"Человек в высоком замке" - читать интересную книгу автора (Дик Филип Киндред)

Глава 5

Телефонный звонок Рэя Калвина озадачил Уиндэма-Мэтсона. Он ничего толком не понял – отчасти из-за сбивчивой речи Калвина, отчасти потому, что тот позвонил в полдвенадцатого ночи, когда Уиндэм-Мэтсон развлекался с дамой в своем номере отеля «Муромачи».

– Вот что, дружище, – сказал Калвин, – мы возвращаем вам последнюю партию товара. Вернули бы и остальную дрянь, если бы уже за нее не заплатили.

Естественно, Уиндэму-Мэтсону захотелось узнать, в чем дело.

– В том, что весь ваш товар – дерьмо. Сплошная туфта.

Уиндэм-Мэтсон оторопел.

– Но ведь вы знали, Рэй, вы всегда были в курсе! – Он оглянулся. Женщины поблизости не было, наверное, ушла в спальню.

– Да, я знал, что вы штампуете подделки, – сказал Калвин. – Но речь о другом. О паршивом качестве вашего товара. Мне наплевать, стреляли из револьвера, который вы мне продаете, в Гражданскую войну или нет. Для меня важно, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что это кольт сорок четвертого калибра, такой-то номер по каталогу. Чтобы комар носу не подточил. Вы знаете Роберта Чилдэна?

– Да. – Фамилия была знакомой, хотя в эту минуту Уиндэм-Мэтсон не мог вспомнить, кому она принадлежит. Какому-то дельцу.

– Сегодня Чилдэн приперся ко мне в контору. Он только что ушел, я звоню из конторы, не из дому. В общем, долго бушевал. Он вне себя от злости. Будто бы некий важный япошка – адмирал, ни больше ни меньше – не то приходил к нему, не то присылал своего человека. Чилдэн кричал о сделке на двадцать тысяч. Тут он, конечно, хватил через край, но в остальном я верю: к нему приходил япошка, хотел что-то купить, одним глазком взглянул на ваш кольт сорок четыре, убрал деньги и ушел. Что вы на это скажете?

Сказать Уиндэму-Мэтсону было нечего, но он сразу подумал о Фрэнке и Маккарти. Не их ли рук дело? Но зачем им понадобилось пугать Чилдэна? Его охватил суеверный страх. Как они пронюхали, куда ушел револьвер, сработанный еще в феврале? Как они поступят теперь? Пойдут в полицию? Или в газеты? Или даже в муниципалитет Сакраменто к «буратино»? Кошмар! Всего этого можно было бы не опасаться, не выгони он Фрэнка… Он не знал, как ответить Калвину – долго бормотал какие-то оправдания, пока наконец не сумел закруглить беседу. Положив трубку, Уиндэм-Мэтсон осознал, что Рита давно вышла из спальни и слышала почти весь разговор. Женщина нетерпеливо расхаживала по комнате в комбинации из черного шелка. По ее плечам в редких крапинках веснушек рассыпались светлые волосы.

– Позвони в полицию, – предложила она.

«А что, – подумал он, – может, я еще дешево отделаюсь, заплатив им тысчонку-другую. Они не откажутся. Наверное, это как раз то, чего они добиваются. У таких парней аппетит невелик, две тысячи кажутся им большими деньгами. Ну да – вложат их в свое дело, прогорят и через месяц окажутся без гроша в кармане. И снова…»

– Нет, – ответил он.

– Почему? Вымогательство – это преступление.

«Ей трудно понять, – подумал Уиндэм-Мэтсон. Он привык платить тем, кто много знает, так же как привык нести производственные расходы. Да и сумма на сей раз невелика. – Но в чем-то она права».

«Я заплачу им две тысячи, – решил Уиндэм-Мэтсон. – А еще свяжусь со знакомым инспектором Департамента гражданских дел. Пусть посмотрят, нет ли у них чего-нибудь на Фрэнка и Маккарти. На тот случай, если они снова придут попрошайничать.

