Глава 18

Следующего вечера Женька боялась, как огня. Впрочем, причины своего страха она понять не могла. Или же не хотела. А скорее всего, самой себе не желала признаться. Потому что на самом деле боялась она не того, что Городинский вновь напомнит ей о себе. И не того, что он о ней забудет, коли уж она выполнила свое обещание и ему нынче ровным счетом ничего не угрожало, раз уж Зимин по самое некуда оказался в том же пуху (мягко говоря), что и сам Городинский.

Нет, боялась Женя иного… Боялась, что придет домой, будет ждать, а ожидания ее окажутся напрасными. Или того хуже — ненапрасными. Одинаково страшны были оба варианта. Потому что видеть Зимина после вчерашнего Женя не хотела еще больше, чем накануне. И в то же время мысль, что больше они с ним никогда не увидятся, буквально вгоняла в ужас.

Как разобраться в чувствах, как для каждого из них выбрать правильную полочку? Как объяснить самой себе, чего ждет от жизни, чего желает? Не для кого-нибудь, не для Городинского, не для Зимина, а для себя самой. Хотелось видеть Зимина, хотелось вновь чувствовать на своем обнаженном теле его требовательные руки, хотелось просто прижаться к нему и замереть на миг. А еще лучше — на вечность. Прижаться к мускулистой груди, вдохнуть горьковато-цитрусовый аромат его тела, и забыть обо всем на свете, может быть, даже умереть. Потому что никогда в жизни ни на чьей груди не чувствовала себя столь уютно и даже счастливо, как на груди Зимина. Страшного человека Зимина…

С другой стороны, Женя прекрасно понимала, что умрет от стыда, хотя бы раз встретившись с ним взглядом. Потому что он знал о ней всё. То, что Женька тщательнейшим образом скрывала от самой себя, знал страшный человек Зимин. И вот за это знание, за то, что был не только свидетелем ее позора, но и его причиной, ненавидела его до смерти. Потому что даже Городинский, которого после вчерашнего язык не поворачивался назвать по имени, знал гораздо меньше, чем Зимин. И пусть Городинский знал, как низко Женька пала. И пусть знал, что на эту жертву она пошла только ради него. Пусть знал ей реальную цену, пусть осуждал, пусть презирал. Но Городинский не знал главного. Городинский не знал самого страшного. Он даже не догадывался, какой восторг, какое несказанное удовольствие Женька получила от своего падения.

А вот Зимин знал… Ему не нужно было об этом рассказывать, он все понял сам. Пусть и не сказал по этому поводу ни слова, пусть вообще не попрощался, даже не поблагодарил — а чего ее благодарить, она ведь всего-навсего расплатилась по счету. Но он наверняка понял. Он прекрасно все понял, или он — не страшный человек Зимин…

По дороге домой все в том же киоске 'Союзпечати' Женя купила красивый календарь на следующий год, в аккурат подходивший по размеру на место портрета. С плаката удивленно-наивными глазами чуть обиженно смотрела на мир очаровательная мордашка йоркширского терьерчика. В самый раз. И красиво, и вряд ли быстро надоест. Да еще и польза в хозяйстве — календарь в доме лишним не бывает. И главное — совершенно нейтральная картинка. Максимальный вред от нее — то, что Жене, быть может, от одиночества захочется купить себе такую же собачку. Так ведь собака — не Городинский, не безымянный предатель, даже не догадывающийся, быть может, о всей подлости собственной натуры, не страшный человек Зимин, какой от нее вред? Уж собака-то точно не предаст…

Шла домой в уверенности, что вот сейчас сразу, не медля ни минуты, повесит календарик на стену. Чтобы темный прямоугольник не навевал дурных мыслей. Хватит, достаточно, больше никаких мыслей, никаких! Просто жить, просто плыть по течению, ни о чем не думая. Мысли — они ведь могут завести совершенно в противоположную разумной сторону. Один сплошной вред от них вместо пользы.

Однако дома уверенности и спокойствия поубавилось. Буквально все здесь о чем-то напоминало. Женя собралась было переодеться, автоматически схватилась за халат, и тут же вспомнила, как буквально несколько часов назад этот халатик держал в руках Зимин. Вернее, не столько держал, сколько пытался снять, мучительно долго и нервно теребил непослушные пуговицы. Но ведь все равно прикасался! Для того, чтобы потом прикоснуться к бесстыдно оголенному Женькиному телу… Ох…

Женя понюхала халат в надежде ощутить на нем запах Зимина. Но нет, он пах только ее туалетной водой, да и то едва-едва — Женя не любила назойливых запахов, а потому очень стойкими духами никогда не пользовалась.

