"Феникс" - читать интересную книгу автора (Ягупова Светлана Владимировна)

Часть 5 Духовный союз

На фасаде дворца спутников золотилась фреска: в голубом небе парили люди-птицы. Не икары с птичьими крыльями, а юноши и девушки в обтекаемых, светящихся под солнцем костюмах летели среди облаков.

На консультпункте молодая женщина в форменной тюбетейке с лиловыми звездочками по ободку деловито растолковала Радову и Таху Олину, что функции дворца — не регистрация союзов, а помощь в поисках близкой души. Им вручили брошюру, на которой красивой старинной вязью было выведено: "Сведения для инопланетян и репликантов".

— Мы как раз те и другие, — сказал Тах Олин.

— Вижу, — улыбнулась женщина, и это почему-то задело Таха.

В гостинице Радов углубился в чтение брошюры. Тах Олин не спешил ее изучать, сидел на диване, шныряя по всем каналам голографа, где велись передачи для репликантов.

— Неужели в тебе не говорит любопытство первооткрывателя? — наконец возмутился Радов и осекся, увидев перед Тахом на столе рисунок — женщина с распущенными волосами вела за руку двух ребятишек. Поймав его взгляд, Тах покраснел и перевернул рисунок. — Оказывается, это союз в непривычном для нас понимании, — мягче сказал Радов и прочел: — "Подбор спутников во Дворце преследует цель: создать на время духовный союз, основанный на потаенном совпадении психофизических резонансов. У этого союза есть некоторое сходство с браком, которое заключается в том, что от него тоже рождаются дети. У духовнорожденных сильный инстинкт к дальним космическим полетам. Они, как икары, поднимаются в небо без технических средств". Как тебе это нравится? Он оторвался от книжки.

— Ничего не понимаю.

— И не поймешь. Здесь говорится, что механизм духовного союза будет неясным до тех пор, пока мы не испытаем его на себе, поэтому подробные описания ни к чему.

— Значит, духовнорожденные — это все же не произведения искусства, а дети во плоти? И это при отсутствии физического контакта? Странно.

Через два дня, терзаемые желанием постичь нечто неведомое, они вновь пришли во дворец спутников. Их пригласили в просмотровый зал. Это было помещение без окон, с дневным освещением невидимых ламп. Усевшись поудобней, Тах Олин и Радов по звуковому сигналу нажали красную кнопку. В тот же миг комната заполнилась как бы вышедшими из стен мужчинами и женщинами всех возрастов — от семнадцати до глубокого эсперейского, определяемого лишь по сухому блеску глаз. Было ясно, что это всего лишь голографические изображения, но высокая техника записи создавала полную иллюзию реальности. Кто в легком танце, кто степенным шагом проходил мимо их кресел, и они ощущали на лицах движение воздуха, запах тонких духов и почти неощутимые особые токи, которые шли от каждого. Радов не удержался, схватил за руку вихрастого парнишку в пестрой футболке. Велико же было его изумление, когда рука ощутила тепло человеческого тела. Правда, юноша неведомо как ускользнул от него, и Радов понял, что перед ним все-таки не живые люди.

Задание оказалось простым: следовало нажать синюю кнопку при виде чем-либо симпатичного человека. За час, проведенный в креслах, перед ними промелькнуло около тысячи лиц, и раз пятьдесят их руки безотчетно жали на кнопку. Затея все более и более казалась несерьезной. Мало ли встречается приятных людей, а лицо, которое станет дорогим, может поначалу и не понравиться. А тут еще надо нажимать кнопку, несмотря на пол и возраст приглянувшегося человека. К концу сеанса они окончательно разочаровались в самой идее просмотра и уже хотели было отказаться от дальнейших церемоний, когда подошла консультант, все та же милая женщина в тюбетейке, и объяснила, что сидят они в биокреслах и все не так примитивно, как показалось, поэтому не стоит спешить с отказом. Когда же узнали, что в любой день и час по их желанию союз может быть расторгнут, вернулся прежний интерес.

После просмотрового зала их завели в биокамеру, где с них сняли биоголограммы.

— Но при чем здесь союз, да еще духовный? — вновь задали вопрос.

Им улыбнулись и попросили набраться терпения, сообщив, что голограмма несет информацию не только о биопроцессах, но и о духовных качествах и запросах. Оставалось лишь втихомолку возмутиться, что кто-то вновь посягнул заглянуть в их внутреннюю суть.

— Может, пас разыгрывают? — усомнился Тах. — Вдруг это всего лишь аттракцион, чтобы позабавить скучающих туристов?

Вечером они убедились в серьезности мероприятия. Девушки развели их по разным помещениям, и, спеша за консультантшей, Радов заметил, что слегка волнуется. Его уже ожидали. В полукруге из семи кресел сидели шестеро: совсем юная веснушчатая девчонка с короткой стрижкой рыжеватых волос, изящная брюнетка средних лет, широкоплечий гигант с лицом кирпичного цвета, молодой симпатичный человек, насупленный меланхолик и женщина очень преклонного возраста, судя по пронзительному, сухому блеску глаз. То ли от смущения, то ли из противоречия перед тем, что происходит, Радов чуть вызывающе спросил у общества, почему их именно семь, а не четверо или двадцать. Брюнетка сдержанно ответила, что психологи считают это число оптимальным для духовного союза. Кроме того, по обработанной информации просмотрового зала сделан вывод, что в данном случае целесообразен именно такой состав лиц.

Усаживаясь, Радов недоверчиво оглядел каждого. Вряд ли он нажал бы кнопку и при виде этого хмурого типа со взглядом, будто у него что-то украли.

Собравшиеся впервые видели друг друга. По интересам, симпатиям и биологическим параметрам они должны были составить на какое-то время сообщество, от которого ждали некий духовный плод.

В конце концов, шут с ним, как это будет называться, лишь бы интересно прошел отдых, — решил Радов и подивился наивности эсперейцев: к чему эти церемонии и сам термин «союз», когда подобные знакомства можно завести и без посредства дворца? Но позже выяснилось, что он не вник в суть происходящего.

Было очевидным, что рыжеволосая девушка, симпатичный парень, меланхолик и гигант — такие же, как и он, репликанты. Брюнетка, судя по изменчивым оттенкам кожи, эсперейка, а немолодая, с тонкими, иссушенными временем чертами лица — жительница Айгоры (ближайшей к Эсперейе планеты).

Как в начале любого знакомства, они вежливо прощупывали друг друга, перескакивая с одной темы на другую, не открывая пока своих биографий, мечтаний и помыслов — все это будет впереди. В соседней комнате, куда вошел Тах Олин, происходило нечто подобное. Через час почти одновременно обе компании вышли из дворца и разошлись по двум выделенным им коттеджам. Тот, в котором поселился Радов со своими новыми знакомыми, снаружи смахивал на раковину улитки и был оборудован бассейном, спортзалом, игровой. Утром и вечером его жители, совершая древний земной ритуал, собирались в гостиной на "стакан чая", который был ничем иным, как холодной омагниченной водой для очищения сосудов и биотонизации. Любимой темой репликантов в такие минуты были разговоры о некогда ломящихся от яств столах, о том, как чудесно ощущать приятную тяжесть в желудке, после чего сладко всхрапнуть. Эсперейка Пиола с айгорийкой Нисой приходили в ужас от этих рассказов. Им казалось чудовищным, что человек мог так отягощать свой организм пищей. Особенно завораживали кулинарные побасенки меланхолика Доба, в земном бытии бывшего поваром при дворе Людовика XIV. Некогда Доб скончался от обжорства с таким букетом болячек, что и сейчас испытывал их последствия на собственном характере.

— Стас, вы должны помнить, как пахнет жареный поросенок и утка с яблоками, — говорил он, и его угрюмое лицо светлело.

