"Учебник жизни для дураков" - читать интересную книгу автора (Яхонтов Андрей Николаевич)Глава шестая СЛУЖЕБНАЯ ЛЕСТНИЦАРаздались длинные междугородние звонки. Я снял трубку. И услышал веселые голоса. — Это ты? — кричал Маркофьев. — Мы по тебе соскучились! Приезжай! У нас тут здорово! — А где вы? — спросил я. — В Афинах. Недалеко. Елена Прекрасная передает тебе привет. — Когда собираетесь вернуться? — я старался говорить сдержанно. — На днях. Уж больно тут хорошо. Вот и Миша подтверждает. — Ты не забыл, что должен мне кое-что? На другом конце провода возникла мертвая пауза. — Не забыл, — ответил Маркофьев. И вздохнул. — До чего ты уныл! Все бумаги у Лауры. Можешь поехать и забрать. Хотя, если тебя интересует мое мнение… — Не интересует, — отрезал я. Он все же закончил: — Не нужна тебе защита. Она и вообще никому не нужна. Ты не защитился ни первый раз, ни второй, ни третий. Почему думаешь, что на четвертый повезет? Это твое ослиное упрямство… Я желаю тебе добра… Я не дослушал и повесил трубку… А вечером позвонил Лауре. — Там моя папочка. С бумагами, — сказал я. — Где Маркофьев? — спросила Лаура. — Не знаю. — Пока не скажешь, где он, не получишь папку. — В трубке запищали гудки. Я подумал немного, выпил молока для здоровья и поехал к ней. — Я тебе не открою, — сказала она через дверь. — Где Маркофьев? — В папочке бумаги. Они — мои. Тебе не нужны, — стал убеждать я. — Как хочешь. — Она отошла от двери. Я устроился на ступеньках и закурил. По лестнице спустился мужчина, ведя на поводке манерного пуделя. Оба подозрительно на меня посмотрели. Я снова нажал кнопку звонка. — Ну, что, надумал? — спросила Лаура. — У меня скоро защита. — Знаю. До чего ты всем надоел со своими защитами… — Мне кажется, он в командировке, — сказал я. — Врешь, — и опять удаляющиеся шаги. Я снова сел на ступени. Мужчина с пуделем все не возвращался. Не хотелось снова с ним видеться. Я опять позвонил и сказал: — Валяешь дурака. — Может быть… — В папочке важные бумаги, — повторил я. — Возможно… Я не выдержал и сдался. — Он в Афинах. — Щелкнул замок. — Вот именно, — сказала Лаура, передавая мне папку. — С Еленой Прекрасной. Верно? Благодаря чему (или кому) человек возвышается, поднимаясь вверх по служебной лестнице? Что (или кто) тому причиной? Личные качества и усилия? Благосклонность начальства? Счастливое расположение звезд? Об этом не может не задуматься каждый, кто принял решение карабкаться вверх или наблюдает за тем, как карабкаются другие. Давайте разберемся в причинах успеха или неудач той или иной личности, вознамерившейся превзойти остальных. Для начала — несколько общих замечаний. Есть два способа оставить позади окружающих — Какой ближе вам? Который из двух отвечает вашим внутренним склонностям? Перемещение по служебной вертикали — похоже на движение сока по стволу. Раз угодив в этот поток, вы уже вовлечены в сложнейшую систему взаимоотношений с другими, такими же, как вы, каплями, и обречены странствовать по темным закоулкам ветвей, перетекая то в зеленые листочки, на самую верхотуру кроны, то в подземные лабиринты корневой системы. Туда, куда вас забросит судьба. Попробуйте заартачиться и не течь никуда — увидите, что из этого выйдет! Попробуйте по собственному желанию изменить маршрут и конечную цель перемещения — посмотрим, как вам это удастся. О, это непростая наука: разгадать вектор движения жизненных соков на данном конкретном отрезке, найти свой путь и определить цели и задачи маршрута. ГЛУПОСТЬ — беспорядочное мельтешение и стремление перепрыгнуть через головы впереди текущих. УМНОСТЬ — умение сделать так, чтобы они сами проторили вам путь. Тот, кто ездил в метро, ходил по улицам или на службу, не мог не заметить, какое количество тупиц, упрямцев и кретинов его окружает. Идут не туда, сворачивают не там и не так, норовят пересечь дорогу прямо перед вашим носом, а поравнявшись, толкают… Ослы, да и только! Казалось бы, так легко обойти их и оставить позади… Однако — и на это вы тоже должны были обратить внимание: у движущейся или стоящей массы, толпы есть своя логика поведения. Очутившись внутри скопления людей, вы должны смириться с тем, что будете шагать в ногу с остальными, видя перед собой одни и те же затылки, а рядом — одни и те же физиономии… Ни быстрее, ни медленнее вы пойти не можете… Разве только окажетесь в самом первом ряду. Вот туда-то наиболее нетерпеливые и стремятся… Но как же туда протиснуться? Ну, а если вы их за это еще и отблагодарите… Вы можете добиться всего! (Хотя они могут и не выполнить вашу просьбу — из лени, вредности, зависти… Тупости… Да мало ли почему…) Таким образом: предпосылки возвыситься и занять высокое место есть у каждого. Однако не каждый умеет воспользоваться своими преимуществами. После неслыханного триумфа с защитой диссертации, после получения почетного диплома и медали «За смелость и прогресс в науке» — по институтским коридорам прокатился новый слух: международное сообщество высоко оценило заслуги Маркофьева в сфере первооткрывательства и поиска и присудило ему престижнейшую европейскую премию. С вручением золотого орденского знака и денежной стипендии. Сам Маркофьев встретил известие спокойно, лишь заметил, что награда искала его слишком долго. Зато вокруг лауреата происходило нечто невообразимое. Приезжали репортеры, журналист Иван Грозный, специализирующийся на изучении биографии Маркофьева, поместил очерки о нем сразу в нескольких изданиях, фотография моей засаленной таблицы, содержавшей, однако, уникальные данные, обошла все газеты. Чтобы поздравить Маркофьева и вручить ему приз и денежный чек, прибыла делегация зарубежных коллег. Побывав в институте, иностранцы ужаснулись тому, в каких условиях приходится работать великому ученому. Даже мыло в умывальниках отсутствовало. И тогда гости — желая поддержать маркофьевскую научную инициативу и энтузиазм — приобрели за весьма солидную сумму лицензию на выпуск изобретенной мною (то есть Маркофьевым) пены. На эти деньги Маркофьев приобрел пароход. Торжественная церемония его спуска на воду удалась на славу. Маркофьев и иностранные гости обменялись приветственными речами. А затем состоялся банкет, на который не забыли пригласить и меня. На этом приеме Маркофьев был сама безмятежность, само радушие… А я? Как вел себя я? Пригласили, не забыли о твоем существовании — ну так и ешь, пей, получай удовольствие и ни о чем не думай! Ибо фуршет есть модель всей нашей жизни. И поведение на фуршете — есть модель поведения в жизни вообще. Либо склевывай по зернышку, стоя в сторонке, либо, если мечтаешь прорваться к столу, — работай корпусом и локтями. А не ощущаешь в себе нужной для этого силы — не лезь! Далее. Общей вилкой (ложкой) вы взяли с блюда кусочек и положили себе на тарелку. Ваши дальнейшие действия? Глупец положит общую вилку на место и перейдет к следующему блюду. Умный, не выпуская общей вилки (или ложки) окинет зал взглядом и, прежде, чем направиться за следующим угощением, отыщет знакомого или знакомую и передаст общую вилку (ложку) именно ему. Потому что если положит общую вилку (или ложку) на место, ее может взять любой посторонний, даже тот, который стоит за вами в очереди. И тогда вашим знакомым угощения может не хватить. Итак, вилка, ложка, угощение не должны выходить за пределы круга ваших друзей и приятелей. Вот главная задача. Если же вам неловко отодвигать кого-то плечом, демонстрировать резвость ног, тянуться через головы или в промежуток между телами за рюмкой и бутербродом — не ходите на фуршет! Он не для вас. А для тех, кто, будто бульдозером или снегоочистительной машиной, пройдется по столу. ВСЯ НАША ЖИЗНЬ — ФУРШЕТ. То есть попытка пробиться и оказаться первым, дотянуться из неудобного положения до лакомого куска. Ах, вы к этому состязанию не готовы? Тогда мне вас просто жаль. Дико вспомнить, как я себя вел, решив использовать случай, удобный момент, чтобы прощупать почву касательно собственной защиты. Повод, и правда, был удачный. Где еще я мог сразу, одновременно повстречать столько ученых светил, весь цвет научного мира? Ну, а теперь представьте: маленький человечек суетится, хлопочет, подбегает к степенным, вальяжным людям, занятым пережевыванием пищи, неспешной беседой, разглядыванием женских нарядов… Чего он хочет? О чем зудит, пока все чокаются бокалами с шампанским?.. С какими такими делами пристает? Ужасно все это должно было выглядеть. Ужасно выглядит, когда жалкая букашка, забыв о своем ничтожестве, пытается пролезть в высшие слои, куда ей — она и сама должна это сознавать — ходу нет и не будет! Ах, это молчание сильных мира сего… Надо уметь слушать молчание! Людям не то, чтобы трудно вымолвить слово «нет», скорее, им просто лень что-либо произнести. Кроме того они справедливо полагают, что ведь зачем-то же вам даны зачатки разума. Вот и пользуйтесь этими зачатками! Почему они молчат — в ответ на вашу просьбу? Ну, если у вас не получается — кумекать — это уж ваша беда. Не так обстрялываются дела. Не так. А совсем иначе. НЕПРИНУЖДЕННО. МЕЖДУ ПРОЧИМ. ИГРАЮЧИ. ПО-МАРКОФЬЕВСКИ. — Если человек лезет, возникает непреодолимое желание его