Взялась было за плакат, только собралась повесить на стену, как руки словно бы что-то обожгло: нет, нельзя, это Димино место. Сама себя уговаривала, что нужно поскорее завесить темный прямоугольник, чтобы даже воспоминаний никаких не осталось, но не могла перешагнуть через внутреннее табу. Как же так, ведь на этом месте почти пять лет провисел Димочкин портрет! И пусть Женя в нем ошиблась, но ведь это пять лет ее жизни, ее, а не Диминой! Не может же она вот так сразу просто взять и вычеркнуть их из памяти! И календарь так и остался скрученным в трубочку сиротливо лежать на гладкой поверхности журнального столика.

Все, буквально все в доме о чем-то напоминало! Или о Городинском, или о Зимине. Одна радость — воспоминания о том, чье имя нынче помнит другая женщина, и быть может не одна, прочно канули в лету. Жене даже показалось, что она готова без содрогания произнести его умершее имя вслух. Но… нет, не помнила. Не могла вспомнить. Или просто не в ее силах было воскресить его имя из царства мертвых?

Женя на минутку задумалась — чем бы себя занять? Ужинать совершенно не хотелось, смотреть телевизор — тем более. До чужих ли ей теперь проблем, в таком-то состоянии?! Остановилась в центре комнаты, и словно током ударило: вот здесь уютной полянкой лежал плащ в их первую встречу с Зиминым. Со страшным человеком Зиминым… А вчера на этом же самом месте лежал ее любимый, нет, теперь уже ненавистный атласный халатик. Но это потом. А сначала на этом самом месте стояли они со страшным человеком Зиминым. Он жадно целовал ее шейку, спускаясь все ниже и ниже, к самой родинке, уютно расположившейся в ложбинке посреди грудей, почти в центре, чуть-чуть, самую малость правее… Ей так хотелось, чтобы он скорее припал к груди, чтобы поцеловал сосок, чтобы терзал ее тело бесконечно долго и до безумия жарко, жадно, ненасытно, а Зимин вдруг прервался, испугав Женю. Да, он практически сразу же переключился на ее губы — о, как сладок был его поцелуй! — но за это короткое мгновение Женя, кажется, успела очень-очень многое понять. Понять главное — что прежде никогда не боялась, что продолжения не будет. Почему-то раньше эта перспектива ее совершенно не пугала, даже если находилась в объятиях самого любимого человека на свете — Димы ли Городинского, или того, чье имя уже, кажется, готова простить и выпустить из застенков забвения. Женя безумно любила их обоих: безымянного предателя, и предателя Городинского (странно, почему от его фамилии она до сих пор не теряет почву под ногами, почему совершенно не боится его имени?). Именно любила, в прошедшем времени. Потому что в эту минуту была уверена — все эти глупости в прошлом, она выздоровела от любви к ним обоим, ведь несмотря на то, что категорически запретила собственной памяти складывать предательское сочетание имени из нескольких рядовых, ничего не значащих поодиночке букв, любила все это время не только Городинского. Даже, возможно, не столько его. Быть может, Городинским она лишь прикрывалась от того, кто сделал ей так больно, кто, казалось, навсегда убил ее душу, зачем-то оставив жить тело? А Городинский? Зачем ей был нужен Городинский? Неужели Женя лишь прикрывалась им, как щитом, от собственной памяти?!

Так или иначе, но ни тот, ни другой ни разу не заставили ее испугаться, что продолжения не будет. Испугаться по-настоящему. Почему этот мгновенный, мимолетный страх оказался куда невыносимее страха никогда больше не увидеть любимого, какое бы имя он ни носил? С теми двумя Женя могла испугаться чего угодно, и в первую очередь того, что останется одна, брошенной и неприкаянной. Да, тот страх был велик, он сводил с ума, заставляя поступать неразумно и едва ли не преступно по отношению к самой себе.