Рыженькая Элинка, в прошлом подневольная польская крестьянка, когда-то нечаянно утонувшая в пруду, слушая Доба, всякий раз шумно возмущалась:

— Ваши гастрономические воспоминания. Доб, пробуждают во мне недобрые чувства. Вы ели на золоте и серебре и даже, извините, обжирались, а вот я, мои родные и вся деревня влачили жалкое существование, а в голодное время кормились чечевицей и отрубями. Знаете, что такое отруби? Ими в хорошие времена кормили тех поросят, которых вы до сих пор обожаете.

Глядя на Элинку, спортивно подтянутую, раскованную и щеголеватую в своем пристрастии менять наряды по нескольку раз в день, Радов с трудом представлял ее в роли забитой сельской девушки, идущей по ниве под палящим солнцем с примитивным серном или косой.

Обычно спорящих усмиряла мудрая беловолосая айгорийка.

— Дети мои, — говорила Ниса. — Не горячитесь. Что было, то прошло и никогда не повторится. Сейчас вы — новые люди и должны мыслить по-новому. Впереди много интересных дел. Это мои дни на исходе, а вы еще так молоды. Глаза ее затуманивались грустью, что мгновенно передавалось всей компании. Заметив это, Ниса поспешно меняла настроение или выходила из гостиной. Однажды, когда при очередном приступе тоски она вышла, Пиола сказала:

— Будем к Нисе более чуткими. Нам предстоит проводить ее в последний путь — ей ведь не одна сотня лет.

Для присутствующих не было новостью, что на Эсперейе и Айгоре смерть все еще не до конца побеждена — долгожители в конце концов умирали, но их энергоматрицы и реплигены сохранялись в пантеонных камерах до тех времен, пока дело репликации поднимется на более высокую ступень и можно будет оживлять даже того, кто исчерпал весь энергетический потенциал, рассчитанный, по мнению ученых, пока лишь на два-три столетия.

Трудно было предположить в Нисе глубокую старуху — так она еще была прекрасна. Лишь слегка иссушенный профиль да внезапно вспыхивающая печаль в глазах выдавали ее возраст.

Краснокожий гигант Пит оказался жителем легендарной Атлантиды, остатки которой в двадцать первом веке обнаружили в районе восточной Атлантики. Истории Пита, рассказываемые живописно, с деталями, были похожи па сказки и легенды. Он заметно красовался перед Элинкой, которой нравился Ирик, парень из двадцать третьего века, некогда погибший при неудачной посадке космического корабля, возвращавшегося с Венеры. Радова не удивляла и его собственная симпатия к Пиоле. Но как затесался сюда Доб? Кибермозг явно слукавил, сведя их с этим скептиком и брюзгой. Собеседником Доб был неплохим, но многое раздражало в нем. Какой еще духовный союз понадобился этому дуралею, когда в Миносе у него растут два сына-подростка, требующие отцовской заботы?

Доб почуял нерасположение Радова и при удобном случае поспешил сообщить, что его супруга сейчас тоже в духовном союзе.

— Что за прок от этого союза! — взорвался Радов. — Или скажете, что у нас с вами может родиться ребенок?

Когда они распалялись до белого каления, в их споры вмешивалась Пиола. Грациозная, со струями черных волос, она все более привлекала Радова, и он бы по-земному влюбился в нее, не обладай она несколько отпугивающей, не совсем понятной ему логикой эсперейки.

Старания Элинки понравиться Ирику забавляли. Замкнутый, углубленный в свои мысли изобретателя-конструктора, Ирик почти не замечал ее. "Ну-ну, девочка, — мысленно подбадривал Радов Элинку, — действуй активнее. Ирик вовсе не барин, который видел в тебе лишь крепостную девку, и посмотрим, не отлетит ли от этого союза претенциозный эпитет духовный".

Разные по характеру и роду деятельности, они легко нашли общий язык. Более того — именно эта разность и привлекала каждого, ибо всем предстояло попробовать себя не в одном деле. Однако смысл их союза все еще не был понятен Радову.

Через неделю Ниса предложила отправиться в недолгое путешествие: ей захотелось еще раз окинуть взглядом Эсперейю, где предстояло найти последний приют. В их распоряжении был аэробус с автоматическим управлением. Пиола и Ниса оказались отличными гидами, а Пит дополнял их рассказы шутливыми историями, смахивающими на земные анекдоты. Доб по обыкновению брюзжал то на плохую амортизацию аэробуса — при движении по земле немного потряхивало, в воздухе же все было нормально, — то на ветерок из окна. Почему-то Радова это уже не раздражало, а наоборот, веселило, внося легкомысленный оттенок в его настроение, а несчастный вид Доба вызывал желание поухаживать за ним, как за отцом, превратившимся в большого старого ребенка. Время от времени кто-нибудь испытывал потребность чем-то утешить этого мрачноглазого человека в соломенной шляпе, смахивающей на канотье.

Порой Пит с Ириком отключали автомат и сами управляли аэробусом, несколько рисуясь перед дамами. Они побывали во многих городах, посещали музеи, заповедники, реплицентры. Биологическое развитие планеты напоминало Радову Землю. Правда, в заповедниках среди слонов и тигров встречались диковинные сирины с опереньем орла и туловищем пантеры, радовали глаз розовые водяные медведи, удивляли гигантские, размером с курицу, полевые бабочки иколо. И все это оказалось творчеством биодизайнеров и генинженеров.

Искусство на Эсперейе было безымянным. Возможно, потому, что почти каждый что-нибудь сочинял, рисовал, лепил, украшая собственный быт и жизнь окружающих. В их компании Ирик писал стихи, Пиола великолепно танцевала, Элинка увлекалась живописью.

— Все-таки почему искусство анонимно? — поинтересовался Радов у Пиолы. Ведь не всегда так было. Что же случилось?

— Оно постепенно теряло имена, — объяснила она. — По мере того, как становилось все более массовым.

— Но как же без образцов, столпов, на которых шло бы равнение? II как можно следить за художественными течениями, не оперируя именами?

— А зачем следить?

— Чтобы двигать искусство вперед.

— Но зачем его двигать? — Она рассмеялась, и Радов понял, что сморозил глупость.

— Это все равно, как если бы ты сказал, что надо двигать любовь. Кстати, чем ты занимаешься в последнее время?

Радов огорчился, что она не узнала о его деле, о том, что сейчас его увлекло, захватило моделирование подводных лодок, смахивающих на глубинных рыб. Кое-кто считал это увлечение детской забавой, да и он с удовольствием вернулся бы к медицине, но та почти полностью переключилась на репликацию, к чему до поры до времени его не допускали. Одна надежда на Лера. Поскорее бы возвращался Таир Дегарт — так хочется приобщиться к таинственному и святому делу.

За спиной Радова сидели Ирик с Элинкой. В их разговоре мелькнуло незнакомое ему слово аурана. Боясь прослыть и вовсе невеждой, не спросил, что это такое. И все же любопытство одолело, на ближайшем привале он подкатил с этим вопросом к Добу, но тот буркнул, что об этом лучше не рассуждать, это нужно пережить, как особое состояние организма. Нужна ситуация, а она может не сложиться.

Вероятно, речь шла о биополях. Радов физически ощущал их, когда компанию обуревали какие-либо чувства. При спорах с Добом он отскакивал от него так, как если бы тот был заряжен электричеством. Зато с каким удовольствием купался в нежном излучении Элинки и сложном, многообразном поле Пиолы! Биополе Нисы, стоило подойти к ней на шаг, успокаивало и утешало в минуты ностальгии по прошлому. У Пита можно было подзарядиться неистощимым двигательным рефлексом, у Ирика — глубокой сосредоточенностью, и когда он намеренно подключался к его полю, предметы обретали как бы еще одно измерение, все вокруг воспринималось с оттенками, объемно и с философским настроем.

Однажды он поинтересовался у Пиолы, каково ощущение от его поля. Блеснув глазами, она сказала:

— Надеюсь, ты не считаешь себя пустым местом? Твое поле довольно сложное: податливое, гибкое и в то же время капризное. Такое противоречие привлекает.

На седьмой день путешествия случилось то, чего с нетерпением ожидали все и что, оказывается, могло и не произойти. А предшествовало этому событие, которое чуть было не стоило Радову сильной боли.

