"Стадия серых карликов" - читать интересную книгу автора (Ольшанский Александр Андреевич)

Глава пятнадцатая

Степка Лапшин, преследуя, как всегда, цель получения нетрудового дохода для приобретения в известном отделе продукта хотя бы по явно преувеличенной себестоимости, действуя методом ндивидуальной трудовой деятельности, ухитрился выполнить заказ соседа в числе шести предметов. До того, как пристраститься к нетрудовым, Степка баловался рационализаторством и изобретательством, однако тягомотина вокруг творческого дела, где сроки рассмотрения едва ли не равняются по продолжительности геологическим эпохам, отвратила его от всякого творчества в установленном порядке и подтолкнула к поиску обходных путей, тем не менее прямо выводящих к желаемому эквиваленту всех земных трудов и благ.

Утром Степке, как и положено представителю всякого руководящего сословия, по производственным причинам опохмеляться было заказано, посему в его настроении господствовали злость и раздражение. Именно в этот тяжкий час голова у него работала как новый электронный будильник со свежими батарейками.

Не получив от соседа ни копейки аванса, Степка с утра оказался на мели, и ему не из чего было составить, как нынче говорят, уставной фонд своего предприятия. В оборот пустить было нечего, поэтому он стал усиленнее вращать своими шариками и напрягать с вечера набрякшие извилины. На кой черт ему эти ножевилки, бунтовали Степкины шарики-извилины, чего доброго, он еще вздумает в век научно-технической революции заставить мараковать, из какого металла сделать идиотские эти НВ/0-Б-1-П или Л! Факт критического отношения к идее состоялся, последовали конструктивные соображения.

Через несколько секунд Степка потрошил на кухне посудный шкаф, звякая разнокалиберными вилками из остатков всевозможных наборов. Шесть штук одинаковых подобрать не удалось, можно было остановиться на пяти с пластмассовыми ручками, но две из них почему-то подгорели, не имели абсолютно никакого товарного вида.

В дальнем углу ящика притаился подозрительно сиреневый картонный брусок. Степка извлек его на свет Божий и увидел надпись: «Посеребренные вилки столовые. Набор 6 штук». Со знаком качества, с намалеванными кооперативными гвоздиками на упаковке.

«Уважаемый покупатель! Вы приобрели изделия Кольчугинского завода имени С. Орджоникидзе. Многолетний опыт работы нашего коллектива, применение современных материалов, постоянное совершенствование технологии гарантируют высокое качество изделий», — изучил Степка надписи на упаковке и усмехнулся: — Конечно, приобрел! Варвара, должно быть, приволокла — шесть штучек, а четвертная с копейками цена! Пять поллитров при Брежневе! Расколю, эх, расколю!..

Все остальное было делом техники эпохи НТР. Знакомые сварщики за трешку присобачили к крайним зубьям вилок какие-то острые пластинки, судя по всему, режущие органы фрез, страшно нечувствительные к напильнику, в цветах побежалости, отчего ножевилки приобрели немытый вид. Сварщики просили надбавить за применение новейшей технологии, то ли плазмы, то ли аргона, еще трешку. Степка же им ткнул под нос халтурную работу и сказал, что им в самом деле нужно варить только кузова самосвалов и не притрагиваться к художественной утвари. Не притрагиваться, ясно?

С таким риторическим возгласом он скрылся с глаз сварщиков, унося от них сразу две трешки: ту, которую им обещал, и ту, на которую они претендовали. Уносил, если говорить всю правду до конца, то, чего у него не было. И в ответ на его туманное «До завтра!», воспринятое сварщиками как наглый отказ от уплаты по договоренности, они пообещали при первом же ремонте приварить на его самосвале задние колеса к дверцам кабины, а фары — к кардану.

Посмеясь про себя над рационализаторской угрозой, Степка приступил к отделочным работам, заранее отказавшись от выезда на линию по техническим причинам. Для девицы в диспетчерской этого самого банального, распространенного, бескрайнего по охвату и прикрытию всевозможных безобразий и самого туманного выражения вполне оказалось достаточно, чтобы вместо него отправился в рейс другой водитель. Да, напильник скользил по сварке, словно ту намазали солидолом.

— Нагрел Марфутку на четвертную, и фары еще к кардану, — вконец расстроился Степка-рулило, в минуту душевной слабости вспомнив подругу жизни. — Не знает, сердечная, что ее набор посеребренный уже тю-тю…

Если бы Аэроплан Леонидович узнал во всех деталях мытарства Степки с ножевилками, ему бы вполне хватило материала на целый том «Параграфов бытия». Публикатор может назвать только основные узловые моменты творческого дня Степана Лапшина: вначале он вспомнил Женьку по кличке Кавказец, который ходил в Зубаревские бани и заливал каменку медовым сиропом, отчего в парной поднимался жуткий смрад, хотя горец настаивал, что это «луччей нэ надо». На первых порах ретивому Женьке Кавказцу за «луччей» хотели намылить, разумеется, безо всякого мыла, радиатор, однако к смрадному способу он как-то сумел приучить завсегдатаев бани как к неизбежному злу, считая медовый дым чем-то вроде дезинфекции — ведь даже сверчок, живший в парилке с незапамятных времен, навсегда умолк. Женька Кавказец работал на такси, и сам он не нужен был бы Степке ни с какого бока, однако у него водился странный друг, который, бросив пить, собрал в квартире действующую модель паровоза ФД-20. В масштабе всего один к двум, быть может, в качестве символа поезда, катившего по жизни без него.

