"Никогда не разговаривай с чужими" - читать интересную книгу автора (Ренделл Рут)

4

Кот-хозяин что-то вытащил из-под куста. И это что-то — мясо или рыба — резко воняло. Когда Джон подошел ближе, кот угрожающе зашипел. В высокой траве резвились котята-подростки, тощие и голенастые, с расцарапанными мордами и голодными глазами. Их было так много, что Джон начал чихать. Кот схватил свою добычу и побежал с ней через дорогу. Джон подошел к центральной колонне и заглянул вовнутрь. Опять нет ничего. Записок не было ни в шифре Брюса Партингтона, ни в каком другом, что мог сменить его вот уже пять недель.

Наверное, надо примириться с тем, что все закончено. Вполне возможно, то высокое привидение, которое он давно видел здесь, и был Чамберс, которого теперь обвиняют в хранении героина. И, скорее всего, та последняя записка, которую ему удалось расшифровать с помощью короткого рассказа из книги Конан Доила, была связана с наркобизнесом. «Дракон — Левиафану. Новостей о колесах нет. Жду развития событий». У Джона возникла смутная идея, что слово «колеса» на сленге могло означать наркотики. Он зашел в библиотеку на Люцерна-роуд и, поискав в соответствующем словаре, обнаружил, что так называют наркотики-таблетки.

Джон ехал на работу. Наступило наиболее напряженное для них время года. В Центре садоводства Гэвин пытался научить скворца говорить. «Я — корзинка, я — корзинка», — повторял юноша. Джон не мог понять, какое значение придавал этим словам Гэвин. «Ха, ха, ха, черт!» — все, что умел говорить скворец. Это была красивая птица, с блестящими черными перьями и белыми, как заплатки, крыльями, с желтыми, как ноготки-бархатцы, лапками и таким же клювом.

— Я — крышка корзинки, — наклонившись к клетке, повторял Гэвин. — Я — пустое гнездо.

Джон попросил Леса открыть центральные двери и закрепить их, чтобы не хлопали. Вошла женщина и направилась прямо к кассе Шэрон оплатить по счету за какие-то декоративные колоски.

Джон прошел в оранжерею. От влажных листьев бегонии и вьющейся герани исходил нежный запах свежей зелени. Джон прошел вдоль центральной полосы, выдергивая попадающиеся на глаза случайные тонкие сорняки. Сегодня — четверг, а по четвергам он работал только до обеда. Марк пригласил составить ему компанию в поездке на его машине за город. В деревню, где была известная гончарная мастерская. Марк собирался приобрести два больших керамических горшка, а затем посадить в них олеандры или фикус, которые купит в Центре, чтобы украсить ими свое огромное окно.

— Надеюсь, ты правильно поймешь, что я тебе скажу, — начал Колин Гудман, когда они случайно встретились вчера за ланчем, — но это как-то необычно, что вы все время вместе. Я имею в виду, ты и Марк. Я ничего такого не предполагаю, но выглядит немного странно, вы же оба мужчины, если ты понимаешь, о чем я.

Конечно, Джон понимал. Но ему показалось нелепым слышать это от Колина. Можно подумать, у него самого есть женщина. А сам-то холостяк и живет с мамочкой в ее одноэтажном домишке.

— Ты же меня хорошо знаешь, — только и сказал Джон.

Ему и самому надоело проводить время с Марком. Но он почему-то боялся отказать ему, боялся за его психику, если скажет «нет». Ему казалось, что Марк на грани нервного срыва. Кроме того, хоть он и злился на Марка в ту субботнюю ночь, но последующим поведением Марк добился прощения, пусть и неполного. И еще Джон напомнил себе, что именно Марк дважды, пусть невольно, подтолкнул к разгадке шифров мини-Мафии. Утром Марк неожиданно не скупился на извинения. Он уверял, что не понимал, что творил, что вообще происходило с ним в эти дни. Или, точнее, знал, но Джону сказал бы в последнюю очередь.

— Хотя, если честно, ты был моей страховочной веревкой в эти последние недели, Джон. И я действительно не знаю, как бы обошелся без твоей поддержки. — И трогательно добавил: — Ведь я хороший, когда трезвый, правда?