Неподалеку от горного селения, напоминающего земную деревеньку где-нибудь в Кападокии с ее домами, вырезанными в скалах из розового туфа, находился заповедник, рядом с которым они решили сделать привал. Заповедник славился редкой породой когда- то давно выведенных животных, так называемых сурнулов. В путеводителе Радов видел фотографию этого зверя, и тот очень впечатлил его. Издали — общим планом — средней величины лошадка, но морда… Нечто лицеобразное, и сразу вспоминались мифические кентавры.

Остановились в полукилометре от заповедника, на берегу тихой речки, неподалеку от гористого леска.

В одном из южных городов Пиоле кто-то подарил забавного пумпа с двумя голубыми пятнышками на серебристой шерстке, и он то и дело требовал ласки своим переливчатым, застенчивым смехом, таким не подходящим его взбалмошной натуре. Все по очереди теребили Аха, бегали с ним наперегонки, купались в речке, с упоением дыша настоянным на травах воздухом.

К вечеру высыпали крупные звезды.

— Вон там Земля, — указала Пиола на восточную часть неба, и все смолкли.

На плечо Радова легла чья-то рука, он обернулся — рядом стоял Доб, взглядом разделяя его печаль. Радов предложил разжечь костер, как это делали их предки, и сварить для пумпа уху. Но оказалось, что и этот зверек питается искусственными пилюлями. Тем не менее Элинка с Питом ловко разложили уже собранный валежник — как все репликанты, они обожали костры.

Пиола вдруг спохватилась, что пумп куда-то исчез.

— Он может заблудиться или попасть под копыта сурнулов, — встревожилась она и, ахая, побежала куда-то в ночь. Радов поспешил следом, тоже громко зовя Аха, но паршивец не появлялся. Белое платье Пиолы мелькали перед ним, притягивая и маня, и он быстро шел за ней с неожиданным туманом в голове, едва сдерживаясь, чтобы не броситься догнать ее, обнять, ощутить ее грациозную тонкость и тепло не только зрением. Внезапно она остановилась, шагнула в сторону, и в руках ее заблестел пушистый клубок.

— Ты негодник, Ах! — отчитывала она повизгивающего в лукавом смехе пумпа.

Радов подошел, срывающимся голосом предложил понести зверька. Пиола мельком взглянула па него, и. пока пумп переходил из ее рук к Радову, он не выдержал, сунул пушистый комок в прихваченную им матерчатую сумку, а другой рукой неловко обнял Пиолу.

— Нет, — твердо сказала она, освобождаясь. — То, что ты имеешь в виду, может быть и без присутствия души. Я же сейчас хочу не этого, иначе никогда…

— К черту! К черту! — Он перебил ее на полуслове. — О чем ты толкуешь? Есть небо, есть звезды, есть ты и я — чего еще?

Пиола резко отвернулась от него, и он услышал четкий конский топот.

— Сурнул! — вскрикнула она и заметалась в отчаянии, выхватив у Радова сумку с пумпом.

Они находились посреди широкого луга, укрыться было некуда, а добежать до леса не успели. Топот приближался. Радов вспомнил рассказы о том, что сурнулы любят заигрывать с людьми, до смерти пугая их своими лицемордами, и, крикнув Пиоле: "Падай в траву!", ринулся наперерез вылетевшему из темноты конскому силуэту.

Увидев человека, сурнул резко умерил галоп, перешел па мелкую рысь и, приблизившись, остановился.

— Не смотри в его морду! — крикнула из травы Пиола, и, развернувшись, сурнул пошел на ее голос.

— Куда?! — завопил Радов, но зверь не остановился.

— Стас, миленький, я боюсь! — раздался отчаянный вопль.

"Илим, встань передо мной!" — малодушно вызвал Радов спиролетчика, не представляя, как тот может помочь ему. Илим не замедлил явиться перед внутренним экраном Радова. "Не бойся, — сказал он. — Прыгай ему на спину!"

Не помня себя, Радов в несколько прыжков догнал сурнула и вскочил на него. В нос шибануло запахом конского пота с примесью псины. Зверь резко остановился, по-лошадиному заржал, выворачивая к Радову человекообразную морду с огромными выпуклыми глазами. При слабом свете Эо, спутника Эсперейи, морда показалась Радову скорее жалкой, чем страшной. Его обуял азарт. Он ударил каблуками в бока зверя и тот понес его по лугу в сторону, противоположную стоянке. Скакал, сжимая коленями его бока и крепко вцепившись в гриву, от осязания которой передергивало — она была пушистой, тягкой, как волосы девушки. Едва подумал, отчего это зверь не пытается сбросить его, как сурнул резко остановился и, заржав, стал на дыбы так, что он чуть не слетел на землю. Опустившись, зверь стал брыкаться задними ногами, норовя укусить.

Радов взмок от пота, пальцы, вцепившиеся в гриву, онемели, пока наконец, обессилев, сурнул не стал послушен ему. Теперь, когда он смирно подчинялся движению рук Радова, появилось искушение подъехать на нем к костру, но вряд ли это обрадовало бы кого- нибудь. Слезть со зверя он тоже не решался здесь, на открытом пространстве, тот легко мог затоптать его, поэтому он понесся к лесу, решив спрыгнуть там в кусты.

— Стас! Стас! — услышал он крики.

По-прежнему стискивая одной рукой гриву зверя, он заложил в рот пальцы другой и пронзительно свистнул, давая понять, что жив. Сурнул испугался свиста, рванул и бешено понесся, брызжа слюной. На бешеном галопе они влетели в лес и зверь, споткнувшись о корягу, грохнулся наземь, едва не придавив Радова своей тушей. Радов ударился затылком о дерево и потерял сознание.

Очнулся от сопения и жаркого смрадного дыхания в лицо. Над ним стоял сурнул. Радов вскочил, охнул от боли в подвернутой ноге; сурнул, неожиданно развернувшись, мирно затрусил в лес.

Припадая на ногу, Радов выбрался на луг, где навстречу ему бежали Ирик и Пит. Его ощупали — не повредил ли чего? Колено, к счастью, оказалось лишь ушибленным и, прихрамывая, он пошел к стоянке. По пути узнал, что сурнулы не агрессивны, если их не трогать, но любопытны. Единственное, что угрожало ему и Пиоле — испуг, от страшного вида зверя, так что его героические усилия оказались напрасны, хотя и привели всех в восторг.

— Есть ли на этой планете какая-нибудь настоящая угроза? — с досадой сказал он. — Вам не кажется пресным отсутствие смертельной опасности?

— За шесть лет ты плохо изучил Эсперейю, — укоризненно произнес Ирак. Опасностей и тут предостаточно. Однако привлекать к себе внимание репликаторов из-за неосторожности или баловства — преступно. За такие шалости высылают на планету Ригору. Там обитают метаморфосты, ежеминутно меняющие свое обличье, но поймать и доставить животных на планету непросто.

Женщины у костра и Доб встретили их радостными возгласами, осмотрели колено Радова, смазали лечебной настойкой царапины.

Отблеск костра на лицах делал всех живописно озаренными, даже мрачный Доб выглядел просветленно и значительно. Радов взглянул на Пиолу, тревожно розовую от пламени, и ощутил на губах ее возможный поцелуй.

Год промчится быстрой кобылицей,

улетишь ты на далекую звезду,

запел приятным баритоном Пит, грустно поглядывая на Элинку и вороша прутом костровые угли. Прут загорелся, и Пит бросил его в огонь.

Если что-нибудь с тобой случится,

позови — и я тебя найду,

закончила его импровизацию Элинка.