Кто-то мне говорил, что Фрэнк – жид, изменивший форму носа и фамилию, – вспомнил он. – Тем лучше, надо только известить германское консульство. Чего проще. Консул потребует у япошек выдачи Фрэнка, и как только этот содомит окажется за демаркационной линией, его затолкают в газовую камеру. Кажется, в Нью-Йорке остались лагеря. Лагеря с печами».

– Удивляюсь, – сказала Рита, пристально глядя на него, – как можно безнаказанно шантажировать такого крутого парня.

– Ничего удивительного, – рассеянно ответил Уиндэм-Мэтсон. – Если хочешь знать, весь этот чертов бизнес, связанный с историей, – сущая чепуха. Просто япошки – ослы. Сейчас докажу. – Он встал, подошел к кофейному столику и вернулся с двумя зажигалками. – Вот, взгляни. Они похожи как две капли воды, правда? Но историческую ценность имеет только одна. – Он ухмыльнулся. – Держи. Пойдем дальше. На рынке одна из них стоит тысяч сорок – пятьдесят.

Женщина схватила зажигалки и стала вертеть в руках.

– Ну? – подзадорил ее Уиндэм-Мэтсон. – Видишь отпечаток времени?

– Какой еще отпечаток?

– Так говорят о вещах, имеющих историческую ценность. Слушай дальше. Одна из этих зажигалок лежала в кармане Франклина Рузвельта в момент его убийства. А другая – нет. Одна имеет историческую ценность, причем невероятную. Другая и выеденного яйца не стоит. Ну, ты чуешь разницу? – допытывался он. – Нет, ничего ты не чуешь. Нет тут ни «ореола загадочности», ни «дыхания эпохи».

– Вот это да! – восхитилась Рита. – Неужели и вправду одна из них была у Рузвельта в кармане?

– Да. И я знаю которая. Понимаешь теперь? Все это жульничество, люди обманывают сами себя. Скажем, твой пистолет побывал в какой-нибудь знаменитой битве, например при Маас-Аргоне, но если ты об этом не знаешь, то и пистолет кажется тебе самым обыкновенным. Историческая ценность – здесь! – Он постучал себя по лбу. – В голове, а не в пистолете. Я тоже был коллекционером. В сущности, поэтому и занялся нынешним бизнесом. Собирал ранние марки британских колоний.

Сложив руки на груди, женщина стояла у окна и смотрела на огни Сан-Франциско.

– Не погибни он, мы бы выиграли войну, – задумчиво произнесла она. – Так говорили мои родители.

– Так вот, – продолжал Уиндэм-Мэтсон, – представь, что в прошлом году кто-нибудь… не важно кто, хотя бы правительство Канады, – обнаружил клише старинных марок. И не только клише, но и краску. И запас…

– Я не верю, что одна из этих зажигалок принадлежала Рузвельту, – перебила его Рита.

Уиндэм-Мэтсон хихикнул.

– В том-то и дело! Мне придется доказать это с помощью документа. Понимаешь? Вещь не говорит сама за себя, ее ценность должна подтверждаться бумагой. А следовательно, вся возня с историческими редкостями не имеет смысла. Это массовый самообман.

– Покажи бумагу!

– Пожалуйста. – Он прошел в кабинет и снял со стены листок в рамке – сертификат Смитсоновского института. Зажигалки и сертификат влетели Уиндэму-Мэтсону в копеечку, но он не жалел – они позволяли ему доказать свою правоту, доказать, что слово «подделка» – пустой звук, поскольку слово «оригинал» тоже ничего не значит.

– Кольт сорок четвертого калибра – это кольт сорок четвертого калибра, – вещал он, возвратясь из кабинета. – Покупая револьвер, следует интересоваться диаметром ствола и особенностями конструкции, а не датой выпуска…

Рита протянула руку. Он отдал сертификат.

– Значит, одна из них все-таки подлинная, – сказала она наконец.

– Да. Вот эта. – Уиндэм-Мэтсон протянул зажигалку с длинной царапиной на одной из сторон.

– Пожалуй, мне пора, – сказала Рита. – Как-нибудь вечерком еще увидимся. – Она вернула сертификат и зажигалку и направилась в спальню, где осталось ее платье.

