"Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира" - читать интересную книгу автора (Брайсон Билл)

Глава девятая

Когда-то, много лет назад, в заботе о детях, которые рано или поздно должны были появиться, родственники моей жены подарили ей коробку книг издания «Лэдиберд» пятидесятых и шестидесятых годов. Все они назывались как-нибудь вроде «На солнцепеке, или Солнечные дни на взморье» и скрывали под обложками подробные, ярко раскрашенные иллюстрации процветающей, благополучной, чистенькой Британии, в которой вечно светило солнце, лавочники улыбались покупателям, а детишки в свежевыглаженных костюмчиках черпали радости и удовольствия в невинных развлечениях: ездили в магазин на автобусе, запускали игрушечные кораблики в парковом пруду и болтали с добродушными полисменами.

Моя любимая книжка называлась «Приключения на острове». По правде сказать, приключений в книжке было на редкость мало — помнится, кульминацией событий оказалась морская звезда, найденная на камнях, — но я полюбил ее за иллюстрации (одаренного и, увы, покойного Дж. Г. Уингфилда), изображавшие островок со скалистыми бухточками и видами на берега, несомненно британские, однако словно перенесенные в средиземноморский климат и аккуратно вычищенные от автостоянок, бинго-клубов и самых нахальных парков аттракционов. Коммерческая активность на картинках ограничивалась старомодной булочной и чайной

Та книга оказала на меня столь сильное влияние, что я несколько лет соглашался провести отпуск с семьей на британском взморье в надежде отыскать волшебные места, где летом всегда светит солнце, море теплое, как сидячая ванна, а о коммерческой рекламе и слыхом не слыхивали.

Когда у нас наконец стали накапливаться дети, выяснилось, что их эти книжки не интересуют, поскольку самыми увлекательными поступками, какие совершали герои, были посещение зоомагазина и наблюдение за рыбаком, красящим лодку. Я пытался объяснить, что это — самая правильная подготовка к жизни в Британии, однако они настояли на своем, и отдали сердца паре отвратительных оболтусов — Топси и Тиму[19].

Я упоминаю об этом здесь потому, что из всех курортных местечек, которые мы посетили за эти годы, Лалворт оказался ближе всего к идеализированному образу, возникшему у меня в голове. Он маленький, веселый и приятно старомодный. В его магазинчиках торговали товарами для отдыха на море, дошедшими от более невинных времен: деревянными парусными лодочками, сачками, яркими надувными мячами в длинных сетках, — а немногочисленные ресторанчики всегда были полны веселых туристов, наслаждающихся чаем со сливками. В сказочно красивой, почти круглой бухте у подножия деревни полно скал и валунов, по которым лазали детишки, и мелких лужиц, где жили крошечные крабы. Совершенно восхитительное место.

Каково же было мое изумление, когда я, свежевыскобленный, вышел из отеля в поисках выпивки и доброго, честно заслуженного ужина, и обнаружил Лалворт, изменившийся до неузнаваемости. Главной его особенностью стала большая унылая автостоянка, о которой я совершенно забыл, а лавки, пабы и гостинички на ведущей к бухте улице оказались пыльными и, судя по их виду, находились на грани разорения. Я зашел в большой паб, и тут же пожалел об этом.

В нем стоял липкий застойный запах пролитого пива и полно было сверкающих фруктово-игорных автоматов. Я оказался чуть ли ни единственным посетителем, но все столики были заставлены пивными кружками и пепельницами, переполненными окурками, пакетиками от чипсов и прочим неприглядным мусором. Поданный мне стакан был липким, а лагер — теплым. Я выпил и решил попытать счастья в соседнем пабе. Там было чуть менее грязно, зато обстановка оказалась ничуть не более подлинной: потрепанные украшения и музыка школы Кайли Миноуг, девиз которой «Кричи погромче и поболтай-ка грудками». Неудивительно (я рассуждаю с точки зрения энтузиаста), что многие пабы теряют клиентуру. Приуныв, я зашел в ресторанчик, где, бывало, мы с женой заказывали салат с крабами и воображали себя аристократами на отдыхе. Здесь тоже все переменилось. Содержание меню опустилось до уровня скампи, чипсов и горошка, а кухня оказалась весьма посредственной. Но что запомнилось более всего — сервис. Никогда еще я не встречал в ресторане столь бестолкового обслуживания. Зал оказался переполнен, и очень скоро мне сделалось очевидно, что ни одна сторона этому не радуется. Чуть ли ни все заказы, появлявшиеся из кухни, включали что-либо сверх заказанного или же были лишены чего-то нужного. Одни посетители умирали с голоду, дожидаясь обеда, тогда как другим на стол плюхали все заказанные блюда сразу. Я заказал ассорти с креветками, прождал его больше получаса, а получив, обнаружил, что некоторые креветки не успели оттаять. Я отослал заказ обратно на кухню и больше его не видел. Сорок минут спустя официантка принесла тарелку камбалы с жареной картошкой и горошком. Никто, кажется, ее не заказывал, так что я взял тарелку себе, хотя вообще-то заказал треску. Закончив есть, я по меню высчитал, сколько должен, оставил деньги с небольшим вычетом за ледяные креветки и удалился.