«Да ты еще язвительней и придирчивей, когда не пьешь», — подумал Джон, но промолчал.

А вечером в понедельник Марк как бы замаливая грехи или возмещая убытки, приехал на Женева-роуд с великолепной книгой рассказов о Шерлоке Холмсе в роскошном кожаном переплете и всеми томиками дешевого издания «Отца Брауна». После этого Джон, конечно же, не смог найти благовидную причину, чтобы отказаться от поездки в Санта-Клер за горшками, хоть это и влекло за собой ужин с неизбежной бутылкой, точнее, бутылками вина.

Руки Марка задрожали, когда он протянул ему книги. Джон заметил выражение ужаса на его лице. Широко открытыми глазами Марк смотрел то на стены, то на окна и хмурился, как будто видел что-то отвратительное. Но, конечно, там ничего не было.

Тучный седовласый мужчина со своей престарелой женой и девочкой, вероятно внучкой, расспрашивал Гэвина о скворце. Сколько ему лет? Клюется ли он? Сколько стоит? Гэвин выглядел взволнованным.

— Его нельзя покупать для детей. Они могут от него заразиться. Есть такая болезнь, называется ньюкаслская. Хотите посмотреть ягнят?

Позже, хитро улыбаясь, он рассказал Джону, что ньюкаслской болезни подвержены только птицы.

Джон засунул руку в карман куртки, надетой под спецовкой, и нащупал там письмо, которое положил туда, прочитав его утром. Дженифер снова умоляла о встрече с ней и Питером Мораном. Они могли бы поговорить о разводе как нормальные люди, писала она. Джон подумал, что смешно говорить, как будто они сумасшедшие, ненормальные, но попытались бы вести себя как нормальные. Наверное, здесь было бы уместней другое слово.

Смог бы он выдержать эту пытку — видеть ее с Питером Мораном? Представить, что они касаются друг друга в его присутствии? Вряд ли. Если бы он увидел, что Питер Моран касается ее руки или смотрит на нее определенно, он за себя не ручается. Так зачем тогда даже обсуждать возможность встречи с ними? О разводе не может быть и речи, потому что, как он думает, Питер Моран поведет себя, в конечном итоге, как раньше и бросит ее. Или вернется к тому, о чем действительно мечтал, занимаясь любовью с Дженифер. Но, с другой стороны, только согласившись на встречу, он сможет встретиться с ней, только так сможет ее увидеть. Как же это унизительно и оскорбительно.

Покупатель смиренно стоял рядом с ним с пригоршней пакетиков семян. Джон извинился и поспешил ответить на обрушившийся поток вопросов о семенах, на пакетике которых написано, что они вырастут в «цветок безумной страсти».

— Ха, ха, ха, черт! — заорал скворец.

В темном и похожем внутри на пещеру магазине при гончарной мастерской стоял резкий запах глины. Марк купил два огромных керамических горшка, расписанных цветами, с глазурованной поверхностью. Джон, хоть и не собирался этого делать, тоже нашел для себя подарок и приобрел лампу с массивным полусферическим основанием, покрытым дымчато-кофейной глазурью. Он еще неясно представлял, как устроить встречу в своем доме. Прежде чем свидание состоится, неплохо бы как-то приукрасить гостиную. К этому времени он уже возьмет из чистки чехлы для кресел, повесит занавески. А почему бы не порисоваться немного и не купить те две вазы? Они неплохо гармонируют с лампой. И пару цветочных горшков, в них он смог бы посадить герань…

— Ты совсем не собирался сюда ехать, а купил больше, чем я, — заметил Марк.

Казалось, он нервничал сегодня больше обычного. Джон не смог расслабиться в машине. Как только проехали Руксетер, Марк пошел на обгон грузовика, и в течение нескольких секунд Джон не был уверен, что им удастся сделать это. С выступившей испариной на лице, со страшной, как у горгульи, гримасой, Марк резко бросил машину в сторону, едва успев избежать столкновения с мебельным фургоном, приближавшимся по встречной полосе…

Но, возвращаясь в город, Марк вел машину уже гораздо спокойнее и больше не рисковал. Он обсуждал с Джоном, какие растения посадить в новые горшки, спрашивал совета, что лучше купить. Когда Джон напомнил ему, что Троубридж сейчас уже закрыт, так как в этот день недели они работают только до часа дня, Марк заворчал снова о том, к чему идет страна и как можно ожидать экономической стабильности Британии, когда магазины все еще придерживаются такой нелепой старомодной системы закрываться так рано.