остановить. И не имеет значения, что лезешь ты, потому что тебе надо сообщить нечто важное человечеству — это же тебе надо сообщить, а не человечеству услышать. Человечеству вообще ничего не надо и никогда не было надо. Ученые светила вели себя правильно. Тому, кто заоблачен и свят, — тому не до мелочей и суеты. Окружающие сами берут на себя хлопоты и заботы — лишь бы оградить небожителей от необходимости тратить себя на пустяки. А я, наивная душа, пытался заставить их озаботиться моей проблемой. Приставал, настаивал. Не понимал: Так было и так будет. — Каков основной закон любой работы? — повторял аркофьев. И отвечал: — ТЕБЕ НАДО — САМ И ДЕЛАЙ! Из этого и следует исходить во всех ситуациях: 1) НИКОМУ НИЧЕГО НЕ НАДО 2) ТЕБЕ НАДО — ТЫ И СТАРАЙСЯ. И еще он говорил: — Мир стремится к бездумности. Люди устали. Они столько пережили на протяжении своей истории! И не хотят больше обременять себя размышлениями. ВСЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ — ЛИШНИЕ. Прилагать усилия… Решать проблемы… Не хотят маяться бессонными ночами. Хотят обо всем забыть — и веселиться, получать удовольствия, вкусно есть, сладко спать… И он, как никто другой, чувствовал и угадывал эти потребности человека. — Дураки вкладывают капитал в сейфы и банки, — говорил Маркофьев. — А мой капитал — это люди и хорошие с ними отношения. Я вкладываю свой капитал в приятные ощущения, в подарки, в друзей и дружбу. Мой капитал — это ласковые интонации, бархатные взгляды, незабываемые минуты, которые я дарю всем, всем без исключения… КТО ПРИГОДИТСЯ? — Никогда не знаешь, кто пригодится, — задумчиво говорил он. — Даже у самого никчемного и пропащего замухрыжки может оказаться тот самый единственный знакомый, который тебе и нужен… Что верно, то верно, он жил сердцем, душой, распахнутой навстречу людям. Что бы ни делал — делал ради людей. А я жил ради бумажной диссертации. Корпел над бумажками. Существовал ради мифического будущего, а это никому не нужно. Он — ради настоящего, а это нужно всем. Потому что все живут сейчас, а не потом. Какие костюмы он стал себе шить! Добротные, модные, просторные, сразу было видно, что не жалел материала. Иное дело я. И пиджаки у меня были кургузые, и рукава у пиджаков — коротковаты, ощущение было, что скроены из последнего метра ткани. — Надо тебе приодеться, — внушал мне Маркофьев, вытирая жирные, руки о широкие борта нового пиджака и капая сметаной на новые брюки. — Зачем? — возражал я. — У меня есть костюм. Причем почти новый. Маркофьев от души хохотал. — Как тебе подоходчивей объяснить? Ну, это все равно как если бы ты сказал: у меня есть копейка… Костюмов, как и денег, должно быть много. И еще он говорил: — В новом костюме ты встретишься с такими людьми, с какими никогда бы не встретился в старом. Он меня поучал: — По-твоему, это расточительство, а по-моему, самая суть жизни. Прелесть бытия — в том, чтобы потратить как можно больше и приобрести как можно дороже. Жить надо красиво. И он, как всегда, был прав. ЧТО ВЫ БУДЕТЕ ВСПОМИНАТЬ НА ЗАКАТЕ ДНЕЙ? Об этом надо задуматься уже в молодости. На полученные от продажи лицензий за мое изобретение средства Маркофьев приобрел пароход. И теперь субботы и воскресенья, а то и будни сотрудники института с семьями и без могли проводить в путешествиях по воде, набираться сил, крепнуть — и затем воздавать сторицей за проявленную о них заботу: сыпать открытиями и просиживать часами в лабораториях, выкладываться на полную катушку ради достижения новых результатов. И все они, сотрудники института, души в Маркофьеве не чаяли, тянулись к нему, как мотыльки к светящейся лампе. Честью считали побывать на борту парохода и не имевшие отношения к науке известные люди — министры и их заместители, жены и дочери крупных военачальников, а также представители иностранных государств. Больно порой становилось наблюдать за Маркофьевым, едва прибывшим из одного рейса и уже отправлявшимся по новому маршруту. Он ведь, как всегда, отдавался новой идее полностью, целиком, не жалел себя, не щадил других, затрачивался до изнеможения. Наблюдая за его образом жизни, всякий пришел бы в неистовство и восторг. Впал бы в буйное помешательство. Потому что вообразить такое было нельзя. Представить было немыслимо. Все эти бараньи и телячьи туши, эти головки сыров и свиные окорока, эти копченые осетры и вяленые белуги, которые загружались в трюмы перед отплытием… А ящики вин и минеральных вод, а штабеля хлебных буханок… Собираясь в увеселительные заплывы на пароходе, я всегда сомневался: что надеть? Ведь ночью на воде должно быть прохладно. Поэтому следует захватить свитер. Набросить пиджак. Взять теплые вещи. Лучше бы я заботился о своей прическе и не сутулился, тогда, глядишь, меня затащила бы к себе в каюту какая-нибудь миловидная женщина, и мне бы не пришлось думать о холоде! Мне бы жарко было всю ночь, вот что я вам скажу. Но моя мысль бежала по другому руслу. Если будет холодно, то как же должны замерзнуть легкомысленные девушки, которые, конечно же, ни о чем не позаботятся заранее? Значит, следует захватал теплые вещи и для них. (А эти женщины и девушки как раз и были заняты тем, что наводили марафет, по их разумению одежды следовало надевать как можно меньше). В результате я отправлялся в плаванье укутанный, будто ехал на Северный полюс, да еще волоча на себе мешок с теплыми вещами для других. Для тех, которые ехали как попрыгуньи-стрекозы — в легких платьях и маечках, намереваясь согреться совсем другими способами. И они выпивали, жарили шашлыки, танцевали под громкую музыку на палубе, а потом исчезали парочками или целыми веселыми компаниями. В то время как я, стоя в одиночестве на корме и набросив поверх свитера тяжелый бушлат, смотрел на звезды. Разве это не глупо — думать о других и за других? Не о себе, а о ком-то? Они ведь даже не узнают никогда, что вы о них думали. У них другие проблемы. Но если вам нравится… Приносили блюдо вареных раков. Никто не успевал опомниться, а Маркофьев стремительно набрасывался на яство, отрывал и съедал все раковые спинки, оставляя нерасторопным сотрапезникам лишь твердые панцири и не менее твердые лапки. Беднягам приходилось довольствоваться обсасыванием этих малоаппетитных частей рачьих корпусов. — Кто смел, тот и съел, — улыбался он, запивая шутку водкой. — Чему учит пример рака? Что КРАСНЕТЬ НАДО ТОЛЬКО В САМЫХ КРАЙНИХ СЛУЧАЯХ. Маркофьев опрокидывал в себя один фужер водки, затем второй. А потом и третий. И закусывал черной икрой. О, как восторженно все на него смотрели! Иногда мы так увлекались пароходными прогулками, что путешествовали месяц, и другой, и третий. И даже забывали проследить, чтобы провиант загрузили в трюмы. Так и плавали, причаливая во всех населенных пунктах и закупая все мыслимое и немыслимое съестное. Маркофьев при этом говорил: — Отказывать себе в углеводах, жирах и калориях — только лишь из боязни растолстеть? Нравится кушать — ну и ешь. Еще чего — держать себя в узде! К дьяволу все запреты! Ешь что хочешь, пей что хочешь, делай что хочешь. Сидеть на диете, чтобы этим бездельникам из института легче было потом тащить гроб с моим высохшим телом? Черта с два, путь потрудятся хотя бы на похоронах, если не желают вкалывать при моей жизни. Однажды, во время стоянки, мы отправились в город, на базар. Был поздний вечер, рынок закрывался. Мы не смогли купить ничего, кроме двух гогочущих гусей. Но что было делать с ними на пустынном в ночной час плавсредстве? Маркофьев попросил капитана свернуть им шеи. Тот с достоинством ответил, что он — рулевой и впередсмотрящий, а не живодер. Маркофьев попытался справиться с одной из птиц сам, но гусь его ущипнул. Делать нечего, мы выпустили птиц гулять по палубе, а сами легли спать. Рано утром гуси разбудили нас громкими криками. Мы приближались к новой пристани. Здесь, приплатив какому-то мужику в телогрейке, наказав ему кормить и беречь птицу до нашего возвращения, мы избавились от лапчатых попутчиков и накупили другой снеди. Наши трапезы, как в давние студенческие годы, растягивались порой на несколько дней. Я смотрел на Маркофьева и налюбоваться не мог. Он сидел за столом безмятежный, просветленный, никуда не спешащий, расхристанный, в парусно натянутой на животе рубахе… Незабываемые, прекрасные мгновения жизни! — Ведь ты не забудешь этого, не забудешь? — допытывался я у него. А он отвечал: — Жизненный путь не всегда устлан розами. То есть как раз розами он и устлан. Мы идем по нему, забывая о шипах. Иногда можно так наколоться… И еще он говорил: — Дружище, я не брошу тебя. Самое простое было бы бросить тебя в трудную минуту. И это было бы нормальным поступком. Но я всегда в тебя верил. И продолжаю верить. Мысль тут простая, элементарная. Еще не все потеряно. Если создал неплохой диплом, то логично было надеяться, что создашь и неплохую кандидатскую. Если создал неплохую кандидатскую, то почему не предположить, что создашь и достойную докторскую? — Голос его делался сердечнее, задушевнее. — Понимаешь, я исхожу из того, что человек, если он не совсем пропащий, рано или поздно проявит себя. Ты еще можешь мне пригодиться… Он