"Сачлы (Книга 1)" - читать интересную книгу автора (Рагимов Сулейман)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Вернувшись на другой день из райкома, Мадат с удивлением увидел, что вся терраска его дома заставлена новой мебелью; тут же валялись какие-то узелки, тюки. "Откуда это взялось?" — недоумевал Мадат.

— Ну, похвали свою женушку за покупки! — воскликнула Афруз-баджи, выбегая из столовой и ластясь к пятившемуся мужу. — Вчера купила, а сегодня привезли из кооператива. Конечно, бесплатно доставили в знак любезности!.. Ты попусту раздаешь деньги в долг приятелям, а я берегу каждую копейку и пускаю ее в доход семье. Гляди же, неблагодарный, вот новые туфли, вот занавески на окна, вот покрывала для кроватей, а это… дешевенькие отрезы мне на платья! Хе!

Мадат чувствовал, что его язык прилип к гортани.

— Это костюмчики Мамишу и Гюлюш, это шаль мне… Деточки, деточки, идите сюда, покажите папочке подарки, — приоткрыв дверь, нежно заворковала Афруз-баджи.

В соседней комнате послышался грохот, и на террасу выбежал кудрявый веселый мальчуган, таща за бечевку игрушечный грузовик. Колеса машины взвизгивали, скрипели, а фары были, как у настоящего автомобиля, и это, пожалуй, сильнее всего радовало Мамиша. За ним появилась тонконогая Гюлюш, сиявшая от счастья, к груди она прижимала огромную куклу в розовом шелковом платье.

— Посмотри, какую красавицу мне мама купила! — похвасталась девочка. — А ты вот ничего не покупаешь!..

— Видно, чужие дети тебе дороги, а собственные, из моего чрева, дешевы! тараторила Афруз-баджи, стараясь заговорить мужа, заставить его смириться. Смотришь, у людей самых рядовых полон дом игрушек, там и мишки, и зайчики, и обезьянки, и верблюды, и собаки… А наши бедняжки! — Она всхлипнула: — Да, наконец, скажи — твои это дети или приблудные? Ты кто — секретарь райкома, или батрак, или студент в Тифлисе? — повышая голос, спрашивала Афруз-баджи, так и впиваясь глазами в смущенного Мадата. — На то и советская власть, чтобы баловать детей!

— Откуда ты взяла деньги? — спросил Мадат хриплым, словно в горле что-то застряло, голосом.

— Исполком прислал! Государственное пособие секретарю райкома. Я не проливала крови, никого не грабила! — Она прижала к своим выпуклым бокам притихнувших детей. — Чем это я провинилась? Пособие от советской власти. Мадат взялся за голову.

— Эти деньги надо немедленно вернуть!

— Все деньги одинаковые, — фыркнула Афруз-баджи. — Хочешь, так возвращай из своего жалованья. А у меня осталось, — сна заглянула в сумочку, — осталось всего сорок шесть рублей!.. Потому-то у тебя кровать и без покрывала, что ты боишься денег… Жены ответственных работников на дню меняют по десять платьев, а мне стыдно показаться на улицу в своих обносках!.. Государство, что ли, обеднеет из-за этих грошей? Если установлено пособие, то, значит, так и полагается! Всякие бездельники, проходимцы, не моргнув глазом, глотают тысячи, а ты, батрак, сын батрака, получив пособие от советской власти, дрожишь как осиновый лист!

— Мне не полагается никакого пособия, да еще от исполкома, — стараясь подавить раздражение, сказал Мадат. — Я поговорю с Гашемом.

— Конечно, поговори! — разрешила жена, тряся жирным тяжелым подбородком. Да он тебя на смех поднимет! Ишь скандал закатил из-за таких пустяков!.. Ты, вижу, боишься собственной тени! Да если бы я тебя, дуралея, слушалась, то в нашем доме до сих пор были бы только хэсир и Мамеднасир! (Хэсир — соломенная подстилка. Афруз-баджи напомнила Мадату частушку: "В доме хоть шаром покати: поломанная подстилка и муженек Мамеднасир" ред.) — взвизгнула Афруз, точь-в-точь как колеса игрушечного грузовика. — Тяну своего муженька вверх, в достойные люди, а он — полюбуйтесь! — мечтает вернуться вспять к стоптанным чарыкам, к хурджуну!..