Недавно открытый индийский ресторан «Хилл-Стейшн», расположенный на Александр-роуд, успел прославиться отличной кухней. Марк хотел сначала заглянуть в паб и припарковал машину в нескольких метрах от него на Коллингборн-роуд. Фонтейн-парк был в зелени, между буками и сикоморами проглядывали ухоженные газоны. С того времени когда Джон побывал в наглухо заколоченном доме, деревья в саду покрылись листвой, и, только внимательно приглядевшись, можно было заметить окна. Джон внимательно пригляделся, когда они проходили мимо фасада дома, но через заколоченные досками окна на первом этаже и забитые металлическими листами двери ничего не было видно. В какой-то момент ему показалось, что в окне второго этажа мелькнуло чье-то лицо. Уж не того ли высокого молодого человека, который приходил в тот вечер к тайнику на кошачьей лужайке? Джон не был уверен, что узнал бы его снова. А вдруг это человек, которого зовут Чамберс?

Марк распахнул дверь «Гусака». Такие места Джону особенно не нравились. Истинно городской паб начала правления короля Эдуарда, с массой витражей, богато украшенным, но грязным потолком, мраморными столиками, апатичными барменами и шумной клиентурой. Резкий запах пива встретил их теплой волной.

— О господи! — воскликнул Марк. — Мы забыли купить на вечер вино.

Джон был бы рад вообще не вспоминать об этом, но понимал, что, если бы вино было, он выпил бы. Уже почти половина шестого, и оставалось чуть более получаса до закрытия винного магазина на Руксетер-роуд. Джон взял полпинты^[13] легкого пива и пристроился на уголке стола. Марк выскочил из паба на поиски дешевого рислинга. За всю поездку Марк ни разу не вспомнил Черри, и Джон был этому рад. Ему казалось, что Марк держит в памяти образ сестры, совершенно не совпадающий с тем, что хранит он. И от этого временами он чувствовал себя крайне неловко. Похоже, Марк запомнил ее как прекрасную богиню, роковую женщину, в то время как для него она была просто маленькой сестренкой, уродливость которой он заметил, когда ей исполнилось одиннадцать.

Но если не говорить о Черри или о женитьбе Марка — другой его излюбленной теме, — то о чем они вообще могли говорить? И вечер, похоже, опять пропадет даром и закончится тихой, унылой пьянкой. Но внезапно его осенило. А почему бы не позвонить Колину и не предложить ему присоединиться? И, но это только между ними, пригласить каких-нибудь женщин. Но на самом деле он не хотел никаких женщин, кроме Дженифер. У него на этот счет было свое мнение — женатый мужчина не должен встречаться с другими женщинами, обязан избегать случайных знакомств.

Марк как обычно, встретил его предложение без энтузиазма.

— Тебе что? Скучно со мной?

За обедом Джон не пил ничего, кроме пива. Он давно заметил, что вино не сочетается со специями и карри. Как-то само собой решилось, что они закончат вечер у Марка, хотя это означало, что Джону придется брать такси, чтобы потом добраться до дому, если только Марк не будет слишком пьян, чтобы отвезти его. За едой они молчали, и Джон смог наконец расслабиться. Было еще совсем светло и резко потеплело. Такой неожиданный скачок температуры случался иногда в это время дня поздней весной.

— Ты помнишь, какой завтра день?

— Двадцать второе мая.

— Да нет! Завтра — день рождения Черри, — сказал Марк. — Ей исполнилось бы тридцать пять.

Джон почувствовал, как заныло сердце. И не потому, что забыл про день рождения Черри, он наверняка вспомнил бы об этом завтра. В конце концов, это уж и не так важно — помнить ее день рождения. Но его задело, как Марк использовал такую уловку, чтобы перевести беседу на нее, точнее, продолжить разговор с того, чем он закончился в прошлый понедельник.