учил: От себя добавлю: мудрость сия велика есть. Я его вполне понимал: ему неловко было существовать в науке за счет старых заслуг. Гордость и самолюбие ученого требуют постоянного движения вперед, обновления, не допускают пробуксовки и повторения задов. Я вполне разделял его устремления. — Самые интересные люди — бездельники, болтуны, фантазеры и прожектеры… Порой им в голову забредают такие идеи… Но увы, реализовать себя они не могут. Поэтому рядом с ними всегда должен находится кто-то, кто воплотит их замыслы в жизнь, зафиксирует каждое слово и поступок. Для потомков. Каждое их слово, правильно истолкованное, впоследствии может иметь для истории и человечества колоссальное, непереоценимое значение… Вот почему мне нужен ты… — Нет, главное в жизни — не работа, — уверял он меня. — Какая еще работа? Кому она нужна? Что лучше — работать или плыть, как мы сейчас? Главное в жизни — радость. Веселое времяпрепровождение! Если даришь людям радость — и они тебе ее подарят. И еще он говорил: — К черту скучные компании! Компании нужны веселые! И тогда мы, скрепленные общим весельем, всегда придем на помощь друг другу. Мы — это все те, кого связывают приятные воспоминания о приятном времяпрепровождении. Не сиди один, — как филин в дупле, не торчи, как пень, — посреди буйного зеленого леса… — прибавлял он. Только дилетанты считают, что, постоянно совершенствуясь в профессиональной сфере, они преуспеют и достигнут многого. Ничего они не достигнут, если не осознают, что успех ждет алчущих преуспеяния — совсем в иных областях! Замкнувшись в кругу сугубо деловых интересов, они рискуют оторваться от реальности. Подлинную поддержку друзей и единомышленников легче обрести там, где над вами не довлеет необходимость, подневольность общения (присущая всем формам служебных отношений), где единство интересов достигается совместно получаемым удовольствием: развлекательной прогулкой по воде, игрой в бридж, гольф, питьем пива… Именно такое общение сплачивает накрепко и надолго запоминается. Подобной общности с коллегами, если размахивать перед ними научными выкладками, — не достичь никогда. Маркофьев ведь недаром оставался бессменным капитаном институтской футбольной команды. Выходя на зеленое поле, занимал привычное место в центральном круге, принимал и отдавал пасы и после каждого движения вытирал пот со лба. — Ах, как он мыслит! Посмотрите, как он мыслит! Какой пас он отдал! — стонали на трибунах. А он, толстый, страдающий одышкой, с животиком, перевалившим через резинку трусов, подавал тренеру знаки, чтоб его скорей заменили. И Маркофьев абсолютно правильно поступал, когда срывался с научных конференций и заседаний. То он мчался в Лас-Вегас на съезд любителей сафари, то летел в Венецию, где собиралась ассоциация игроков в покер, то — в качестве почетного гостя — посещал мировой чемпионат по бильярду в Рейкьявике. А то отбывал на личном катере в Монреаль, чтобы принять участие в парусной регате по случаю дня рождения принцессы Монако… Сами посудите: что нового, неожиданного, яркого может произойти на встрече ученых? Где скучные люди долдонят и делают скучные доклады. В лучшем случае вы познакомитесь с двумя-тремя занудами. Иное дело — веселая компания преферансистов. Или любителей подогретой японской сакэ… Или ледяного пиноколадо, этой смеси кокосовой мякоти с ромом… Где за стойкой бара всегда услышишь свежий анекдот или сойдешься с интересным человеком. В любом казино или баре перед вами открываются безграничные перспективы. Вы можете выиграть огромную сумму. Вы разгорячите кровь! Окунетесь в водоворот потрясающих впечатлений и ощущений. Ваши новые знакомства наверняка окажутся гораздо более захватывающими и обещающими, чем те, которые могли бы произойти в профессиональной среде. Вы не согласны? Какое тут может быть сравнение! Кстати, именно в Лас-Вегасе, куда умотал с какой-то унылейшей конференции, Маркофьев свел знакомство с будущими своими партнерами, для которых главным делом жизни, как и для него, было: сразиться в трик-трак, потянуть на себя ручку игрального автомата, посидеть за рулеточным столом. Эта встреча и для них, и для Маркофьева была подлинной удачей. С тех пор то они приезжали к нему, то он отправлялся к ним, а иногда их компания назначала встречу где-нибудь на нейтральной территории: Сейшелах, Бермудах, на озере Чад. Там они купались, загорали ловили бабочек редких пород и предавались чревоугодию и состязанию в монополию или железку… Вы, не примкнувшие и не охваченные вышеозначенной тенденцией: играть всегда и везде — задумайтесь! Еще не поздно переосмыслить свое отношение к играм и другим, объединяющим людей в единые сообщества, факторам. Игра — не пустая и бесполезная трата времени. Игра — суть и смысл нашей жизни. Выигрыши чередуются с проигрышами. Поэтому за время, пока везет и идет карта, надо сорвать по возможности больший куш. Везти может минуту или две. Карта может ложиться удачно несколько часов. Счастливое пребывание на гребне успеха может продолжаться год, четыре года, семь лет… Но рано или поздно везению придет конец. Думайте сами, как себя вести на протяжении этой счастливой полосы: маневрировать, отказываться от прущих в руки подарков судьбы, прикидываться скромником — или запасаться впрок, на случай, если везение не повторится. — СВОИ ВЗЯТКИ (И НЕ ТОЛЬКО КАРТОЧНЫЕ) НАДО ОТБИРАТЬ СРАЗУ, — говорил Маркофьев. За большие заслуги в деле развития науки Маркофьеву подарили жеребца. Маркофьев его оглядел со всех сторон, потыкал пальцем в зубы — и подарок принял, — Хоть зубки и гниловаты… — сказал он. А потом, когда мы остались вдвоем, объяснил. — Если кому и тыкать в зубы, так именно дареной лошади. Во-первых, чтобы снизить ценность принимаемого подарка. Во-вторых, чтобы поставить на место дарящих, а то еще возомнят о себе… И, в-третьих, просто приятно ткнуть кому-нибудь в зубы… Будь то конь или человек… Наградить зуботычиной… Разве я не прав? Он по-прежнему любил осмысливать замшелые допотопные пословицы и поговорки. — Без труда не вынешь и рыбку из пруда, — хохоча, восклицал он. — Тут требуется уточнение. Без какого труда? Без наемного, чужого, рабского… Потому что лично я ни за что и ни при каких обстоятельствах потеть и напрягаться не собираюсь. Следовательно, и эта мудрость, пришедшая к нам из тьмы веков, устарела. Мы — цивилизованные люди и знаем: все, что делается с трудом, не приносит удовольствия. А оно и есть главный смысл и главная цель жизни. Жить надо легко. Порхаючи и играючи… — Большинство наших сограждан, — говорил Маркофьев, — тоже не лишено азарта. Но по-своему реализует тягу к риску. Например, в общественном транспорте, когда не берет билета. И с затаенным сердцем ждет: войдет или не войдет контролер. Сцапает или не сцапает. Оштрафует или не оштрафует. Не сцапал — твой выигрыш. Ты прокатился бесплатно и сэкономил. Сцапали — крупно проиграл, выложил штраф. Но это мелкие игры, — продолжал Маркофьев. — Это не масштаб. Надо ставить перед собой крупные задачи. Тогда и успех будет значительный. ДИТЯ СВОБОДЫ И любой, даже самый скучный симпозиум, даже самую унылую конференцию, которые посещал, Маркофьев умел превратить в незабываемое, яркое приключение. Съезжались знаменитости, готовились доклады и речи, но все ждали главного лидера. Однако, Маркофьев не появлялся. Не давал о себе знать. И даже не сообщал, где находится. Во все концы света летели факсы и телеграммы, раздавались рулады телефонных звонков… Наконец, его удавалось обнаружить — где-нибудь на пароходе, или дома у лаборантки, или на первенстве мира по бобслею. Спешно, спецрейсом, на самолете или поездом его переправляя туда, где общественность и научная элита жаждала услышать доклад Учителя жизни. Светоча. Педагога и Художника… Впрочем, и его появление не гарантировало, что жаждущие утолить духовный голод обретут откровения Маэстро. Прибыв, он отказывался сесть в присланные за ним «вольво» или «БМВ», а требовал, чтобы ему подали «линкольн». И пока дожидался машины, обнимал кого-нибудь из тех, кто пришел его встретить — сердечно, от души и потому что еле держался на ногах. Поселялся, естественно, в номерах «люкс», ругался с портье, если номер был не двухкомнатный, съезжал из гостиницы неизвестно куда, так что никто опять не мог его найти. — Да, — возглашал Маркофьев не без гордости, — я всегда отстаивал свое право на свободу. И независимость. Да, именно за свободу я и сражался каждым своим поступком. Рамки и границы — не для меня. Вот в чем была причина его успеха. ОН БЫЛ БОРЕЦ ЗА СВОБОДУ. ДЕЛАЛ, ЧТО ХОТЕЛ. Все вокруг хлопотали, бегали, прыгали, желая ему угодить. И на разные лады повторяли: — Гений… Талантище… Глыба… Он же устало спрашивал: — Тут у вас есть студенточка… крошка… Запомнил ее еще с прошлого раза… Где бы ее найти? Пояснение. Чем человек талантливее, тем более сложным характером он наделен. И, значит, имеет право поступать неординарно. Не так, как все. Тем более, если он сам знает про себя, что талантлив. Тогда, если он сам убежден, что талантлив, он вообще имеет право поступать запредельно. Так, как никто другой не поступит. И говорить гений