Черный дым от меда из каменки для этих друзей по сравнению с паровозным был, несомненно, «луччей». Потому что вытяжное устройство с помощью мусоропровода работало скверно, и это порождало неудовольствие жильцов и сопутствующие жалобы, когда странный друг Женьки Кавказца раскочегаривал топку домашнего локомотива и опробовывал паровую машину и парораспределительный золотниковый механизм в действии. Именно золотниковый механизм был гордостью странного друга, как никак на уровне изобретения совершенно оригинальной системы, увы, никому не нужной.

Не нужен был золотниковый механизм и Степке, однако для изготовления его запоздавший на целый век паровозник применял точнейший алмазный инструмент, с помощью которого можно было бы придать испохабленным ножевилкам товарный вид.

Нелегок, извилист выдался путь Степки-рулилы к поклоннику парового транспорта. В диспетчерской он произнес магическое «Ну, надо» и получил путевку с такой оперативностью, словно спешил на пожар или, по крайней мере, должен был доставить на поле боя снаряды. Проезжая мимо мебельного магазина на Звездном бульваре, совершенно не желая того, подбросил в Лианозово за четвертную двуспальную кровать. Почувствовал уверенность в себе и в своих возможностях и поехал на улицу Академика Королева искать в пивном баре знакомых Женьки Кавказца.

В прокисшем, провонявшем вяленой рыбой баре толкалась в основном залетная публика, приехавшая, видимо, на ВДНХ блеснуть своими достижениями, а Степка нуждался в местных пропойцах, которые знали таксиста или его странного друга. Он рвал и метал: все вокруг пили пенистое, золотистого оттенка пиво, а ему надо было во что бы то ни стало разыскать адрес паровозника, ехать к нему, уламывать, если тот, к тому же, окажется дома. Между тем Степка разыскал адрес и, опять отвечая на призыв гаражного начальства бороться с порожними пробегами автотранспорта, прихватил на Звездном бульваре попутную двуспальную кровать, желающую иметь по ночам нагрузку в новом доме на Алтуфьевском шоссе.

Странный друг Женьки Кавказца дверь лишь приоткрыл, просунул правое плечо в щель и с вызывающим высокомерием человека нервного и загнанного спросил:

— А вам что угодно?

Он только что выпроводил очередную комиссию, которая, как и предыдущие, не смогла до конца разобраться, прав ли был гр. Коновицын М. Р., создавая паровоз в двухкомнатной квартире пусть даже на первом этаже, а также имел ли он право в вышеозначенном паровозе поднимать пар в честь Дня железнодорожника, а если поднимать, то (по соображениям безопасности, поскольку деяние происходило не в депо, а в жилом доме) до каких пределов. Более того, комиссия за несколько лет работы не пришла к выводу, имел ли он право три года назад, также в честь Дня железнодорожника, опробовать свисток, поскольку автомобильные сигналы в Москве запрещены, а угрозы наезда не существовало, так как локомотив находился в состоянии неподвижности, хотя и при всех парах.

Никаких инструкций по правилам содержания домашних паровозов не издавало ни одно министерство: ни путей сообщения, ни коммунального хозяйства, ни внутренних дел, ни финансов… Посему Максим Романыч Коновицын, ветеран угольной промышленности и пенсионер, уже вторую пятилетку придерживался избранной и оправдавшей на практике методы своего поведения и обращения с комиссиями. Основу методы составляло трудно опровержимое утверждение, что это не настоящий паровоз, а всего лишь действующая модель, почти игрушка, хотя и внушительных размеров. Потом он прибегал к каскаду рискованных заявлений, что топка — это вовсе не топка, а мангал в виде топки, где можно жарить шашлык, если не мангал, то немножко тандыр, где можно испечь лаваш. Паровой же котел — это вовсе не паровой котел, а тульский самовар в несколько измененном, хотя и до неузнаваемости, виде. И здесь комиссии показывался краник, под который следовало подставлять чашки. А свисток — это вовсе не паровозный свисток, а чайника, который, если вода закипит, отзывается.

Откровенно глупое выражение лица у гостя он уже где-то видел, и это обстоятельство сыграло положительную роль — Степка был выслушан. У членов всевозможных комиссий никогда не было печати простодушия на лице. Они всячески старались придать своим физиономиям черты значительности, серьезности, глубокомыслия, озабоченности, понимания всего и вся и черт знает еще чего. Что впрочем не помешало гр. Коновицыну однажды уговорить их посмотреть модель в действии, после чего следующие составы комиссии довольно продолжительное время разбирались с жалобами на слишком любопытную предшественницу.