— У нее могли бы быть взрослые дети сейчас, — задумчиво протянул Марк

Он вел машину по крутой дороге, что огибала Хартлендские Сады. Террасы Садов с цветущими или покрытыми свежей зеленью деревьями сбегали к дому Дугласов и дальше вниз — к городу с его шпилями, башнями, серыми шиферными крышами, к извилистой реке и скверам среди кирпича и камня. И надо всей этой красотой — небо цвета спелой дыни с бледным медным закатом на горизонте.

Неожиданно Марк заговорил торопливо, напряженно:

— В первый раз, когда я пришел в твой дом, вернее, в дом твоих родителей, я подумал, как это чудесно. Я никогда не знал такого места, как ваш дом. Каждый так нежно относился к другим, вежливо и по-доброму хвалил. У меня было ужасное детство. Мои родители никогда не разговаривали друг с другом, если только по необходимости. Я никогда не слышал, чтобы они сказали друг другу ласковое слово, никогда. Больше того, отец за спиной матери говорил о ней всякие гадости: и какой ограниченной она была, и как глупа, и что он женился на ней только потому, что был слишком молод, чтобы разобраться в ней лучше. А мать, бывало, говорила мне, что он сгубил ей всю жизнь, намекая на ужасные стороны их сексуальных отношений. Я уходил в колледж и никогда не спешил обратно, а потом и вовсе снял меблированную комнату. Я никогда не знал, что значит настоящий дом, пока не встретил Черри и она не привела меня на Женева-роуд. Знаешь, что поразило меня, когда я пришел к вам? Как твой отец пришел с работы, обнял твою мать и сказал: «Ну, как ты, моя родная?» Этого мне никогда не забыть, никогда. И я подумал, что однажды я женюсь на Черри и у нас будет так же. И мы будем так же любить друг друга, когда состаримся.

— Да, у нас была исключительно счастливая семья. Но все, конечно, изменилось…

Марк словно не слышал его слов.

— Твой отец интересовался мнением Черри о чем-либо. Он спрашивал, что она думала. Вопросы относились и к международным событиям, и к газетным сообщениям, а вовсе не к женской чепухе. Мне это казалось невероятным. Она отвечала ему очень умно, понятно. И как она разговаривала с отцом, я никогда не забуду. Он садился на стул, а она обнимала его за плечи и прижималась щекой к его волосам. Она называла его «папочка». Она казалась мне красавицей. Я задыхался от восторга и страха, когда представлял, что она будет такой же ласковой и со мной и что я могу ее легко потерять.

Марк откинул голову и неожиданно разразился ужасным, прерывающимся хохотом, холодным и жестким. Почему-то казалось, что он смеется над собой. Он с силой нажал на акселератор, и машина, взревев, влетела на парковочную площадку Фонтильского Двора. Машина резко, со скрипом и визгом, затормозила.

Марк откупорил бутылку прежде, чем сел за стол, и прошел с ней прямо на кухню. Джон присел на подоконник, любуясь чистым небом, теперь зеленовато-золотым, где уже мерцали редкие яркие звезды. У него появилось странное ощущение, что он как будто выставлен напоказ и в любой момент может сорваться с края. Отсюда, с высоты, листва в Садах казалась сплошной и фантастически зеленой. Мигающие огоньки на башне, казалось, переговаривались со звездами и ясным ломтиком луны.

Непонятно почему, но Джон был уверен, что нет никакой причины для охватившей его тревоги, почти паники, предчувствий чего-то ужасного и неминуемого впереди. В тот момент — он остро почувствовал тревогу — ему стало ясно, что следует встать и уйти. Просто выйти из комнаты, найти Марка, сказать, что почувствовал себя плохо, или придумать какое-нибудь другое оправдание, бежать на улицу, поймать такси или идти на автобус. Марк наверняка обидится, может быть, даже не станет с ним больше разговаривать, но какое это будет иметь значение? Джон понял, что его присутствие здесь не спасет на самом деле Марка от срыва, если он грозит ему. И ему отчаянно захотелось уйти. Если окно кухни выходит не на дорогу, может быть, он незаметно выйдет и исчезнет, не сказав ни слова Марку? Однако условности удержали его. Марк прав, он в их власти. Невежливо покидать кого-либо, кто открывал бутылку вина для двоих, в том числе для тебя. Нет, он на такое не способен. Без сомнения, было бы лучше, если бы кто-то зашел к Марку, чем провоцировать неприятную сцену или оставаться с ним. Но к Марку никто не заходил, и все это глупости, только фантазии…

