Глава 8

А Димочка все молчал. По-прежнему таинственно улыбался, едва заметно покачивал головой, словно бы одобряя Женькины слова, но все молчал и молчал. Ах, как хотелось Жене услышать его голос! Не тот, божественный, которым он сводил с ума миллионы слушательниц, исполняя очередную сладострастную серенаду. А настоящий, не пропущенный через мощные микрофоны, предназначенный только ей одной, только Женьке. Услышать не песню из его сладких уст, а шепот, жаркий шепот в самое ушко:

— Женька…

Так, чтобы волосы дыбом встали. Чтобы оборвалось внутри все, что может оборваться, чтобы лопнула та таинственная струнка, что до сих пор держит ее в сознании, в напряжении, вдали от любимого. Чтобы растаять в его жарком шепоте:

— Женька…

Вновь и вновь подходила Женя к портрету, вновь и вновь вглядывалась в его прекрасные оливковые глаза, вновь и вновь спрашивала:

— Когда же, Димочка, когда?

Но Городинский по-прежнему молчал, таинственно улыбаясь. И Женя поняла — хватит ждать, надо действовать самой. А как действовать? Ходить на концерты? А разве она не ходила? Вот только результата так и не добилась — не видел ее Димочка из-за ярких прожекторов, слепящих его прекрасные глаза. Брал цветы из ее рук, а лица, видимо, не разглядел. Нет, одними букетами проблему не решить, тут нужно придумать что-то другое. Например…

Лариска не давала о себе знать долгих две недели. Впрочем, для Жени они долгими как раз и не были — отвыкла за последние годы от ежедневного общения.

Еще не переступив порога, Сычева возвестила трубным гласом:

— Ну ты, подруга, даешь! От тебя скоро все шарахаться будут, как от чумы!

Женя, успевшая изрядно подзабыть подробности лесной вылазки, удивилась:

— А в чем, собственно?..

Лариска прошла в комнату, по-хозяйски плюхнулась в кресло:

— Нет, Денисенко, ты вообще нормальная? Ты чего на людей бросаешься?

Следуя примеру гостьи, Женя присела на диван, но вовсе не так уверенно: на самый краешек, готовая вскочить в любую минуту, чтобы отразить нападение условного противника.

— Лар, ты о чем?! — хозяйка все еще не понимала, в чем ее обвиняют. — На кого это я бросалась?

— Ну что ты устроила? — не желала угомониться Лариска. — Этот Антон о тебе теперь даже слышать не желает!

Только теперь Женя поняла, о чем речь. Вздохнула с явным облегчением:

— А, вот ты о чем. Тьфу ты, напугала. Да нужен мне твой Антон, как слону пуанты!

Сычева возмутилась:

— Ну и дура! Между прочим, перспективный парень. С машиной. Просто в прошлый раз он же выпивать собрался, вот и пришлось ехать на электричке. А так — очень даже ничего.

Теперь возмутилась Женя. Ну в самом деле, кому какое дело? Вроде она кому-то чего-то должна!

— Ну так и забирай его себе, такого перспективного! Ко мне-то какие претензии?

Женя резко встала с дивана и отправилась на кухню, явно недовольная то ли тоном подруги, то ли вообще темой разговора. Налила в чайник воды из пятилитровой бутыли, зажгла газ, а вот чайник поставить забыла: привалилась бедром к плите да так и застыла с полным чайником на весу, задумавшись о чем-то своем. Так и стояла бы неизвестно сколько времени, если бы Лариска не последовала за нею. Та встала в дверном проеме и продолжила разговор:

— Да мне-то он как раз не нужен, у меня-то Вадик есть. А вот ты у меня не пристроенная.

Женя словно бы очнулась, поставила, наконец, чайник на огонь, однако отвечать не торопилась. Сычева же по-хозяйски, не дожидаясь особого приглашения, устроилась за небольшим кухонным столом, взяла печенье из маленькой хрустальной вазочки, надкусила. Не успев прожевать, спросила, едва не подавившись крошками:

— Кстати, и как он тебе?

— Ты о ком? — устало спросила Женя. — Ты только что говорила о двоих.

Лариска ответила уже совершенно спокойно, смирившись с фактом, вроде никогда и не злилась на подругу за сорванные шашлыки:

— Ну, с Антоном все понятно. Даже если б ты передумала, ты у него уже в черном списке. А как тебе мой Вадик?

