"Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2" - читать интересную книгу автора (Яхонтов Андрей)ПРОЛОГШли годы… Вернее, бежали… То размеренной ровной цепочкой, затылок в затылок, как сбившиеся в кучку стайеры на долгой дистанции, то быстро-быстро и вприпрыжку, с оглядкой, рывками-урывками — будто арестанты из тюрьмы… Трудные, безумные, я бы даже сказал, непосильные для многих и многих, однако, сулящие надежду, благодатные для судеб родины. Об этом вещали с высоких трибун умные ораторы, рассуждали искушенные докладчики, толковали в газетах духовные пастыри и пахари нивы народного просвещения. При всем огромном уважении к их интеллекту и желании согласиться с их доводами и поверить в лучшее, годы эти оказались совсем уж отчаянными лично для меня. Долгими бессонными ночами я пытался осмыслить суть и причины столь вопиющего несоответствия того, что слышал, и того, что со мной происходило, и осознавал полнейшую неспособность прийти хотя бы к малоутешительным успокоительным выводам. Ведь если я был частичкой великой державы, идущей полным ходом к счастью и благоденствию, то должен же был — пусть в малой степени — испытывать прилив оптимизма и духовный подъем? А этого почему-то не получалось. Напротив, меня снедала тоска, удручал страх, душило отчаяние. Собственно, жизни как таковой не было. Она споткнулась, остановила течение, впала в агонию и кому одновременно (если такое — с медицинской точки зрения — возможно). Вывод. Думать я еще не умел. Этому предстояло учиться. Да, весна, как и прежде, одаривала и манила легковерных листочками надежды. А осень этими листочками сорила, заваливала ими улицы, мотовски сыпала напропалую, заставляя дворников с утроенной энергией работать метлами и очищать тротуары и мостовые от скукожившихся и пожелтевших трупиков несбывшихся мечтаний… Лето изнуряло жарой и навязчивым изобилием предложений и искушений: купания в прохладной реке, сбора грибов и ягод, вариантов поехать куда-нибудь на море… Но заштрихованный дождями воздух напоминал о мнимой, бутафорской подоплеке этой сезонно недолгой роскоши, лишал благие намерения дальнейшей перспективы, подменял сладость радужных замыслов думой о практической их невыполнимости в условиях истаивающего тепла, нестойкого материального достатка и реального отсутствия плюрализма личных возможностей….. Зима сурово примораживала остатки иллюзий. И все же порой меня охватывало странное, почти шизофреническое чувство правильности происходящего. Логичности творящегося. Разумности свершаемого. Я начинал верить в будущее. Хотя оставался — я это отчетливо ощущал — внутри прахом идущего настоящего. Со мной случались приступы онормаливания. Хотелось покупать вещи, набивать ими квартиру, обустраиваться так, будто собираюсь вековать-обывать предолго и бессрочно. Это были счастливые моменты: я забывал, что можно износить не так уж много костюмов, прочитать лишь определенное количество книг, а потом — придется оставить и покинуть все с таким трудом и воодушевлением собранное… Я терялся в догадках. Негодовал на себя. Старался рассуждать здраво. Даже вычерчивал и анализировал параболы и амплитуды своих настроений. Пугался: не грозит ли примиряющая с действительностью защитная реакция организма началом раздвоения моей и без того постоянно противоречащей самой себе личности? Почему, почему мне было неуютно — на фоне все ускоряющей брожение и пестрящей разнообразием карнавальной веселости и вакханалии череды дней? Если мелодия бытия разыгрывалась по законам классической партитуры и правилам нотной грамоты — откуда врывались в стройные ее созвучия аккорды какофонии и диссонансной фальши? Внезапно и с большим опозданием я очнулся и прозрел, обнаружив: в сумбуре солнечно-пасмурных превращений мне мучительно не хватает, до кислородного голодания не достает незаменимого компонента и элемента — Маркофьева! Без него, светоча и кумира, героя и победителя, философа и ученого, поэта и композитора, танцора и певца мое пребывание в подлунном мире стало пропащим, неполным, никчемным. Пустым и пресным. Недосоленным, недоперченным, недоваренным — как приготовленное неумелой хозяйкой блюдо. Он, царь и бог, богач и бедняк, мудрец и провидец, футболист и хоккеист — привносил в мою пустопорожнюю тягомотную