Глава 16

Городинский не тревожил Женю несколько дней. И опять не слава Богу: то ее раздражали его звонки, возмущали его настойчивые требования. Теперь же, когда он вдруг перестал ее терроризировать, Женя почему-то почувствовала себя брошенной. И вновь спешила домой, опасаясь пропустить Димин звонок.

На лестнице встретилась с Катей. Вроде ничего необычного в этом и не было — они же соседки, стало быть, даже по теории вероятности не могли периодически не сталкиваться на лестнице. Но Жене почему-то стало ужасно неприятно. Нет, сама Катя вроде бы и не вызывала неприязни — она-то тут при чем, она же не виновата в том, что у нее братец такой редкой сволочью оказался. Но в то же время душу терзали сомнения: а вдруг Зимин рассказал сестре о Женькином падении? Как она сможет оправдаться, если Катя все знает, если намекнет на это? И стоит ли оправдываться, заранее зная, что оправдания нет? И вообще, почему, с какой стати она должна оправдываться, если ни в чем не виновата кроме того, что полюбила женатого мужчину?! Это Зимин должен оправдываться — почему он такая сволочь?! Страшный человек Зимин…

Поравнявшись с Катей, спускающейся вместе с детьми, Женя даже не посмотрела ей в глаза. Просто не смогла себя заставить — ужасно боялась увидеть в них насмешку или вообще отвращение и презрение к себе. Просто кинула в пространство дежурное 'Привет', и пошла себе дальше.

Катя на мгновение притормозила, посмотрела вслед Женьке с озабоченным видом, спросила:

— Жень, у тебя все в порядке?

— Да, конечно! Всё О'Кей, — фальшиво бодрым голосом ответила Женя, даже не остановившись.

— А чего в гости не заходишь? Я вчера заходила на чай, а тебя дома не оказалось. Ничего не случилось?

Женя через силу заставила себя остановиться, хотя больше всего на свете ей сейчас хотелось убежать от Кати без оглядки. Выдавила улыбку:

— Да нет же, все нормально. К подруге ходила. Ты ж Лариску мою помнишь? Я тебе говорила, что она замуж вышла?

— Лариска? А, да, помню, — протянула Катя.

— Ма, ну пошли, — заныл Сережка.

— Ма, ма, ма, ма — тут же заканючила маленькая Алинка, дергая Катю за руку и от нетерпения подпрыгивая на месте.

— Ну вот, — невпопад вставила Женя.

На какое-то мгновение застыла, не зная, что бы еще добавить, ведь уходить просто так вроде невежливо, а оставаться слишком неразумно и даже легкомысленно, как бы Катя не перевела разговор в более опасное русло. Спросила преувеличенно заинтересованно:

— А вы гулять, что ли, на ночь глядя?

— Да нет, какой гулять в такую погоду? Мы к Олежке собрались. Игоречек за нами должен подъехать. Ты не видела, машины еще нет?

Услышав имя страшного человека Зимина, Женя переменилась в лице.

— Нет, не видела, — слишком поспешно ответила она и стремительно зашагала по лестнице.

— Я забегу как-нибудь? — полу-утвердительно спросила вдогонку ей Катя.

— Д-да, — заикнувшись и не совсем уверенно ответила Женя. — Да, Кать, конечно…

Поздний вечер. За окном тихо, в доме — тем более. Одиночество вновь беспощадными клещами впилось в несчастную душу Женьки Денисенко. Будто и не было в ее жизни этого счастливого года. Вроде вместо года были только две последние недели. Страшные, тревожные недели…

Женя разложила диван, тщательно расстелила постель. Спать, скорее спать, только бы ни о чем ни думать. Вот еще один день прошел, день без Димы. День без его звонка и без его жуткого требования. Но хорошо ли это? Без требований — да, хорошо, очень хорошо. А без Димы?

Прежде чем ложиться спать, следовало тщательно расчесать волосы. Волосы свои Женя любила и ухаживала за ними дотошно, но, правда, без фанатизма — двести раз в одном направлении, двести в другом? Нет, это не для нее, это уже слишком. Достаточно просто хорошо, качественно причесать их перед сном, чтобы утром не обнаружить вместо блестящих гладких волос свалявшийся колтун.