Но вчера Женя впервые в жизни познала совершенно иной страх. Вчера она не боялась одиночества, в ту минуту она даже не могла думать о нем. Потому что, наверное, и без того считала себя одинокой? Или оттого, что не стремилась хотя бы частично обладать другим человеком? Зимин ведь совершенно не был ей дорог, потерять его — скорее благо, нежели беда. Но почему в то короткое мгновение, когда Зимин оторвался от нее, резко отстранился как раз тогда, когда в ожидании его прикосновения к Женькиной груди она вся затрепетала, забыв на сей раз уже свое собственное имя, почему сердце едва не остановилось от бесконечного отчаяния?! Чего она могла испугаться, чего?! Если рассуждать здраво, то бояться ей было ровным счетом нечего. По идее, она должна была бы только обрадоваться этому: ах, ты передумал, голубчик? так иди, иди, никто не держит! А вместо радости…

А вместо радости Женя в то мгновение ощутила жуткую тревогу. Нет, не тревогу даже, не страх, а дикое разочарование. Или все-таки страх? Липкий, разъедающий душу страх. Страх, что все сейчас закончится, и она так и не узнает, что же это такое, о чем люди столько говорят? Нет, нет, причем тут люди?! В тот короткий миг Женьке было глубоко наплевать на весь мир, кроме нее самой и страшного человека Зимина, неожиданно для нее самой одним своим прикосновением отправившего Женю в глубочайший нокаут страсти. Нет, не было разочарования. И не боялась не узнать что-то важное. Одного в то мгновение испугалась Женя, испугалась гораздо более, чем своей ли смерти, материных ли неприятностей, или еще чего бы то ни было. Боялась потерять его руки. Боялась никогда больше не ощутить на своем теле его поцелуи, наглые безапелляционные прикосновения его грубых и настойчивых, но таких ласковых рук. Рук Зимина. Страшного человека Зимина…

Время словно застыло на месте. Нет, оно, конечно, не стояло, оно шло себе своим размеренным шагом, да только Женя не замечала его течения. Вокруг нее ничего не происходило, ничего не менялось. Каждый день одно и то же: подъем по будильнику, утренний моцион со всеми его 'прелестями', дорога на работу в забитом до отказа городском транспорте. Звонки, клиенты — старые и новые. Потом тем же маршрутом обратно, домой. Каждый день одно и то же. И каждый день после работы, в тишине тесной однокомнатной квартирки, мысли, мысли, мысли.

Женя перестала себя уважать. Совсем. Не за то, что выполнила просьбу Городинского — об этом она старалась думать поменьше. За то, что позволила ему эту просьбу высказать. За то, что вообще позволила ему войти в свою жизнь. За то, что не распознала его гнилой сущности сразу, по глазам. По этой ласковой ухмылке. По глянцевому постеру, провисевшему в ее комнате долгих пять лет. Теперь на этом месте выделялось ярким прямоугольником пятно, как память о ее бесконечной глупости, ведь по какой-то странной причине буквально физически не могла заставить себя повесить на стену календарь. Это было бы равноценно тому, чтобы на лицо реальному Городинскому надеть плотную черную паранджу.

Господи, как же так?! Женя ведь пусть пока еще не слишком плотно, пусть пока еще не семимильными шагами, но уже потихоньку подбиралась к порогу тридцатилетия, а она все еще такая глупая?! Как будто застыла на пороге шестнадцатилетия. Ну, положим, шестнадцатилетней девчушке было бы простительно без ума влюбиться в картинку, в образ, в кумира. Ну, пусть в двадцать. Но в двадцать два?! В двадцать три? В двадцать шесть?! Да еще пронести в себе эту любовь через всю жизнь? Или хотя бы через пять лет жизни?! Это уже не глупость. Это уже диагноз.

Ах, как права была Лариска! Почему, ну почему Женька не послушалась ее, когда та настаивала на визите к психиатру? Или к психологу — какая разница? Почему не пошла?! Ведь и в самом деле нуждалась в помощи профессионала! Застряла в своей проблеме, как в болоте, и лишь усугубляла ее день ото дня. Обжегшись один раз, избрала себе лекарство в виде нарисованного красивого мальчика! Вместо лекарства принимала пять лет кряду яд, ошибочно прописанный самой собою!

Как Женя могла не замечать ущербности Городинского? Только в силу собственной ущербности. Значит, она такая же, как он. Он — слабохарактерный дурак, возомнивший себя пупом земли. Она — бесхребетная дура, позволившая ничтожеству влезть в ее душу. И не только влезть, но и хозяйничать там безраздельно целых пять лет. Пять драгоценных лет! И это тогда, когда лучшие годы жизни уходят. Когда нужно устраивать свою судьбу, рожать детей. Когда нужно любить по-настоящему! А она вместо того, чтобы искать свою судьбу, искать настоящего мужчину, настоящую любовь, культивировала в себе любовь к суррогату. К яркому, эффектному, сладкоголосому, но от этого не менее дешевому суррогату. Из-за яркого фантика, не имеющего ровным счетом никакой ценности, света белого вокруг себя не замечала. Взгляд скользил вокруг, ни на чем и ни на ком не задерживаясь. А что, если вот точно так же она скользнула взглядом по тому единственному и неповторимому, назначенному ей судьбою? И больше никогда, ни единого разочка, их дороги уже не пересекутся? И она уже никогда не будет счастлива, потому что упустила свой шанс, упустила удачу, упустила судьбу?! А вдруг тот единственный и неповторимый — Антон, а Женька, погрязшая в суррогатной любви к пустому фантику, оттолкнула его от себя, и тем самым обрекла на одиночество не только себя саму, но и Антона?