– Почему?! – раздраженно крикнул он. – Ты же знаешь, нам никто не помешает. Жена приедет через несколько недель… Я же тебе объяснял: у нее отошла сетчатка.

– Дело не в этом.

– А в чем?

– Будь любезен, вызови велотакси, пока я одеваюсь, – попросила Рита.

– Я сам тебя отвезу, – буркнул Уиндэм-Мэтсон.

Она оделась. Вернувшись из прихожей с ее пальто, Уиндэм-Мэтсон застал Риту в кабинете возле книжного шкафа, погруженную в раздумья. Казалось, ее что-то гнетет.

«Прошлое, – понял он. – Оно многим не дает покоя. Черт меня дернул завести этот разговор! – упрекнул он себя. – Но ведь она такая молоденькая – я думал, она и слыхом не слыхивала о Рузвельте».

Рита опустилась на колени и взяла с нижней полки книгу.

– Ты читал? – спросила она.

Он поднес книгу к близоруким глазам. Серая обложка. Роман.

– Нет. Жена купила. Она любит беллетристику.

– Тебе бы следовало прочесть.

Уиндэм-Мэтсон неохотно взял книгу.

– «Из дыма вышла саранча», – произнес он вслух. – Это не из тех ли книг, что запрещены в Бостоне?

– Не только в Бостоне, но и во всех Соединенных Штатах. Ну и в Европе, разумеется. – Рита вышла в прихожую и остановилась у двери.

– Слыхал я об этом Абендсене.

На самом деле Уиндэм-Мэтсон ничего о нем не слышал. И о романе знал только то, что он очень популярен. Еще одна причуда. Повальное увлечение. Он нагнулся и поставил книгу на полку. «Некогда мне читать модные книжки. Дел невпроворот. Конечно, у секретарш есть время читать всякую дрянь, – угрюмо подумал он. – И на работе, и дома – в постели. Их это возбуждает, хотя они прекрасно знают: в жизни все по-другому».

– Любовная история? – проворчал он, отворяя входную дверь.

– Нет. Роман о войне. – На пути к лифту она добавила: – Он пишет то же самое, что говорили мои родители.

– Кто? Абендсен?

– Да. Мол, если бы Джо Зангара[24] промазал, Рузвельт вытащил бы Америку из депрессии и вооружил ее так, что… – Рита умолкла – они подошли к лифту, где в ожидании стояли люди.

Позже, мчась по ночной улице в «мерседес-бенце» Уиндэма-Мэтсона, она снова заговорила о книге.

– Идея Абендсена в том, что Рузвельт был очень сильным президентом, вроде Линкольна. Сюжет книги вымышленный, Абендсен облек свою теорию в форму романа. Рузвельт не гибнет в Майами, а живет себе дальше. В тридцать шестом его переизбирают на второй срок, и вплоть до сорокового – до начала войны – он все еще президент. Догадываешься, что потом происходит? Когда Германия нападает на Англию, Францию и Польшу, он у власти. При нем Америка становится сильной державой. Гарнер вообще-то был никудышным президентом. Наделал уйму ошибок. А так в сороковом вместо демократа Брикера избрали бы…

– Это по мнению Абендсена. – Уиндэм-Мэтсон холодно взглянул на нее. «Боже, – подумал он, – прочтут какую-то книжонку и разглагольствуют, словно…»

– Так вот, вместо изоляциониста Брикера[25] в сороковом президентом становится Рэксфорд Тагуэлл.[26] – Ее гладкая кожа блестела в свете уличных фонарей, глаза сияли. Рита возбужденно жестикулировала. – Он оказался активным приверженцем антифашистской политики Рузвельта. Поэтому в сорок первом Германия побоялась прийти на помощь Японии. Не выполнила условий договора. Соображаешь? – Она повернулась к Уиндэму-Мэтсону и вцепилась в его плечо. – И в результате Германия и Япония проиграли войну!

Он засмеялся.

Женщина не сводила с него глаз, словно пыталась отыскать что-то в его лице. Он только не мог понять что, к тому же надо было следить за дорогой.

– Это не смешно, – холодно произнесла Рита. – Такое вполне могло случиться. Штаты вздули бы япошек, а…

– Как? – заинтересовался Уиндэм-Мэтсон.