имеет право так, как никто не скажет. Такому посланцу небес надо все прощать. Оберегать его. Холить и лелеять. Может сложиться впечатление, что я завидовал ему, его успехам. Но это не так. Я просто размышлял. Почему успех приходит именно к таким, — как он? Согласитесь, ведь это нормально, абсолютно нормально, не правда ли, что именно такие, вот именно такие всем нравятся, вызывают симпатию и восторг. А какие должны нравиться: скучные, пунктуальные, правильные? Нет, конечно. Если б такие нравились, это был бы полный абсурд. Коллеги, журналисты, обычные рядовые граждане души в нем не чаяли. Носили на руках. Особенно, если ему случалось крепко выпить. А случалось довольно часто. Он ведь ни в чем себе не отказывал. — Заплати, — говорил он мне, когда официант приносил в гостиничный номер пару очередных запотевших бутылок шампанского. — У меня деньги остались в багаже в аэропорту. — Заплати, — просил Маркофьев, когда днем мы спускались к обеду. А потом мы лежали на пляже. Я покупал пиво, бегал за чипсами. Мы катались на водных лыжах. — Заплати за лыжи, — просил Маркофьев. Оставшихся у меня денег едва хватало, чтобы рассчитаться с владельцем катера. — Что? Уже кончились? Жаль, — горевал Маркофьев. Но лицо его разглаживалось: — Ничего, пойдем вечером в казино. Там отыграем. Отобьемся. А пока пойди в оргкомитет фестиваля, возьми у них. Скажи — для меня. Утром участники конференции бродили по гостиничному холлу, ожидая автобуса. Автобус должен был доставить их в зал заседаний. Вдруг вспоминали, что Маркофьев вроде бы не спускался к завтраку. Начинали волноваться, звонили ему в номер. Трубки никто не снимал. Стучали в дверь. Тут он, наконец, пробуждался. — Да, перегрузился вчера, — сжимая голову, но не без удовольствия вспоминал он. — Поезжайте, я прибуду позже. Только пива холодного выпью, приду в себя… В его постели потягивалась очередная длинноногая красотка. И участники конференции, восторгаясь свободой и раскованностью, присущей любому недюжинному дарованию, отправлялись в зал заседаний на автобусе. А Маркофьева привозили позже в отдельном лимузине. Если, конечно, гений вообще находил возможность приехать. Если человек ведет себя подобным образом, — значит, ему позволено так себя вести. Значит, он сам себе позволил. И такую меру свободы сам себе отпустил. — ПРАВА НЕ ДАЮТ, ПРАВА БЕРУТ, — говорили такие авторитеты, как Маркофьев и Карл Маркс. А если не можешь себе позволить длинного поводка или вообще не умеешь ходить без него — ну и являйся всюду вовремя, перед всеми расшаркивайся, бойся опоздать, дрожи, точно заяц, из страха допустить ошибку, кого-нибудь ненароком обидеть, задеть. ВСЕ ПРОБЛЕМЫ ДУРАК СОЗДАЕТ СЕБЕ САМ. Все его хлопоты и переживания — результат его собственного недомыслия. Его собственной несвободы и трусости. ХОТИТЕ НАПИТЬСЯ — НАПЕЙТЕСЬ. НЕ ХОТИТЕ ПОДНИМАТЬСЯ С ПОХМЕЛЬЯ НИ СВЕТ НИ ЗАРЯ — НЕ ПОДНИМАЙТЕСЬ. Если вы нужны людям — они вас сами разбудят, умоют, причешут и доставят по месту назначения. Не нужны — так и не навязывайтесь. Насильно мил не будешь. Но и в этом случае: хотите напиться — напейтесь. Не хотите вылезать из кровати — не вылезайте. ВЫ ДЛЯ СЕБЯ ЖИВЕТЕ, а не для посторонних дядей и тетей. Для себя, а не для людей. Так и запомните. Посмотрите на себя или на любого человека — со стороны. Что он делает не так? Он не просто работает, а демонстрирует рвение. Хочет, чтобы его заметили. Обратили на него внимание. Выделили. Это плохо? Это ужасно! Он не просто заботится о своей семье. Он из кожи лезет, чтобы обеспечить достаток, уют, комфорт. Задумайтесь: так ли не правы коллеги, ненавидящие выскочку? Так ли не права жена, мечтающая ему изменить? И работать и любить надо — ни шатко, ни валко… В меру. Из всех поездок я тащил воз подарков и сувениров — Кате, Маргарите, родителям… А Маркофьев всегда возвращался налегке. — Зачем? — говорил он. — Все равно не угадаю цвет, рост и размер, вообще куплю не то, чего от меня ожидают, разочарую, не угожу и только взбудоражу фантазию и желания. А так я для всех хорош. Я думал обо всех, он — ни о ком. Я изнемогал под тяжестью чемодана, набитого подарками. Его руки оставались свободны. Ну, и ОЧЕНЬ ВАМ ЭТО НУЖНО — ДУМАТЬ О ДРУГИХ? И вообще. Во-первых, каждый в жизни совершил нечто такое, за что заслуживает быть обиженным, и любой пинок будет воспринят им как возмездие. Ну, а во-вторых, вам-то что до всех этих обид, претензий, оскорбленных самолюбий? Вам-то что до оценок ваших поступков и слов? Сами вы знаете, что делаете и говорите — вот и ладно. А дурак вообще не способен понять и оценить действий умного. И всегда будет его осуждать. Объяснить дураку что-либо невозможно, бессмысленно. Поэтому ДУРАК ВСЕГДА В ПРЕТЕНЗИИ К ОКРУЖАЮЩИМ, а умный, ничему не удивляясь, знает, что в жизни возможно все. Он понимает: ПРАВИЛЬНЫЕ ЛЮДИ (то есть люди, живущие по правилам, считающие, что если они приехали на симпозиум, то и должны там оставаться и слушать лекции) СКУЧНЫ. ИНТЕРЕСНЫ ТЕ, КТО НАРУШАЕТ ПРАВИЛА. И на все вопросы он знал ответы. И умел научить своей мудрости других. Он говорил: — ОКРУЖАЮЩИМИ ЧЕЛОВЕК ОЦЕНИВАЕТСЯ В ТУ СТОИМОСТЬ, КОТОРУЮ САМ СЕБЕ НАЗНАЧАЕТ. И еще: — Я ВОШЕЛ В ЭТУ ЖИЗНЬ С ЧЕРНОГО ХОДА, А ВЫХОЖУ ИЗ ПАРАДНОГО. Не многим такое удавалось. Каждому времени, каждой эпохе необходимы свои герои. Каждое время позволяет развернуться человеку с определенным набором главенствующих в нем (и совпадающих с общественной потребностью) качеств. В другой временной отрезок подобный индивид так бы и зачах, никоим образом не проявившись. Можно сказать, погиб бы в зародыше. И никто бы о нем не узнал. Обидно родиться Гитлером, но появиться в неподходящее для себя время, скажем, в эпоху Возрождения. Не быть востребованным и даже замеченным. И сколько их еще ходило прежде и ходит теперь рядом с нами — Бонапартов, Мечниковых, Сталиных, Петров Первых… Может быть, сумасшедшие, которые мнят себя Наполеонами, и есть такие не востребованные временем души? Но вдруг — о, миг удачи, о, везение, улыбка фортуны! Звездный час. Твои устремления совпали с интересами истории! Могу смело утверждать: Маркофьев появился в точно назначенное ему время. И на этот раз — без опозданий. — Как по-твоему, для чего созданы люди? — спрашивал меня Маркофьев и хитровато подмигивал. — Чтобы в веселье или хлопотах отмаять свой жизненный срок, а потом сгинуть в могиле? Нет и еще раз нет! Они созданы, чтобы ими пользоваться! Чтобы отсеивая пустую породу, извлекать из их расплавившихся тел и растекшихся мозгов, которым они сами не могут найти применение, — драгоценные крупицы хоть какой-то полезности, хоть какого-то смысла. Они ведь сами не знают, зачем существуют. А я придаю их бытию оправдание… Помогаю выглядеть в собственных глазах и глазах потомков достойно. Да они должны быть мне благодарны! За то, что держу их в узде, за то, что направляю по верному пути… Собираясь на юбилей президента Всеевропейской ассоциации ученых, мы с Маркофьевым условились встретиться возле фонтана Треви, что в центре Рима. Час я ждал Маркофьева, любуясь скульптурой, запечатленной в фильме «Сладкая жизнь», еще два часа — за столиком в кафе. Наша институтская делегация давно отбыла по указанному в приглашении адресу. ПОДАРКИ НАДО ВЫБИРАТЬ С ТАКИМ РАСЧЕТОМ, ЧТОБЫ, ЕСЛИ ИХ НЕ ПОДАРИШЬ, ОНИ ПРИГОДИЛИСЬ ВАМ САМОМУ. Я пришел, несмотря на жару, в шерстяном костюме и галстуке. С букетом роз, любовно мною отобранных поштучно одна к одной. Я напрасно прождал Маркофьева, разозлился на него и отправился к президенту в одиночестве. Поздравил юбиляра, пожелал ему долгих лет и новых успехов, вручил цветы. Их тут же поставили в большую хрустальную вазу, которую утвердили посреди уставленного яствами стола. Надо было произнести тост. Только я поднялся с бокалом в руке — вошел Маркофьев. Его появление вызвало общий веселый хохот. Обо мне тут же забыли. — Да, да, виноват! — кричал Маркофьев, двигаясь вдоль стола. И при этом бил себя кулаком в обтянутую выгоревшей тенниской грудь. — Но я объясню, в чем дело. Переведи им, — просил он меня. — Я — без часов! Потерял часы! Пошел покупать президенту в подарок часы, примерил их на руку, а свои забыл на прилавке! Никто ничего из его объяснений не понял. Да и не хотел понять. ЛЮДЕЙ ВЕДЬ СОВЕРШЕННО НЕ ИНТЕРЕСУЕТ, ЧТО ВЫ ГОВОРИТЕ. ИМ ЭТО БЕЗРАЗЛИЧНО. ИХ ВОЛНУЮТ СОБСТВЕННЫЕ СЛОВА И МЫСЛИ. ИМ ВАЖНЫ НЕ ВАШИ СЛОВА, А ВАШЕ НАСТРОЕНИЕ. — Да еще напасть — гроза над турецкой баней! — продолжал кричать Маркофьев. — Я ведь почему задержался? Парился в бане! Сегодня у меня банный день! И вот выхожу из бани — гроза. Да еще какая! Здесь не было грозы? А там была. Страшный ураган! Поверите, вырвало веник из рук! Я так испугался… Каждая его фраза, еще до того, как я успевал ее перевести, провоцировала взрывы хохота. Так, веселя собравшихся, он добрался до юбиляра, троекратно его расцеловал и произнес завершающее слово: — Я виноват и поэтому немедленно выпью штрафную! А, выпив, громко спросил: — Надеюсь, мой друг, — и показал на меня, — передал заказанные мною специально ради сегодняшнего праздника цветы, доставленные самолетом… — тут он промямлил… — из