Обведя взглядом собравшихся, Радов вдруг ощутил, как всех обволокло чем-то теплым, мягким, объединяя, отгораживая от ночной тьмы, где бродили дикие сурнулы. Откуда-то из поселка доносилась протяжная песня. Они находились в едином замкнутом пространстве, не физическом, а внутреннем, невидимо связанные друг с другом то ли пляской огня, его жарким дыханием, или еще чем-то, осязаемым Радовым, как общее объятие. Надвигалось, назревало нечто для него новое и непонятное, никогда не испытываемое. Все притихли в ожидании. Краем сознания Радов понимал, что, вероятно, сейчас их биополя смешиваются, переплетаются в каком-то дивном узоре, но анализировать свое состояние не мог — настолько захватило его происходящее. Всем своим естеством чувствовал, как входит, сливается с ним каждый из сидящих у костра и на миг забыл, кто он, как его имя, как бы раздвоился, а точнее, в нем теперь было семь «я». Он ощущал в себе легкость души Элинки, мудрость Нисы, мягкую доброту и строгость Пиолы, отягченность Доба, внутреннее горение Ирина и влюбленность Пита. Он был каждым из них поодиночке и всеми вместе. И та пылкость, которую Элинка испытывала к Ирику, и печаль Нисы по уходящей жизни, и одиночество Доба наполняли его до краев, и пришла минута, когда он ощутил себя многоглазым и многоруким, его захлестнул, завертел в своем водовороте никогда доселе не испытываемый восторг от этого множественного проникновения в другие естества, и он вдруг превратился в плотный сгусток энергии, готовой вот-вот взорваться. И в тот миг, когда это чуть было не случилось, вдруг услышал детский плач и очнулся.

Вздох облегчения вырвался у всех, и Радов осмотрелся, еще не соображая, что же это такое. Ниса и Элинка вскочили, бросились в темноту, откуда несся детский плач, а Пиола, почуяв растерянность Радова, подошла к нему, обняла за плечи:

— На свет появился духовнорожденный!

— Откуда? — пролепетал он, еще не в полную меру придя в себя.

— Энергия, которую ты ощутил в себе — а ведь это было, правда же? Эта энергия может зажечь даже звезду. Вот! — Она бросилась к Нисе, вынесшей из темноты маленькое орущее существо. — Девочка!

— Что это? — глупо спросил Радов.

— Дитя, — нежно сказал Ирик, принимая ребенка из рук Нисы и передавая Пиоле. Новорожденная переходила из рук в руки, пока не оказалась у Радова. Со страхом подхватил он маленькое создание, энергично сучившее ручонками и ножками. Оно было теплым. Телесным. Никто не убедил бы Радова в столь необычном рождении, если бы это случилось не здесь, на природе, в приличном расстоянии от поселка.

— У девочки земные глаза, — воскликнула Пиола, склоняясь над младенцем. Она будет высоко летать!

Малышку по традиции обернули в белое полотно, намеренно прихваченное для такого события Пиолой, и собрались уже было идти в поселок, когда Ниса подошла к огню и медленно опустилась на землю рядом с потрескивающим пламенем.

— Что с вами? — к ней подбежала Элинка.

Внимание всех переключилось на Нису, неотрывно смотрящую в огонь. Она лежала к нему очень близко и Пит с Ириком осторожно перенесли ее чуть подальше.

— Дети мои. — Ниса с трудом разжала губы. — Я ухожу. Мне покойно и хорошо. Когда-нибудь люди одолеют и этот последний рубеж, но сейчас я переступаю его без страха.

Розовая в свете костра, Ниса выглядела прекрасной и молодой. Все в благоговейном молчании сгрудились вокруг нее. Даже новорожденная в руках Пиолы притихла. Тихую звездную ночь нарушал лишь монотонный стрекот цикад да песня, доносящаяся из поселка. Они сидели, прижавшись друг к другу плечами, и то, что происходило с Нисой, переживалось каждым из них. Элинка взяла руку Нисы в свою, желая перелить в нее хоть часть собственной силы, но Ниса лишь слабо улыбнулась и покачала головой:

— Нет, девочка, уже ничем не поможешь. — Голос ее дрожал от волнения перед неизвестным, которое уже было близко. — Не бойтесь жить долго — это так интересно! Не страшитесь смерти. В своей жизни я не оскорбила никого ни словом, ни взглядом, ни помыслом, я участвовала в общих делах, родила пятерых детей, оставляю после себя и вот эту, духовнорожденную малютку самое удивительное создание. Берегите ее — девочке предстоят дальние пути. Таких крылатых, как она, пока единицы.

Отсветы огня продолжали плясать по ее лицу, но на нем уже появились тени вечной ночи.

"А ведь и эта ночь будет когда-нибудь разбужена человеческими голосами", — подумал Радов и, глядя на Нису, содрогнулся от бегущего по ее телу смертного холодка.

Долгим взглядом попрощавшись с каждым, Ниса закрыла глаза. Она знала, что в этот миг ближайший уловитель поймает ее энергоматрицу, и тем не менее каждой своей клеткой ощущала, как растворяется в окружающем мире, исходит невидимой лучистостью, исчезая в теплом густом воздухе, в травах, звездном свете, как рвутся последние нити, связывающие ее со всем, что было мило и дорого в этом мире. Страх перед неизвестностью уступил место блаженству слияния со всем и всеми. Звездный полог опускался все ниже и ниже и, когда полностью накрыл ее, глубоко вздохнув, Ниса замерла. На губах ее светилась улыбка.

— Она ушла не насовсем, — глотая слезы, сказала Элинка.

— Ты права, — поддержал ее Ирик. Глаза его блестели, руки были плотно сомкнуты на коленях. — Не надо так мучительно переживать. Все равно впереди свет.

И будто подтверждая его слова, с другого берега реки прилетела уже не протяжная, а полная надежды и любви песня, и таким знакомым почудился голос, поющий с упрямой верой:

Будет встреча, друзья,

Будет встреча!

Будет утро в глазах искриться,

Брызнет солнцем в живые лица

И сотрет беспокойную тень.

"Давным-давно жили в одном земном городке Кучерявый и Косолапый"…

Таир задумался. С чего это его потянуло на басни? От изоляции, что ли? Третий день сидит в этой конуре. Или о нем забыли? Хотя Илим старается, чтобы вездесущие спиролетчики не засекли его, все равно неспокойно. Впрочем, вся эта конспирация — лишь повод для того, чтобы дать знак другим реплицентрам о нарушении Инструкции. Никто не будет преследовать ни Лера, ни его сообщников — впоследствии каждый накажет себя судом личной совести.

Ну и операцию отбахал. Даже не верится, что все это было с ним, что летал вокруг Земли-матушки, где когда-то родился впервые. Какая она все же замечательная, эта планета. Болезненные проплешины от некогда вырубленных лесов уже затягиваются зеленым покровом, в морях и океанах вода стала чище и богаче рыбой. Вот только сжимается душа при взгляде на пустые города. Многие из них уже заносятся песками. Но близится день, когда туда прилетят первые отряды реставраторов, кто-то останется здесь жить, и среди них будет он, Таир Дегарт.

Унылым взглядом он обвел яйцеобразное помещение, куда заточили его сподвижники Лера, и обмер, увидев в окне стаю белых икаров, сидящих на ветвях раскидистого ореха. Распахнув рамы, свистнул. Его узнали. Сверкая опереньем, семь крылатых существ влетели в комнату и расселись на столе, кровати, стульях.

— Ах вы, пташечки мои! — Шлепая по полу босыми ногами, как мальчишка, радостно гладил, ласкал, оправлял перышки каждому, пока не наткнулся на Тироль. Она смущенно моргала длинными ресницами, и он расхохотался — всем была известна ее необыкновенная влюбчивость в людей.

— Тироль, милая. — Он взял ее на руки, прижал к щеке теплые перья, чмокнул в лобик.

— Не называй нас пташечками, — сердито сказала она, высвобождаясь из его рук.

— Это почему же?

— Потому что мы все-таки отличаемся от безмозглых птиц.

Икары поддержали ее общим гулом и одобрительным хлопаньем крыльев.

— Мы явились поздравить тебя с возвращением, — сказал Рикс, старший в стае. — Но не решались тревожить. Может, что- нибудь надо?

— Спасибо, друзья. Но поздравлять меня не стоит. — Таир поник головой. Ведь я преступник.

