"Стадия серых карликов" - читать интересную книгу автора (Ольшанский Александр Андреевич)

Глава двадцать шестая

Разве без умысла Великий Дедка определил место переговоров за памятником Юрию Долгорукому в аккурат напротив хвоста княжеского коня? C ним. Правда, вовсе не желал напоминать нечистому коллеге о творческом замысле, который тот едва не осуществил с великим вдохновением в честь 800-летия Москвы. Лукавый кое-кому внушил, что основатель белокаменной восседает не на боевом коне, как Василий Иванович Чапаев или Семен Михайлович Буденный, а на племенном производителе, который, считай, на изготовке — предел распущенности в высоконравственную, кхе-кхе, сталинскую эпоху.

Отец народов к моменту открытия памятника принимал в преисподней ванны в море раскаленного докрасна свинца, выплавленного из пуль, по его воле убивших невинных людей. Вот Лукавому и захотелось посмущать руководящие круги, повнушать им идею выхолостить автогеном бронзового жеребца, дабы восседал князь на мерине. Никто не принимал высокого государственного решения холостить или не холостить княжеского жеребца, поскольку на первый план вышли говорения по поводу государственных дел, которые потом сменят государственные мычания, именуемые историческими речами и докладами, затем придет пора совсем безудержной болтовни, и никто ничего не станет делать, ибо одни будут говорить, а другие, развесив уши, слушать. Потом те, кто слушал, заговорят, и так далее. В общем, слово — тоже дело…

И все же почему напротив хвоста? Всякая нечистая сила терпеть не может находиться сзади любой лошади — животина чует скверну и начинает лягаться. Великий Дедка отлично знал пристрастие слуг Сатаны ко всему передовитому, прогрессистому, к любому передку, к вождизму, к президиумам и к трибунам, и посмеивался, наблюдая, как лукавые избегают заходить сзади не только лошади, но и трамваю, норовят пользоваться исключительно передней дверью или же ездить на черных лимузинах. В свете сатанинской страсти находиться впереди любого прогресса он и выбрал местечко за хвостом.

Но это присказка. А задумал Великий Дедка заронить в черную душу коллеги одно маленькое сомненьице. Не все же нечистой силе смущать человеков, у которых нынче сомнение на сомнении, сомнение сомнением погоняет, а если и Главному Московскому Лукавому усомниться в своих успехах? Не сбить ли и ему дыхалку?

Лукавый хоть на минуту, но опоздал. Не мог он без самой маленькой, хоть с маково зернышко, а все едино пакости. Обличье позаимствовал у Варвары Лапшиной — брюки варенка, батник с алыми и черными цветами, черный газовый шарфик на шее в знак траура. Великий Дедка настроился на биоволну Варвары, включил видеоканал: так и есть, молодую женщину, кстати, в трауре, наградил страшным обличьем — ищет она возле памятника Пушкину дружка своего Ивана Где-то, а тот получил личину козла, и между ними уже разгорается нешуточная ссора.

— Проездной! — кокетливо сообщила «Варвара».

— Единый! — ответил Дедка.

Это был пароль и отзыв, поскольку коллеги то и дело изменяли свой внешний вид, но в то же время и приветствие, позаимствованное у москвичей, когда те входят в общественный транспорт.

— Ваше высокосатанинство, разве вашего масштаба такое дело? — упрекнул Великий Дедка. — Женщина едет на кладбище, будет давать взятку — все ваши туда ринулись, цены взвинтили, некоторые даже повестя про это пишут. Опасно там живым нынче появляться.

— Иван — ваш, а Варвара — кадра моя, ваше превосходительство. Много на себя берет, пусть попрыгает. За сапоги берет две цены — почему не три? Нет, берет только две — так ведь рынок не станет саморегулироваться! — воскликнул Лукавый с великой иронией и захохотал. — А отец ее чей был? Ни Богу свечка, ни мне кочерга! Не крещен, не обрезан, так, растение алкалоидное, от переполива совсем замокшее. Ничей он, бесхозяйственность, великая бесхозяйственность процветает у нас с вами, коллега!

— Все-таки, ради доброго дела, я просил бы, ваше высокосатанинство, естественный лик Варваре и Ивану Где-то возвернуть. Пусть едут себе. Кто с Богом, кто с чертом на пару.

— Как раз это и есть их естественный облик. Тот, что они носят — искусственная личина, лакировка сущности. Только из уважения к вам…

Мгновение — и мегера сидела на скамейке за хвостом лошади Юрия Долгорукого. Великий Дедка уловил в глубине зрачков зловещий в самом прямом смысле огонь Всемосковского Лукавого.

