"Стадия серых карликов" - читать интересную книгу автора (Ольшанский Александр Андреевич)

Глава третья

В день министерского визита стараниями Лилии Семеновны напряжение в НИИ достигло нехороших пределов. В музее института все еще обновляли экспозицию, потому как никто не знал, какими средствами следовало достойно представить вклад славного коллектива в ускорение темпов научно-технической революции. Кондрат Силыч под ее режиссурой с самого утра заучивал наизусть текст приветственной речи, поскольку подобные вещи он привык произносить по бумажке. Памяти у него никакой не осталось, и Лилия Семеновна боялась, как бы он в столь торжественный момент не вздумал выкрикивать с пафосом лозунги прежних пятилеток, а то и попросту нести чушь.

Потом, по ее предложению, Домкратьев дал команду устроить пробный митинг. Славный коллектив собирался пятнадцать минут. Был дан отбой, и вновь последовало распоряжение собраться перед институтом. Меньше пятнадцати минут все равно не выходило — не справлялись лифты, и руководство НИИ ломало голову: каким же образом в обычные дни лифты управлялись в конце рабочего дня всего за пять минут? Ведь в пять минут седьмого в институте — ни души.

Однако новостью номер один был не приезд нового министра, а сенсационное сообщение газет о том, что некий Муравейчик, который работал в пятьдесят шестом отделе на полставки старшего инженера, накануне принес своему парторгу взносы в размере почти ста тысяч рублей с месячного заработка более трех миллионов. Не мог повременить! Новость взбулгачила коллектив — этот Муравейчик один больше получал, чем весь институт, и вместо того, чтобы проникаться должной ответственностью, все были заняты поиском источников сверхдоходов. Председатель кооператива? В платных туалетах собрал? Девочек организовал? Каких девочек — взносы партийные! Не кооператива председатель, а хаапператива… Откуда такие деньги, даже Лилия Семеновна не могла дознаться — Муравейчик работал через день и, как назло, его в институте не было.

У нача-99 с утра пошли одни неприятности. Как обычно, Светлана опоздала на час сорок минут, и вахта ее не пропустила и вообще задержала, подозревая в ней злоумышленницу, с какой-то преступной целью пытающуюся проникнуть в институт. Вохровцы сравнивали торжественный макияж с образцом внешнего вида, вклеенным в пропуск и не находили ничего общего. Она рассвирепела, орала на вахтеров и начальника караула, что женщине нельзя быть красивой, ходить надо черно-белой из-за дурацкого режима, который неизвестно кем и зачем придуман, потому что и трям-трям, и бум-бум за границей лучше, так что шпионам выведывать тут нечего, разве что свистнуть технологию, как не надо делать и трям-трям, и бум-бум. Пришлось Толику спускаться вниз и удостоверять ее личность.

— Где люди? — спросил Толик Лану, которая занимала самую маленькую должность в отделе — старшего техника, и по этой причине отвечала в девяносто девятом отделе за все.

— Аэроплан Леонидович за шкафом, — доложила она, — Гриша, сами знаете, до одиннадцати даже при Андропове не приходил, у Вити — библиотечный день… Филя вчера в народную дружину ходил, у Рижского рынка дежурил до двенадцати ночи. Ему положен отгул…

— Его что, на борьбу с рэкетирами бросили? — съязвил начальник. — Вот что: вызывайте-ка всех их сюда. Есть распоряжение: сегодня всем быть на своих местах.

Первым объявился Витя, вывалил из ярко-красной спортивной сумки груду словарей и, закатывая глаза под лоб для лучшего запоминания, стал зубрить свои восемь языков. Затем на большой скорости в комнату ворвался Гриша — глаза пылают, в руках две стопки книг. Бросился к Светлане:

— Только тебе, Светочка, тебе и никому больше!

Отвернулась, поскольку он приблизился на рискованное расстояние, проворчала:

— Господи, что он пьет? Гриша, ты освежал свою пасть явно не шанелью номер пять.