— Так он же твой, чего ты меня спрашиваешь?

Вообще-то Женя, естественно, прекрасно поняла смысл вопроса, только строила из себя непонятливую. Просто… Ну не хотелось ей обсуждать такие темы, не хотелось! Хотелось одного: чтобы ее все оставили в покое, чтобы не рвали душу расспросами, воспоминаниями и собственными откровениями. Ей ведь было так уютно в своей раковинке, где она была совсем-совсем одна. Нет, не одна. Еще в этой раковинке был Дима…

Лариска же снова возмутилась:

— Ой, вот только не надо тут непонимающую из себя строить! Все ты прекрасно поняла!

Женя ответила твердо, желая поставить точку на этом разговоре:

— Ты знаешь мое мнение насчет всех мужиков.

— Так ведь я тебя не о всех спрашиваю, я тебя о Вадике спрашиваю, — парировала Сычева.

— А мне без разницы — Вадик, не Вадик. Они все одинаковые.

Лариса воскликнула:

— Женька, прекрати! Ну что это такое, а? Ну сколько можно?! Сейчас обижусь на фиг! Я, между прочим, тоже живой человек со своими проблемами, со своими радостями. Ты хоть на минутку можешь подумать обо мне? Для тебя, может, они все одинаковые, а для меня Вадюша — самый замечательный.

— Ну так зачем тебе мое мнение? — искренне удивилась Женя. — Если он для тебя и без моих советов самый замечательный.

— Ну как ты не понимаешь? — психанула Лариска. — Ну мне же нужно с кем-то поговорить про него! Ну не с Любкой же, в самом деле! А то я только его пятки увижу, если Любке его продемонстрирую!

Ну вот, еще одна предательница. Даже если она тоже пострадала, так ведь ей было за что страдать. Ох, не любила Женя Пивовариху! Не то что видеть — даже говорить о ней не желала.

— Так не демонстрируй, — сказала, как отрезала. — Нашла проблему. Ты лучше вот о чем подумай. Если ты уже сейчас в нем так неуверенна, то что будет потом? Вот допустим, что вы с ним поженились, так? А тут вдруг к тебе в гости Любка забежала. И что? Как думаешь, когда лучше увидеть его сверкающие пятки? Сейчас или потом? Когда уже много времени пройдет, когда прикипишь к нему всей душой, прирастешь. Может, даже беременная будешь. А он — рраз, и к Любке! А?

Сычева лихорадочно трижды сплюнула через левое плечо, закрутила головой в поисках натурального дерева, постучала по ножке стола:

— Типун тебе на язык! Что ты болтаешь?!

Женя возмутилась:

— Я?! Я?! Это ведь ты только что сказала, что если твой Вадик с Любкой познакомится, тебе останется только его пятки лицезреть! А я, как всегда, крайняя?

Лариска уморительно сморщила нос, словно бы вспоминая начало опасной темы. Сказала примирительно:

— Да? Ну ладно, ладно. Я так понимаю, что всех подруг, кроме тебя, придется вычеркивать из списка. Потому как все они на чужих мужиков падкие. Мне тебя Бог послал. Так как он тебе?

Женя отмахнулась:

— Да нормально, отстань уже со своим Вадиком! Откуда я знаю? Ну, увидела разок — и что я там могла понять? Это ж ты с ним уже месяц крутишься, ты и должна знать.

— Полтора. Даже почти два, — поправила Лариска подругу и тут же мечтательно закатила глазки. — Вот я, Женька, и знаю. Кажется, я влюбилась! Он, знаешь, такой…

Женя скривилась:

— Так, давай-ка держи эмоции при себе. Я все эти уси-пуси не люблю. С некоторых пор…

Лариса с явной неохотой вынуждена была отвлечься от приятных воспоминаний:

— Жень, так ведь нельзя. Ведь столько лет… Ну ты что, до самой пенсии одна жить собираешься? Ну ошиблась, с кем не бывает? Нарвалась на гада. Так что ж теперь, помирать в расцвете лет?! Женька, правда, давай к психологу сходим, а? Я в коридорчике посижу, тебя подожду, чтоб тебе не страшно было. Ну надо же с этим что-то делать. Ты застряла на своем…

— Не смей, — угрожающе тихо прошипела Женя.