Марк вошел с подносом в руках, на котором стояли открытая бутылка и уже наполненные стаканы. Орешки и креветки, которые всегда были у Джона, здесь не подавались никогда. Джон потянулся за стаканом как обреченный. Чему быть, того не миновать, и, если что-то должно случиться, оно случится все равно.

— Хочешь включить свет? — спросил Марк.

Небо все еще окрашивалось закатом, город походил на сверкающую мириадами огней галактику, и Джон не заметил, что в комнате сгустилась темнота. Он вгляделся в полумрак затем перевел взгляд на Марка. То, что он увидел, поразило его. Напряженное лицо, в глазах застыл ужас.

— Пожалуй, да. Скоро совсем стемнеет.

Марк залпом выпил вино и тут же наполнил стакан снова. Его руки тряслись, вино расплескивалось.

— А я не хочу, — сказал он, и голос прозвучал враждебно. — Я хочу темноты. И ты будешь сидеть в темноте, хочешь ты этого или нет.

Джон пожал плечами.

— Ладно.

Вино было крепким. Он почувствовал холодок в груди, и тошнота подкатила к горлу.

— Ты только взгляни на это небо, — сказал он, понимая, что сказать что-нибудь необходимо. — Какие восхитительно чистые краски! Завтра будет хороший день.

— Завтра будет хороший день, — передразнил Марк. Он так и не присел. Наклонившись к Джону, он прошипел: — Меня просто тошнит, как ты говоришь. Одни штампы, ну и несколько слов. Да ты просто запрограммирован, знаешь это? Ты как флоппи-диск Большой компьютерной программы с файлами слов и фраз. Пара сотен для ежедневного пользования. Точно, флоппи-диск, это про тебя. Думаю, я тебя так и буду звать. Там все в правильной пропорции, и для глупых, и для эрудитов. О господи! Не удивительно, что жена сбежала от тебя. Что ты говорил ей по вечерам, прежде чем идти спать, Флоппи? «Завтра будет хороший день. Я к Бедфорду. Окучивать…», что там окучивать? А?

Джон чувствовал, что бледнеет. Марк все еще стоял рядом, дрожа всем телом. И вдруг, к ужасу Джона, он упал перед ним на колени, угодив прямо на его ноги, поднял лицо, уцепился за него руками и забормотал сначала невнятно, затем все более понятно, что он виноват, что не знал тогда, что делал, что он — ублюдок.

— Я не знаю, зачем я тебе говорю, выплескиваю все на тебя. Но так дальше не может продолжаться, я не могу так дальше жить. Я сойду с ума, если не расскажу тебе. Уже несколько недель прошло, как я решил рассказать тебе. Именно поэтому я позвонил тебе в первый раз. Но я тогда струсил, не смог и вместо этого оскорбил тебя. Прошу, прости меня.

Чувство собственного достоинства, сознание, что у него тоже есть свои права, что он не обязан выслушивать всякий бред Марка, сдерживало Джона. Он промолчал. А почему, собственно, он должен прощать, после того что тот наговорил? Без какого-либо повода Марк бил по самым уязвимым точкам. Вместо ожидаемого прощения он сказал:

— Так что ты хотел мне сказать?

— Пожалуйста, прости меня, Джон. Потому что потом ты точно не сможешь сделать это.

— Встань, — приказал Джон. — Не стой на коленях.

Марк отполз по полу. Он сел, прислонившись спиной к стулу, оставаясь в тени. Он проглотил второй стакан вина так же залпом, как и первый, и, не отводя глаз от Джона, сказал:

— Я убил ее.

— Что? Ты сделал что?

— Я убил ее, — повторил Марк — Я убил Черри.