— Еще мы принесли весть от Лера, — добавил Рикс. — "Тебе надлежит явиться в Минос, в интернат детей-репликантов и заняться ими, а не валять дурака в этом яйце", — это я дословно цитирую Лера.

— И еще новость, — защебетала Тироль. — В провинции Огейо родилась крылатая. От четырех репликантов, айгорийки и эсперейки. Теперь на планете десять духовнорожденных. Двух мы уже учим летать.

— Меня бы научили.

Таир открыл нишу в стене. Среди заботливо оставленной кем- то одежды выбрал шелковый голубой костюм: узкие брюки со свободной блузой.

— Может, ты и впрямь полетишь с нами? — предложила Тироль, любуясь, как он подпоясывается широким золотистым ремнем, отчего стан его казался еще стройнее и крепче.

— Да хоть сейчас. Взмахну руками и… — Он подбежал к Тироль, схватил ее и закружил по комнате. Она вцепилась в его рукава перепончатыми пальцами и от удовольствия откинула назад головку с белым хохолком.

— Но это можно и впрямь осуществить, — серьезно сказал Рикс.

— Да-да, — подтвердила Тироль. — Хотя это и не одобряется кое-кем, своих любимцев мы переносим по воздуху сами.

— Каким же образом?

— Неужели ты никогда не видел наши экипажи?

— Клянусь небом, никогда!

— Ты приготовил ковс, Глэри? — обратился Рикс к икару, сидящему на спинке стула.

— Нужна лишь небольшая подпитка. Через минуту выходите. — Глэри вылетел в окно. За ним последовали остальные.

— Ковс — это ковер-самолет, мы будем придавать ему нужное направление. Не боишься?

С Тиролью на руках Таир вышел из дома. Под орехом икары развернули нечто, похожее на надувной матрас, рвущийся вверх, поэтому его придерживали с четырех сторон.

— Садись, — сказал Рикс. — Чтобы не было скучно или страшно, можешь взять Тироль. Впрочем, мы убедились, что ты парень рисковый.

Они сели и ковс, поддерживаемый икарами, взмыл в небо.

"Пожалуй, неплохо задумано: явиться к детям подобным способом", — подумал Таир.

— Ну, как? — Тироль повернула к нему любопытное личико.

— Отлично! Чувствуешь ветер и облака.

Этот допотопный вид передвижения и впрямь был восхитителен. Икары летели не спеша, километрах в двух от земли, то ныряя в легкую облачную дымку, то беря курс на солнце. Внизу плыло предместье Миноса с его причудливыми домами-деревьями и домами-раковинами. Таир набрал полную грудь воздуха и закричал от избытка чувств:

— Ого-го! Хо-ро-шо!

Летящие впереди удивленно обернулись.

— Но, милые мои! — по-разбойничьи свистнув, Таир встал на ковсе во весь рост.

— Осторожней! — взвизгнула Тироль, но было поздно: нога Таира скользнула в сторону и, потеряв равновесие, он полетел вниз, в воздушную пропасть.

Мгновенно бросив лямки, икары ринулись за ним, на лету подхватывая под руки, и только растерявшаяся Тироль в панике хлопала крыльями и кричала тоненьким голоском:

— Ой-ей-ей, держите! Держите его!

Они плавно спикировали прямо на спортплощадку интерната к немалому изумлению детей и выскочивших из здания воспитательниц. Их окружили с восторженными возгласами и воплями:

— С неба! Они упали с облаков!

— Уф! — Таир сел на землю, вытер рукавом лоб. — Кажется, цел и невредим.

Мальчишки трогали его за руки и за ноги, девчонки вцепились в золотой пояс, все еще не до конца веря в реальность его полета и самого существования.

— Дяденька, может, ты свалился с Земли? — спросил вихрастый шпингалет с ободранными коленками, и у Таира зашлось сердце от той робкой надежды, какая прозвучала в голосе мальчика. Он вскочил, сграбастал мальчугана в объятия и поднял вверх.

— Конечно! Откуда же я мог прилететь, как не с Земли!

Тут поднялось такое, что две молоденькие воспитательницы закрыли уши ладонями: мальчишки свистели в два пальца, а девчонки прыгали и вопили:

— Наш! Наш прилетел! С Земли! Ура! Напуганные гамом, икары взмыли в небо, Таир лишь успел помахать им и крикнуть вслед:

— Спасибо, друзья! — А потом гаркнул во все горло: — Ти-ши- на!

Вмиг все смолкли. Десятка два горящих восторгом глаз смотрели на него с нескрываемым обожанием.

Он обвел всех внимательным взглядом. Одетые в яркие спортивные шорты и майки, эти дети разных веков и народов Земли отличались от эсперейских лишь белым, желтым и шоколадным цветом лиц да еще выражением на них неистощимого любопытства и ожидания.

— А вы тоже репликант? — спросила воспитательница, крупная девушка в белой тунике. Таир кивнул.

— Будем знакомы — Елена. Не тот ли вы Таир, которого обещал прислать Лер?

— Он самый, — кивнул Таир и заметил, как мгновенно среагировала эсперейка: молочного цвета лицо и руки тут же вспыхнули золотистым теплом. Чем могу быть полезен?

Девушка откинула за спину темные волосы и, стараясь сохранять официальный тон, сказала:

— Нам очень нужен воспитатель с психологией землянина. В чистом виде этого не найти, но все же… Лер уверен, вы подойдете.

— Но я никогда не занимался педагогикой.

— Вы любите детей — я это сразу поняла. Чего же еще? В остальном мы поможем. Пока от вас ничего не требуется, кроме общения с ними. Кстати, вы удачно приземлились?

Таир дурашливо повертел головой, поболтал руками и ногами.

— Кажется, все на месте.

— Вот и прекрасно. Эна, проводи гостя в номер, пусть отдохнет.

— Но я вовсе не устал и мог бы заняться чем-нибудь. — Он подхватил одной рукой стоящего рядом негритенка, другой — вихрастого сорванца, который так и не отпустил его ладонь, крепко вцепившись в нее, и поднял обоих над головой. Мальчишки завизжали от удовольствия.

— Дети, идемте в парк, — строго сказала Эна. — Таир расскажет о своем полете.

— Каком? С неба на вашу площадку или с Эсперейи на Землю? — Он продолжал подбрасывать визжащих мальчишек.

— С Эсперейи на Землю! — хором ответили дети и побежали в парк.

Здесь было прохладно и таинственно. Вековые дубы, яворы, сикоморы, лиственницы и секвойи затеняли аллеи, придавали парку величественный и одновременно интимный вид. То здесь, то там вспыхивали в листве пламенные цветы тюльпанных, деревьев. В стороне от аллеи, на лужайке, рос в одиночестве гигантский баньян. Это было любимое место ребят: одни растянулись под деревом на траве, а двое ловко вскарабкались по стволу и скрылись в кроне.

Эна пересчитала детей и всполошилась:

— Где Фатима?

— Да вон, забавляется со своим колобком, — ткнул пальцем куда-то в сторону негритенок.

Сквозь заросли можжевельника мелькнуло оранжевое платьице девочки лет семи. Она выбежала на аллею, остановилась. В руках ее вибрировал прутик, будто подзывая кого-то. Из-за кустов прямо ей под ноги выкатился огненный шарик величиной чуть больше теннисного мяча. Он послушно следовал за девочкой, то отталкиваясь от земли, то приближаясь к прутику, будто был привязан к нему невидимой нитью.

— Вот, полюбуйтесь, опять пасет яблоко, — озабоченно воскликнула Эна. Ну, что с ней делать — ведь это же опасно!

— Ничего себе яблочко. Это же энергоматрица. Вероятно, в реплицентре утечка. Надо немедленно сообщить Леру, пусть наведет на парк уловитель.

— Надо же, приручила колобок, — не без зависти вздохнул кто- то из девочек.

Фатима вышла на поляну. Дети заворожено смотрели на ее спутника, послушно летающего над землей за прутом.

— Сейчас же уведи его отсюда, — побледнела Эна. Пока воспитательница связывалась по браслету мгновенного контакта с Лером, Таир направился к Фатиме.