Мексики! Нет, из Уругвая… Никто уже не помнил, что я не закончил, вернее, так и не начал свой тост. Все жаждали слушать только Маркофьева. И он не стал томить обожателей: — Мы, обыкновенные люди, так называемая масса, имеем право на заблуждения и ошибки. Я хочу выпить за того, кто не имеет права ошибаться и должен присуждать международные премии только достойным. Выпьем за нашего дорогого президента! Выпьем за его выдающийся вклад в сокровищницу человеческой мысли!.. И пусть не забудет, что на соискание этой престижной премии в этом году выдвинут его ученик, которого сегодня чуть не убило молнией, когда он спешил поздравить своего учителя… Под общие аплодисменты он выпил, а потом, уже тихо, мне на ухо шепнул: — Что поделаешь, приходится быть жополизом. Иначе хрен что получишь в этой жизни. Не то, чтобы он не понимал, как следует одеваться… Но когда (впоследствии) его назначали директором института, он и в Академию наук собрался отправиться в тенниске с воротом нараспашку… Но тут ему кто-то сказал, что от впечатления, которое он произведет, зависит многое. И Маркофьев одолжил в лаборатории — у кого галстук, у кого — пиджак, в результате вырядился попугаем. (Сами можете вообразить). Говорят, на должность директора претендовал еще один человек. Серьезный ученый. Но он пришел на собеседование в строгом костюме и галстуке в тон рубашке. Разумеется, выбор сделали в пользу Маркофьева. Он и дальше говорил, шутил, выпивал. Повелевал застольем. Рвал любовь и аплодисменты — как дети рвут ромашки в поле. А потом очень громко — я поражался, как он не боится, что его услышат, — рассуждал: — Ты сам посуди, что можно дарить человеку, если ему стукнуло восемьдесят? Вот я и явился без презента! В этом возрасте уже ничего не нужно. Все равно не успеет воспользоваться. Пусть вообще будет рад, что к нему пришли. Могли бы и вовсе перестать с ним считаться — как с практически не существующим. Его как бы уже нет. То есть пока он еще как бы есть, но это — всего лишь видимость. Мираж… Под конец вечера разоткровенничался окончательно: — Это раньше, чтобы преуспеть в жизни, я должен был нравиться тем, кто старше меня. А сейчас все зависит от наших сверстников. Эх, сколько же времени я провел в скучнейших компаниях старых пердунов! Где говорят только о том, что было, смеются замшелым шуткам и хвастают прошлыми подвигами: кто сколько мог выпить и каких женщин соблазнил… И от этих козлов зависела моя судьба! Но теперь все переменилось… Теперь я хозяин, а не они… Маркофьев мог опоздать на час, на два, иногда на сутки, иногда на неделю. Но что все его опоздания в сравнений с моим! Я-то опаздывал на целую жизнь! Мне-то было за ним не угнаться! Дурак хочет хотя бы казаться лучше, чем есть. Ему мнится — этим он производит благоприятное впечатление. Умный не стесняется быть самим собой. После банкета у президента Маркофьев зазвал всех в ресторан, заказал все обозначенные в меню блюда, а потом громогласно заявил, что ненавидит людей, которые привыкли обедать на чужой счет. И уехал. С официанткой. Приглашенные млели, их восхищала грандиозная непредсказуемость его натуры. Только представить: если бы в детстве и юности я бездельничал и вместо того, чтоб учить вербальные глаголы, шатался по улицам, выпивал и курил в подъездах, щупал девчонок, тискал их возле батареи парового отопления… Что было бы тогда? Отвечу. Тогда рядом со мной неизбежно возник бы помощник, секретарь, переводчик, который сопровождал бы меня во всех вояжах. И он, этот транслейтор, вкалывал бы в поте лица, а я продолжал бы наслаждаться жизнью. Каждый поступок имеет определенные последствия. Надо уметь их предвидеть. Не думайте, что я позабыл, о чем говорил раньше, а теперь повторяюсь. Да, повторяюсь, разумеется, повторяюсь — а как иначе, скажите на милость, втолковать то, что следует, — дураку и остолопу? Только повторением прописных истин! Иначе в глупую голову ничего не втемяшишь. Лишь повторяя и настаивая на излюбленной мысли, можно чего-то достичь. Так вот: жить надо бездумно. Не задерживаясь ни на чем, не фиксируя своего внимания — иначе погрязнете и запутаетесь. Составите о людях неверное мнение. Возомните себя мессией, способным переделать эту жизнь. Запомните: от вас в этом мире мало что зависит. Взвалить себе на плечи заботы и кайло — чтобы кого-то перековать — не слишком ли тяжелый груз? Сколькие уже надрывались! Но вы-то не из них. Вы-то умный. Как есть, так и есть. И лучше вряд ли будет. Во всяком случае, это зависит не от вас. А вы — положитесь на судьбу. И шпарьте, жарьте вперед. Без оглядки. Оглянуться — значит о чем-то пожалеть и задуматься. Ни о чем не надо жалеть. И думать. Пусть лошадь думает — у нее голова большая. Нельзя приходить в ресторан или казино с печатью заботы на челе и сознанием той высокой миссии, которой облекла тебя судьба, посылая играть в «блэк джек», а, делая ставки, помнить, что еще не куплены ботиночки для ребенка, пластырь от мозолей для отца и сердечные капли для матери. Представьте человека, который пришел на ипподром и, наблюдая забеги, корит себя за то, что поставил собственное благополучие в зависимость от какой-то задрипанной лошадки… Ну, и какое удовольствие он получит? В веселье надо входить неотягощенным, с легким сердцем и пустой головой. Жизнь — во всех ее проявлениях — это удовольствие, а кто живет и мается, живет и утирает пот, и не позволяет себе расслабиться (поскольку идет к победе, а потому не имеет права отвлекаться) — тем лучше не жить вообще. Надо было ехать к министру на прием, Маркофьев колебался: — Я на это время назначил встречу двум телкам. Очень смазливенькие… Захватив двух этих девиц, он отправился в правительственную резиденцию. Министр, к слову сказать, оказался очень доволен приездом такой компании. И сразу стал за одной из подружек ухлестывать. Вчетвером — Маркофьев, министр и две телки — они отправились в ночной клуб, хорошо и весело провели время. — Лаура тут заболела. Попала в больницу, — рассказывал мне Маркофьев. — А времени съездить проведать, отвезти апельсины — нету. Ну я и отправил к ней сперва свою новую подружку. А потом твою — то есть мою Маргариту. Чтоб навестили, передали гостинцы… Лаура, представляешь, подняла крик. И мне устроила разнос. «Чтобы, — говорит, — больше твои бабы не смели ко мне являться!» Хуже ей, бедняжке, врачи сообщили, после этого стало… — пригорюнился он. Иногда, если надолго исчезал, пропадая на каком-нибудь празднике цветов в Норвегии или участвуя в восхождении на Джамалунгму, он просил меня сделать расшифровку записи телефонных звонков, что раздавались в его кабинете. Из трубки неслись далекие и близкие, знакомые и незнакомые голоса: — Милый, это Жанна! Почему ты прервал наши отношения? Почему не встречаешься больше со мной? Я с ума схожу, так хочу тебя видеть! — Але, это я, твоя ненаглядная из Нью-Йорка. Куда ты исчез? Умоляю, позвони. Наш Джонни соскучился по тебе! — Жизнь без тебя потеряла смысл! Я сама не своя. Когда дашь о себе знать? Слышишь, это плачет наш Жоринька. Он хочет хоть раз в жизни увидеть папочку… А он, открыватель нового, всего себя отдавший служению человечеству, не мог подолгу оставаться на одном месте, буксовать и медлить. Его постоянно манили неизведанные дали и новые горизонты, куда он звал за собой остальных… Как происходит формирование любого коллектива? По одним и тем же законам! Начальник собирает и сплачивает вокруг себя людей — которые не угрожают ему ничем. Это могут быть рекруты из числа его прежних сослуживцев, зарекомендовавшие себя личной преданностью и угодливостью, это могут быть новые подольстившиеся кандидаты. Или дети — из знакомых этому начальнику семей. Одним словом, те, кто не станет или не сможет бунтовать, гавкать, задирать хвост и нос. Только сумасшедший объединит вокруг себя команду бунтарей и непокорных гордецов. Основы своего будущего ты закладываешь уже сегодня. Поэтому — не ссорься с начальством и вообще ни с кем не ссорься. Кто знает: кем станет твой сегодняшний сослуживец? Не плюй в колодец. Вдруг курьер сделается шефом? Вдруг невежество вознесется на вершину? В том, что такой поворот возможен, мне вскоре пришлось убедиться. Если исходить из требований, которые Маркофьев предъявлял к людям, то угадайте — кто очень скоро оказался в числе его ближайших сподвижников и помощников? В соответствии со всем изложенным в главе «Служебная лестница» — кого следует принять на работу: специалиста своего дела или того, кто проводит бессонные ночи, сражаясь в покер? Кого следует предпочесть: того, кто станет морочить вам голову научной белибердой или того, с кем можно отправиться на бега? Да я особенно и не удивился, когда Маркофьев объявил, что вскоре в институте начнет работать Миша. Виновник Всех Моих Бед, как я его по-прежнему называл. Я только заметил: — Он даже не поступил в институт… Поступил — не поступил… Получил образование или не получил… Какая разница? Только дураки придают значение подобным мелочам. Что проку в образовании? Жить надо своим умом, а не чужим, вычитанным из книжек. Книжки нужны, если ваша личная жизнь бедна событиями и невзрачна, вот тогда