А на кухне сидел втихомолку Кеса, со свистом хлебал темно-коричневый чай, любовался своим отражением в блестящем серебристом самоваре. Это под его непосредственным руководством были привезены на арбе покупки из магазина. И теперь хитрый Кеса считал, что Афруз-баджи его уже никогда не выдаст, не отречется от верного прислужника, а, наоборот, вознаградит его по заслугам.

Отказавшись от обеда, Мадат полетел сломя голову к Суб-ханвердизаде. В пути он приготовил самые гневные, резкие слова, но едва вошел в полутемную комнату, увидел ничком распростертого на койке председателя, с впалыми серыми щеками, с унылым взором, как растерялся.

— Вы в мое отсутствие, — сказал он без предисловий, даже забыв поздороваться, — послали моей семье пятьсот рублей. Так поступать недопустимо!.. Это нетактично. Конечно, если б я знал, то вернул бы деньги немедленно. Однако жена уже истратила их, потому я внесу деньги с получки в кассу исполкома и обязательно возьму квитанцию… Иначе появится повод для излишних разговоров и нареканий!

— Возвращай, — вяло согласился Гашем, для чего-то поднося к глазам желтую, словно из воска вылепленную кисть руки. — Мне-то что!.. Если установлен фонд помощи активу, то я и помогаю активу. А кому я должен помогать? Кулакам? Мол-ле?.. Смешно, право!

— Мне такие деньги не нужны! — прерывающимся от волнения голосом продолжал Мадат, крепко держась за спинку стула. — Ни гроша! Как бы ни была падка на деньги моя Афруз, но жить мы будем на мою зарплату!

— Живи на зарплату. — Гашем не спорил. — Если Демиров берет себе тысячи, почему же Мадату не брать сотни? Не понимаю!.. И Демиров, и Гиясэддинов получили ж от меня пособие на поездку в Баку, — не стану уточнять, сколько тысяч, — однако им и этого показалось мало, затребовали по телефону дополнительную кругленькую сумму.

Мадат недоверчиво взглянул на него.

— Не веришь? — без обиды спросил Субханвердизаде. — Я бы на твоем месте тоже не поверил бы. На, взгляни на квитанции. Телеграфным переводом, непосредственно в Баку, в гостиницу. — Он выдвинул ящичек столика, стоявшего у изголовья кровати, порылся в груде бумажек, нашел и ткнул прямо под нос Мадату квитанцию. — Вот, учись!

Удар был настолько силен, что Мадат опустил глаза и безвольно прижался к спинке стула.

— Ох и заноза этот Гиясэддинов, этот татарчонок, любитель конины, продолжал спокойно Гашем. — Слушай, а что у тебя с ним произошло? Едва произнесешь твое имя, как он поджимает губы!

— Не понимаю, о чем ты говоришь!

— Вот я тоже не понимаю, — с еле приметной усмешкой сказал Субханвердизаде. — Не понимаю, почему тебя Алеша берет под подозрение… Батрак, сын батрака, студент Коммунистического университета! Да разве я поверю, что ты допускал в Тифлисе троцкистские высказывания?

— Я выступал в защиту троцкистов? — взорвался Мадат.

— Да вот так получается по агентурным сведениям, — невозмутимо продолжал Гашем. — И с мусаватистами тоже якшался… Ну, это понятно: где троцкисты, там и буржуазные националисты! — И он осторожно заглянул в глаза Мадату, прочел в них растерянность, душевную боль.

— Я заявление напишу!.. Как только Алеша вернется из Баку, пусть это дело разберет бюро райкома! — неистовствовал Мадат. — И Гиясэддинов ответит за клевету.

— Ну, какая там клевета, — поморщился председатель. — Алеша ведь тебя еще ни в чем не обвиняет. Ну, собирает материал!.. И пожалуй, тебе первым не надо подавать заявление, — подумав, посоветовал Гашем. — Ты ни о чем не знаешь, ты честно, самоотверженно работаешь, как и подобает большевику. А если Алеша попытается вести интригу, то мы, члены бюро райкома, и, конечно, прежде всего я, дадим отпор его мерзким инсинуациям!