Затем я вернулся в свой отель, исполненный глубокое беспросветного уныния, нейлоновых простыней и холодных батарей отопления, улегся в постель, читал при свете 7-ваттной лампочки и от всей души клялся никогда, покуда жив, не возвращаться в Лалворт.

Проснувшись наутро, я увидел холмы, занавешенные густой пеленой косого дождя. Позавтракав и заплатив за номер, я долго натягивал в прихожей непромокаемую одежду. Забавно, право: как правило, я одеваюсь самостоятельно без особых сложностей, но предложите мне надеть пару непромокаемых брюк, и вы подумаете, что я не способен устоять на собственных ногах. Двадцать минут я провел, сокрушая стены и мебель, падая в цветочные горшки и — особо выдающееся достижение — пропрыгав пятнадцать футов на одной ножке, пока не обвился шеей вокруг столбика перил.

Наконец снарядившись, я мельком увидел себя в большом настенном зеркале и осознал, что нехорошо напоминаю большой голубой презерватив. Наряд сопровождал каждый мой шаг отвратительным шелестом нейлона. Я надел рюкзак, вооружился тростью и вышел в путь. Я прошествовал по Хамбери-Ту, мимо Дердл-Дор и вверх по крутому ущелью с завлекательным названием Скретчи-Боттом (Драный Зад) и дальше вверх по крутой, грязной тропинке, зигзагом поднимавшейся на одинокую, затянутую туманом возвышенность под названием Свайр-Хед. Погода была мерзкая, и дождь сводил с ума.

Прошу вас, снизойдите на минуту к моей просьбе. Побарабаньте себя по макушке пальцами обеих рук и посмотрите, через какое время это начнет действовать вам на нервы, а все окружающие уставятся на вас с изумлением. По обеим причинам вы будете рады прервать это занятие. Теперь мысленно замените барабанящие пальцы струями дождя, бесконечно стучащими по вашему капюшону. Прекратить это не в ваших силах, и, хуже того, ваши очки — два запотевших до бесполезности кружка, а ноги скользят по размокшей от дождя тропе, один неверный шаг по которой приведет к долгому падению кубарем на далекий берег — к падению, после которого от вас останется одна клякса на камнях, вроде джема на куске хлеба. Я составлял в уме заголовки: «Американский писатель разбился насмерть: так или иначе, он собирался покинуть страну» — и брел дальше, мрачно поглядывая из-под капюшона.

От Лалворта до Уэймута — 12 миль. В своем «Королевстве у моря» Пол Теру создает впечатление, что их можно пройти вразвалочку и у вас еще останется время выпить чаю со сливками и пошататься по окрестностям, но, ручаюсь, ему досталась не такая поганая погода. У меня дорога заняла чуть ли не весь день. За Свайр-Хед путь, на счастье, стал ровнее, хоть и вел по высоким утесам над мертвенно-серым морем. И все же тропа была ненадежной, и продвигался я медленно. У бухты Рингстед холмы резко обрывались на последнем крутом спуске к берегу. Я сполз к морю в лавине жидкой грязи, задерживаясь только для того, чтобы навалиться животом на валун или провести испытание на прочность очередного древесного ствола. Внизу я вытащил карту и, вычисляя на пальцах, убедился, что за все утро покрыл не больше пяти миль. Недовольно нахмурившись, я сунул карту в карман и упрямо побрел дальше.

Остаток дня я провел на мокрой унылой тропе вдоль невысокого карниза над грохочущим прибоем. Дождь ослабел и превратился во всепроникающую морось — это такой особый английский вид мороси, которая висит в воздухе и высасывает из вас остатки бодрости. Примерно в час из тумана материализовался Уэймут, и я испустил тихий крик радости. Но видимая близость города оказалась жестоким обманом. Еще два часа я добирался до окраины, и еще час — по набережной до центра. Уставший, хромающий, я взял номер в маленьком отеле, упал на кровать в сапогах и презервативе и долго валялся так, прежде чем набрался сил переодеться во что-нибудь чуть менее смехотворное, слегка умыться и выйти в город.