вы ее заменяете книжной, придуманной. А если едва успеваете крутиться, и от обилия впечатлений рябит в глазах — зачем вам бумажные чувства и чужие соображения касательно тех предметов, на которые вы имеете свой собственный взгляд? Миша пришел не один, а с девушкой. И сказал: — Это Олечка. Мы нашли друг друга. И будем работать вместе. Она была так некрасива, что, разговаривая с ней, я отводил глаза. — Что вы умеете? — спросил я. И сам тут же осознал нелепость вопроса. Его бестактность. Что она могла? Ничего она не умела. Но у нее был маленький ребенок. И больная мать. А муж ее бросил. На свое счастье она повстречала Мишу. Они оба ничего не умели и не хотели делать, поэтому и должны были позаботиться друг о друге и найти какого-нибудь болвана, на которого можно было навьючить свои проблемы. Затем Маркофьев привел Женщину. С глубоким страдающим взглядом. И коротко бросил: — Она будет тебе полезна. В чем? Об этом я даже не спросил. Разумеется, она ничего не смыслила в том, чем ей предстояло заниматься. Но в бездонности ее глаз мне чудились такой надлом и такая боль… Что за драма произошла в ее предшествующей жизни? Я мог только гадать. Мне виделось: это человек удивительной, тонкой души. Когда по вечерам мы оставались в лаборатории и я рассказывал ей, над какой проблемой работаю, Женщина смотрела на меня долгим неподвижным взглядом. Черт знает что я вообразил про нее! Черт знает что нафантазировал! В грезах своих я приписывал ей несусветные достоинства. Пытался взглянуть на себя ее глазами и видел усталого, битого жизнью мужчину, сохранившего, однако, под ударами судьбы спокойную доброжелательность и не слишком отталкивающую внешность, сдержанность и достоинство. То, что я произносил при всех, предназначалось именно ей. Мне казалось, она как-то особенно внимательно, сочувственно меня слушает. Ах, как же я старался… Из кожи вон лез, пытаясь предстать остроумным, глубоким, оригинально мыслящим. Подлинная оригинальность — вовсе не в умении распустить павлиний хвост и поразить воображение. Подлинная оригинальность — в таком поведении, таких манерах, которые кратчайшим путем ведут вас к намеченной цели. Но я-то, болван, придумал, что когда-нибудь состоится же наше с ней объяснение, разговор по душам, после чего — как знать, как знать, — не сольются ли наши судьбы в одну? Если она будет меня любить и уважать — а она, я видел, способна оценить положительного человека — может получиться очень даже славная пара. Это и есть главная ошибка, болванство, глупость — приписывать другим свои мысли и чувства, которых они на самом деле не испытывают. Чувства у каждого — свои. И мысли — тоже свои. А если бы были одинаковыми, то и все люди были бы одинаковыми. А они — разные. Еще какие разные! В том смысле, конечно, что одинаково похоже отличаются друг от друга и непосредственно от вас. С женщинами, мужчинами, сослуживцами, родственниками и случайными прохожими надо вести себя одинаково: плевать! ПРАВИЛЬНЫЙ ПУТЬ: НЕ ЛЮБИТЬ, НЕ УВАЖАТЬ, НЕ ТРЕБОВАТЬ, НЕ КРИЧАТЬ, НЕ СПОРИТЬ, А ПЛЕВАТЬ. Все, буквально все, у меня складывалось хорошо. Все начиналось обещающе. Если бы вел себя правильно, я бы сделал вот именно головокружительную карьеру. Достиг бы сумасшедшего успеха. Но я оказался слаб. И глуп. Работал, выполнял поручения. Болел, переживал за интересы дела. А надо было — плевать! Мало-помалу продвигалась и моя диссертация. Друг мой Маркофьев обещал стать ее научным руководителем. Мог ли я желать лучшего? Мог, мог! Но сам все испортил. Все не может быть хорошо. Многолетние наблюдения за собственными носками показали, что даже столь элементарная в производстве и эксплуатации вещь не бывает идеальной. Если носок не протрется в первый же день на пятке, значит — лопнет на кончике, если материал, из которого он сделан, окажется прочен, значит, ослабнет резинка. Что-нибудь обязательно будет не так… Если в какой-то момент вам почудилось, что судьба повернулась к вам светлой стороной, — будьте настороже. Значит, она что-то против вас замыслила. У вас все наладилось? Это верный признак того, что скоро блаженству вашему придет конец. Я давно заметил: есть люди у которых всегда все хорошо. А есть такие, которые всегда на плохом счету — и на работе, и дома. И с этим ничего поделать нельзя. Эти люди будто сами притягивают к себе неудачи. Если за столом суждено пролиться вину или соусу, то непременно на брюки этого несчастного, если по комнате летает комар, то он выберет себе жертвой именно неудачника, именно этот дуралей, и никто другой, становится мишенью для всевозможных насмешек и подтруниваний… Маргарита (еще когда мы были мужем и женой) подарила мне книжку «Жизнь с идиотом». В ней речь о том, что человек привел к себе в квартиру идиота из сумасшедшего дома. Не знаю, с какой целью Маргарита мне подсунула эту повесть — может, чтоб приобщить к высокой литературе, а может, ее жест содержал намек… Как бы то ни было, этот сюжет навел меня на мысль, что его герои просто взбесились с жиру. Нет нужды для обострения ощущений приводить в дом кретина. Их вокруг столько… Мы постоянно находимся в их окружении. До того, как мне в руки попала эта книга, я просто не обращал внимания, на то, какое количество недоумков меня окружает. Однажды я остановился возле перехода, ожидая, пока светофор загорится зеленым. Прямо передо мной, на мостовой, прижимаясь к бордюрному камню, лежала огромная лужа. Я сделал несколько шагов в сторону, чтобы перешагнуть ее в том месте, где она делалась уже. Как раз в этот момент на полном ходу к переходу по тротуару приблизился козел в куцей курточке, и вот уж действительно по-козлиному, прямо как горный, попытался ее перепрыгнуть. И разумеется, угодил в самую середину. Обрызгался сам и обдал водой меня. И как ни в чем не бывало побежал дальше. Сделаю страшное признание: за всю свою жизнь я не встретил ни одного нормального человека. Отклонения есть у всех, в том числе и у меня. Но я хотя бы сознаю свою ненормальность, понимаю, как ее контролировать. А вот остальные… Наверняка вы не раз задавали себе этот вопрос, наблюдая за окружающими людьми. Кто ненормален — они или я? Каждый совестливый и стеснительный человек (согласно нашему с вами уговору — дурак, так и будем его именовать) начнет подозревать в болезни себя. Но будет ли он прав? Люди — идиоты. Вам и самим это не раз бросалось в глаза, приходило в голову, ведь так? Особенно в метро. Особенно в общественном транспорте. Когда прут навстречу, не разбирая дороги, когда бегут сломя голову за отъезжающим поездом… И на работе они ослы. И дома. Вы это замечали. Но не зацикливались на этой мысли. А я-то — относился к ним, как умным. С уважением. Они мне звонили или подходили и говорили: — Что вытворяет этот Маркофьев! Почему так транжирит институтские денежки? — Почему вы говорите об этом мне? — спрашивал я. — Ну, во-первых, это твои изобретения он распродает, — отвечали мне. — Во-вторых, ты — его друг. Тебя он послушает. В-третьих, никто так связно и логично не сумеет изложить… Они все мне говорили, что именно я должен выступить и озвучить: и про пароход, и про другие безобразия. И я выступил. На общем собрании. Из лучших побуждений рассказал, какие злоупотребления происходят в нашем институте. Все слушали с открытыми ртами. Будто никто не ведал, что у нас творится. Хотя сами излагали мне факты, сами подталкивали их обнародовать. А теперь внимали, затаив дыхание. ЕСЛИ ЗНАЕТЕ ИСТИНУ — ДЕРЖИТЕ ЕЕ ПРИ СЕБЕ. КАК ДЕРЖАТ ЕЕ ПРИ СЕБЕ ОСТАЛЬНЫЕ. Маркофьев на мое выступление не обиделся. И держался спокойно. Как и подобает мудрецу. — Я бы мог свести с тобой счеты. Вышвырнуть на улицу, — сказал мне он. — Но это было бы неразумно. Это было бы личное. А я ставлю интересы дела выше. Пока ты нужен общему делу, пока я могу покупать на деньги, вырученные от продажи лицензии за твои открытия — самолеты и пароходы, я тебя не трону. Валяй, критикуй дальше. У меня под крылом. Валяй, критикуй меня, раз тебе нравится. Валяй, будь игрушкой в чужих руках. Тебя науськивают, а ты бросайся… Но, пойми, эти люди сами трусят, ищут дураков вроде тебя… У меня еще будет возможность тебе ответить. Так он мне сказал. А я запомнил. И в этот ненормальный мир — выпустить своего ребенка? Когда буквально никто не отвечает за себя и свои поступки? Если вам не жалко свое дитя, валяйте, рожайте. Единственная надежда, что и он тоже будет идиотом, как все — и ему легко будет приспособиться в этой реальности. Да и в самом деле: в кого ему быть полноценным? Даже и мучить себя не надо предположением подобной невозможной случайности. Автор убедительно показывает, что абсолютное преобладание кретинов, идиотов и дураков — во всех сферах жизни — с гарантией обеспечит созданному им Учебнику Жизни устойчивый потребительский спрос. Причем по мере увеличения народонаселения необходимость данной книги будет только возрастать… Ах, если бы люди руководствовались доводами здравого смысла… Логики… Вот один из характерных примеров заблуждения. Я иду, никого не трогаю… Значит, и меня не тронут… Если бы нападающие руководствовались этими доводами, они бы и правда никого не