— Вот и хорошо, — сказал он с удовлетворением.

— Лучше некуда, — проскрипела мегера и от досады сплюнула на каменную плиту — беззвучный микровзрыв, и оспина осталась на ровной поверхности. — Подниму вот я всю нечистую силу и покажу всем, кто и кем на самом деле является. Прямо скажем: хорошего понемножку, хе-хе!

— Вы Зло выпячиваете, а Добро отодвигаете на второй план. Изменили тактику, ваше высокосатанинство, а? Раньше добродетели фальшивые пускали в оборот, в сталинское время столько идолов создали под видом благороднейших и знатных людей! А теперь вы их развенчиваете — вот уж поистине от Лукавого! Вы вроде бы и ни причем, так выходит? Погуляли, повеселились, может, как говорится, будя?!

— Ой, ли? — взвизгнула, как циркулярная пила, мегера.

— Очищение для того нужно, чтобы от скверны очиститься. Не очищение ради очищения, процесс-то болезненный для кого угодно, вот нечистая сила и нажимает, подменяя суть, цель — технологией, средством. Без боли не бывает излечения, но боль должна завершаться не новой болью, а исцелением.

— Пустые слова! Многие человеки перестали верить во что бы то ни было: ни в Бога, ни в Дьявола не верят, ни в какие общественные идеалы или системы, друг другу не верят. Дети обвиняют родителей в упущениях и преступлениях, любовь заменяют сексом, поэзию, вообще искусство, поверяют алгербой коммерции. Не верят они ни в какое Добро, а только в то добро, которое можно пощупать, выразить в презренных дензнаках. Вместо того, чтобы повизгивать от сладостной мечты о светлом будущем, предпочитают беспощадный прагматизм. Иначе они устроят еще один Чернобыль, так сказать, с апокалиптическим фейерверком. И останемся мы с вами по причине гибели нашего горячо любимого человечества не у дел. Безработные-с…

Великий Дедка не стал припоминать Нечистому, что Чернобыль — с самого начала происки лукавых, которые вооружили людей небывалым могуществом, воспользовавшись отставанием их духовного и нравственного развития. Знание, не оплодотворенное духовностью, могущество без нравственной цели — формула дьявольской силы. Нечистые пользуются тем, что каждый младенец при своем рождении наследует колоссальную материальную мощь, включая предметы и системы комфорта и массового убийства, но для того, чтобы стать человеком, не великим, не пророком, а самым обыкновенным хомо сапиенсом своего времени, ему приходится трудиться долгие-долгие годы, овладевая хоть с пятого на десятое богатствами человеческой культуры, интеллекта. Духовной зрелости человек достигает к концу жизни и умирает, как правило, мудрым — вот истинное наказание Создателя за сорванный Евой плод познания!

Дьявол сумел еще больше раздвинуть ножницы между материальными, технологическими возможностями современного человека и его нравственным уровнем. Его присные подзуживали человека гнаться за комфортом, скоростью, могуществом. У человека есть предел естественных потребностей: ему не надо сто раз обедать ежедневно, он не может носить сто костюмов, не может ездить одновременно на десяти автомобилях, но тщеславие в человецех безгранично. Для изготовления и обслуживания машин нужно создавать другие машины, для изготовления других — третьи и так далее. Дьявол преуспел в создании Бога из машины, и это показалось многим людям более нужным, нежели Бог из человека, на что так и не решился Создатель.

Машины научились думать, им не нужно Солнце, если можно подключиться к Чернобылям, которые выковыривают энергию из атомов, упакованных Создателем. Им не нужен кислород, от него они только ржавеют. Стало быть, ни к чему луг, ни к чему реки, озера, моря, ни к чему животные, ни к чему и сам человек — местами удачное, но в основном ужасное создание, к тому же капризное, изнеженное, переводящее бездну полезных ископаемых, сплошь и рядом с отрицательным значением коэффициента полезного действия. В сущности, зачем он, человек? В чем его миссия? В самоуничтожении? В саморастлении?

Тут-то Сатана, утверждал Великий Дедка, осознал, что увлекся. И шарахнул сигнал предупреждения в Чернобыле, превратив энергоблок в прообраз ада на Земле, причем на тысячи лет. Чтобы люди опомнились, задумались, что может произойти с планетой, с древними городами, с человеком и его детьми. И Создатель допустил такой способ приведения хомо сапиенса в сознание…

«Надо не забыть похвалить за Чернобыль… Для них похвала — нож острый», — подумал Великий Дедка.

