"Строки, написанные кровью" - читать интересную книгу автора (Люшнин Григорий Иванович)

Да, жалеть надо хлебную крошку

Хлеб — великое богатство. Особенно он дорог людям, томящимся в гитлеровских лагерях. На сутки сто грамм. Но какой хлеб: жмых от свеклы, отруби и опилки. Все это перемолото, перемешано и испечено.

И все равно он считается хлебом. Он делится с точностью до грамма на самодельных весах, сделанных часовщиком дядей Мишей.

Аккуратно разрезанная булка коричневой твердой массы лежит на столе. И стоит крошке хлеба упасть со стола, как несколько человек садятся на корточки и ищут ее жадными впалыми глазами. Найдя, прилепят к одной из паек и взвесят. После взвешивания вроде бы и разбирай по порядку. Так нет. Кто-то один отвернется к стене, а другой кладет руку на пайку и кричит: «Кому?» И тот называет имя или фамилию товарища. И достается тебе кусок сырого, сластящего теста с мелкими песчинками внутри.

Днем или глубокой ночью, когда бы ты ни открыл глаза, идет разговор о хлебе. О хлебе заварном и ситном, о сухарях и тесте. И как о нем не говорить? Иногда ведь целыми сутками даже крошки хлеба не бывает во рту. А хлеб в полях пропадает на корню из-за того, что его некому убирать. Он горит в амбарах и на складах от артиллерийского огня. Он тонет в морях вместе с кораблями, налетевшими на мины.

Совсем недавно колонна в двести человек шла из одного концлагеря в другой. Ноги подкашивались от долгой ходьбы и голода. В тихом местечке на поляне мы остановились на ночлег. Вокруг нас, как столбы, встали конвоиры. Конвойный офицер сел у столба под электрической лампой со словарем. Листая страницы, он повторял:

— Конвой не спит. Конвой не спит.

В самой глубине кто-то громко сказал:

— Учить русский язык стали, чуете чем пахнет?

Потом офицер спрятал в карман словарь и, расстегнув ранец, достал небольшую дощечку, положил ее на колени. А через минуту на дощечке появились два бутерброда, чашка кофе и кусок сахара. Этот офицер выделялся среди своих сослуживцев грубостью и строгостью. Ему ничего не стоило ударить конвоира по лицу перчаткой или пнуть ногой в зад. А уж о военнопленных и говорить не стоит. Даже самому спокойному Прошке Глазкову попало по шее палкой за то, что Прошка молчал, когда все шумели. Сегодня офицер молчалив. Видно, на него подействовали долгая ходьба и бессонница. Его грозный вид подавила усталость. Откусив от бутерброда, хлебнув глоток кофе, он стал опускать голову на грудь. Но через несколько секунд очнулся:

— Конвой не спит. Конвой не спит.

Сон свалил уже многих. Не дремал и не думал дремать только Вася Коваль, юркий, с шустрыми глазами парень лет двадцати пяти, по профессии столяр-краснодеревщик. Коваль решил из-под носа у офицера утащить бутерброд, Он знал, что за это может поплатиться жизнью. Но голод и риск взяли верх над нерешительностью. Вася с быстротой ящерицы подполз к столбу, прилег. За спиной он услышал голос:

— На вот корягу, бей по голове!

Тут же другой сказал:

— Не бей. Из-за одного фашиста все двести погибнем.

— Давай корягу, — прошептал Коваль.

Он долго вертел ее в длинных костлявых пальцах, прикидывал для чего она может годиться. В это время к столбу подошли четыре конвоира, постояли и разошлись по двое в противоположные стороны. Только конвоиры удалились, офицер поднял голову:

— Конвой не спит. Конвой не спит.

И отхлебнув кофе, снова положил голову на грудь. А через минуту в мертвой тишине Вася Коваль с корягой лежал уже у ног офицера. Он снял с колен немца доску с едой и поставил ее перед ним на корягу. Получился низкий, но удобный столик. Офицер во сне помотал головой, что-то пробурчал и раздвинул ноги. В этот момент вся еда полетела.

— Ну и черт, — сказал кто-то вблизи, — голь на выдумку хитра.

А Вася Коваль уплетал упавший со стола бутерброд и улыбался. И только он отполз на свое место, как офицер поднял голову и вытаращил глаза. Что такое? Доска была на коленях, а сейчас настоящий стол, как в сказке. Он посмотрел пэ сторонам, пожал плечами, но спать уже не хотел, пожалуй, самого перенесут, как доску, что и не вернешься. Он потрогал кобуру пистолета. Цел. В чем дело?

— Кто это смастерил? — спросил офицер резко.

Все молчали.

Эсэсовец выхватил из кобуры пистолет и выстрелил над головами спящих.

— Кто сделал стол? — заорал он свирепо.

Вася Коваль, боясь за товарищей, решил подойти:

— Я смастерил.

Офицер оглядел его с ног до головы:

— Почему сразу не признался?

— Боялся — бить станете.

Тот сощурил глаза:

— Офицер СС гуманный. За твою работу я дам тебе бутерброд.

— А я его уже съел, — сказал Коваль, потирая руки.

— Съел! А кто разрешил?

— Так вы же сами сейчас сказали, что за работу бутерброд.

— Марш! — заорал офицер и с силой ударил Васю в скулу. — Сволочи! Свиньи проклятые! — орал он. — Все никак не наедитесь. Я вам покажу.

Всех подняли, поставили в колонну по команде «смирно»… из-за бутерброда толщиной в бумажку. Если бы этот бутерброд разделили на всех, каждому досталось бы только по маленькой крошке.

Крошка! Легко сказать. А какая в ней сила! Да, сила!

Настоящая сила. Каждый ее искал в уголках карманов, не раз вывернутых наружу! Ведь за крошку хлеба можно было затянуться крепким табачком, купить шинель. Она была ценнее самых дорогих вещей. Ведь взять ее было негде. Кругом каменные стены да вражеская охрана. Вот почему при дележке хлеба узники ищут каждую упавшую на пол крошку.