Какая она странная, жизнь. Вот люди, и в том числе Женя (быть может, даже более, чем все остальное человечество, вместе взятое), без конца употребляют слово 'судьба'. А что оно, это слово, обозначает? Быть может, прикрываясь этим словом, люди только калечат друг другу жизни? Нужно ли искать судьбу, или же стоит просто положиться на извечное, неистребимое 'авось' и плыть себе спокойненько по жизни в ожидании, когда она сама тебя разыщет? И только тогда и можно быть до конца уверенным в том, что именно это — твоя судьба, потому что она сама нашлась, пришло время — и вместе с ним пришла судьба. А не притягивать ее за уши к понравившемуся фантику?

Ведь чем Женя отличается от Пивоваровой? Та вбила себе в голову, что Женькин безымянный — ее судьба, и прикрываясь этим, без зазрения совести увела любимого у подруги. Разбила не только Женькину жизнь, но и свою собственную. А Женька? Что сделала Женька?! Увидела красивую конфетку, сладкоголосого мальчика, и сама себя убедила в том, что судьбою им предназначено быть вместе. Да с чего она взяла?! На чем, собственно, основывалось ее убеждение?! Всего лишь на том, что родилась с кумиром в один день?! Но ведь это абсурд, абсурд, ведь в тот же день в мире родилось несколько тысяч человек! Господи, да ведь почти слово в слово ту же самую мысль когда-то пыталась донести до Женьки Лариска Сычева. Так почему было не прислушаться к ее словам?!!

Судьба, судьба… А где она, ее судьба? Как она выглядит? Кто он, назначенный ей сверху? Какой он? Должен ли он быть похож на Зимина? Или Зимин — всего лишь ее горькое лекарство, пилюля, прописанная мудрым доктором по имени Жизнь для лечения затянувшейся болезни под названием 'глупость'? И его предназначение — лишь отрезвить Женьку, поставить мозги на место, снять розовые очки с глаз, чтобы она, наконец, увидела, разобралась, что из себя представляет возлюбленный. Ее кумир, ее идол.

Да, скорее всего так. И уже за одно это Женя будет до конца дней благодарна Зимину. Но… Лучше она будет ему благодарна издалека. Как было бы здорово, если бы они больше никогда не встретились. Ах, как жаль, что в доме нет лифта! И как старательно ни вглядывайся в кругляш глазка, а все равно не увидишь, как Зимин поднимается по лестнице. И потому Женя каждый день выходила из квартиры с опаской. И с не меньшей опаской заходила в подъезд, моля Бога об одном: только бы не столкнуться с Зиминым нос к носу! Разве она сможет пережить этот позор? Как она сможет вынести его насмешливый взгляд?! Ах, если бы только она могла поменять квартиру! Теоретически это вполне возможно, а вот с практическим внедрением в жизнь этой замечательной идеи наверняка возникнет множество проблем. Первая из которых — материальная: переезд на новую квартиру, увы, удовольствие не из дешевых.

Да, Женя безумно боялась столкнуться с Зиминым в подъезде собственного дома. И в то же время даже самой себе стеснялась признаться в том, как желает нечаянной с ним встречи. Ведь он больше не придет к ней просто так, ведь она вроде как выполнила свою повинность. А вот если они случайно столкнутся на лестнице… Он посмотрит насмешливо в ее глаза, а потом… Быть может, потом он спросит у нее, до сих пор ли остается в силе ее тогдашнее предложение, то, первое, со слезами… И тогда… Тогда у Жени наверняка не хватит решимости ему отказать. И пусть она не скажет ему 'Да' открытым текстом, но она непременно найдет возможность пусть завуалировано, но продемонстрировать согласие, готовность все повторить…

А может быть, они встретятся не случайно? Может быть, он так же, как и Женька, хотел бы еще раз увидеться. Даже нет, не увидеться — как раз видеть его Жене хотелось меньше всего на свете. А вот просто оказаться вместе, просто застыть в объятиях друг друга, не видя глаз визави, дабы не сгореть от стыда, и умереть… Может быть, и Зимину хочется того же? И может быть, он еще придет? И пусть прошла уже целая вечность, целая неделя после его визита, но может быть, он еще не забыл Женьку?