Пока Домовой излагал свое видение текущего момента, Лукавый явно скучал.

— Вера — основа духовности, — настаивал Великий Дедка. — Не только религиозная, а вера вообще — как ожидание, надежда на лучшее. У человека есть существенный изъян — душа, за что мы с вами день и ночь боремся, стало быть, налицо и такие недостатки как верить и веровать, мечтать, а не только рассчитывать и подсчитывать… Вера даже в Дьявола одухотворяет, точнее, отдухотворяет. Так что рано вы празднуете на всех фронтах победу. Хотя революцию вы подменили осатанением, то же самое и с перестройкой — повторяетесь, ваши высокосатанинства!..

— Ваше превосходительство, а вы не вступили в ВКП(б)? Или в ЧК? Если нет, то я сделаю одно прекисленькое замечание: Марксу удосужились передать на тот свет, что его учение развернулось на одной шестой? Если передали, то могу представить себе, как он смеялся!.. Проверю, он в наших пределах, не в рай же его…

— Ох, и неутомима нечистая сила! Если сорвалось, то и на самой идее лучшего мироустройства — крест?

— Ну-ну-ну, только без креста! Надеюсь, вы меня пригласили не для того, чтобы мы вели дискуссии самого общего порядка?

— Я пригласил вас вместе присмотреться к нашей московской пастве…

— И только?

— Проведем своего рода строевой смотр населения, как вы его называете, Лимитграда — разве этого мало?

— Ну что ж…

В густом потоке москвичей и гостей столицы они то и дело различали людей, поразительно напоминавших собой величайшего рядового генералиссимуса пера. Прошествовал гордо вниз, к Красной площади, созревший к выдвижению провинциальный чиновник. В сером костюме, пиджак нараспашку, белая сорочка, яркий синий галстук, в руке пластмассовый кейс, нижняя губа уже отвисает, нос вместе с верхней как бы вмялся в нижнюю челюсть — поберегись и посторонись всякая мелкота, хозяин вашей жизни идет, разве не видно?! Вслед за ним петушком, петушком, как любил подмечать Гоголь, подскакивая на ножках-шпорцах, пропрыгал известный прораб перестройки — активен и настойчив, принципиален и морально устойчив, торопится, чтобы успеть — вдруг не успеет? А физиономия, как две капли воды, Аэроплана Леонидовича: та же пепельно-зеленая, цвета хаки щетина, правильный нос, римским назвать — будет неточно, этот совершеннее. Не курносый, как у большинства славян, но и не рубильник, как у некоторых кавказцев, не уточкой, как у северных народов и у азиатов, но и не шнобелем, который иногда встречается между евреями, не орлиный, как у американских индейцев, но и не мясистый, как у парня из Нигерии. Это был абсолютно правильный, рассчитанный на компьютере интернациональный нос, своего рода идеал, без торчащих волос из ноздрей и без хрящеватой горбинки, не расквашенный еще прямым сильным ударом на ринге или в пивной, не свернутый набок в результате удачного крюка соперника. Короче говоря, такой нос еще можно совать куда угодно. Спешит-торопится, скачет, чтобы прогресс как можно больше от него отстал, поскольку он по общепринятому мнению перестроился задолго до начала перестройки. Конечно же, глаза у него фарфоровые, а из жопы пламя…

Тут сразу пара: дед и внук. Дед — перс, то есть персональный пенсионер, шагает тяжко, твердо и державно. Создается впечатление, что подбородок, массивный, невероятно упрямый и жестокий, как фундамент держит тыкву головы, при одном взгляде на этого Около-Бричко на «заслуженном» отдыхе волей-неволей возникает мысль: а сколько на твоей совести, если она у тебя есть, погубленных соотечественников, сколько пакостей и подлостей? Внучок — уже пионерское начальство, при красном галстуке и великому князю салют «Будь готов!» — «Всегда готов!». Вышколен, дед-командир как наручником обхватил внукову руку — шагай только прямо, целенаправленно и успешно. Если надо, то и по головам, но только вперед и выше.