— Но ведь это мой дружок, — весело сказала она, играя с шариком. Ей нравились испуг и настороженность присутствующих.

Таир подошел к ней, взял из рук прутик, ловко насадил на него шар и сильным рывком отбросил в сторону.

— Что ты сделал! — кинулась к нему Фатима. — Он мог обидеться!

— К сожалению, он ничего не может, — строго сказал Таир. — Пойдем, а то скоро пойдет дождь. С колобком встретишься в другой раз. — Таир взял ее за руку и повел на поляну.

— Эна многозначительно взглянула на него: вот, мол, с какими детьми придется иметь дело.

— Ничего, — сказал он. — Справимся. Когда-то я был еще более озорным.

— Ты чем-то похож на моего папу, — сказала Фатима, пристально всматриваясь в него.

Только сейчас он заметил, что у нее такие же, как у него, выпуклые скулы и смуглое лицо.

— Откуда родом?

— Из Кангюя.

— Выходит, земляки. Только ты родилась на две тысячи лет раньше меня.

Тонкий свист пронесся над их головами — это энергоуловитель притягивал ускользнувшую матрицу, огненной птицей пронесшуюся в небе. Фатима помахала рукой.

Таир вошел с девочкой в круг детей, терпеливо ожидающих его. Растянулся на траве, подпирая щеки ладонями, и внимательно осмотрел присутствующих.

— Итак, час воспоминаний?

— Час воспоминаний, — хором отозвались дети.

Воспитательница, прислонившись к стволу баньяна, прикрыла глаза, готовясь к лучшему восприятию того, что всегда считалось священным, — беседе о Земле. Работая с детьми-репликантами, Эна как бы постоянно держала в руках нить, тянущуюся от планеты ее дальних предков, так что порой чудилось, что и сама когда-то была там.

— Мне нравится Эсперейя, ее люди и природа, — начал Таир. — Здесь больше порядка и целесообразности, чем где-либо. Небольшие города естественно вливаются в природную среду, биотехника не коптит воздух и не оскорбляет глаз. Жители планеты подчинили свою жизнь самому благородному делу во вселенной — оживлению безвременно ушедших. Я преклоняюсь перед людьми, бросившими вызов хаосу и разрушению. Каждый из них помнит, что является потомком землян, что там, на Земле, — древняя память человечества, которую необходимо восстановить и сохранить. Вы, сидящие здесь, — частица этой памяти. Многие из вас жили в неспокойные, порою страшные времена, когда один человек мог поднять руку на другого, когда род шел на род, небо застилали пожары и лилась кровь. Но вот человеку удалось сбросить оковы всех рабств, он оставил поле битвы и улетел к звездам. На том поле нынче растут цветы, шелестит дикая пшеница, шумят леса. И только пустынные города навевают печаль музейной тишиной. Но придет час, когда сыны и дочери Земли вернутся туда и улицы наполнятся их голосами. Словами трудно передать, чем Земля отличается от Эсперейи и других аналогов. Это надо прочувствовать сердцем и душой. Относитесь сознательно к своим снам — они вам поведают о многом. Вроде бы такое же солнце, как здесь, светит над Землею, такие же закаты и восходы, снегопады и грозы, такие же могучие горы и густая тайга. И все же есть нечто, чего не найдешь нигде — это воздух родного края, где каждая былинка — твоя сестра, где в журчанье ручьев и рек звучат голоса твоих друзей и близких. И эхом в скалах отдается: "На забудь, будь, будь!" А каждый шаг напоминает: они где-то здесь, рядом, и твой долг — вернуть их из забытья.

На одной поляне ко мне под ноги подкатился еж — он совсем не боялся, фыркал и как бы приглашал в чащобу, откуда вынырнул. Я пошел за ним. Где-то сбоку мелькнул рыжий хвост лисицы, по сосне бойко барабанил дятел, с дерева на дерево летали белки. Лес был живым и веселым. Я шел, продирался сквозь сухой валежник по узким тропкам, усыпанным прошлогодней хвоей, но помнил, что меня ждет корабль, что лучше далеко не забредать. И вот тут… Вы, наверное, ждете сейчас какого-нибудь происшествия. Нет, на меня не напали ни волк, ни зубр. Я шел, когда под ногами пистолетным выстрелом хрустнула сухая ветка. И я подумал: даже в этой глухомани где-то совсем рядом, за стеной небытия, томятся те, кого я, Таир Дегарт, обязан возродить. А это значит, что никогда не будет мне покоя, потому что для этого великого дела еще так не хватает человеческих рук. Подрастайте скорее и помогайте взрослым приближать час гармонии!

— Дяденька Таир, возьмите меня в полет, — тихо, почти шепотом, проговорила Фатима. Ее черные глаза блестели, руки теребили майку. — Честное слово, я буду хорошо себя вести. Мамка так и не знает, что я не нарочно провалилась в ту пещеру.

Таир погладил девочку по голове.

— Я уверен в тебе, Фатима, но из-за плохого поведения меня пока отлучили от полетов.

— Ты нахулиганил? — так и подпрыгнул вихрастый. Дети весело загалдели. А Эна с укоризной взглянула на Таира.

— Дети, погуляйте по парку, — предложила она и, когда все разбежались, обернулась к Таиру: — По ночам они зовут своих мам и пап. Им жилось бы гораздо легче, если бы их лишили памяти о прошлом. Но это безнравственно. Даже самый младший из них помнит, как мать наказывала старшим братьям и сестрам не обижать его, а отец катал на плечах. Когда они вдруг один за другим вспоминают историю своей гибели, сердце замирает. Один убежал на каникулах из дому и замерз в степи, другой попал под автомобиль, третий в каком-то незапамятном веке был засечен розгой свирепым хозяином, а в руках у четвертого разорвалась граната. Вихрастый, который все время улыбается, погиб при землетрясении, негритенок умер с голоду. Хорошо, что каждый из них, как и вы, может переключаться на регистр эсперейца, они жадно впитывают знания и, по сути, стали не совсем такие, какими их знали родители. Но это не мешает им оставаться земными детьми, озорными и упрямыми. Вон, полюбуйтесь, что вытворяют сорванцы, — кивнула она в сторону мальчишек. Признайтесь, Таир, в полную ли меру вы довольны, что обрели жизнь?

— Эна, я бы мог сказать «да», если бы не тоска по прошлому. И не так по нему, как по людям оттуда. На днях я встречусь с одним из них, сейчас он отдыхает в Зизоро.

Вдруг лицо девушки вытянулось, она вскочила с травы.

— Смотрите, опять играют в войну!

Мальчишки палили из-за кустов воображаемыми автоматами, бросали дротики и рогатками сбивали цветы с тюльпанных деревьев.

Земля была влажной, травы и цветы после теплого дождя так благоухали, что кружилась голова. Крупные золотистые капли скатывались по листьям и стеблям на голову и курточку маленького Юка, и он промок до нитки, однако это нисколько не испортило ему настроение. Зажав в руке гладкие ветки с лиловыми колокольчиками, он шагал по мягкому настилу из прошлогодних листьев, и душа его восторженно пела: лес, настоящий лес! С огромными деревьями, верхушки которых теряются почти в облаках, с гигантскими зверями, притаившимися в чащобе. Но почему совсем не страшно, а даже весело и хорошо? Где они, эти чащобы, когда вокруг столько света и солнца, и даже стволы деревьев — белые, светящиеся?

Юк не знал, куда он идет и как долго еще будет шагать по лесу. За плечами висела учебная сумка, набитая консервами, и лишь мысль об отце, который уже, вероятно, прочел его письмо, омрачала. Старался не думать о том, что может заблудиться, попасть в когти хищника. Он ждал Айку и был уверен, что она поможет ему выйти из любого положения. Эта безоглядная уверенность и подвела. На третий день сумка значительно полегчала, а конца лесу не было видно.

