"Строки, написанные кровью" - читать интересную книгу автора (Люшнин Григорий Иванович)

Хорошие люди в Германии есть

Смерть всюду, где только пустила свои ядовитые корки война. Но в фашистских концлагерях она царь и бог. Она сидит на эсэсовских дубинках и полицейских плетках. Нет такого дня, чтобы она не схватывала костлявыми руками новую жертву.

Сегодня дождливая погода, и во двор никто не выходит, а в камерах свирепствует сыпной тиф. Охранники-эсэсовцы и полицейские не подходят даже к дверям. Смерть тифозная. Она каждый день спокойно, без ударов по голове кладет и уносит в свое царство узников целыми сотнями. Рядом с еще живыми лежат мертвецы. Они будут лежать до тех пор, пока не придут «могильщики». Это те же русские военнопленные. Только они здоровее и могут с утра и до ночи таскать из камер во двор трупы, которые складывают там, как дрова, штабелями. За это получают котелок супа. Под конвоем они увозят из лагеря трупы и закапывают в могилу. Сегодня они что-то задержались, наверно из-за дождя, и из нашей камеры некому унести пять мертвецов. Мы сами, «ходячие», подтащили их к двери и сидим, ожидая «могильщиков».

Но я видел и пострашнее смерть. При воспоминании о ней у меня встают волосы дыбом.

В небольшом местечке на литовской земле были собраны евреи от стара до мала. Их было более двухсот. Арестованным объявили, что они идут на вечную работу за сто километров, поэтому должны взять с собой все ценные вещи, хорошую одежду и еду.

Матери одели потеплей детишек, стали с ними в колонну и тронулись вслед за мужчинами в неизвестном направлении. Вдруг в дороге их остановили и приказали сложить вещи на две машины, идущие следом. Якобы для облегчения. Через несколько сот метров колонну снова остановили, и два полицая стали по одному ощупывать их. Они обшаривали карманы, все швы в одежде — отбирали ценные вещи.

До самого вечера шел обыск. А когда начало темнеть и на голубое небо наплыли серые облака, в вырытый у дороги ров стали сталкивать женщин и детей, стариков и старух. Нежелающих прыгать «добровольно» укладывали пулей в затылок. Через несколько часов ров заровняли. Только ветер да серые облака были свидетелями этого страшного часа. От вздоха живых «покойников» земля поднималась и опускалась. А офицер и два солдата — автоматчика стояли над свежей могилой и спокойно поглаживали ременные пряжки с надписью «Бог с нами».

И сколько таких мест на земле. И сколько таких палачей было рождено на неметчине! Но только нельзя весь немецкий народ ставить с ними на одну карту. Я расскажу о двух случаях, которые не могу забыть. Они произошли в самой Германии в суровое время гитлеризма.

Когда колонна военнопленных рано утром проходила по шоссе, навстречу ей выходил старичок. В правой руке у него была палочка, в левой — сверток. Стоило только конвоиру отвернуться, как сверток летел в колонну, и содержимое его быстро делилось между пленными. И так каждый день, в одно и то же время, на том же самом месте появлялся похожий на гриб старичок и передавал завернутые в газету вареные картофелины и кусочки хлеба. Однажды конвоир заметил его и попытался прогнать, но старичок был упрям и вступил в пререкания с охранником. Дело дошло до гестапо, и на этом месте поставили дежурить полицейского. И стоял он как раз под тем деревом, откуда старичок выходил нам навстречу.

Теперь старичок приходил сюда вечером, когда на посту не было полицейского, нагибал длинный сук тополя и подвешивал на тонкой нитке свой пакет. Когда колонна шла мимо тополя, самый высокий, полтавчанин Алексей, без труда протягивал руку и снимал его. Нелегко доставался старичку «подарок». Во-первых, надо было найти картошку и корочки хлеба, чтобы наполнить сделанный из газеты пакет, во-вторых, суметь подвесить его на дерево. Что могло руководить старым немцем, когда он шел на этот подвиг? Ведь в фашистской Германии не только передачи, но и всякое общение с советскими военнопленными было строжайше запрещено.

А вот другой случай, пусть не героический, но душевный. Голод валит с ног, не считаясь с тем, ждут тебя дома или нет, нужен ты земле — матушке для ее расцвета или нет, всех кладет в одну могилу рядом. И нет такой силы, которая может схватить смерть за горло и задержать. Подожди, мол, нужны солдаты еще самой жизни. И некому на нее пожаловаться. А если и пожалуешься, то слова твои утонут в стоне умирающих и толстые стены тюрьмы не дадут им выйти на волю.

Недалеко от главного входа в лагерь находится кладбище, которое уже десятки тысяч узников скрыло в своей земле. Сюда каждое утро приносят новые жертвы фашистского варварства.

Как-то меня, еле ходячего, попросили ребята из соседней камеры отвезти на кладбище тележку с только что умершим ленинградцем, которого они уважали и любили. Я согласился.

Хоронили в лагере без всякой церемонии.

Снимали с покойника верхнюю одежду, завертывали в старую шинель и клали в могилу. Я заметил, что ребята смотрят на братскую могилу и перемаргиваются. Не выдержав, спрашиваю:

— Что там?

— Как что, не видишь разве? Кто-то цветы положил нашей братве.

Подхожу к могиле ближе и вижу — деревянная чашка, а в ней выкрашенные из стружек цветы. Слышу, ребята говорят:

— Неужели чья мать сюда добралась?

— Быть не может. В такую даль немыслимо дойти. Наверно, какого-нибудь немецкого солдата мать приходила и почтила память сына цветами на русской могиле. И в Германии есть хорошие люди!