боли. Я где-то вычитал, что в глазном яблоке нет чувствительных нервов. Значит, болели мои веки. Кошмарно!

Но я держал сигарету только миг.

Лорен выругался и как сумасшедший, кинулся ко мне. Он знал, насколько слаба моя воображаемая рука. Что я мог ею сделать? Он не знал; и так и не сообразил, хотя это было очевидно. Он бросился на меня и со всего размаху ударил по сигарете так, что у меня чуть голова от шеи не оторвалась, а уже потухший окурок отлетел к стене. Задыхающийся, оскалившийся, потерявший от ярости дар речи, он стоял – в пределах досягаемости.

Мой глаз закрылся, словно обожженный кулачок.

Я протянул руку мимо пистолета Лорена, сквозь его грудную клетку, и нашел его сердце. И сдавил.

Его глаза стали круглыми, рот широко раскрылся, гортань задергалась. Самое время было стрелять. Вместо этого он полупарализованной рукой вцепился в грудь. Он скреб ногтями по своей груди, глотая воздух, который не приходил. Он думал, что у него сердечный приступ. Потом его выпученные глаза увидели мое лицо.

Мое лицо. Я убийственно оскалился, как одноглазый хищник. Я готов был вырвать его сердце из груди! Мог ли он этого не понять?

Он понял!

Он выстрелил в пол и упал.

Я был весь в поту; меня трясло от изнеможения и отвращения. Шрамы! Он был весь в шрамах и рубцах; я ощутил их, проникая внутрь. Его сердце было пересажено. И все остальное – издали он выглядел лет на тридцать, а вблизи непонятно на сколько. Одни части были моложе, другие старше. Какую долю Лорена составлял сам Лорен? Какие части он взял у других? И все они не подходили друг к другу как следует.

Он, вероятно, был хронически болен, подумал я. И не получил трансплантатов, в которых нуждался. И однажды он увидел решение всех своих проблем…

Лорен не двигался. И не дышал. Я вспомнил, как его сердце дергалось и трепетало в моей воображаемой руке – и вдруг обмякло.

Он лежал на левой руке, часов не было видно. Я был один в пустой комнате и по-прежнему не имел представления о времени.

Я так и не узнал. Прошли часы прежде, чем Миллер наконец осмелился побеспокоить своего босса. Он высунул свою круглую невыразительную рожу из-за дверного косяка, увидел Лорена, распростертого у моих ног, и с визгом отпрянул. Минуту спустя из-за косяка показался инъекторный пистолет, а за ним водянисто-голубой глаз. Я почувствовал укол в щеку.

– Я тебя проверила до срока, – сказала Жюли.

Она кое-как примостилась в ногах больничной койки.

– Точнее, ты сам меня вызвал. Когда я пришла на работу, тебя там не было, и я задумалась, с чего бы это, и бац! Было плохо, правда?

– Очень плохо, – сказал я.

– Я никогда не ощущала столь испуганного сознания.

– Тогда не рассказывай об этом никому, – я нажал переключатель, чтобы перевести кровать в сидячее положение. – Мне надо поддерживать свой образ.

Моя глазница была перевязана и совсем онемела. Боли не было, но оцепенение настойчиво напоминало о двух мертвых людях, ставших частью меня. Одна рука, один глаз.

Если Жюли чувствовала во мне это, то ее нервозность делалась неудивительной. А она в самом деле нервничала. Она дергалась и ерзала по кровати.

– Я все думал о времени. Который же час это был?

– Примерно девять десять, – Жюли содрогнулась. – Я думала, что потеряю сознание, когда этот неприметный человечек высунул пистолет из-за угла. О, нет! Не надо, Джил! Все кончилось.

Как близко это было. Неужели настолько близко?

– Послушай, – сказал я, – возвращайся на работу. Я ценю внимание к больному, но из продолжения воспоминаний ничего хорошего для нас не выйдет. Иначе мы оба впадем в постоянный ужас.

Она отрывисто кивнула и поднялась.

– Спасибо, что зашла. И спасибо, что спасла мне жизнь.

Жюли улыбнулась с порога.

– И тебе спасибо за орхидеи.

А я их даже еще не заказал. Я вытребовал медсестру и добился от нее заявления, что я могу выписаться сегодня вечером, после обеда, если только дома сразу лягу в постель. Она принесла мне телефон, и я заказал орхидеи.

После этого я откинул спинку кровати и отлежался. Хорошо быть живым. Я начал вспоминать данные мною обещания, обещания, которых я мог никогда не сдержать. Возможно, настало время сдержать хотя бы некоторые.

Я позвонил в отдел слежения и попросил Джексона Беру. После того, как он смог вытянуть из меня рассказ о моих подвигах, я пригласил его выпить прямо в больнице. Бутылку принесет он, а платить буду я. Это ему не понравилось, но я пригрозил ему.

Номер Тэффи я набрал до половины и снова передумал, как и вчера вечером. На прикроватной тумбочке лежал мой наручный телефон. Без изображения будет лучше.

– Алло?

– Тэффи? Это Джил. Конец недели у тебя свободен?

– Конечно. Начиная с пятницы.

– Отлично.

– Заезжай за мной к десяти. Ты что-нибудь выяснил насчет своего друга?

– Ага. Я был прав. Его убили органлеггеры. С этим уже все, мы арестовали кого надо.

Про глаз я не упомянул. К пятнице повязки снимут.

– Так вот насчет выходных. Не хочешь ли ты посмотреть Долину Смерти?

– Ты шутишь, правда?

– Я шучу. Неправда. Послушай…

– Но там жарко! Сухо! Там все мертво как на Луне! Ты в самом деле имел в виду Долину Смерти?

– В эту пору там не жарко. Послушай…

Она стала слушать. Она слушала достаточно долго, и это ее убедило.

– Я вот думаю тут, – сказала она потом. – Если мы будем часто видеться, нам лучше заключить… ну сделку, что ли. Никаких разговоров о работе. Договорились?

– Отличная идея.

– Дело в том, что я работаю в больнице, – продолжала Тэффи. – В хирургии. Для меня органический пересадочный материал – это просто рабочий инструмент, инструмент для лечения. Я долгое время привыкала к такому подходу. Я не хочу знать, откуда это все берется, и ничего не хочу знать про органлеггеров.

– Хорошо, мы пришли к соглашению. Увидимся в пятницу в десять ноль-ноль.

Значит, докторша, подумал я потом. И ладно. Это будут хорошие выходные. Полезней всего знакомиться с людьми, которые преподносят тебе сюрпризы.

Вошел Бера с пинтой виски.

– Угощение ставлю я, – заявил он. – И нечего спорить, потому что ты все равно не дотянешься до своего бумажника.

И спор тут же разгорелся.