По ночам он разводил костер, чтобы отпугнуть лесную тьму с ее непонятными шорохами, чьими-то вздохами и писком. С малых лет наставники внушали ему, что лес — исчадие ада, и Юк поверил бы в это, если бы отец не веселил его рассказами о том, какой многообразный мир таится под каждым лесным кустиком. В том, что это так. Юк убедился в первый же день бегства из дому. Как только ему удалось незаметно проскользнуть мимо городской охраны, проползти открытое пространство и углубиться в лесное царство, он на каждом шагу сталкивался с неожиданностями. Из-под ног вспархивали громадные птицы, обдавая лицо ветром. Бабочки кружили перед ним, похожие на городские желтые флаги на здании Управления, а стрекозы были похожи на вертолеты. Одну стрекозу с синими крыльями он все же принял за вертолет, испугавшись, что за ним снарядили погоню, метнулся в кусты и, упав на какой-то колючий цветок, изодрал в кровь ладони и коленки.

Утром следующего дня на тропку выбежал заяц. Шагах в ста от Юка он поднялся на задние лапы, застыл, рассматривая его и возбужденно двигая усиками. Ростом заяц был с самого высокого альфантца, но не показался Юку страшным: его большие глаза смотрели на него с доброжелательным любопытством, а серая шерстка казалась такой мягкой, что хотелось её погладить. С минуту постояв, заяц дернул ушами и стремглав ринулся в глубь леса. Юк рассмеялся: кто кого боится?

Дорогу ему переползали гигантские дождевые черви, лягушки величиной с собаку прыгали вокруг лесного озера, на берегу которого росли необыкновенно душистые мохнатые цветы, и Юк сорвал один из них, чтобы защититься от солнца. Вскоре его стало клонить ко сну. Он лег в тени раскидистого куста с красными ягодами и прикрыл лицо шляпкой того же цветка. Да так и проспал до глубокой ночи. Очнулся от чьего-то тяжелого влажного дыхания в лицо, открыл глаза и обомлел: два зеленых фонаря склонились над ним и пристально вглядывались в его лицо. Оцепеневший, он лежал на земле. Из огромной, с длинными зубами пасти вывалился длинный язык. "Волк!" — пронзила мысль. Юк в ужасе закрыл глаза. Зверь осторожно потрогал его лапой, рыкнул и, оглушительно чихнув, с шумом и треском ушел куда-то вправо.

Зуб не попадал на зуб. Юк лежал, все так же не шевелясь и глядя сквозь крону деревьев в далекое звездное небо, мысленно призывая Айку. Потом заставил себя встать и забрался в чащу колючего лесного куста, что тоже было небезопасно — неизвестно с кем можно столкнуться. Но хищник вряд ли туда полезет. До рассвета не сомкнул глаз, когда же небо стало бледнеть, а потом золотиться солнцем, под звуки птичьего оркестра вновь тронулся в путь.

После того, как Айка прочитала ему стихи земных поэтов, Юку стало казаться, что его заперли в сером скучном пространстве и не дают ни есть, ни пить. А за оградой этого пространства бушует всеми красками жизнь, но нет возможности окунуться в гамму ее звуков и красок.

— А равно в, в равно с, — уныло повторял на уроке Наставник. — И в этом заложен смысл, потому что если с больше а или наоборот, то это вносит хаос. Юк, ты опять о чем-то мечтаешь! Не вижу внимания, которое основа всех знаний. В твоих глазах — сплошные вопросы, что, в свою очередь, является основой опасных неудовольствий. Чего тебе не хватает? Ты одет, обут, сыт.

— Я сегодня сочинил стихотворение, — пробормотал Юк, вытягиваясь в струнку.

— Все дети умеют сочинять, — сказал Наставник.

— Но я сочинил совсем другое стихотворение.

— Ну-ка, ну-ка, прочти.

И тут Юк сделал грубейшую оплошность, за которую ему потом пришлось три дня отсидеть в карцере наедине с мышиным шорохом и грустными мыслями. Подняв голову, он неожиданно громко и гордо отчеканил: "Есть любовь — такое чувство, когда радостно и грустно. Вместо песен колыбельных мне бы ветра свист услышать и вскарабкаться по ели до высокой звездной крыши!"

Он закончил декламировать и сел. Некоторое время класс недоуменно молчал, затем взорвался возмущением. Мальчики и девочки повскакивали со стульев и с кулаками кинулись к Юку.

— Молчать! — стукнул указкой по столу Наставник и угрюмо вперился в Юка. Лоб рассекли три морщины, мясистые губы вызмеились в презрительную ухмылку. — Ну-ка, ну-ка, — повторил он, с интересом рассматривая мальчика. — И кто же тебе навеял эту ересь? Ты что, не помнишь из истории, с каким трудом людям Альфанты удалось отгородиться от враждебного мира природы с немыслимым многообразием ее опасностей? Как долго мы шли к простоте той жизни, в которой находимся сейчас, без ненужных ребусов и загадок? А тебе подавай то, что угрожает, возможно, всей цивилизации планеты? Ты ждешь привета со звезд — вот в чем главная твоя беда. А зачем тебе этот привет? Не нужен он нам, мы и без него могущественны и сильны. Дети, не правда ли, смешно ждать какой-то привет?

Класс взорвался хохотом. Дети катались по столам, тыча в Юка пальцами, давясь смехом и повторяя: "Привет со звезд! Привет со звезд!"

— Между прочим, — выкрикнул Юк, — я уже получаю этот привет! Со звезд! Класс смолк в недоумении.

— Да, получаю, — с вызовом повторил Юк, оглядывая детей. — Мне… мне надоело быть карликом!

Наставник подошел к нему, морщинистой рукой приподнял его подбородок и заглянул в глаза.

— Мальчик, — свистящим голосом сказал он. — Ты тяжело болен, тебе надо лечиться.

— Я здоров! — выкрикнул Юк, увертываясь от его костлявых пальцев.

— Тогда ты смутьян и должен отбыть наказание в карцере! — хрипло отпечатал Наставник, приложил к губам свисток, подвешенный веревочкой к шее, и свистнул.

Дверь класса распахнулась, на пороге выросли два привратника, отличающиеся от учеников и других альфантцев лишь желтыми ромбиками на рукавах. Они схватили Юка, поволокли по коридору и бросили в темный чулан, где он просидел три дня. За это время он сочинил еще несколько стихотворений, два из которых были посвящены Айке. Прислушиваясь в темноте к шорохам тараканов и крыс, он пытался представить земные страны, о которых рассказывала Айка, и ему было удивительно приятно, когда это удавалось.

Вышел он из чулана совсем другим человеком. Просыпаясь по утрам, Юк теперь испытывал теплую тоненькую боль под сердцем при взгляде на стареющее лицо матери и усталые глаза отца. Оказывается, можно любоваться соседской девочкой, как растущим под окном деревцем и летящими в небе пушистыми облаками. С каждым днем он становился иным. Ему хотелось поведать об этом отцу, но он не мог найти слов, выражающих то, что происходило с ним. Даже Наставников ему было жаль при мысли, что каждый из них не вечен. Он точно знал — подобное чувство не испытывал никто из окружающих, даже его родители, хотя и заботились о нем. Оно было принесено из звездной дали тихим Айкиным голосом, который он любил больше всего, и когда слышал, наполнялся энергией действия.

Хотелось чьего-то понимания. Попробовал объяснить отцу, что с ним, тот тревожно выслушал и, вздохнув, сказал: "Честно говоря, я плохо разбираюсь, о чем ты говоришь, что переполняет тебя". Тогда Юк разозлился и выкрикнул: "Если я попаду под машину или со мной еще что-нибудь случится, у тебя будет болеть сердце? Слезы покатятся у тебя из глаз?" Отец пожал плечами: "Не знаю. Вероятно, нет. Мне нравится, что ты растешь не похожим на своих сверстников, но я не понимаю, почему это мне по душе". — "Так вот, — Юк смахнул с ресниц влагу, — я теперь не только ни на кого не похож, я совсем другой. Если что-нибудь случится с тобой или матерью, я могу умереть от горя. У меня щиплет в глазах, когда я вижу, как старушка-соседка еле передвигается на своих распухших ногах. Спешу помочь ей дойти до дома, но она испуганно отшатывается от меня. Мне стало жить труднее, но интересней". — "Бедный мальчик, что же теперь будет с тобой?" — "Ничего. Просто я уйду отсюда в горы Догиры. Может, там все по-иному?"