С массажной щеткой в руке Женя остановилась напротив портрета. Долго смотрела на него, пытаясь определить, что же сегодня таится в Диминых глазах? Он ведь всегда смотрел на нее так по-разному. То прищуривался хитро, мол, я ж тебе не Федя Кастрюлькин. То смотрел грустно-грустно, давая понять, как ему плохо без Женьки, как бесконечно надоела ему Алина. То нахально заявлял во всеуслышание: 'Я — звезда, я — Дмитрий Городинский!', то вдруг умолял с тоской: 'Женька, помоги, я пропаду без тебя, родная!' Какой он всегда разный, ее Димочка! Но всегда любимый. Вот только какой он настоящий, Дмитрий Городинский?

— Кто ты, Дима? — неуверенно спросила Женя.

Городинский прищурился настороженно, но не ответил. Он никогда не отвечал, предпочитая вкладывать ответ во взгляд. Выждав еще какое-то время, словно бы и в самом деле надеясь на ответ, Женя спросила:

— Я ошиблась? Скажи мне, Дима, я что, и правда ошиблась? Я ведь тебя совсем не знаю, Дима. Я любила тебя столько лет, а оказывается, я тебя совсем не знаю. Эти глаза… Я была уверена, что они не умеют лгать. Но почему-то теперь я в этом уже не так уверена. Ты меня любишь, Дима? Ты говоришь о любви, но разве ты меня любишь? Ты уверен в этом? Я — нет. Если бы любил, разве ты смог бы потребовать от меня такой жертвы?

Дмитрий молчал. Однако внутри себя Женя отчетливо услышала его голос: 'Ради меня, ради нас с тобой!'

— Ради нас? — Женя неуверенно покачала головой. — Ради тебя — да, верю. Но ради нас? Ради нас ты бы не задумываясь развелся с Алиной, Дима. И не рассуждал бы о том, что она без тебя не выживет. И не думал бы о том, что самому тебе без нее выжить будет нелегко. Неужели ты так сильно от нее зависишь, Дима? Разве настоящий мужчина может зависеть от женщины? Настолько, чтобы не отказаться от нее ради любви? Если бы ты любил меня, ты никогда не озвучил бы просьбу Зимина, Дима! Да, я знаю, что эта инициатива исходит именно от него, а не от тебя. Он сволочь, не ты. Да, Зимин действительно страшный человек, ты абсолютно прав, Дима, я убедилась в этом лично. Гад, сволочь. Но он ведь на то и сволочь, Дима, чтобы озвучивать такие подлые требования. Но как мог к этим требованиям присоединиться любящий мужчина? Как? Если ты меня любишь, Дима, то почему ты его сразу не послал?! Почему посчитал возможным озвучить требование Зимина?! Если любишь, как ты мог пойти на это, Дима?!!

Взгляд Городинского на портрете существенно поблек, Жене даже показалось, что он немножко опустил голову от стыда под ее обличающей тирадой. И снова и снова она слышала его оправдания: ' Ради меня, ради нас с тобой!'

— Ради нас?!! — возмутилась Женя. — Ради нас с тобой?!

И в эту минуту зазвонил телефон. Слишком поздно для Лариски, слишком нереально для матери — у той теперь на уме только маленькая Изабелла. Надо же, придумала имя! Нет бы Женьке дать что-то более звучное. Или хотя бы женское. Нет же, Женьке от матери досталось все самое худшее. А лучшее предназначено для Изабеллы. Потому что именно она — желанное дитя, она, а не Женька.

Телефон настойчиво требовал ее внимания. А Женя никак не могла решить — рада ли она Диминому звонку. С одной стороны — да, безусловно, ведь за четыре дня извелась совсем в неизвестности, соскучилась безумно. С другой… Что хорошего могла она ожидать от звонка Городинского? Он снова и снова будет требовать подтверждения Женькиной любви к его звездной персоне. Такого подтверждения, от которого кровь в жилах стынет.

— Это ты, Дима, — печально сказала Женя, обращаясь к портрету, все еще не снимая трубки. — Я знаю, это ты. Пока в нашу жизнь не ворвался Зимин, ты почему-то не вспоминал обо мне с такой регулярностью.

Телефон, казалось, раскалился от звонков. По крайней мере, каждый звонок раздавался все громче и громче. С легким вздохом разочарования Женя подняла трубку:

— Алло.

— Женька, родная моя! — воскликнул Городинский. — Наконец-то! Ну как ты?

С некоторой долей ехидства Женя спросила:

— Тебя действительно интересует, как я? Я хорошо, Дима, спасибо.

Дима был крайне разочарован ее ответом:

— Ну ты же прекрасно понимаешь, о чем я! Ты звонила ему?

— Нет! — дерзко ответила Женя.