Выслушав Степку, гр. Коновицын, явно перестраховываясь от всяких случайностей, которые имели обыкновение случаться с ним, сказал:

— Частнособственническим предпринимательством не занимаюсь. Не по адресу.

— Но ведь Женька Кавказец говорил: вы поможете сделать.

— Евгений Кавказыч? Тогда другое дело. Заходи.

Черный паровоз придавал квартире налет траура и печали. Хозяин и гость, как заговорщики, говорили тихо, почти шепотом.

— Сам придумал? — спросил гр. Коновицын, разглядывая ножевилки.

— Не-а… Приятель.

— Псих?

— Да не совсем чтоб нормальный.

— Ободрать сварку — дело плевое. Да, здесь надо на алмазном диске. Но твой приятель искровенит рот себе. Не-е-ет, так нельзя, как он показывает на чертеже. Надо треть режущей кромки убрать, и тогда инструмент станет безопасней. Убрать?

— Убирай.

— Может, содрать все и получатся хорошие вилки? — предложил гр. Коновицын.

— Не-не-не! — запротестовал Степка. — Я и в гараже на электроточиле смог бы.

На столе тоненько зажужжал станочек, зашуршал диск по сварному шву, высекая редкие голубые искры. Степка не стал стоять над душой мастера, сам не любил, когда кто-то сопит сзади, пошел вокруг паровоза, восхищаясь ювелирной отделкой всех частей, зеркальным воронением боков локомотива и стремительной надписью на тендере: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка!»

— Ну, понятно: дачу построить, машину легковую смастерить, — размышлял вслух Степка, — катер на подводных крыльях, ну, трактор, ну, самолет-вертолет, ладно уж, ракету баллистическую, но па-ро-воз зачем? Зачем, Максим Романыч?

Помолчав, гр. Коновицын стал медленно, несколько снисходительно улыбаться, отчего его тонкая, матово-бледная кожа язвенника и страдальца сморщилась в сборку вокруг рта:

— Для ракеты надо жить на последнем этаже. Понимаешь, на последнем?!

— Не понимаю юмора, — мрачно произнес Степка-рулило, постучав кулаком по лесенке в кабину паровоза. — Зачем соорудил паровоз, Романыч, а?

— Захотелось — вот и сделал, — слукавил гр. Коновицын.

— Врешь. У тебя имелся какой-то тайный замысел-умысел. Тут что-то не так.

— Я с детства мечтал иметь паровоз, — опять слукавил.

— Заливаешь…

— Заливаю, — не отрицал гр. Коновицын, испытующе посмотрел на Степку, спросил, работал ли он при начальстве и, получив утвердительный ответ, подумал, что шоферюга не соврал, потому что подобострастность выдавала с головой бывшего персонального водителя. Потом он уточнил, был ли выгнан с работы — второй утвердительный ответ неплохо характеризовал, однако доверяться еще не следовало. Гр. Коновицын видел в окно, что Степка приехал на КамАЗе, и предложил привезти ему машину осиновых дров на дачу.

— Хоть десять, шеф, — с готовностью откликнулся Степка. — Могу сосновых, списанной тары.

— Нет, нужна осина. Желательно чуть-чуть лежалая, она тогда с таким нежным-нежным ароматом.

— Тебе топить или нюхать?

— Прости, не то и не другое. Гнать, извини. Ты умеешь язык за зубами держать? Смотри! Евгений Кавказыч рэзат будэт! — пригрозил гр. Коновицын, подставил трехлитровую банку под кран, залез в кабину, что-то пошуровал и в емкость полился чистый, как слеза, продукт, без сивушного запаха.

— А-а, теперь я юмор понял! — захохотал Стенка. — Во дает, а!

— Ни хрена ты не понял! — разозлился гр. Коновицын.

Гр. Коновицын спустился вниз, закрыл банку и заметил, что здесь нет ничего смешного, если угодно, здесь трагедия, торжество подлого прагматизма над революционным романтизмом, короче говоря, мерзопакость, а не юмор. Он действительно строил паровоз — мечту своей юности, а построил, комиссии заклевали, дозволено или не позволено, а газеты читаешь — волосы дыбом, думаешь: какая там остановка!.. Оказалось, друг, как в анекдоте: детишки билеты с голодухи съели, жена третий день спит с начальником поезда, а муж но попутчику жалуется: вообще мы не в ту сторону едем! Сейчас и колеса крутятся, и продукт капает: Евгений Кавказыч технологию изобрел перегонки осины в чачу. На такси осины много не привезешь, а КамАЗом — раз в два месяца и — наш паровоз, вперед лети! Что же тут смешного? Мерзопакость, насмешка, а не юмор!

— Держи, — вручил Степану гр. Коновицын банку. — Ректификат, девяносто шесть градусов. Запомни: литр принял, остановись, потому что сверх килограмма действует как древесный.