Нет, надо гнать прочь подобные мысли. Один раз Женя уже зациклилась на мечте. Придумала себе любовь, сотворила кумира. И чем хорошим это закончилось? Ровным счетом ничем, если не считать того, что было у них с Зиминым. И пусть это было всего лишь раз, зато теперь она точно знает, какой мужчина ей нужен. Даже нет, не так. Теперь она точно знает, что такое настоящий мужчина.

Но Зимин, каким бы настоящим мужчиной ни был, явно не герой ее романа. Прежде всего по своим человеческим качествам. Страшный человек. Правда, о его 'страшной' сущности Женя знала лишь со слов Городинского, однако почему-то верила ему безоговорочно. Потому что видела, как сильно он был напуган. А с чего бы ему быть таким напуганным, если бы Зимин был белым и пушистым? Да какой уж белый, какой пушистый? Ведь это именно Зимин назначил цену за свое молчание, и Женька это знала точно, и вовсе не со слов Городинского! Нет, прав Димка, тысячу раз прав — Зимин страшный человек, за ним наверняка стоит что-то страшное. Возможно, он какой-нибудь бандит. Нет, он, конечно, на бандита совсем не похож, но если бы у всех преступников на лице было написано, что они бандиты, простым людям жилось бы слишком легко. Он, наверное, глава какого-нибудь преступного синдиката, доморощенный мафиози. А еще… А еще он наверняка шантажист. Ведь чем еще, как ни шантажом, можно назвать то, что произошло между ними? Только добившись уплаты установленной таксы, Зимин оставил в покое Городинского. Правда, настоящие шантажисты обычно требуют денег. Но у Зимина ведь имеется личный 'зуб' на Димку, поэтому и потребовал именно такой цены. Чтобы посильнее унизить соперника, чтобы отомстить. Денег он, наверное, 'снимает' достаточно с других жертв, а вот над Городинским захотелось установить настоящее господство. Унизить максимально. Так, как это понимал сам Зимин. За то, что отобрал у него влиятельную супругу, за то, что из-за Димки не смог воплотить в реальность собственные амбиции. Да уж, хорошо бы Зимин смотрелся на сцене!

А впрочем… Ведь если оценивать его внешность справедливо, то уж уродом-то его точно не назовешь. Естественно, далеко не такой красавчик, как Городинский, скорее, вообще не красавец. Но есть в нем что-то такое, благодаря чему вот так сразу от него и не отвернешься. Не так высок, скорее, чуть выше среднего роста, не более, не особо строен, скорее, крепок. Довольно четкие, даже немножечко жесткие черты лица. Не красив, нет, но мужественен. Вот только разве что прическа малость подкачала: волосы короткие и далеко не шикарные, довольно глубокие лобные залысины. Да, на сцене с такой прической Зимин смотрелся бы совершенно нелепо. А вот если отбросить его неразумное стремление занять на сцене место Городинского, так для жизни вполне подходящая прическа. И в общем и целом, можно сказать, мужчина довольно видный…

Нет, пора бросать подобные рассуждения. Надо вообще забыть о его существовании. Что ж она снова словно с ума сошла? Раньше о Городинском своем бредила, теперь о Зимине мечтает? Ну уж нет! Вовсе Женька о нем не мечтает! Только влюбиться в бандита ей и не хватало! Просто… Вот просто хорошо бы, чтобы будущий Женькин избранник, тот самый, который рано или поздно должен все-таки появиться в ее жизни, был бы хоть чуточку похож на Зимина. И даже не внешне. Просто… Вот чтобы умел он так прикоснуться к ней, чтобы мурашки по телу побежали, чтобы сердце ухнуло в самый низ живота и расцвело там огненным цветком. Чтобы все поджилочки затряслись от одного только предвкушения его прикосновения! Но даже если ее будущий избранник и не будет таким уж горячим и пылким любовником, Женька все равно до конца жизни будет благодарна Зимину, каким бы страшным человеком он ни был. За то, что отрезвил. И за то, что показал. За то, что хотя бы один раз в жизни она почувствовала себя настоящей женщиной. Смех, да и только: в тот момент она была бесконечно унижена, и в то же время единственный в жизни раз почувствовала себя настоящей женщиной.

Потому что рядом был настоящий мужчина. По совместительству страшный человек.