— Нет, я потребую очной ставки! — запальчиво вскричал Мадат и в сильнейшем волнении зашагал по комнате. — При товарище Демирове!

Субханвердизаде опять помолчал, подумал и прежним бесстрастным тоном заметил:

— Не буди спящего пса!.. Алеша — упрямый, мстительный.

— Как он может говорить о том, чего не было? — прижимая к груди руки, спросил Мадат.

— Да он пока и не говорит, — терпеливо, словно утешая плачущего ребенка, сказал Гашем. — Я-то знаю, что ты честнейший и чистейший большевик! И тебя я предупредил для того, чтоб ты остерегался этого сына татарина… Не принимай так близко к сердцу! А если поднимешь крик, то кто-нибудь и скажет: "На воре шапка горит!"

— Напишу в Центральный Комитет партии!

— Неудобно перед Демировым, — возразил Гашем с неотвратимой логикой. Демиров обидится, скажет, что ты действуешь через его голову.

— Что же мне делать? — беспомощно простонал Мадат.

— А ничего не делай, работай, как и прежде, почаще бывай в аулах, крепи связь с народом. Ну, конечно, если Алеша собирает против тебя материал, то и ты не спи, собирай сведения против него, — натягивая одеяло на подбородок, бубнил Гашем. — В аулах много недовольных Алешей, его административными перегибами. Татарин!.. Вот и собирай исподволь заявления, жалобы… Как говорится: "Ругают — отругивайся, бьют- отбивайся!" А сложишь лапки, так мигом очутишься в утробе акулы!

— Что у нас в районе творится! — вырвалось у Мадата. И он сбивчиво, от волнения путая слова, рассказал о телеграмме Абиша.

В лице председателя не дрогнул ни один мускул.

— А я знаю об этом!

— Знаешь? — вскричал окончательно раздавленный этим градом новостей Мадат.

— Конечно!.. Хорош бы я был председатель исполкома, если б заткнул уши ватой, смежил глаза! — Улыбка Гашема была покровительственной. — Но ты ошибаешься, — Абиш, этот слизняк, сам ничего не придумал. Вижу и здесь руку Гиясэддинова. Да, да, и Демиров, и Алеша боятся твоего возвышения, — всем же ясно, что район жаждет видеть тебя в кабинете первого секретаря! — напористо, не давая Мадату рта открыть, как бы предвидя его возражения, продолжал он. — А получается очень стройно: едва район остался на попечении… троцкиста, классовые враги зашевелились.

— Но ведь тебя-то никто не отравлял!

— А как ты докажешь, что меня не отравили? — Субханвердизаде говорил почему-то весело. — Две недели валяюсь… Доктор Баладжаев, светило медицинской науки, прямо растерялся, не может поставить диагноза. Молодой медицинский кадр, гм… Сачлы тоже не видит причины заболевания. — Гашем почесал подбородок. — Значит, классовые враги по указанию, гм… троцкиста, друга мусаватистов…

— Никакой я не троцкист! — прорыдал Мадат; от ужаса глаза его расширились.

— Думаешь, я этого не знаю? И знаю, и верю тебе безраздельно! — твердо сказал Гашем. — Работай честно! Правда всегда одолеет кривду! Но вот что странно: когда ты произнес на активе пламенную речь, то Демиров, заложив руки в карманы брюк, расхаживал от стены к стене и ежился, как на сквозняке… Коммунисты тебе, брат, рукоплещут в восторге, а первый секретарь приуныл, будто собрался на поминки. Почему? Да потому, что твое вдохновение, ораторское искусство — для него нож острый! Ведь всем ведомо, как он шепелявит, мямлит, заикается на трибуне…

— Таир не завистлив! — упрямился Мадат, приходя в себя.

— Да ты сейчас не верь ни одному моему слову, — предложил Гашем, опять ныряя под одеяло. — Считай, что все это предположения… А сам гляди в оба! Не раскисай! У тебя — дети… Что это такое: сегодня — троцкист, завтра мусаватист? — вознегодовал он. — А вообще-то поезжай в горы, там ветерком тебя продует, и сразу забудешь обо всем!

— Да, так и сделаю, — кивнул Мадат.