— Да знаю, знаю, — покладисто согласилась Сычева. — Его имя умерло. Ну нельзя так, Женька! Это уже давным-давно вышло за рамки нормального. Или хотя бы со мной поговори, излей душу. Поплачь, наконец. Ну нельзя так, нельзя! Проснись, Женька!

Женя помолчала некоторое время, словно обдумывая предложение подруги, потом перевела разговор на другую тему.

— Мне мама вчера звонила.

— Да? — равнодушно поинтересовалась Лариска. — И как она там?

— Ты знаешь, кажется на сей раз все серьезно, — удивленно ответила Женька. — Где это видано, чтобы она с одним мужем жила больше полутора лет? А тут уже почти четыре года. Говорит, все нормально. И представь себе — она намерена в ближайшее время осчастливить меня сестричкой. Или братиком — кто там у них получится.

— Да ты что?! — обалдела Лариска. — Надо же! Ну, рисковая у тебя мамаша! Это сколько ж ей?

— Сорок три. Представляешь?

Сычева аж присвистнула:

— Ни фига себе! Отчаянная баба!

Словно бы не расслышав ее восхищения, Женя обиженно протянула:

— Ей в сорок три рожать можно. А мне в девятнадцать нельзя было.

Лариса попыталась ее успокоить:

— Ладно, Жень, опять ты за свое. Ты или забудь раз и навсегда, или уж выговорись как следует, без тайн и недосказанностей. Не обязательно мне. Тут любая жилетка подойдет. Но лучше, конечно, профессионал.

Женя психанула:

— Задолбала ты меня со своим профессионалом! Хватит уже! Все, сняли тему! Ты мне вот что скажи. Я намедни видела афиши Городинского. Давай на концерт сходим, развеемся, а?

— Ой, опять ты со своим Городинским! Нужен он тебе? — возмутилась Сычева.

— Нужен! — убежденно ответила Женька. — Нужен! Так пойдешь? Брать билеты?

— Бери, что с тобой делать? — обреченно вздохнула Лариса.

Женя почти два часа провела перед зеркалом. Концерт, к ее немыслимому сожалению, пришелся на будний день. В принципе, ничего страшного, но ведь не хотелось идти на свидание к Димочке после работы, уставшей и с несвежим макияжем. А потому Денисенко в этот день поработала лишь до обеда, срочно 'заболев' к полудню. Женя терпеть не могла вранья вообще, а врать про здоровье считала попросту недопустимым, кощунственным, но иного выхода у нее не было — не любил шеф просто так отпускать сотрудников средь бела дня. Считал — одного отпустишь разок, и всё, пиши пропало — остальные в очередь выстроятся за отгулами. Нет уж, пусть за полгода в очередь выстраиваются за законным отпуском, иначе от них дисциплины не дождешься.

Естественно, все гриппозные признаки растворились в воздухе, стоило только Женьке покинуть душный офис. Настроение было праздничное: да, сегодня она сделает исторический шаг навстречу мечте, навстречу судьбе. И если уж это не поможет, тогда… Нет, никаких 'тогда'. Потому что не может быть, чтобы и на сей раз Димочка ее не заметил!

Вообще-то периодически Женя ловила себя на мысли, что, быть может, с нею и правда что-то не в порядке. Ведь и в самом деле — это же девчонки-соплюшки влюбляются в кумиров, это ведь для них в подобной влюбленности не было ничего ненормального. Но она-то, она! Ведь взрослая же женщина, ведь уже почти подобралась к порогу двадцатишестилетия! Ведь многое познала на собственной шкуре, с её ли горьким жизненным опытом ставить себя на одну ступень с малолетками? И тут же гнала от себя прочь подобные мысли. Да, у нее были бы основания волноваться насчет собственного душевного здоровья, если бы она просто влюбилась в картинку, как все те малолетки, которые не дают Городинскому проходу после концерта. Но ведь у нее-то как раз все было иначе, у нее ведь — совершенно иной случай, другая ситуация!