— Лапочка, какая тут шанель. Откуда?! Тут хотя бы тройного раздобыть. Возьми по дешевке собрание Мао Цзедуна. Мечта библиофила!

— Нужна мне твоя антисоветчина.

— Какая антисоветчина? В нашем издательстве выпущено. Ты представляешь, приходит к тебе твой круг, а ты им так небрежно кидаешь: собрание сочинений основателя маоизма охабачила…

— Отстань…

— Светочка, теряешь меня как поставщика двора вашего величества. Если ты намерена и впредь с моей помощью комплектовать библиотеку, я прошу кредит в размере 10, десяти прописью, рублей.

— Нет у меня сейчас десяти рублей. У Муравейчика стрельни.

— Муравейчик по идейным соображениям не субсидирует меня. Принципиальный гад. Светочка, если не ты, тогда — кто?

— Кто — хто — хто — вер — гуи — ке — нги — дарэ? — в автоматическом режиме продублировал Витя.

— Вот именно — дарэ! Десять рублей всего! Может, Витя, ты, как знаток языков, возьмешь?

— Оно же на русском.

— Ах да, забыл. Тебе подавай на китайском. Я знаю, где есть на китайском «Лёнинским курсом» известного теоретика и практика застоя. А дома у меня на русском, с личным автографом моему предку. Возьми два, а? Сейчас читаешь, ну, фантаст, прямо-таки Жюль Верн, только с аплодисментами.

— В другой раз, — брезгливо поморщился Витя.

— Жаль, Фили нету. Ему бы эти книжки пригодились в качестве дополнительного пособия для политучебы. Ведь его без них еще на второй год оставят… О! А за шкафом? Аэроплан Леонидович, ау!..

На лесной крик, как вечером пометит «ау!» Аэроплан Леонидович в «Параграфах бытия», он не отозвался. Муравейчик поколебал кое-какие значения льготных демократических коэффициентов, высчитанные им с таким трудом. По его замыслу все население должно было в обязательном порядке обладать льготами. И какие же льготы применимы к гражданину, размышлял он, когда Гриша кричал ему «ау!», если кто-то получает три миллиона в месяц? Тут разве есть наличие соответствия принципу: от каждого по способности, каждому — по труду? Что это за труд, если он оплачивается по двадцать пять тысяч рублей в час? Пусть он и Муравейчик, но пределы-то должны быть оформлены? Откуда такая тарифная ставка? От миллионов разило, как от Гриши перегаром, эксплуатацией человека человеком, точнее, человеком человеков. Надо же, размышлял он, это сразу и началось, как только классовый подход отменили…

Не отозвался он на лесной крик еще и потому, что в девяносто девятый зашел посетитель. Поздоровался скромненько, осведомился в тот ли отдел он попал, и сообщил, что проект строительства очистных сооружений их славного Изюмского тепловозо-ремонтного завода больше года здесь обретается… Нельзя ли выяснить…

— Нельзя, — категорически заявила Светлана. — Приходите в понедельник, прием посетителей с пятнадцати часов.

— Год, знаете, это еще не срок, — заверил посетителя Толик.

— Как это — не срок? Проект третий раз попадает в вашу контору, вторую пятилетку завод не может построить очистную систему. А что это значит? А то, что шесть тепловозов ежедневно разбирается до винтика, промывается, и все это течет в Донец, оттуда в Дон и в Азовское море.

— И все-таки приходите в понедельник, — убедительнейшим тоном попросил Толик.

— Я не смогу в понедельник. Разве вам трудно ответить: завизировали в вашем отделе проект или нет?

— Да, трудно, — сказала Светлана, вздумавшая взять реванш у общества за утреннюю неудачу с вохровцами. — Мы одни, а вас сколько? Извините, но вам придется придти в понедельник. У нас собрание. Так что, будьте любезны, очистите помещение.