"Теперь Абиш, этот вонючий "элемент", в моих руках, — подумал Субханвердизаде. — Суну ему отравленный кинжал, велю — убей, и он убьет!.."

— Эй, Кеса-а-а! — протяжно крикнул Гашем, заслышав подозрительное поскрипывание двери. — Опять подслушивал? Собираешь материал для доносов?

Кеса на цыпочках вошел в комнату и, придав лицу набожное выражение, поклялся:

— Ни-ког-да! Смею ли я…

— Ладно, ладно, — Субханвердизаде сидел на кровати свесив ноги. — Где ты пропадал эти дни, осел, сын осла?

— Да я всегда тут! — Кеса помахал рукой, чтобы показать, где он находился.

— Что там натворил "элемент", сын "элемента"? Говори! — властно прикрикнул председатель.

Казалось, все окрестные горы рухнули на раболепно согнувшегося Кесу.

— Он написал… написал, что вас, всемилостивый начальник, отравили… И просил прислать на аэроплане комиссию.

Субханвердизаде схватил красную бархатную мутаку с золотыми тяжелыми костями и с размаху ударил ею Кесу.

— Подлец! Лиса! — с отвращением сказал он. — Почему же я не знал об этом?

— Ты, гага, болен… Тебя нельзя беспокоить… Сердце…

— Мое сердце выдержит и не такие напасти, — похвастался Гашем. — Беги и приведи сюда "элемента" и следователя Алияра!

Признавая справедливость народной пословицы: "Если один не помрет, то другой не воскреснет", Кеса вошел в райисполком не с парадного входа, а через заднюю дверь, со двора, и прокрался на балкон, опоясавший со всех сторон дом. В одном окне было разбито стекло, Кеса знал это давно и помалкивал, пригодится… Вот и пригодилось! Просунув тонкую руку в дыру, он поднял шпингалет, потянул к себе скрипнувшую раму. С замиранием сердца Кеса впрыгнул, как мячик, в темную комнату и приник глазом к замочной скважине в двери кабинета Субханвердизаде.

Странная картина открылась перед ним: потный, взъерошенный Абиш перебирал на столе какие-то разбухшие папки, листал их, бегло просматривал, то отбрасывал, вздрагивая, то снова изучал. Непрестанно он озирался, бросал боязливые взгляды и на дверь, и на прикрытое ставнями окошко. Затем он вытащил из кармана связку звякнувших ключей и прошел к стоявшему в углу сейфу.

"Да ты, бедняга, боишься, что тебя вот-вот арестуют", — догадался смекалистый Кеса.

— Так вот здесь и заключена моя жизнь, моя душа! — прошептал бескровными губами Абиш, но Кеса услышал эти слова, запомнил.

Принесенные из дому ключи не подходили; отчаявшись, Абиш швырнул их на ковер и обхватил сейф руками, будто встретился грудь с грудью с ненавистным врагом. Но увесистая металлическая махина и не пошатнулась.

"Перед нами явная попытка взломать кассу председателя исполкома, — сказал себе Кеса, и подлая душонка его наполнилась буйным ликованием. — А кому не известно, что там хранятся секретные бумаги!"

Тем временем потерявший голову от бессильной ярости Абиш выхватил из-за пазухи длинный ржавый ключ и вонзил его в скважину. Но как он ни бился, обливаясь потом, а повернуть ключ ему не удалось. Наконец, убедившись, что сейф, словно грозный утес, неподвижен и неприступен, несчастный попытался вытащить ключ обратно, чтобы замести следы. Дернул раз, другой, но замочная скважина будто спаялась с ключом, держала его цепко.

— Эй, Абиш! — прижав губы к щели, крикнул Кеса, ионяв, что более удобного момента не найти.

Багровое от напряжения лицо Абиша тотчас побелело, посерело, глаза полезли на лоб.

Кеса толкнул дверь, и она распахнулась: Абиш даже забыл закрыть ее на замок, — как видно, вовсе очумел…

— Ты пришел обезглавить мою семью? — всхлипнув, сказал Абиш.

— Да, Субханвердизаде зовет тебя "элемент", сын "элемента"! — с неистовым наслаждением проскрежетал Кеса и, оттолкнув трясущегося Абиша, взял телефонную трубку. — Кабинет следователя. Товарищ Алияр? Прошу немедленно к товарищу Субханвердизаде.