– Как раз об этом он и пишет. – Она помолчала секунду и добавила: – В форме романа. В книге много художественных отступлений, для занимательности. Его герои – двое влюбленных, как раз то, что нужно читателю. Парень служит в американской армии, а девушка… Впрочем, не важно. Так вот, президент Тагуэлл далеко не дурак и прекрасно понимает, что затеяли японцы. – Она заметила выражение его лица и пояснила: – Ничего, об этом можно говорить, в Тихоокеании «Саранча» не запрещена. Я слышала, она очень популярна среди япошек, даже на Родных островах. О ней много говорят.

– Слушай, а как насчет Пёрл-Харбора? – спросил Уиндэм-Мэтсон.

– Президент Тагуэлл заранее увел все корабли в море, и флот США не погиб.

– Ясно.

– Так что Пёрл-Харбора, можно сказать, не было. Японцы напали, но смогли потопить лишь несколько небольших кораблей.

– Как, ты говоришь, он назвал книгу? «Саранча»?..

– «Из дыма вышла саранча». Это из Библии.

– Значит, япошки проиграли, потому что не было Пёрл-Харбора? Нет, дорогая, Япония победила бы в любом случае.

– В романе флот США не дает им захватить Филиппины и Австралию.

– Так то в книге. А на деле их флот был не чета нашему. Я хорошо знаю япошек, они бы из кожи вон вылезли, но завладели бы Тихим океаном. А Штаты после Первой мировой переживали кризис. В той войне пострадали все страны, морально и материально.

Женщина упрямо возразила:

– Если бы немцы не захватили Мальту, Черчилль остался бы у власти и привел Англию к победе.

– Да неужели?

– В конце концов он разгромил бы Роммеля в Северной Африке.

Уиндэм-Мэтсон захохотал.

– А победив Роммеля, англичане могли двинуться через Турцию на соединение с остатками русских армий. В книге они останавливают рвущихся в глубь России немцев у одного города на Волге. Этот город никому не известен, но он существует, я нашла его в старом атласе.

– Как он называется?

– Сталинград. Там британцы добились перелома в войне. А Роммелю так и не удалось пробиться к отступающим армиям Восточного фронта, которыми командовал фон Паулюс. Помнишь его? И немцы не сумели прорваться на Ближний Восток – к нефти, ни в Индию – на соединение с японцами. И…

– Чепуха! Ни один военачальник не смог бы победить Эрвина Роммеля, – возразил Уиндэм-Мэтсон. – И не могло быть событий, пригрезившихся этому Абендсену. Как бы ни защищали англичане русский город с геройским названием Сталинград, большего, чем недолгой отсрочки своей гибели, они бы не добились. Да будет тебе известно, я встречался с генералом Роммелем. В сорок восьмом, будучи по делам в Нью-Йорке. (На самом деле он лишь издали видел военного коменданта США на приеме в Белом доме.) Какой человек! Какое достоинство, какая стать! В общем, я знаю, о чем говорю.

– Да, ужасно было, когда на место Роммеля назначили это чудовище Ламмерса. До него не было ни казней, ни лагерей.

– При Роммеле тоже были лагеря.

– Но… – Женщина запнулась. – Неофициально. Возможно, головорезы из СС и творили мерзости, но… Роммель был не такой, как другие. Он походил на старых пруссаков – суровый…

– Хочешь знать, кому США обязаны своим возрождением? – спросил Уиндэм-Мэтсон. – Кто не пожалел труда для воссоздания американской экономики? Альберт Шпеер. Не Роммель и не Организация Тодта. Шпеер оказался самым полезным из тех, кого Партай[27] послала в Северную Америку. При нем снова заработали заводы, корпорации – вся промышленность, и неплохо заработали. Хотел бы я, чтобы и у нас было то же самое. А то какую отрасль ни возьми, везде конкурируют не меньше пяти компаний, неся ужасающие убытки. Ничего глупее, чем соперничество в экономике, не придумаешь.

– Моя подруга жила в трудовых лагерях и рабочих поселках, что построили на Востоке, – сказала Рита. – Я бы не выдержала. Представляешь, там проверяют почту. Она ни о чем не могла рассказать мне, пока не вернулась сюда. Их будили в шесть тридцать оркестром.