биографию подобие смысла, сообщал мыслишкам вселенский масштаб и космический размах… Без него я был не я. А отторгнутая от гумуса корневая система или, напротив, почва, на которой ничего не произрастает. Ах, как ярко, насыщенно, лихо мы жили в эпоху расцвета нашей дружбы и воплощения маркофьевских начинаний и свершений — в науке, культуре, общественных сферах и подвижничестве на благо масс… Как много успели осуществить, внедрить, претворить… И сколько еще роилось в наших мозгах планов… Увы… Неумолимое течение реки времен и населяющие ее бобры-обстоятельства разлучили тех, кого, казалось, невозможно разъединить. Устраивая запруду за запрудой, громоздя один барьер над другим, исподволь влияя на развитие событий, — развели нас по разные стороны плотин и мостов… Нельзя сказать, что я вовсе и окончательно потерял Маркофьева из виду. Однажды в троллейбусе, погрузившись в чтение, с головой уйдя в реферат, подготовленный к защите моим учеником, я совершенно не обратил внимания на подошедшего, нет, подкравшегося сзади сдобного человека, который что было мочи гаркнул мне в затылок: — Ваши проездные документы! — И, когда я вздрогнул и нервно дернулся, громко и радостно захохотал. То была мимолетная, беглая встреча. В салоне, оказывается, работала бригада контролеров (и Маркофьев был в их группе), двое его мордоворотов-коллег прицепились к какому-то несчастному "зайцу", поволокли его на выход, Маркофьев, размахивая удостоверением, бросился им помогать, мне он лишь успел сообщить, что трудится в системе не то охраны общественного порядка, не то в транспортной милиции… Следующее свидание произошло, когда я ринулся вызволять сбережения родителей из внезапно обанкротившегося банка. Собравшаяся перед входом толпа скандировала: — Деньги! Деньги! Деньги! Отдельные граждане истошно выкрикивали: — Верните наши кровные! Многим, особенно пенсионерам, делалось дурно. Их увозили завывавшие сиренами "скорые помощи". Прохаживавшиеся с дубинками и полосатыми жезлами вокруг сборища милиционеры призывали людей не митинговать и разойтись по домам. Тут я и увидел Маркофьева — он протискивался сквозь скопление наэлектризованных бедолаг к мраморным ступеням, на которые в этот момент как раз выходил для встречи с народом то ли владелец, то ли управляющий, то ли просто облеченный доверием начальства клерк в дорогом костюме и с дымящейся сигарой во рту. Сделав затяжку и выпустив колечко дыма, банковский служащий поднял руку, наступила тишина. — Со временем вам все будет вам возвращено, товарищи! — произнес дебелый господин. — Когда? Когда? — зашумели недовольные. — Со временем, — повторил парламентер. И хотел уйти. Но его остановил возглас Маркофьева: — Как мне быть? Помогите! Я пришел положить деньги в ваш банк и не могу войти… Лощеный тип остановился. Повернулся к Маркофьеву и взглянул на него с интересом. — Пойдемте со мной, — сказал он. В этот момент Маркофьев заметил меня. Глаза его радостно блеснули. Он, как чайка, как буревестник, взмахнул рукой-крылом, показывая, чтобы я следовал за ним, приглашая в полет. Я повиновался. И, ввинчиваясь, пролезая, раздвигая спрессованные, будто купюры в пачке, животы, кости, груди, неуверенно приблизился. — Но я здесь по другому вопросу, — пробормотал я. — Мне нужно забрать вклад… — Помалкивай! — дернул меня за полу пиджака он. Миновав четыре кордона вооруженной охраны, мы (что и требовалось Маркофьеву) попали в чрево финансового муравейника, где кипела жизнь, сновали кассиры и кассирши, шуршали выползавшие из факсов депеши… Я-то полагал, что увижу запустение вымерших помещений, услышу гулкую, звенящую тишину. Управляющий, поблескивая золотой оправой извлеченных из янтарного очешника цейсовских окуляров, пригласил Маркофьева в свой устланный коврами и увешанный картинами кабинет и, искоса поглядывая в мою сторону (Маркофьев притащил меня и сюда тоже), вполголоса рокотал: — Вы меня очень, очень заинтересовали… Вы меня потрясли… Я хочу предложить вам сотрудничать… У вас поразительное, нетрадиционное мышление… Маркофьев кивал и соглашался подумать о совместных проектах. Свои деньги, очутившись в недрах подземных хранилищ, он, разумеется, выгреб сполна. (Я помогал ему тащить мешки). Мне же он пообещал содействовать в получении