— Что-о? — изумился посетитель, и по лицу у него пошли багровые пятна.

— А то, что слышали.

Насчет собрания Светлана приврала, но это был один из условных сигналов, с помощью которых сотрудникам отдела удавалось отделываться от особенно настырных посетителей.

— В таком случае, я не уйду отсюда, пока вы не ответите на мой вопрос.

— Мы уходим, — сказала Светлана, и все в отделе, кроме Аэроплана Леонидовича, встали и выжидающе смотрели на посетителя.

— Ничего, я вас подожду, — заявил посетитель и уселся на стул посреди комнаты, заложил ногу за ногу, скрестил руки на груди.

— Мы уходим, — еще тверже сказала Светлана.

— Я вас не задерживаю, — последовал нахальный ответ.

— Да что же это такое? — возмутилась она. — Гриша, Витя, Анатолий Чукогекович, вы же мужчины! Выведите его отсюда, если он человеческого языка не понимает.

В самый неподходящий момент появился Филя — в брезентовом плаще и резиновых сапогах, за спиной — рюкзак, из которого торчал термос, на голове — треух, а в руках удочки в чехле. Для торжественной встречи нового министра экипировка лучше некуда. Толик выразительно взглянул на Лану, высказывая недовольство тем, поскольку Филя, судя по всему, собрался за город. Лана созвонилась с ним, пока тот не уснул, и выяснила, что Филя собрался копать картошку. Впрочем, Филя от физической работы был освобожден лет тридцать назад, да и картошку никогда в жизни не копал, а если выезжал за компанию, то ловил в ближайшей речке пескариков.

— В мае — копать картошку? — удивился посетитель. — Но ведь ее еще не всю посадили!..

— Не ваше дело, — отрезала Светлана, злясь, что Филя все испортил. Да еще как: устроился поудобнее в кресле и мгновенно уснул, с посвистываниями ко всему прочему…

В виду чрезвычайных обстоятельств Толик решил поступиться принципами, гласившими, что всякого клиента следует выдержать, дабы в нем образовалось достаточно уважительного вещества к должностным лицам, находившимся при исполнении, но ни в коем случае не идти на поводу у клиента, если не хочешь поменяться с ним местами и превратиться из просимого в просителя. Черт с ним, подумал Толик, чем-то рисковать все равно в жизни приходится, может быть, Лана разыщет этот разнесчастный проект, пока в институт не прибыл министр. Ведь такой посетитель не остановится ни перед чем и кем — обратится прямо к министру, и что тогда? Скандал на весь институт, если не на всю отрасль.

Невиданное дело: Толик сам подошел к Лане, попросил поискать в памяти компьютера проекты очистных систем и через несколько секунд экран показал, что искомый материал находится на рассмотрении у Фили. «Звоните ему», — велел Толик.

Филей Аккомодович еще до звонка, во сне, схватил трубку, прижал к уху, тут же извинился, попросил подождать минутку, положил трубку на стол, торопливо достал коробочку с нюхательным табаком, открыл глаза, чтобы сладить с коробочкой, взял щепоть пыли, всосал в левую ноздрю, взял вновь щепоть пыли, всосал в правую, застонал от удовольствия, засасывая теперь обеими ноздрями табак как можно глубже и — а-а-ап-чхи! — на какое-то мгновение сам скрылся в коричневато-зеленом облаке вперемешку с брызгами. А когда оно рассеялось, под носом, на бумагах, которые лежали на столе, остались следы, как от взрыва тунгусского метеорита.

— Слушаю! — по-пионерски звонко, прочищенным голосом крикнул Филя в трубку.

— Филей Аккомодович, у вас проект тринадцать сто пятьдесят четыре эрос дробь пять?