– Ничего, привыкла бы. Тебе бы обеспечили чистое жилье, сносное питание, медицинское обслуживание и условия для отдыха. Что еще нужно? Птичье молоко?..

Большой немецкий лимузин медленно вез их по окутанному ночным туманом Сан-Франциско.

Тагоми сидел на полу в позе Будды и дул в пиалу с китайским чаем, с улыбкой поглядывая на Бэйнса.

– А вы здесь неплохо устроились, – нарушил молчание Бэйнс. – И вообще, на Тихоокеанском побережье довольно спокойно. Совсем не так, как… там. – Он не стал уточнять.

– Божественное говорит с благородным человеком под знаком пробуждения.[28]

– Простите?

– Это Оракул. Один из его афоризмов.

«Витают в облаках – вот чем они тут занимаются», – мысленно улыбнулся Бэйнс.

– Мы непостижимы для европейца, поскольку живем по книге, которой пять тысяч лет. Задаем ей вопросы так, будто она живая. А она действительно живая, как Библия христиан. На свете много живых книг. Это не метафора: книга обладает душой. Вы понимаете? – Тагоми внимательно следил за лицом Бэйнса.

Тщательно подбирая слова, Бэйнс ответил:

– Знаете, я не очень хорошо разбираюсь в религиях. Это не моя стезя. Мне хотелось бы поговорить о том, в чем я более сведущ.

Действительно, он почти не понимал Тагоми. «Должно быть, я устал, – решил Бэйнс. – С той минуты, как я здесь оказался, все как будто приобрело карликовые размеры. Все кажется мелким, незначительным… нелепым, что ли. При чем тут книга, которой пять тысяч лет, при чем тут часы „Микки-Маус“, при чем тут Тагоми с хрупкой пиалкой в руке… и огромная, уродливая голова бизона, злобно глядящая на меня со стены?»

– Чья это голова? – спросил он вдруг.

– Одного из зверей, за счет которых в былые времена жили аборигены, – ответил Тагоми.

– Ясно.

– Показать вам, как надо охотиться на бизонов? – Тагоми поставил пиалку на столик и встал. Дома по вечерам он носил шелковое кимоно, шлепанцы и белый шарф. – Вот я на железном коне.[29] – Широко расставив ноги, он принял низкую стойку. – На коленях – верный винчестер образца тысяча восемьсот шестьдесят шестого года из моей коллекции. – Он вопросительно посмотрел на Бэйнса. – Вы, наверное, устали с дороги, сэр?

– Боюсь, что да, – ответил Бэйнс. – Слишком много впечатлений. Да и дела висят тяжким грузом… «И кое-что еще, – добавил он мысленно. У него раскалывалась голова. – Интересно, можно ли здесь раздобыть обезболивающие таблетки фирмы „ИГ Фарбениндастри“?» – Он привык к ним с тех пор, как стал страдать хроническим фронтитом.

– Все мы должны во что-то верить, – сказал Тагоми. – Нам не дано заглянуть в будущее. Мы не знаем ответов.

Бэйнс кивнул.

– Моя жена найдет какое-нибудь лекарство от головной боли, – пообещал Тагоми, видя, что гость снял очки и трет затылок. – Это у вас от напряжения глазных мускулов. Извините. – Он поклонился и вышел из комнаты.

«Что действительно нужно, так это выспаться, – подумал Бэйнс. – Всего-навсего провести ночь в постели. А может, мне просто не по плечу дело, за которое я взялся? Инстинктивно хочется спрятать голову в песок».

Когда Тагоми вернулся с таблеткой и стаканом воды, Бэйнс произнес:

– Видимо, мне действительно придется пожелать вам спокойной ночи и отправиться в гостиницу. Если не возражаете, мы могли бы встретиться завтра. Кстати, я хотел кое-что уточнить. Вам не говорили о третьем лице, которое примет участие в наших беседах?

Мелькнувшее в глазах Тагоми удивление тут же сменилось напускной беззаботностью.

– Мне об этом ничего не известно. Было бы интересно узнать.