Ну разве Димочка Городинский — не такой же человек, как и остальные? Да, он, конечно, знаменитость и талантище, каких поискать, но ведь при всем при этом он же остается таким же человеком, как и остальные. И у него тоже, как и у остальных, есть своя судьба. А в судьбу Женя верила свято. И все свои беды сваливала на нее же: судьба, мол, такая, что ж тут поделаешь? Но ведь судьба не может быть стопроцентно горькой, ведь это было бы крайне несправедливо! Значит, свою горькую чашу она уже испила до дна, значит, теперь ее ждала сладкая награда в лице Димочки Городинского. Ведь не просто же так они с ним родились в один день? Ведь не просто же так она влюбилась в его бесподобный, совершенно гениальный голос? Нет, нет, и еще раз нет. Даже у звезд есть судьбы. У звезд небесных и земных. У каждого своя судьба, даденная еще при рождении. И кто сказал, что если Димочке было судьбою написано стать гениальным певцом, то его спутницей, его единственной и неповторимой, его любимой должна была стать только Алина Петракова и никто иной? Почему знаменитый певец не может полюбить простую, никому неизвестную женщину? Нет же, нет! Именно Женькиной простотой и неизвестностью и должна уравновешиваться Димочкина слава и успешность! Потому что иначе получается слишком несправедливо: одним — всё, другим — фигу с маслом. Нет, все-таки Женя была абсолютно уверена в том, что самою судьбой предназначена для Дмитрия Городинского. А потому никакая она ни ненормальная, и вовсе ей не нужно по совету Сычевой обращаться к психиатру. Или к психологу — какая, в принципе, разница? Главное, что она нормальная. И она не ровня всем этим сумасшедшим отвязным соплюшкам. Они — просто распущенные малолетки, а она, Женя — судьба великого певца, Димочки Городинского!

Места у них с Лариской оказались довольно далеко от сцены — еще бы, чтобы сидеть в первом ряду, Женьке пришлось бы целый год складывать зарплаты копеечка к копеечке, питаясь воздухом. Да она не слишком переживала по этому поводу — ведь уже имела возможность убедиться на собственном опыте, что это из зала хорошо виден человек на сцене, в обратном же направлении видно, наверное, одну только черноту зала, ведь в глаза нещадно светят прожектора. Иначе ведь Димочка давным-давно заметил бы ее. Так чего переживать? Сиди она хоть в первом ряду, хоть в тридцать первом — результат будет один. Нет, тут нужно другое…

Как обычно, Женя пришла на концерт не с пустыми руками. В очередной раз купила шикарный сборный букет: тут тебе и розы, и лилии, и даже неправдоподобно голубые голландские хризантемы. И букет этот как нельзя более подходил для задуманной Женькой операции: купи она хиленький скромный букетик из пяти гвоздичек, ее идея как пить дать провалилась бы.

По опыту прошлых концертов Женя не стала спешить. Уж теперь-то она точно знала — ее букет должен быть сверху, иначе все опять окажется впустую. А потому, как бы ее ни подталкивала под руку Лариска, требуя немедленно избавится от цветов, нещадно мучивших ее резким запахом, Женя терпеливо выжидала. И, лишь дождавшись, пока на руках у зрителей уже практически не осталось цветов, по крайней мере, в поле ее зрения не попадал ни единый владелец букета, только тогда решилась.

Не дожидаясь окончания очередной песни, Женя выбралась из середины ряда, не обращая ни малейшего внимания на то, что мешает кому-то, тихонько подошла к сцене и стала сбоку, чтобы привлекать как можно меньше чужих любопытных взглядов. А когда Городинский, наконец, закончил очередной шлягер переливчатым сладкоголосым 'Ла-ла-ла', как настоящий фокусник вытащила из рукава заготовленную загодя записку, воткнула ее в цветы — благо букет был густой и сложенный тетрадный листок держался в нем крепко, даже не колыхался при движении. Когда раздался оглушительный рев восхищенной толпы, заглушающий бурные аплодисменты, Женя решительно двинулась к центру сцены, как раз к месту, над которым возвышался Городинский, и торжественно вручила ему букет. Тот с дежурной улыбкой на лице принял дар и тут же определил его на возвышающуюся у его ног гору цветов. На Женю, как всегда, даже и не глянул. Впрочем, она не огорчилась — именно так, по ее понятию и опыту, и должно было быть. Зато потом, после концерта, когда он прочитает записку…