Константин Якименко Самое дорогое

Скоро я умру.

Приближение смерти меня не пугает. Ведь это уже не я — только моя тень, жалкий призрак человека, которым я когда-то был. Этот человек потерял всё, что мог потерять. Пришло время потерять последнее.

Я не знаю, куда меня ранило. Скорее всего, перебит позвоночник. Я не чувствую тела и понятия не имею, есть ли у меня ещё руки и ноги. Осталась только голова, но я не могу её повернуть. Лишь глаза и уши до сих пор верны мне. И ещё я могу говорить. Недавно решил проверить и сам себя испугал — так дико прозвучал мой возглас в окружающей тишине.

Тишина… ему показалось мало того, что я неподвижен — он решил изолировать и моё сознание. Только белый потолок, отливающие металлом стены и дверь. За дверь я буду держаться до последней секунды. Не потому, что ещё на что-то надеюсь — слово «надежда» давно потеряло смысл. Но провести остаток жизни внутри тёмной одиночной камеры мозга… Нет, только не так. Хотя бы маленький кусочек мира. Хотя бы дверь.

Рядом стоит машина, которая поддерживает моё угасающее существование. Я не могу её видеть, но знаю: она тут. С её помощью специалист мог бы вернуть мне настоящую, полноценную жизнь. Но кто на это пойдёт? Если бы сюда добралась Ин-Кинтар… но что она теперь может? Впрочем, пускай бы даже могла…

Ин-Кинтар… сколько раз я смотрел на неё, а видел тебя. Вот и сейчас: стоит закрыть глаза, и твоё лицо снова передо мной. Я прошу тебя: не надо, пожалуйста. Оставь меня в покое, я не хочу смотреть в твои глаза. Не потому, что они напоминают о том ужасном дне. А потому, что знаю: ты бы не хотела, чтобы я мстил. Он и так наказал себя, сказала бы ты. Поэтому я сам во всём виноват. Я мог бы ещё жить, если бы не выступил против Кам-Хейнаки, если бы не разнёс этот чёртов Чентраг…

Жить… какая ерунда.

Жить и продолжать карабкаться вверх? Жить и быть причиной множества смертей и несчастий? Зачем? Ведь ты уже никогда не будешь рядом со мной. Что бы человек ни делал — главное, чтобы он мог сказать: «я сам этого хотел». Могу ли я так сказать? Ведь я даже не знал, чего хотел. У меня не хватило сил выбрать — и я потерял всё. Если мне не смогла помочь ты — не смог бы никто.

Почему я до сих пор разговариваю с тобой? Прошло уже столько лет, а я по-прежнему мысленно говорю «ты», будто сейчас ты выйдешь из двери напротив и скажешь: «Не волнуйся, Крам, видишь: всё хорошо». Неужели это навсегда? За что мне такое наказание? Навсегда… что за вздор. Моё «всегда» — несколько часов, не больше.

Дверь открывается: надо же. Верил ли я, что это когда-нибудь произойдёт? Но разве я не знаю: есть только один человек, который мог бы посетить меня, и это, конечно, он. Нет, Кам-Хейнаки не допустил бы, чтобы я умер, не увидев напоследок, как он торжествует победу. Да, я предполагал, что он придёт. И я готов ко встрече. В этот раз — кажется, да.

— Здравствуй, Чен-Крамбаль, — говорит Кам-Хейнаки. — Видишь меня?

Он подходит ближе, садится рядом, и теперь я различаю его лицо. Всегдашний уверенный взгляд: «люблю смотреть на людей сверху и видеть их насквозь». Когда в последний раз я лицезрел его вот так, вблизи? Неужели еще тогда, пятнадцать лет назад? А ведь мне достаточно было всего лишь прижать палец — и избавить мир от мучений, причиняемых ему неуёмным гением с его безграничной жаждой власти. Хотя никто не сказал бы мне спасибо. Даже ты… и это самое страшное.