– Это человек с Родных островов.

– Вот как? – На сей раз Тагоми не выдал удивления. Он вполне владел собой.

– Пожилой бизнесмен, отошедший от дел, – пояснил Бэйнс. – Путешествует морем и уже две недели в пути. У него предубеждение к полетам.

– Видимо, чудаковат, – заметил Тагоми.

– Он по-прежнему в курсе всего, что касается экономики Родных островов, и может предоставить нам необходимую информацию. Наверное, мы могли бы обойтись и без его услуг, но при его участии наша беседа окажется более плодотворной.

– Да, – кивнул Тагоми, – скорее всего его помощь будет не лишней. Я два года не был на Родных островах и плохо представляю, как обстоят дела с рынком сбыта.

– Вы хотели дать мне таблетку?

Опешив, Тагоми опустил глаза и увидел, что таблетка и стакан все еще у него в руках.

– Простите. Это очень сильнодействующее средство, заракаин. Его выпускает фармацевтическая фирма в Китайском регионе. – Протягивая Бэйнсу таблетку, он добавил: – Не вызывает привыкания.

– Возможно, этот пожилой господин напрямую свяжется с вашим Торгпредством. Чтобы ему не отказали в приеме, я на всякий случай напишу его имя. Мне не приходилось с ним встречаться, но, по моим сведениям, он глуховат и эксцентричен. Я бы хотел быть уверен, что с ним обойдутся вежливо. – Казалось, Тагоми понял, что Бэйнс имеет в виду. – Он любит рододендроны и будет просто счастлив, если кто-нибудь из ваших людей в течение получаса, пока мы готовимся к беседе, поговорит с ним о рододендронах.

Бэйнс проглотил таблетку, запил водой и вытащил авторучку и блокнот.

– Мистер Синьиро Ятабе, – прочитал Тагоми и бережно положил записку в бумажник.

– И еще одно.

Мистер Тагоми замер с пиалой у рта.

– Деликатный нюанс. Видите ли, этот джентльмен… несколько стеснен в средствах. Ему под восемьдесят. В конце карьеры некоторые из затеянных им предприятий оказались не слишком удачными. Вы понимаете?

– То есть теперь он не богат, – сказал Тагоми, – вероятно, даже живет на пенсию.

– Именно. И пенсия плачевно мала. Поэтому ему приходится немного… подрабатывать.

– Нарушая некоторые мелочные постановления, – подхватил Тагоми. – Ох уж это мне Родное правительство и его чиновники-бюрократы! Я понял вас. Пожилой джентльмен получает за консультации гонорар и не отчитывается перед Департаментом пенсий. А для этого нужно, чтобы мы никого не ставили в известность о цели его визита. Пусть считают, что он приехал сюда отдыхать.

– Вы искушены в житейских делах, – улыбнулся Бэйнс.

– Я сталкивался с подобной ситуацией. К сожалению, наше общество не решило проблему стариков. А их число растет по мере совершенствования медицины. У китайцев мы научились чтить и ценить старость. В этом отношении немцы вызывают у нас… Я слышал, они уничтожают стариков.

– Немцы… – промямлил Бэйнс и снова потер лоб.

– Вы родом из Скандинавии и, несомненно, часто бываете в Festung Europa. Даже сюда прилетели из Темпельхофа. Там к ним такое же отношение? Что вы, нейтрал, об этом думаете?

– Простите, я не понял, – пробормотал Бэйнс. – Какое отношение? К кому?

– К старым, больным, слабым, умственно неполноценным и так далее. «Какой прок от новорожденного?» – спросил когда-то известный англосаксонский философ.[30] Я запомнил этот вопрос и многократно задумывался над ним. В общем-то никакого прока, сэр.

Бэйнс что-то невнятно пробормотал. Очевидно, это было проявлением уклончивой вежливости.

– Человек не должен служить орудием для удовлетворения нужд ближнего, – сказал японец. – Разве не так? – Он наклонился к мистеру Бэйнсу. – А какова точка зрения нейтрала?

– Не знаю, – сказал мистер Бэйнс.