Дед озабочен и озадачен демократией, точь-в-точь как Аэроплан Леонидович — какой бы ключик к ней подобрать, ведь есть же, есть где-то, не может быть, чтобы не существовало, какого-то замочка, секретного-пресекретного, но замочка, с помощью которого можно привести развитие демократии в совершенно правильное, испытанное и надежное русло. С учетом социальной справедливости, разумеется… У деда написаны свои «Параграфы бытия», да неувязка одна: гордился знакомством с множеством лиц, которые сейчас развенчивать надо, и потребовалась коренная переделка с целью оставления потомкам честных свидетельств очевидца. И спешить не надо бы: а вдруг все вернется на круги своя? Быть может, не печатать мемуары, поручить внуку выждать, убедиться, чтобы не промахнуться? Или сочинить два варианта: один для всех героев положительный, а другой — ровным счетом наоборот?

Рядом с нашей парой присел бывший известный писатель, несколько раз лауреат премии, переименованной впоследствии в государственную. К каждому его юбилею издательства страны щедро печатали его сочинения, в сущности, те же «Параграфы бытия». Поэтому Аэроплан Леонидович и возмущается: известному графоманить вовсю можно, а ему нельзя?! Нынче о восьмидесятилетии никто и не вспомнил, все отвернулись, сочтя, видимо, его уже почившим в бозе. Попав в зону критической трезвости, графоман-лауреат продумывал хитрый ход: достать какие-нибудь документы, свидетельствующие о том, что ему в действительности на два года меньше, и таким образом восьмидесятилетний юбилей будет как бы вновь впереди, а уж к нему надо будет подготовиться как следует. Сейчас в архивах какой угодно документ раздобыть можно: спрос рождает предложение…

Потом рядовой генералиссимус косяком пошел: таксист, нацепивший по недомыслию, поскольку при вожде он давно бы уже сидел, портрет Сталина на заднее стекло, две разъяренные Около-Бричихи расспрашивали у прохожих дорогу в любую редакцию, чтобы пропечатать в ней безобразия, замеченные ими. Прошел и юноша, вступающий в житье и размышляющий о том, как отблагодарить почувствительней учителя, который, по его мнению, занизил оценку в аттестате зрелости, а от взятки — неслыханное дело! — отказался. В портфелях пронесли сразу два проекта — абсолютно противоположных по содержанию, но которые одинаково могли бы облагодетельствовать население и человечество, поэтому будут приняты и введены в действие. Оживленно разговаривая и возбужденно жестикулируя, предчувствуя несомненную победу, спускались к Центральному телеграфу сразу три Аэроплана Леонидовича с намерением самым заказным, с уведомлением, а если можно, то и с объявленной ценностью, отправить Куда следует коллективный донос, который называется нынче открытым письмом. Наконец, и сам рядовой генералиссимус собственной персоной промелькнул — доброжилы, отвечающие за операцию, уговорили его каким-то образом прогуляться по улице Горького или же нашли совершенно идентичный экземпляр.

«Пора, клиент созрел», — подумал Великий Дедка, поскольку убедительней всего насчет Около-Бричко сам Около-Бричко, и, как бы между прочим, озвучил свои мысли:

— С Чернобылем зрело у вас получилось… Это то, чего не хватало. А сейчас это есть. А вот Около-Бричко — не слишком ли большой тираж, не слишком ли подозрительный успех? Сейчас все говорят «хомо советикус», «хомо советикус»… Для отчета самому Сатане термин лучше не придумаешь. А кто его заменит? «Хомо демократикус»? Тут, попутно замечу, сам Аэроплан Леонидович еще своего веского слова не сказал… А вы его укокошить, извести под корень хотите. Он ведь — великий преобразователь и трансформатор, по вашему проекту и с вашего благословения. Или команда поступила создать «хомо купи-продай?» И как же вы без такого садовника, как Аэроплан Леонидович, намерены еще один новяк вырастить? Не запаршивеет ли сразу? Нет, Аэроплан Леонидович еще послужит обществу, мы его в обиду не дадим. Ведь он — как песня, музыка и слова не народные, а ваши. И эту песню, как поется, не задушишь, не убьешь.

Лукавый взглянул на Великого Дедку пылающими глазами, словно двумя струями из огнемета пожаловал, и сразу исчез. Только пахнуло кислым теплом от мезонного двигателя — никто из людей не видел, как рванул губернатор нечистой силы с места: в полете он приобрел стандартное обличье с рогами, с копытами, с клыками, с мохнатыми волосами и шикарным хвостом с кисточкой. Приземлился на Моссовете, закрутился вокруг флага — полотнище скаталось вокруг древка мгновенно. Должно быть, нечистый отоваривал там талоны на мезоны, заправлялся, поскольку, спустя несколько секунд, был замечен уже на Луне, где у них дислоцировалась межрегиональная группа по делам Солнечной системы.