— Ну я же просил! — возмущению Городинского не было предела. — Женька, ты же убиваешь меня! Без ножа режешь! Эта сволочь у нас практически каждый вечер околачивается! Ты бы видела его взгляд!!! А вчера и вовсе в моем присутствии поинтересовался у Алины, как жизнь супружеская, представляешь?! И на меня так ехидненько смотрит, сволочь! Мол, время истекает, родной, должооок!!! Представляешь?! Боже, какая сволочь! Как таких подонков земля носит?! Женька, у нас с тобой больше нет времени, ты должна ему позвонить!

Должна?!! От этого слова Женю буквально передернуло. Ну это уже слишком!

— Я никому ничего не должна, — ее голос зазвенел от возмущения.

— В самом деле? — претенциозно заявил Городинский. — Ты полагаешь, что ничего мне не должна? Ты заманила меня в свои сети, заставила влюбиться, потерять голову. Я ведь без тебя схожу с ума, Женька! Я так тебя люблю! А теперь, когда только от тебя зависит наше будущее, ты говоришь, что никому ничего не должна? Так нельзя, Женька! Мы оба друг другу должны! Ты же знаешь, любовь — это прежде всего готовность жертвовать собой ради любимого! Я готов пожертвовать ради тебя самым дорогим, что у меня есть — сценой, славой, а ты… Такую малость, Женька! Только один-единственный разочек! Ради меня, ради нашей с тобой любви!

— Как у тебя все просто, Дима! — недовольно ответила Женя. — Если ты готов пожертвовать ради меня самым дорогим — в чем же дело, жертвуй! Зачем ждать год, два? Жертвуй сейчас, сегодня, когда это действительно нужно! Зачем мне твои жертвы через год, через два?! И тогда тебе не придется жертвовать мною, а мне — порядочностью. Какие претензии, Дима, какие проблемы?!

Городинский опешил, на мгновение потерял дар речи — разговор явно пошел не в том русле, на которое он рассчитывал.

— Ну ты же все понимаешь!!! — возмутился он. — Зачем ты заставляешь меня унижаться?! Я попал, Женька, я конкретно попал с этим Зиминым! И без тебя погибну! Ты же знаешь, какая это редкая сволочь! Ведь от тебя действительно не убудет, а я… Ты даже не представляешь, как много это для меня значит! Не могу я сейчас уйти от Алины, не могу… Я не люблю ее, это правда, но я слишком сильно от нее завишу. Я не могу уйти так сразу. Я уйду, Женька, я обязательно брошу ее, клянусь тебе, но только не сейчас, чуть-чуть позже. Я еще не готов к этой жертве. Сегодня я — Дмитрий Городинский, а уйди я от нее — кем я стану? В ее руках все ниточки, она перекроет мне кислород, Женька! Я умру без сцены! Неужели тебе меня не жалко?! Ты ведь хочешь гордиться мною, правда? Тебе ведь так приятно видеть меня на сцене, на экране, правда? Слушать мой голос по радио. А главное — имя, мое имя, Женька! Неужели тебе неприятно мое имя? Если ты не пожертвуешь собой — я пропал, я погиб, Женька! Она перекроет мне кислород, а я не хочу жить без сцены, я не смогу так жить! Я что-нибудь с собой сделаю, Женька! И моя смерть будет на твоей совести! Потому что ты не захотела сделать для меня такую малость! Ну сама подумай — это же совершеннейший пустяк, детка! Это же просто условности! Я ведь у тебя не первый, правда? И не последний. Сколько их было у тебя, Женька? Сколько еще будет? И почему-то раньше тебя это никогда не смущало. А теперь ты строишь из себя такую скромницу, аж противно, ей Богу! Когда пихала фотографию в букет — стыдно не было. Когда трахалась со звездой в машине — тоже почему-то не краснела. А теперь вдруг стыдно стало? Это ты во всем виновата, ты! Это ты меня приучила к себе, подсадила, как наркомана на иглу. Это из-за тебя я попал на крючок к Зимину, из-за тебя! Потому что если бы ты не сунула фотографию в букет, я бы не оказался в такой дурацкой ситуации!!! Ты приучила меня к себе, приручила, и ты теперь в ответе за меня! Это, между прочим, кто-то из великих сказал, не я придумал! Ты в ответе за меня, ты должна это сделать, Женька! Обязана!