– Во время войны я занимал незначительный пост в Китайском регионе, – сообщил мистер Тагоми. – Там, в Ханькоу, находилось поселение евреев, интернированных Имперским правительством. Они жили на средства организации «Джойнт». Нацистский консул в Шанхае потребовал, чтобы мы их уничтожили. Помню ответ моего начальника: «Это противоречит нашим представлениям о человечности». Требование посла было отвергнуто как варварское. На меня это произвело впечатление.

– Понимаю, – пробормотал Бэйнс. «Прощупывает», – подумал он и насторожился. Ему стало легче, голова уже не болела, мысли перестали путаться.

– Нацисты всегда считали евреев небелыми, азиатами. Однако никто из высокопоставленных японцев, даже членов Военного Кабинета, не разделял этого мнения. Я никогда не беседовал на эту тему с гражданами Рейха, с которыми мне доводилось…

– Простите, но я не немец, – перебил его мистер Бэйнс, – и вряд ли могу говорить за них. – Он встал и направился к выходу. Задержавшись в дверях, произнес: – Завтра мы продолжим нашу беседу. А сейчас прошу меня простить. Что-то голова плохо соображает. – На самом деле голова соображала прекрасно. «Надо убираться отсюда, – решил он. – Этот человек слишком круто за меня взялся. Наверное, мои донкихотские разглагольствования в ракете „Люфтганзы“ каким-то путем дошли до японцев. Зря я разболтался с этим, как его… Лотце. Зря. Но сейчас поздно жалеть.

Напрасно я ввязался в это дело. Не подхожу я для него. Совсем не подхожу».

Затем его мысли приняли иное направление.

«Швед вполне мог разговаривать с Лотце в таком духе. Все в порядке. Я не допустил промашки. Пожалуй, я излишне осторожничаю. Не в силах избавиться от привычек, выработанных на прошлом задании. Здесь о многом можно говорить открыто. К этому еще надо привыкнуть».

Но этому противилось все его естество. Кровь в венах, кости, мышцы. «Открой рот, – твердил он себе. – Скажи что-нибудь. Любой пустяк. Выскажи свое мнение. Не молчи, если не хочешь уйти ни с чем…»

– Возможно, ими движет некий подсознательный архетип4, если вспомнить Юнга.

Тагоми кивнул:

– Понимаю, я читал Юнга.

Они пожали друг другу руки.

– Простите мою назойливость, – произнес Тагоми, спеша распахнуть перед Бэйнсом двери. – За философскими рассуждениями я забыл правила гостеприимства. Прошу. – Он крикнул что-то по-японски, и отворилась парадная дверь. Появился молодой японец, отвесил легкий поклон и взглянул на Бэйнса.

«Мой водитель», – догадался тот.

– Завтра утром я вам позвоню, – сказал Бэйнс. – Спокойной ночи, сэр.

Молодой японец улыбнулся, шагнул вперед и что-то проговорил.

– Что? – переспросил Бэйнс, снимая с вешалки пальто.

– Он обратился к вам по-шведски, сэр, – пояснил Тагоми. – Он изучал историю Тридцатилетней войны в Токийском университете и восхищен вашим героем Густавом Адольфом.[31] – Тагоми улыбнулся. – Увы, судя по всему, его попытки одолеть столь сложный язык оказались безуспешными. Очевидно, он пользовался грампластинками. Он ведь студент, а среди студентов, благодаря дешевизне, грампластинки весьма популярны.

Похоже, молодой японец не понимал по-английски. Он с улыбкой поклонился.

– Понятно, – пробормотал Бэйнс. – Ну что ж, желаю ему удачи.

«Боже мой! – подумал он. – Никаких сомнений – этот япошка всю дорогу будет приставать ко мне с вопросами на шведском». Бэйнс с трудом понимал этот язык, и то лишь когда слова произносились правильно и внятно. А тут – японец, кое-как изучивший шведский по грампластинкам!

«Ничего у нас с ним не получится, – подумал Бэйнс. – Но он от меня не отстанет, пока не довезет до гостиницы – ведь ему, быть может, никогда в жизни не доведется встретить другого шведа. – Бэйнс мысленно застонал. – Какие муки нас ждут!»