Он убегал в парк и лежал у ручья, положив руку на сердце, чувствуя, как оно бьется живой птицей. С каждым днем этой птице все тесней становилось в клетке. "Скоро придет зима, — печально думал он, — и опять над городом поднимется стеклянный Колпак. Хотя он и прозрачен, все равно небо не будет таким синим, потеряют окраску и облака. А где-то за пределами Колпака будут происходить неведомые, удивительные события, в то время как по улицам попрежнему будут мчаться одинаково серые авто, а по тротуарам спешить одинаковые люди в одинаковых одеждах, чтобы перед сном с удовольствием сказать себе: "Хорошо, что опять ничего не случилось". "Да ведь я живу среди слепых!" — пришло ему однажды в голову, и он заплакал от бессилия. Но что мог сделать один зрячий среди слепцов? Кто поверит ему, что даже на Альфанте, не только в космосе, есть другие города, в которых живут иные люди, не такие однообразные и скучные? А где-то за облаками, в неизмеримой дали, живет друг, разбудивший его от дурной спячки. Если бы Айка умела прилетать по его зову! Впрочем, тогда ей пришлось бы оставить свою планету навсегда, потому что Юку теперь хотелось ее постоянного присутствия.

Айка пришла в полдень четвертого дня его путешествия. Точнее, появился ее голос, она же оставалась невидимой, что всегда печалило Юка.

— Наконец-то! — воскликнул он, услышав ее обычное: "Здравствуй, Юк! Как поживаешь?"

И он рассказал, почему решился на столь рискованное путешествие.

— Если бы Наставник услышал мои новые стихи, он отправил бы меня в резервацию. А где ты была так долго?

Айка рассказала о своем путешествии на Эсперейю. Юк слушал ее завороженно, и ему казалось, что она придумывает на ходу волшебную историю.

— Однако на Эсперейе я — простой соглядатай, а с тобой у меня контакт, поэтому я должна помочь тебе. Этот лес может вывести лишь в другой город, в точности похожий на Осоко. Если бы можно было взять тебя с собой! — И она виновато подумала о том, что зря растревожила Юка земными рассказами.

— Не кори себя, — догадался он о ее мыслях. — Все равно я был бы другим. Отец давно заметил, что мое лицо очень изменчиво и меня легко отличить от других мальчиков. А когда на прошлой неделе я стоял в общей шеренге по случаю праздника Автоматики, Главный Наставник, обходя строй, подозрительно задержался возле меня. На следующий день классная Наставница сказала, что я недостойно мыслю, поэтому следы моих мыслей изменяют лицо. "Посмотри в окно! — сказала Наставница. Я взглянул на улицу и увидел серый поток одинаковых автомобилей. — Видишь, никто не выделяется, все едины. В этом единстве наша мощь. Это лишь в природе, которую нам удалось если не победить, то отделить от себя, существует многообразие видов и форм растений, животных. А в человеческом обществе все едино".

Тут я опять не сдержался и проговорился о том, что вовсе не везде так и что это не лучший вариант общества, когда оно состоит из физических и духовных близнецов. Я рассказал о Земле, о тебе, Айка, и Наставница была так поражена и возмущена моим рассказом, что запретила кому-либо повторять его, смотрела на меня с брезгливым испугом и сожалением.

— Бедный Юк, — вздохнула Айка.

— Я слышал от отца, что где-то в горах Догиры есть затерянная среди горных лесов страна, где живут те, у кого лица не похожи на лица других альфантцев — все разные! Но как найти Догиру?

— Я могла бы помочь тебе. Это нелегко, но я попробую. Однако будь осторожен. Что я вижу! Не тебя ли это ищут? В лес входят отряды с собаками на поводках. Эти собаки до смешного малы — на мой взгляд, совсем игрушечные. Но тебя могут найти.

— Я на этот случай захватил особую мазь: намажусь, и ни одна собака не отыщет меня. А как далеко мои преследователи?

— Через сутки могут нагнать тебя. Ты оставил следы. Вырой землянку, замаскируйся и пересиди, пока облава не повернет назад.

— Пожалуй, верно. Но у меня нет лопаты.

— Зато есть нож. Ой, Юк, сюда летит рой стальных стрекоз! Это вертолеты. Скорей залезай в малинник, минут через десять они будут здесь!

Юк растерянно оглянулся и побежал к зарослям растения, на ветках которого висели крупные красные ягоды. Лег на землю, глянул вверх: небо чуть проглядывало сквозь листья. Под руку попалась сочная ягода, он взял ее, съел. Руки стали красными и липкими. Вытер их о траву и замер.

— Лежи спокойно, — предупредила Айка. — Они уже здесь, кружат почти над тобой. Мне бы ничего не стойле схватить этих стрекоз руками! Ой, Юк, что мы наделали — забыли сумку с продуктами, и из вертолетов увидели ее! Один опустился рядом. Вышли пятеро с собаками. Мазь! Ты намазался?

— Не успел, — прошептал он ни жив ни мертв.

— Что же теперь будет?!

Крохотные собачки, размером с земных хомяков, взяли след и вскоре ворвались в малинник. Пятеро побежали за ними. Юк уткнул лицо в ладони, скорчился, когда собаки, оглушительно тявкая, победно поставили лапы на его тело.

— Юк! — Айка заплакала.

Его схватили и повели к вертолету.

— Ты не оставишь меня? — спросил он, стараясь в глазах Айки выглядеть мужественным.

— Конечно, нет!

— Тогда мне ничего не страшно.

— Совсем одичал в лесу, сам с собой разговаривает, — сказал один из охранников.

— Не бойся, — шепнула Айка. — Я сегодня весь день с тобой. И потом буду прилетать.

Его привезли прямо в Управление, на заседание Наставников во главе со Старейшим. Они сидели за длинным столом, перед которым Юку надлежало преклонить колени. Но он стоял с гордо поднятой головой и лишь когда охранник толкнул его, растянулся на полу, расквасив нос. Встал, вытер лицо рукавом обтрепавшейся за дни побега куртки и бесстрашно уставился на Старейшего, который отличался от всех лишь своим древним возрастом, наложившим на его лицо желтизну и морщины.

— Мальчик, нам необходимо знать, чего тебе не хватало? Это важно для блага других, — прошамкал он.

— Мне стало скучно, — ответил Юк. — Однажды я увидел звезду…

— Записать, — перебил его Старейший. — Звезда. Смущает правильное течение мыслей. При нашей технике вовсе не сложно что-нибудь придумать. Мальчик, продолжай.

Юк был в ужасе от того, что из-за него могут что-нибудь сделать с небом. Ведь не пускают же в лес…

— Мне больше нечего говорить, — сказал он, твердо решив молчать.

Тогда двое охранников связали Юку руки и надели на его запястья и щиколотки блестящие браслеты, а голову стянули металлической лентой.

— Держись, Юк, — подбодрила Айка, с напряженным бессилием наблюдая за происходящим.

— Продолжай, — спокойно сказал Старейший.

И Юк против собственной воли стал подробно рассказывать, как он постепенно становился непохожим на других. Поддавшись силе, исходившей от браслетов, он говорил об отцовских снах, об общении с Айкой.

— Малыш очень нестандартен, — сказал Старейший.

Потом Юка посадили в автомобиль и привезли в длинное, выкрашенное в коричневый цвет здание. В цехах у автоматов, штампующих металлические детали, стояли аккуратно одетые в серую форму мальчики, которых трудно было заподозрить в каком- либо мятеже, такими они выглядели смирными и послушными. На запястьях и щиколотках каждого были защелкнуты, как у Юка, браслеты. Это означало, что каждая их мысль отныне под контролем и проходит соответствующую корректировку и обработку.

— Юк, откликнись, Юк! — пыталась прорваться к нему Айка.

Но он теперь не слышал ее.