беспроцентного кредита. Я, как и было велено, не проронил ни звука. Хотя недоумевал: о каком кредите идет речь, зачем он нужен? Но я ни пикнул. Я ведь вполне отдавал себе отчет, что имею дело с гением, не похожим на остальных туполобых человекодикарей. Кстати, по-прежнему осаждавших фасад банковского здания. Нас выпустили через потайной ход. — Чтобы не раздражать стадо идиотов, — объяснил управляющий. Садясь в машину с затемненными стеклами, которую ему предоставил будущий финансовый компаньон, Маркофьев обещал мне: — Обязательно позвоню… Я ждал. Неделю, две, месяц… А когда снова встретил друга — еле узнал его. Изо рта у Маркофьева свисали длинные вожжи слюней, говорил он замедленно и с большим затруднением, взгляд блуждал и был неуловим. На вопросы этот полунормальный субъект с явно заторможенным развитием отвечал пространно и невпопад. Испугавшись, что его шарахнул инсульт, я не знал, как себя правильно держать и о чем заикаться (не о здоровье же!), но он вдруг подмигнул и горячо зашептал: — А ты как думал? Не так просто стать лауреатом Каннского фестиваля. Там дают награды только прибабахнутым. Гениальность — это ведь сумасшествие, юродство, неадекватность. Я стал таким. — Он слизнул, ловко подцепил языком стекавшие по ложбинке над верхней губой сопли. И продолжал. — Пойми, гений — это деньги. Бешеные суммы. Мало придуриваться и закручивать усики как Сальвадор Дали. Надо еще и впаривать свою гениальность. Надо шестерить. Продавать картины — по миллиону баксов за штуку. Короче, я пригласил членов жюри в свой замок и, когда они собрались, запер двери и объявил: никто не выйдет наружу, пока не будут опустошены все винные подвалы и не будут съедены все запасы еды. Мой деспотизм никого не огорчил! Совсем нет. Даже обрадовал. Люди остаются людьми. Любят пожрать и выпить на чужой счет. Когда все было съедено и выпито, каждый получил от меня конверт. С энной суммой. И я огреб высшую награду. Был отмечен и замечен. Превознесен. И рукоположен. Стал знаменит! — Что за фильм? — спросил я. Он махнул модно истатуированной рукой. Ах, какое элегантное (теперь я это различил) на нем было рубище! — Вышел тут на меня один автомобильный альянс… Попросил, чтобы я его прославил. В завуалированной форме. Отвалил на раскрутку проекта… Неплохо отвалил. Я взялся. Ты меня знаешь. Работы я не боюсь… А потом я наткнулся в газете на короткое сообщение в черной рамке: "При налете грабителей на обменный пункт трагически погиб искусствовед и рационализатор, религиозный паломник, химик по профессии и призванию, любящий отец и примерный семьянин Маркофьев". Родным и близким выражалось сочувствие. Контрольные вопросы. Как Маркофьев получал премии? Как он вызволял свои сбережения? Почему не звонил? Неправильный ответ. Потому что погиб. Правильный ответ. Вы найдете в последующих главах. Вывод. ВСЕГДА НАДО ДЕЙСТВОВАТЬ НЕТРАДИЦИОННО! Я скучал по нему, закадычному однокашнику и наставнику, тосковал, вспоминая наши славные подвиги и победы, головокружительные забавы и приключения… Сам, без Маркофьева, я (как ни прискорбно было в этом признаваться) ничего не значил. Доходили слухи: он руководит семинаром драматургов, читает лекции по теме рачительного использования океанского дна, выступает учредителем всемирной федерации девичьего кик-боксинга… Вопрос на опережение событий. Неужели я, не старый еще человек обречен был жить лишь воспоминаниями и питая несбыточные фантазии? Ответ. Конечно, нет! Я вознес молитву о возвращении Маркофьева в круговерть и круговорот моих дел и дней. Мольба, как стало ясно из воспоследовавших перипетий, была услышана. Полезный совет. Хорошенько подумайте — прежде чем взывать к Провидению с просьбой! Сбывается именно то, чего вы действительно хотите. Памятка. Сбывается только одно, главное желание. Человек рассчитывает на чудо. И оно в 99 случаях из 100 — происходит! Он не погибает от ветрянки и коклюша в детстве, не загибается от сердечного приступа в зрелости, бездарные выбиваются в руководители, а талантливые не околевают от голода, дурнушки выходят замуж, детям удается поступить в институт, зарплату непостижимым образом прибавляют именно плохо работающим, а взяточники не попадаются на вымогательстве… Чудеса буквально обступают нас со всех сторон! |
||
|