'Мы в ответе за тех, кого приручили' — тут же всплыла в памяти заезженная до неприличия фраза из 'Маленького принца'. Фи, какая банальщина — скривилась Женя. Кто-то из великих! Слышал звон, да авторства не знает. Не кто-то из великих, а Экзюпери! Впрочем, не эти слова сильнее всего задели Женю. Гораздо страшнее было другое…

— Должна?!! — изменившись в лице, гневно спросила она. — Обязана?!!

— Нет, нет, конечно, не должна, не должна! — несколько запоздало спохватился Городинский. — Прости, детка, я не так выразился. Не должна, миленькая, родненькая, ты мне ничего не должна. Но я пропаду, Женька! Если бы у меня была хоть малейшая возможность справиться самому — я бы ни за что в жизни не стал просить тебя об этом. Но я правда пропаду… Понимаешь, Женька… Я люблю тебя, да, я тебя очень люблю, но я не могу справиться с ситуацией. Он сильнее меня, у него такие рычаги… Мне жаль, что все так произошло. Если бы ты только знала, как мне жаль! Раньше я зависел только от Алины, теперь я завишу и от тебя. Но от Алины зависеть проще, потому что я ее не люблю, мне на нее наплевать. Она для меня — работа, а кто сказал, что работа должна нравится? А ты… Ты — другое. Я ведь знаю, как ты меня любишь. Я ведь видел твой восхищенный взгляд. Знала бы ты, как я люблю, когда ты смотришь на меня так! Просто обожаю! Меня твой взгляд окрыляет, я чувствую себя всесильным. А тут — эта сволочь. Он подонок, Женька, это такая мразь! Упаси тебя Бог впасть когда-нибудь в зависимость от такой сволочи! А вот я попал. И теперь мне приходится умолять тебя, чтобы ты это сделала. А это ведь намного хуже, чем то, что требуется от тебя. Это так унизительно — умолять любимую женщину о такой малости. Малость, Женька, ты подумай, ведь в сущности это такая малость! Ну пожалуйста, родная моя, ну что тебе стоит? Клянусь тебе, я никогда в жизни не упрекну тебя в этом! Ну пожалуйста, Женька, умоляю тебя: позвони Зимину! Позвони, Женька! Ну пожалуйста!

Женя брезгливо скривилась, взяла долгую паузу. Ох, лучше бы он не звонил! Не вообще, а по крайней мере сегодня. А еще лучше — месяц, может, два. За это время Женя могла бы забыть неприятный эпизод с Зиминым, Димину истерику… Впрочем, разве она когда-нибудь сможет забыть эпизод с Зиминым? Глупость какая — конечно нет! Но со временем отвращение к себе и Диме, быть может, хоть чуточку притупилось бы, и все еще могло бы остаться, как есть. Ну зачем он позвонил?!

— Я не буду ему звонить, Дима, — после долгих размышлений ответила Женя. — Я постараюсь все сделать, если он придет. Да, если придет — я постараюсь. Я сделаю… Если будет не очень противно… Если ты действительно без этого пропадешь…

— Да, да, любимая, пропаду! — радостно подтвердил Городинский, чем заставил Женю еще больше скривиться от брезгливости.

— Хорошо, — убитым голосом согласилась она. — Раз уж я тебя приручила, как ты выражаешься… За свои ошибки нужно платить, как бы дорого они ни стоили. Но сама ему звонить не буду. Если придет, если потребует — сделаю всё от меня зависящее, по крайней мере, попытаюсь, но не гарантирую. А звонить не буду. И не проси.

Городинский торопливо ее успокоил:

— Ладно, ладно, не надо. Я сам позвоню. Ты только не передумай, ладно? Женечка, миленькая, ты даже не представляешь, как я тебя люблю! Спасибо тебе, родная моя! Вот увидишь, у нас еще все будет хорошо!

Женя в очередной раз брезгливо скривилась и аккуратно положила трубку на рычаг. Подошла к портрету, тяжелым оценивающим взглядом посмотрела на него. Городинский на портрете чуточку сжался, словно бы ожидая от нее удара.