избивали, не грабили, не оскорбляли. Но их логика — иная. Если она у них вообще есть. Конечно, я был изгоем — думающим, пытающимся понять и осмыслить — среди валом накатывающего большинства не желающих ни о чем размышлять людей. Ну, мне и следовало забиться в угол, чтоб им не мешать. А я еще во что-то лез, болтался у них на пути… Обращал внимание, когда надо было не замечать. Задумывался, когда надо было не забивать голову. Ну что мне стоило? Многие так поступают. И неплохо живут. (А вам никогда не казалось, что люди вокруг — слепые? Что они видят не так, как вы? Или видят что-то, чего вы не можете разглядеть? Или, может, это вы слепой, а они прозревают нечто такое, о чем вы и догадаться не можете?) И всегда они ищут: к чему бы придраться, чтобы поссориться, выискивают изъяны, а не плюсы. И я все свои ошибки и заблуждения прекрасно сознавал. Я был слишком требователен. Слишком много хотел. Слишком высокие мерки предъявлял. Этот был нехорош одним, та — плоха другим… Но люди-то соглашались с этой жизнью, принимали ее, а я не мог с ней примириться. Потому что слишком много о себе воображал. Не может так быть, чтобы все вокруг были плохи, и только вы — безупречны. Был, стало быть, и во мне изъян, заставлявший всех воспринимать меня, видеть не таким, каким я, казалось мне, был на самом деле. На листе я написал правила поведения в коллективе, Которые ежедневно заучивал наизусть: И я даже начал неукоснительно их соблюдать… Но мы ведь уже проходили в предыдущих главах: если уж тебе написано на роду быть невезучим, то любой, даже самый яркий элемент везения следует рассматривать как начало новой полосы неудач. Любое везение — при постоянном невезении — лишь мосток, по которому вы беспрепятственно добежите до следующей, гораздо более крупной, чем прежняя, неприятности. Конкретный пример для непонятливых. Обычно вы, как и каждый невезучий, часами простаиваете на остановке в ожидании нужного транспорта. И вдруг однажды — о, чудо! — троллейбус, автобус, трамвай подкатили к остановке в ту минуту, когда вы к этой остановке приблизились. Не пришлось даже убыстрять шага. Знаете, почему судьба услужливо помогла вам скорее добраться до службы? Потому что заждавшийся вас и разбухший от ярости начальник, в бешенстве бегая по кабинету, не знает на кого излить свой гнев. И если бы вы не поспешили и не поспели вовремя, он излил бы его и выплеснул на какого-нибудь подвернувшегося ему везунка. Но ведь такого не может, не должно быть. Везунок охраняем судьбой. Вот вы и должны были поторопиться, чтобы принять на себя удар, испить чашу. Последним из зачисленных на работу новых сотрудников появился в моем кабинете некто Моржуев. Маркофьев заранее предупредил меня о его визите. — Имей в виду, у него не сложилась судьба. Он — из мест лишения свободы. Не обидь, не оттолкни, — строго наказал он мне. Моржуев пришел, вернее, приехал на собственном автомобиле, о чем сразу и сообщил. И сказал, что не может долго со мной разговаривать, потому что его ждут на станции техобслуживания, забарахлил кардан. Он сидел передо мной в кресле, закинув ногу на ногу, в строгом двубортном костюме, у него были модные манжеты на брюках и вишневого цвета туфли с тиснением на коже. Мне и всегда бывало неловко перед людьми, если моя жизнь складывалась благополучней, чем у них. Неловко знать, что все у тебя хорошо, в то время как у кого-то сплошные неприятности. А тут контраст был и вовсе вопиющий. И я боялся одним неосторожным словом причинить Моржуеву боль, напомнить о пережитом и перечувствованном. Боялся задать бестактный вопрос. Поэтому говорил преимущественно он. — Дел у меня по горло, — сообщил он. — Так что я буду появляться здесь нечасто. И мне бы надо было плевать, что никто из них ничего делать не может и не желает. Мне-то что было до их неумения и нежелания? Жил бы себе спокойно… Ах, как ПРЕКРАСНО, КОГДА ТЕБЕ НА ВСЕХ И НА ВСЕ НАПЛЕВАТЬ! Ни за кого и ни за что не нужно бояться и волноваться! Никого не надо оберегать и жалеть. Ни о ком не надо заботиться. ТАК ЛЕГКО ТОГДА ЖИТЬ! — Не будь дураком, — говорил мне Маркофьев. — Используй их всех в своих целях. Они не умеют работать, зато умеют кое-что другое. Не знают, как пишутся уравнения реакций, зато знают нечто такое, чему могут научить тебя. Выясни, в чем они сильны, выяви их сильные стороны, и эта их сила станет твоей. И еще он твердил: — К людям надо относиться, как относится ракета к ступеням, которые выводят ее на орбиту. Сделали свое дело — и пусть сгорают. Чего их жалеть? В повседневной жизни — как в космосе. Чем выше взлетаешь, тем в более плотных слоях оказываешься, — прибавлял он. И еще: — ЖИЗНЬ — ИГРА БЕЗ ПРАВИЛ, — говорил Мар-кофьев. — КАЖДЫЙ ДЕЙСТВУЕТ КТО ВО ЧТО ГОРАЗД. Бессмысленно ждать от людей разумных решений или дальновидности. Совершенно бессмысленно. Для них важней всего данный, на глазах истекающий момент. В вечность они не заглядывают. Последствий своих поступков не предвидят. ТОТ, КТО ИГРАЕТ ПО ПРАВИЛАМ, ВСЕГДА ПРОИГРАЕТ ТОМУ, КТО ПРАВИЛ НЕ СОБЛЮДАЕТ. Сам понимаешь, почему. И наоборот. В ВЫИГРЫШЕ всегда ТОТ, КТО ИГРАЕТ БЕЗ ПРАВИЛ. — Налицо прогресс, — улыбался Маркофьев. — Раньше говорили: ласковый теленок двух маток сосет, теперь надо говорить о том, что умный человек собирает взяток с каждого, с кого можно хоть что-нибудь получить. Точно так же, как с женщинами, я поступаю с мужчинами, — продолжал он. — Этот может дать подзаработать, этот может написать обо мне статью, тот мастак по части приобретения недвижимости, этот способен организовать бесплатное питание по инвалидности… Все, все нужны в моем раскладе… Каждый, кто способен внести хоть малую лепту в мое дело, мне нужен и дорог, но кого я не переношу, так это захребетников, стремящихся погреть на мне руки… И ничего не отдать взамен. Таким в моем окружении места нет! Бедные, бедные дураки! Иногда мелькнет перед ними страшное подозрение, что жизнь устроена совсем не просто, что человеческие отношения не ограничиваются здоровканьем по утрам с сослуживцами, рукопожатием с начальством, рамками семейного быта или сидением в комнате за казенными столами друг против друга, что отношения эти сложней, значительно сложней: вот начальник вышел после работы вместе со своей секретаршей, сел в машину и куда-то поехал, вот эта самая секретарша зачастила в буфет пить кофе с молодым сотрудником, а потом этот сотрудник пошел на повышение или был изгнан из конторы… Что-то начинает брезжить в мозгу. Бедные дураки прежде думали, что все устраивается само собой, что их терпение и прилежание заметят и оценят. И, может, вознаградят… ан нет, события происходят по другим критериям. Миром правят совсем не те законы, о которых говорится в школьных учебниках, людьми руководят совсем не те порывы и устремления, о которых мне (а может быть, и вам) толковали в детстве родители. Какие же законы правят миром? В чем преимущество начальника перед подчиненным? Работа подчиненного видна начальнику. Подчиненному не видна работа начальника. Подчиненный думает, что начальник не просто работает, но еще и заботится о тех, кто стоит ниже него на служебной лестнице. Начальник же… Ну, вы все сами знаете. Что начальнику до нижестоящих? Только глупый подчиненный может верить, что его зарплата, квартира, семья кого-то волнуют. Поэтому все умные и рвутся в начальники. Однажды Маркофьев пригласил меня в прекрасную просторную новую квартиру. — Нравится? — спросил он. И, видя мою растерянность, пояснил: — Твоя. Мой тебе подарок. Как поступил бы любой нормальный человек? Сказал бы «спасибо», вернее, ничего бы не говорил (мы ведь условились никого ни за что не благодарить), а просто переселился бы в предложенное жилье. Как поступил я? Я сказал: — А как же Миша и Оля? Им ведь так нужна квартира. И про женщину со страдающим взглядом я вспомнил. И про выпущенного из мест лишения свободы Моржуева. Неловко обустраивать свое благополучие, когда у других вокруг все не слишком ладно. В ответ Маркофьев расхохотался. — Да ты что! — замахал руками он. — Это и есть наилучшие условия для создания собственного счастья. И он, как всегда, был прав. Лови момент! Пока другие заняты своими неприятностями, им не до тебя. Но стоит им стряхнуть с себя заботы и напасти — и они ходу тебе не дадут. Что я мог с собой поделать? Такой уж был у меня характер. Если следом за мною по улице идет человек, дышит мне в затылок, я чувствую себя неуютно, неловко, начинаю сжиматься и сторониться, чтобы дать ему дорогу, уступить простор для его движения. Если бы у меня на спине были глаза, я бы глядел на этого человека, извиняясь. С какой стати? Почему? Почему я должен уступать ему дорогу? Если пришел раньше и занял свое, а не чужое место? С какой стати я должен тесниться? ЕМУ НУЖНО МЕНЯ ОБОГНАТЬ, ПУСТЬ И ПРИДУМЫВАЕТ, КАК ЭТО СДЕЛАТЬ, ПУТЬ ОГИБАЕТ ВПЕРЕДИ ИДУЩЕГО, ПУСТЬ УБЫСТРЯЕТ ШАГИ, МНЕ-ТО ЧТО ДО ЕГО ПРОБЛЕМ? Да пусть хоть об-пыхтится в спину, и ухом не надо вести. — Пользуйся моей добротой, — говорил мне Маркофьев. И прибавлял: — Существует мнение, что не жалко творить добро, если тебе это ничего не стоит. Это точка зрения пошляков! Сколькие