Уэймут понравился мне куда больше, чем я ожидал. Два обстоятельства позволяют ему претендовать на известность. В 1348 году через этот порт Черная смерть проникла в Англию, а в 1789 году он стал первым морским курортом, когда унылый сумасшедший Георг Третий завел моду принимать здесь морские ванны. И по сей день городок умудрился сохранить дух георгианского изящества и преуспеяния, хотя, как большинство морских курортов, несет на себе налет упадка, по крайней мере в отношении туристского бизнеса. Отель «Глостер», где останавливался Георг со свитой (в то время это был частный дом), недавно закрылся, и теперь в Уэймуте не осталось ни одного большого отеля — печальное упущение для старого приморского города. Но я с удовольствием отмечаю, что в нем имеется множество хороших пабов и один выдающийся ресторан, «Перри» — все в припортовом районе, где у нарядной набережной качаются на воде рыбацкие смэки, а соленый морской ветер наводит на мысль, что вот сейчас из-за угла покажутся Одноглазый и Черный Пес. В «Перри» было людно и весело, и после Лалворта я отдохнул там душой. Я заказал местные устрицы из Пула — после трех дней упорной ходьбы я без всякого удовольствия вспомнил, что Пул еще совсем рядом — и очень достойного морского окуня, а потом забрался в темный паб с низким потолком, где чувствуешь себя не на месте без толстого вязаного свитера и капитанской фуражки на голове. Я отлично провел время и выпил столько, что ноги перестали гудеть.

К западу от Уэймута лежит пятидесятимильный изгиб залива Лайм. Поскольку местность сразу за Уэймутом не особенно или даже совершенно не запоминающаяся, я доехал на такси до Эбботсбери и, начав поход с середины дня, двинулся вдоль пляжа Чезил-бич. Не знаю, на что похож Чезил-бич на уэймутском конце, но на пройденном мною отрезке он состоит из больших куч мелкой круглой гальки, выглаженной эпохами наката волн до полного единообразия. Практически невозможно по ним пройти — на каждом шагу увязаешь по щиколотку. Прибрежная тропа тянется над галечным пляжем, но вид с нее закрывают каменистые дюны. Только слышно, как грохочет невидимое море, с каждый волной шурша прибрежной галькой. Такого скучного перехода у меня еще не выдавалось. Волдыри на ногах вскоре напомнили о себе болезненной пульсацией. Я стойко переношу самые разные мучения, могу даже посмотреть Джереми Бидла[20], но саднящие мозоли нахожу особенно неприятными.

Добравшись после полудня до Уэст-бэй, я был вполне готов устроить привал и что-нибудь съесть. Уэст-бэй — необычное местечко, беспорядочно разбросанное среди дюн. Чем-то оно напоминает городок времен золотой лихорадки, выстроенный в одночасье, и выглядит серым, бедным и промокшим. Я порыскал в поисках места, где кормят, и случайно набрел на заведение, называвшееся «Кафе у реки». Отворив дверь, я обнаружил за ним самую неожиданную обстановку. Зал был переполнен. В воздухе гудели голоса, произносившие слова с пронзительным лондонским выговором, а все посетители выглядели так, будто сейчас сошли с рекламы Ральфа Лорена. Все до одного были в наброшенных на плечи джемперах и в солнечных очках, задранных на макушки. Казалось, в этот глухой уголок Дорсета по мановению волшебной палочки перенесли кусочек Фулхема или Челси.

Точно скажу, такой темп я наблюдал только в лондонских ресторанах. Официанты и официантки сновали как заведенные, пытаясь удовлетворить нескончаемый спрос на еду, насытить клиентов и, главное, хорошенько напоить. Чрезвычайно редкое зрелище. Пока я стоял там, соображая, куда попал, мимо проковылял Кейт Флойд, известный гурман. Я проникся впечатлением.

Все это немного ударило мне в голову. Обычно обедаю я очень скромно, но кушанья пахли так заманчиво и столь необычна была обстановка, что я, неожиданно для себя, заказал обед как для голодного землекопа. Начал я с гребешков и лобстера, продолжил большой порцией филе морского окуня с зеленым горошком и горой жареной картошки, запил двумя стаканами вина и отполировал чашечкой кофе со здоровенным ломтем творожной запеканки. Хозяин — симпатичный весельчак по имени Артур Уотсон — расхаживал между столиками и даже подошел ко мне. Он рассказал, что еще десять лет назад тут было обычное кафе, где подавали горячие закуски, гамбургеры и картошку, но понемногу они стали вводить блюда из свежей рыбы и более изысканные закуски и обнаружили, что на них большой спрос. Теперь здесь в обед и ужин битком набито, а «Путеводитель хорошей кухни» в этом году назвал их кафе лучшим рестораном Дорсета, но они по-прежнему готовят гамбургеры и ко всем блюдам подают жареную картошку — на мой взгляд, это просто чудесно.

В четвертом часу я выбрался из «У реки» с легкой головой и с тяжестью во всех остальных частях тела. Присев на скамью и достав карту, я с отчаянием увидел, что до Лайм-Реджис еще 10 миль, и на пути у меня 626 футов Голден-кап — самого высокого из холмов южного побережья. Мозоли дергало, ноги гудели, живот гротескно раздулся, а с неба падал легкий дождик.

Пока я так сидел, подкатил автобус. Я поднялся и просунул голову в открытую дверь.

— На запад идет? — спросил я водителя. Тот кивнул. Поддавшись порыву, я влез в автобус, купил билет и устроился на заднем сидении. Главное в пешем походе, думал я, вовремя остановиться.