— Я сделаю это, — уверенно произнесла Женя. Крылья носа брезгливо подрагивали. — Но не говори, что это ради нас. И не ради тебя, Дима. Только ради себя. Я должна заплатить за свою ошибку. Я ошиблась, Дима, я в очередной раз ошиблась. И ты не виноват. Я сама виновата. Я сама во всем виновата. И ты прав, Дима — это такая малость! Это ведь ерунда, правда? Были до тебя, будут после… Нет, после уже никого не будет, хватит. Один раз могла быть случайность. Две случайности — это уже закономерность. Я была права — все мужики сволочи. Кто-то больше, кто-то меньше. После тебя, Дима, никого не будет. Разве что Зимин. Но Зимин не мужик, это просто долг. Я сделаю это, Дима. Сделаю. По крайней мере, постараюсь. А если будет уж слишком противно — не обессудь. Я постараюсь, но не гарантирую, Дима. Я только постараюсь…

'Постараюсь'… Легко сказать, но трудно сделать. Женя даже представить себе не могла, как выполнит данное Городинскому обещание. Противно было до жути, до одури. И почему-то не только от того, что предстояло спасти Диму от страшного человека Зимина таким жутким способом. Ведь даже если отбросить данное Городинскому обещание, на душе все равно оставалась какая-то тошнотворная гадость.

Заснуть в эту ночь удалось лишь под самое утро. Холодной змеей в Женькину душу закрадывалось нехорошее предчувствие, страшная догадка. А тот ли Дима, которого она так долго искала? Действительно ли он предназначен ей судьбой? Или, может, она сама это придумала? Какой ужас, она снова ошиблась? Пять лет, подумать только — пять лет!!! Ради чего, ради кого?!!

Пять лет… Ошибка? Глупость? Но разве можно считать ошибкой любовь? И разве можно ее считать глупостью? Даже если она и в самом деле была не совсем разумна, любовь все равно остается любовью. Впрочем, почему неразумна? Если Дима попал в трудную ситуацию, это что же — Женя сразу должна его разлюбить? Потому что он нужен ей лишь сильный и уверенный в себе? А слабый — пошел вон?! Но ведь это неправильно! Они же не звери, не дикая стая, живущая по законам леса: слабого — на съедение сильным. Нет, нет, так нельзя! Ведь даже киты своему слабому, больному сородичу подставляют спины, чтобы смог подняться на поверхность и вдохнуть воздуха! Неужели люди должны быть более жестоки друг к другу, чем животные?! Слабого нужно жалеть, его нужно любить гораздо больше, чем здорового и сильного, хотя бы потому, что слабый без этого не выживет! А вот сильный и без посторонней поддержки и вселенской любви выживет в этом жестоком мире, более того, еще и очень неплохо в нем устроится. А слабому в любви и помощи отказывать нельзя. Слабого нужно жалеть…

Как-то непривычно и странно Жене было думать о Городинском, как о слабом. Все пять лет воспринимала Димочку, как кумира, а кумир ведь не может быть слабым. Но разве от того, что попал в трудную ситуацию, что позволил себе в безвыходном положении проявить слабинку, Дима стал хуже, стал не достоин Жениной любви? Да нет же, нет! Даже если Женя вдруг сама засомневалась в своих чувствах, то Диминой вины в этом нет! Виновата только сама Женя. Значит, любовь ее была недостаточно сильной, если при первом же испытании пусть не исчезла совсем, но несколько померкла, потускнела. Значит, слаб не Дима, а сама Женька, потому что посмела подвергнуть сомнению свою любовь к кумиру.

А Дима… Дима ни в чем не виноват. Разве это он придумал весь тот кошмар, в котором они оказались вместе с Женей? Разве от него исходила инициатива так называемого 'подарка'? Если уж и виноват в чем-то Дима, так только в том, что так глупо выдал себя при встрече с врагом. Во всем остальном виноват только страшный человек Зимин!

Конечно, неприятно, что Дима позволил себе быть слабым. Все бы ничего, но опускаться до того, чтобы умолять Женьку о помощи? О такой помощи?! Это как минимум некрасиво. Но стоит ли вот так сразу подвергать сомнению собственную любовь? Как и то, достоин ли Дима ее любви? Он ведь просто попал в безвыходную ситуацию. Что поделаешь — он и в самом деле очень сильно зависит от своей Петраковой, иначе, Женя была уверена в этом, ни в коем случае не опустился бы до такого унижения перед нею. Значит, и в самом деле все выходы на сцену находятся в жадных Алининых руках. И Диму даже можно понять — как ему жить без сцены, без славы, если он для этого рожден, если это его предназначение? Осудить — легче легкого. А ты попробуй понять, простить, пожалеть.

Да, Женя жалела. Сочувствовала, сопереживала. Прятала глубоко в подсознание неуверенность в собственном чувстве к нему, и вновь и вновь искала оправдания Городинскому. И, что характерно, почти без труда находила! Не меньше Димы возмущалась поведением Зимина. Каков подлец, а? Ведь намерено ходит к Алине чуть не каждый день, или хотя бы звонит. Не иначе, как в ближайшее время начнет шантажировать Диму. Сволочь. Страшный человек. Бедный, бедный Димочка!