— Вижу, Хейн, — мой голос слаб, но слова звучат чётко. — Не сомневайся.

— Ваши войска разбиты, — говорит он. — Последние сейчас сдаются в плен. Система почти восстановлена. Да, и ещё: Ин-Кинтар здесь, во дворце.

Должно быть, этим он хотел особенно задеть меня. Однако у него не вышло.

— Она… в порядке?

— Ей не причинили вреда.

— И ты пришёл, чтобы это сказать?

— Ты же хотел узнать, чем всё закончится?

— Теперь я знаю. Поздравляю тебя с победой.

— А знаешь, что будет дальше?

Я молчу, но он рассказывает сам:

— Скоро я возглавлю Галактический Совет. Пока ещё остаётся Укентра, но я прижму и её. А потом расширю Систему Центрального Контроля. Представь: она будет контролировать всех. В любой момент я смогу узнать всё о каждом. И никто не сможет сопротивляться. Вот это и есть верхушка! Видишь, чего можно достигнуть только благодаря своему уму?

— Никто не будет сопротивляться? Разве в Галактике больше нет таких как… — хочу сказать «таких, как я», но понимаю, что это неправильно. Я ведь совсем не такой — может быть, никогда таким и не был.

Он смеётся — искренне, от души.

— О чём ты говоришь? «Таких» — единицы. По-твоему, люди стремятся к свободе? Чушь! Они получают свободу и тут же стремятся её лишиться. Им легче, когда кто-нибудь другой делает выбор за них. Не важно, как называют этого «другого» — Господь Бог или Кам-Хейнаки. Никто не станет бунтовать, Крам. Они будут довольны, что за них всё решает Система. Большинство людей такие, но я — не такой. Поэтому они внизу, а я — наверху.

Когда-то я поспорил бы с ним, но теперь мне всё равно. Даже если он подчинит себе десять галактик, это ничего не изменит.

— Может, ты и прав. Время покажет.

— Что с тобой, Крам? С каких пор ты такой равнодушный?

— С тех пор, как моя жизнь закончилась.

— Она не закончилась. Я могу вернуть её тебе.

— Что за глупые шутки?

— Я серьёзно, Крам. Твой мозг в порядке — значит, ничего не потеряно. Тело можно реконструировать. Одно слово — и ты будешь жить.

Нет, я не ожидал, что он это предложит. Вернуть жизнь? Если бы так же легко можно было вернуть то, что её наполняло.

— Нет, Хейн. Пусть труп остаётся трупом.

— Но ты ещё не труп.

— Ошибаешься. Перед тобой живой труп. Я умер пятнадцать лет назад. Когда ты убил Иль-Аман.

— Я не убивал её, Крам.

— Это детали. Мы оба знаем, как всё было.

— Ладно. Тогда зачем ты уничтожил Чентраг?

Я знаю, зачем. Когда Ин-Кинтар пришла за мной, она смотрела на меня твоими глазами — и я поверил, что не всё ещё мертво. А когда она попросила меня возглавить восстание, мой ответ «да» был предназначен не ей — тебе. Но теперь я знаю: ты хотела бы не такого ответа. Кам-Хейнаки отнял у меня тебя — самое дорогое, что у меня было. А я решил отнять у него планету, этот энергетический центр цивилизации. Почему я был так глуп? Почему не понимал, что у него невозможно ничего отнять? Ведь у него ничего нет и никогда не было. И даже теперь, когда он вот-вот будет повелевать Галактикой, у него по-прежнему нет ничего.

— Это была ошибка. Самообман.

— Но ведь есть ещё я.

Убить Кам-Хейнаки? Почему это звучит почти так же, как уничтожить Вселенную?

— Думаешь, я тебя ненавижу? Нет. Ты идёшь к своей цели, несмотря ни на что. Поэтому я тебя уважаю. Чёрт тебя дери, я уважаю человека, который растоптал мою жизнь! А у меня больше нет цели. Поэтому я мертвец.

— А наш спор? Помнишь его?