не делают, не творят, хотя могут. Но я не таков. Творю добро — для всех, всех без исключения! С присущей ему заботой о близких Маркофьев пытался помочь мне и в устройстве семейной жизни. Познакомил с журналистом Иваном Грозным, который помимо того, что создавал о Маркофьеве пронзительные, берущие за душу очерки, вел в газете еще и раздел брачных объявлений. — Чего тут стесняться? — говорил мне Иван Грозный. — Пойдем покажу, как это делается. И мы пришли в дом, где приятной наружности женщина, видно, Иван с ней общался не первый раз, встретила его, меня и Маркофьева как самых дорогих гостей. Пока она хлопотала на кухне, Иван нам подмигивал и шептал: — Она не знает, что я женат. Думает, я нашел ее по объявлению, как читатель. Она не знает, что я — из газеты. Мы съели и выпили все, что она приготовила, после чего Иван выпроводил нас из квартиры, а сам остался. С большим интересом я прочитал вскоре в газете его гневную статью, где он обличал мужчин, которые по объявлению находят одиноких женщин, присасываются к ним на манер пиявок, живут, едят, пьют за счет мечтающих создать семью доверчивых гражданок, а потом исчезают из их поля зрения, иногда прихватив к тому же ценные вещи. Еще раз мы с Маркофьевым навестили мое новое жилище. На этот раз меблированное роскошным итальянским гарнитуром. — А еще будут кожаные кресла и диван, — сказал Маркофьев, — и на кухне — лавки и стол из мореного дуба. Квартира показалась мне чудесней, чем прежде. Окна и балкон выходили на солнечную сторону. А кухня была прохладной, потому что смотрела на север. В ванной рабочие прилаживали зеркало. — Это только начало, — обещал Маркофьев. — Скоро сооружу здесь еще и бассейн. — И тогда я смогу переехать? — спросил я. — Потерпи, — сказал он. — Я же говорю: завезем мебель, постелем ковры, остеклим лоджию… Дарить так дарить, любить так любить, гулять так гулять, стрелять так стрелять… А пока поживу здесь сам. С новой своей подружкой. — И подмигнул. — Надеюсь, не возражаешь? А пока я жил у Маркофьева на даче. Рано утром, серыми рассветами, выходил в сад. Стояла тишина, птицы еще не гомонили. Я садился в беседке и встречал первые солнечные лучи. Иногда проведать меня приезжал мой друг. Мы сидели на веранде, в плетеных креслах. Изредка, с шумом протаранивая листву, на землю с ветвей падали созревшие яблоки. — Какими же дураками надо быть, чтобы не обнаружить закон тяготения! — говорил Маркофьев. — Неужели человечество в массе своей настолько глупо, что должно было дожидаться Ньютона? В ученом мире он уже слыл Эйнштейном, Коперником, Галилеем, Бойлем-Мариоттом, а некоторые, особо восторженные натуры, нарекли его Моцартом науки. Раньше я приходил в ужас и уныние от сознания собственной ущербности. От того, что не такой удачливый и сообразительный, как Маркофьев. Не такой музыкально одаренный, как Маргарита. Не такой твердо-характерный, как Лаура. Не такой кровожадный (а попросту лишенный охотничьего дара), как отец Маргариты. Я казался себе (да и был) неполноценным. Это счастье, что окружающие соглашались со мной, недотепой, недоразумением природы, общаться. Я был бесконечно им благодарен. Теперь я смотрел на вещи иначе. Перевалив во вторую половину жизни, я понял, в чем заключалась моя ошибка. В чем был не прав. В чем заблуждался и что понимал неверно. А чего недопонимал. Увы, срок моего прозрения, отрезок времени, который я потратил на постижение элементарной в общем-то истины, оказался чрезмерно долгим. Но лучше поздно, чем никогда. Мудрость бытия открылась мне во всей своей сияющей простоте. Слушайте и запоминайте: Если бы все вокруг умели писать стихи, чинить телевизоры, открывать законы физики и химии, — мир состоял бы сплошь из гениев. А какую картину мы наблюдаем в реальности? Если бы Достоевский писал свой роман сегодня, он бы назвал его не «Идиот», а «Идиоты». Столько их вокруг! А если невысокого о себе мнения, и другие будут на вас плевать. Кто, кто из них — Маркофьев, Маргарита, ее отец, Лаура? — могли так складно и последовательно изложить теорию, легшую в основу моего Учебника Жизни? Кто вообще мог так ясно и последовательно мыслить? О, несомненно, я был выдающейся личностью — уже хотя бы потому, что мне пришла в голову мысль создать мое пособие для дураков и кретинов. Практическое занятие. Изготовление наград для дураков. Правило № 1. Тот, кто хлопочет, суетится, устраивает делишки тот ничего не достигнет. Что проку бороться с волнами, барахтаться, выплывая против течения, если море, не обращая на вас внимания, будет насылать все новые, то малые, то большие штормовые валы, а река продолжит стремить свое движение туда, куда и всегда стремила… Гораздо мудрее и прозорливее не бороться, а подчиниться стихии, как подчиняется ей щепка, отдать себя во власть Судьбы — уж она-то сумеет вами распорядиться. Правило № 2. До тех пор, пока вы будете ощущать себя спутником большой планеты, вы будете вращаться вокруг нее. До тех пор, пока будете ощущать себя ступенью ракеты, вы будете лишь вспомогательной ее сгорающей частью. Все изменится в тот момент, когда вы сами ощутите себя центром вселенной. Мир завертится вокруг вас. Правило № 3. Суетящийся предмет среди других суетящихся не вызывает любопытства. Неподвижный — среди роящегося хаоса — привлекает внимание. Как это так? Мы шевелимся, а он — нет. И вот уже вокруг вас возникает завихрение с целью вас расшевелить. Вы не поддаетесь — тем больше усилий для этого прилагают. Неподвижность — залог и обещание счастливой карьеры, не правда ли? Попробуйте покрутиться вокруг нужных вам людей. Они будут удаляться ровно на то расстояние, на какое вы к ним приблизились. Попробуйте ни за кем не гоняться, встаньте в сторонке — и от нужных людей и от дела, которым заняты. Через некоторое время, после короткого замешательства, все поймут, что без вас невозможно обойтись и начнут вертеться вокруг вас. А дело начнет двигаться само, без вашей помощи. Проведите данный эксперимент — и вы убедитесь в правильности моего наблюдения. Не надо бояться, что вас посчитают высокомерным, надменным, заносчивым. Посчитают — и пусть. «Не я же вам докучаю, вам самим не дает покоя, почему я такой загадочный, отрешенный, недоступный…» Позволяйте другим суетиться, вокруг вас и вообще. Когда суетишься сам, всем кажется, что тебя слишком много: и там, и там, и здесь. Когда неподвижен — тебя не хватает: и там, и там, и здесь. ПРОБКИ НА ДОРОГАХ ВСЕГДА ВОЗНИКАЮТ В ТОМ НАПРАВЛЕНИИ, КУДА ВАМ НУЖНО ЕХАТЬ. На противоположной полосе всегда свободно. Поэтому, если хотите куда-то добраться, двигаться следует в прямо противоположную сторону от той, куда идет или едет большинство. Да вам и не пробиться среди тех, кто движется в попутном с вами направлении: их столько, этих попутчиков… На собрании — лес рук в поддержку или порицание какого-либо предложения. Лес рук, мостовая булыжников-голов… Вы среди них попросту затеряетесь. А попробуйте голосовать не так, как большинство. И вас сразу заметят. Выделят. Умные знают и понимают, как стать заметным. Надпись на могиле автолюбителя гласит: «Я погиб, потому что имел преимущество». Вот и зазевался, считая, что все станут ему уступать… Как бы не так! В притче о Сизифе речь идет о тщете и бесплодности человеческих усилий. И начинаний. Как ни старайся, сколько ни вкладывай энергии — все окажется бесполезным. Все твои старания и потуги, все нагромождения дел камнем скатятся с горы и хорошо еще, если не погребут тебя под своими обломками. Поэтому не стоит и усердствовать. К такому выводу я пришел на примере собственной судьбы. Как ни старался я, пыхтя, соорудить прочное жилище, прочную семью, обустроить рабочее место, как ни пытался сложить из разрозненных кирпичиков житейских успехов и неурядиц подобие счастья — ничего не получалось. А стоило махнуть на все рукой — и на груде развалин стали росточками пробиваться всходы первых нежданных радостей. И если эти побеги не поливать, не обращать на них внимания — они станут все упрямей зеленеть и набирать силу. Хотя бы из простого интереса — проверьте: наплюйте на все дела и сядьте, сложив руки. Не думайте ни о чем. Ни о чем не заботьтесь. Если в голову придет какая-нибудь мудрость типа: «Под лежачий камень вода не течет», задайте себе вопрос: ну, а если бы затекла, что бы это изменило? Ну, промокли бы… Всем, желающим придерживаться в питании какой-либо системы, рекомендую МУЧНУЮ ДИЕТУ — по рецепту Маркофьева: утром — пять сдобных булочек (помимо завтрака); обед — торт и четыре пирожных (помимо обеда); ужин — спагетти, батон белого хлеба с маслом и печенье. РАЗГРУЗОЧНЫЙ ДЕНЬ — пирожки с рисом, картошкой, капустой с утра до вечера и блины со сметаной, селедкой, икрой, семгой, балыком. Раз уж мы заговорили об игре, то входящего в жизнь человека я бы сравнил с вброшенным в игру футбольным мячом — тотчас на него набрасываются со всех сторон и начинают пинать, бить, лупить, посылать, наступать, хлестать, отфутболивать… И не успокаиваются до тех пор, пока игра не закончится. — Не понимаю, — говорил Маркофьев, — какая, в сущности, разница между правозащитником и правым (или левым) защитником? |
||
|