— Ланочка, это вы? — посмотрел в ее сторону Филя и по обыкновению своему, если говорил по телефону в пределах одной комнаты, улыбнулся. — У меня. Он третий раз почему-то попадает ко мне, лежит никому не нужный. Я трубочку кладу, хорошо? Я полагал, что это один из тех проектов, от которых давно отказались, а они ходят и ходят по кругу, как паразитические токи, обрастают визами, заключениями, ведут в сущности таинственную, никак не связанную с реальными проблемами, жизнь. Периодически я их отлавливаю и складываю в шкафу. У меня материал к Байкало-Амурской магистрали лежал с двадцатых годов и — удивительно — пригодился. Если бы все проекты утверждались, а еще хуже — претворялись бы в жизнь? Это было бы ужасно!

Во сне у Фили подзаряжались биоаккумуляторы, и поэтому после пробуждения он вдохновенно говорил и говорил, пока потенциалы не иссякали, и он не ударялся в спячку. Витийствуя, он вдруг заметил на стуле посетителя, заулыбался простодушно и раскованно, обвел всех присутствующих наивным взором и, ткнув указательным пальцем в незнакомца, продолжал:

— Этот человек мне только что снился! Я его видел прежде во сне, чем наяву. Вначале я летал. Летаю, летаю, летаю, как ангел. Прилетел в детство, осознаю себя юношей, который служит у золотого человека, у нэпмана товарища Гольдмана, дамское белье-с, ах, какая у него дочь была — Сонечка, женил бы он нас, если бы не индустриализация. И товарищ Гольдман воздевает руки ко мне: не улетай, Филя, разве тебе у меня плохо? А я лечу, через годы и расстояния… Глядь вниз — парк нашего института, этот гражданин выстраивает всех нас в две шеренги и говорит: будем сокращать любую шеренгу, четную или нечетную, один, мол, черт, они друг друга стоят. И заставляет бросать меня монету, наклоняюсь к пятаку, хочу посмотреть: чет или нечет, но чувствую — в руке телефонная трубка!

Он продолжал рассуждать о своем необыкновенном сне, способностях, но, к счастью, вполнапряжения, может, и того меньше, так как в девяносто девятом появился товарищ Домкратьев с Лилией Семеновной в окружении всевозможного институтского начальства — по служебной и по разным общественным линиям. Тем не менее Филя не придал им значения, полагая, что самовыражение тоже чего-нибудь да стоит. Директор пожимал руку незнакомцу. Лилия Семеновна повернулась вдруг к нему, к Филе, зашипела, как рысь, и только после этого он понял, что в отделе происходят какие-то важные события. Он поднял трубку, набрал одну цифру — только бы был телефон! — и услышал, как незнакомец сказал директору:

— Много я слышал об этом институте. Слышал и то, что называют его не НИИ, а НИ-НИ. Или так называют другой институт? А насчет этого отдела — я получил вчера письмо о его работе, зашел познакомиться. Пожалуй, надо посмотреть на другие отделы.

Филя увидел, как за спиной у Домкратьева сжались и наверняка захрустели кулаки. Последней уходила Лилия Семеновна, задержалась и сказала тоном, не предвещающим ничего хорошего:

— Что вы здесь устроили, а? Ведь это же наш министр. Министр!

Воздев палец вверх и потрясая им в сильнейшем негодовании, Лилия Семеновна удалилась.

Последствия визита министра для НИИ были плачевны и радикальны. Коллегия Минтрямтрямнибумбума из двух институтов оставила один, да и то в очень урезанном виде. Публикатору романа доподлинно известно: появление нового министра в институте, и миллионы Муравейчика, и жалоба тепловозоремонтников, не желающих загрязнять Донец, Дон и Азовское море, и агрессивное поведение Светланы, и крутой, сивушный запах от Гриши, и невмешательство Аэроплана Леонидовича, когда он, человек абсолютно принципиальный, мог защитить незнакомого посетителя, но не защитил, и тем самым как бы подвел себя под сокращение штатов — все это ни что иное, как проделки Лукавого и его присных. Бес попутал!