— Это было очень давно.

— Давно — но на всю жизнь! Кто из нас в конце концов окажется на вершине, а кто скатится вниз.

— Вот я и скатился.

— Но ещё не всё потеряно! Тебя восстановят, и я отпущу Ин-Кинтар. И не стану следить по Системе, куда вы полетите.

Ин-Кинтар… я думал, что она похожа на тебя, но ошибся. В ней оказалось гораздо больше от меня. Того, каким я был много лет назад, когда мы с Хейном ещё называли друг друга товарищами. Я даже не предполагал, что с тех пор настолько изменился. Поэтому я никуда не полечу с ней.

— Зачем это тебе? Ты на вершине, вот и радуйся.

— Некоторые люди уникальны, Крам. Мы с тобой — именно такие.

— Все уникальны.

— Но не так, как мы. Посмотри на эти толпы: они созданы для того, чтобы подчиняться нам! Они обманывают сами себя — а думают, что совершают подвиги. Они обожают усложнять себе жизнь. Но мы — другие. Именно поэтому мы поспорили. Мы сражаемся и давим по пути тысячи мелких людишек. Так и должно быть. Сейчас ты проиграл, но ещё можешь отыграться.

— А если я не хочу отыгрываться? Если я не такой, как ты? Может, давным-давно… Но теперь я один из тех мелких людишек, которых ты раздавил.

— Почему, Крам? Вспомни: тот, кому нечего терять, может получить всё. А тебе больше нечего терять.

— Да, это так. Но я не хочу ничего получить. Вот в чём разница между нами.

Он долго молчит. Его глаза обращены на меня, но смотрит он внутрь себя. Он ищет решение — правитель почти всех обитаемых планет, одинокий и несчастный человек, который едва ли помнит, что такое любовь, а дружба всегда была для него одним из средств для достижения целей. Он ищет зацепки — хоть что-то, что могло бы вернуть мне интерес к жизни.

Напрасно ищет.

Когда я умер? В ту ли минуту, когда нашёл тебя лежащей на земле — будто ты просто прилегла отдохнуть, вот только окно на пятнадцатом этаже было распахнуто настежь? Или часом раньше, когда трубка моего лучемёта была в двух метрах от лица Хейна; он бесстрастным тоном убеждал меня не глупить, и я послушался его, не зная, что ты уже всё решила? Или днём раньше, когда я спешил домой, а в это время он входил в твою комнату, чтобы сделать с тобой то, что… Или — годом раньше, когда ты предложила мне бросить всё, лететь с тобой на родину и поселиться там навсегда, а я вспомнил наш с Хейном спор и ответил: нет?

— Я ведь могу сделать это и без твоего согласия, — говорит Кам-Хейнаки.

— Конечно. Но ты не сможешь заставить меня играть в твои игры.

— У меня в плену Ин-Кинтар.

— Она — не Иль-Аман.

— Но она твоя дочь! Для тебя это ничего не значит?

— Она — это я, Хейн.

В течение бесконечной минуты мы глядим друг на друга, и кажется, что уже не он, а я смотрю на него сверху вниз. И только когда на его лице появляется понимание, я позволяю себе прикрыть глаза.

— Ты ведь не сделаешь ей ничего плохого?

— Не сделаю, — отвечает Кам-Хейнаки, и я не сомневаюсь, что он говорит правду.

Потом он встаёт и медленно идёт к двери. Поворачивается, чтобы бросить на меня прощальный взгляд. Может быть, он ещё надеется, что я передумаю. Но моё зрение слишком ослабло, чтобы на таком расстоянии видеть его глаза.

Дверь захлопывается, и теперь я знаю, что сделал всё. Я призываю смерть — и слышу, как она идёт. Скоро моё сознание провалится в черную дыру, из которой нет возврата. Мягкий поток уносит меня, и я отдаюсь ему, чтобы уплыть из мира успокоенным.

Теперь я могу быть спокоен — в конце концов я всё-таки ему отомстил.