Сочувствовала. Жалела. Хотела помочь. Искренне хотела. Даже таким варварским способом, о котором говорил Дима. Гадко? Безусловно! А что делать?! Если это единственный способ помочь любимому? Кто сказал, что любить — это легко? Ведь даже Лариска Сычева, ой, то есть уже Гондурова, и та ради своего Вадика отважилась бы на такой шаг. А значит, не так уж это и страшно. Ведь вряд ли Лариска, практически еще новобрачная, так легко отнеслась бы к такому разговору. Сычева, конечно, человек легкомысленный, но не до такой же степени! И как уверенно сказала: 'Да, ради Вадюши я пошла бы на все, даже на это!' Это что же, выходит, Вадик Гондуров достоин большей любви, нежели Димочка Городинский?! Но ведь это несправедливо! Нет, Лариска права, на сто процентов права — ну что, что тут страшного? Ну ведь и правда — не убудет же от Женьки! Можно подумать, что кроме Димы у нее никогда никого не было. Ведь были же! Пусть не так много, но были. И что страшного произошло? Ничего, абсолютно ничего! Кроме того, что теперь Жене было кого с кем сравнивать. Ну вот и добавит еще одно сравнение в свою копилочку. Чтобы лишний раз убедиться в том, что Димочка Городинский — само совершенство.

Да, решено. Женя сделает это. Ради Димы. Ради своей любви к нему. Даже если она позволила себе подвергнуть эту любовь сомнению. Ей ведь все равно удалось сомнения развеять без следа. Удалось? Значит, ее любовь никуда не делась. А значит, ради любви нужно жертвовать. Потому что Дима действительно пропадет без своей Петраковой. Как ни больно и обидно было Жене признавать, но Дима прав — в данный момент было бы безумием рвать отношения с нею. Он ведь действительно должен подготовиться к столь серьезному шагу. Да, Женя должна дать ему время. А выиграть время можно только тем самым способом. И она пойдет на это, решено. Как ни крути, а все аргументы говорят в пользу этого решения.

Но вместе с тем Женя категорически отказывалась звонить Зимину сама. Приглашать в гости, упрашивать, уговаривать его прийти. Умолять. Чтобы потом, когда он откликнется на ее уговоры, снова предложить ему себя. На тарелочке с голубой каемочкой. Прямо в прихожей. Фу, какая мерзость! Нет, нет, ни за что!

Вот если бы Зимин сам пришел… Может быть, тогда бы Женя и смогла переступить через собственную гордость. Лучше даже, чтобы не только пришел сам, но сам же и сделал все, чтобы ей осталось только молча покоряться ему с видом страдалицы. Вряд ли это было бы приятнее, но наверняка не так противно. Потому что в этом случае она могла бы чувствовать себя жертвой обстоятельств. А сама…

И вдруг откуда-то из глубины Жениного существа опять рождался гнев. Почему?! С какой стати она должна вести себя, как шлюха?! Это же гадко, мерзко! Да она должна была бежать от Городинского сразу же, как только он намекнул на то, каким именно способом она может ему помочь! Почему она не убежала сразу?! Почему не отказалась решительно?! Почему согласилась?! Как она могла предлагать себя постороннему человеку? Сама?! Пошло, как дешевая панельная девка, распахивать перед ним блузку, демонстрируя собственные прелести? Господи, какой ужас, какой позор! Ведь ей же жить в этом доме, по соседству с Катей! То и дело сталкиваться с самим Зиминым то в подъезде, то около дома. Как же она сможет смотреть в его глаза?!

И, ужаснувшись положению, в которое попала из-за Димы, Женька принимала совершенно противоположное решение: нет, нет, и еще раз нет! Нет, потому что на это она не пойдет никогда! И то, на что она уже пошла ради Городинского, то, как унизилась перед Зиминым, тоже было ошибкой! И распахнутая перед Зиминым блузка, и чудовищно-откровенное собственное фото в букете цветов. Ведь это фактически звенья одной цепи: сначала она пала перед Городинским, потом точно так же пала перед Зиминым. Только Городинскому она для начала подсунула красочную картинку, а Зимину сразу предъявила оригинал во плоти, так сказать. Так чем же Дима лучше Зимина?! Или чем она сама лучше? Почему не стыдно было пасть ниц перед кумиром, а такого же падения перед рядовым человеком не забудет и не простит себе до конца дней?