Трубка упала в гнездо, как топор палача на шею коленопреклоненного преступника.

Кеса не довел, а дотащил обмякнувшего, превратившегося в мешок с мякиной Абиша до дома председателя и втолкнул его к разъяренному Гашему, как в клетку с тигром.

— Ты посылал телеграмму о моем отравлении? — рявкнул Субханвердизаде, молниеносным прыжком слетев с кровати и наставив на Абиша указательный палец, как острие смертоносного кинжала.

Абиш молчал.

— Оглох? Говори-и-и!

— Телеграмма-то что! — торжествующе сказал Кеса, хихикая, подходя поближе к Субханвердизаде, как бы желая этим подчеркнуть свою близость с начальником. — Я его поймал на месте преступления: кассу взламывал.

Громовой голос Гашема наполнил комнатку, словно горный обвал теснину.

— Ты, ублюдок, ломал мой сейф? Отвечай!

— Ломал, ломал, — охотно подтвердил Кеса, извиваясь тщедушным телом. — И сейчас ключ торчит в скважине.

— Глаза выколю, злодей! Хотел похитить государственные секретные документы и передать их бандитам?

— Хотел, хотел, — с удовольствием подхватил Кеса.

— А где телеграмма? Кто ее отправил?

— Бухгалтер Мирза отправил, бухгалтер, — корчась от смеха, сказал Кеса. Денег не было на телеграмму, вот бухгалтер и понес на почту, квитанцию, конечно, получил. В таком важном деле нельзя без квитанции!

Понадобилась одна минута, чтобы Субханвердизаде выяснил по телефону, что никакой телеграммы-молнии из райисполкома в Баку за эти дни не посылалось.

— Где ж она?

Абиш был до того подавлен, что язык ему не повиновался.

— Беги за бухгалтером, — бросил Кесе председатель и снова налетел на превратившегося в заплеванный придорожный камень Абиша. — Эй-эгей, "элемент", почему залепил свою мерз-кУю пасть воском? Пока не поздно, покайся!

Абиш лишь невнятно мычал, словно онемел.

Бухгалтер Мирза был мудр и нетороплив в своих поступках. Получив пакет, он решил, что либо Абиш и Кеса окончательно рехнулись, либо и раньше были умалишенными. И потому без лишних размышлений спрятал пакет с пятью сургучными печатями в ящик своего письменного стола.

Председателя исполкома Мирза вовсе не боялся и вошел в его дом спокойно, поклонился:

— Салам-алейкум!

В комнате уже был следователь Алияр. Этот прыткий юноша, не в пример Мирзе, держался перед Субханвердизаде подобострастно.

— Где телеграмма? — свирепо выкатил на бухгалтера глаза Гашем, не снимая с плеча Абиша тяжелой, словно чугунной, руки.

— Это какая телеграмма? Пакет, что ли?.. Да вот! — И вынул из нагрудного кармана френча конверт.

Кеса был готов танцевать от счастья: беда миновала, и он целиком в выигрыше, не под конем, а на коне…

Вдруг Абиш, пьяно усмехнувшись, бросился к бухгалтеру, вырвал пакет и растерзал его в мельчайшие клочья.

— Арестуйте меня! — завывал он, раздирая бумагу. — "Элементу", сыну "элемента" место в тюрьме!..

— Фу, наконец-то ты сказал правду! — Субханвердизаде с облегчением перевел дыхание. — Действительно, твое место, негодяй, в темнице!.. Товарищ следователь, — обратился он зычно, словно находился на площади, к Алияру, приступите к исполнению своих обязанностей!

— Послушайте, — Мирза возмутился: пожалуй, он один из присутствующих не забыл о милосердии, — да его надо отправить сперва к врачу! Вы же его довели до исступления!

— Не твое дело! — огрызнулся Субханвердизаде, и в глазах его сверкнул такой огонек, что у Кесы кровь заледенела в жилах. — Заступаешься за агента бандитов? Может, станешь на суде отрицать, что он только что признался в своих преступлениях?

— Я заступаюсь, товарищ председатель, за больного, — с достоинством ответил Мирза. — И прошу на меня не кричать, я не пугливого десятка…

— Нет, ты забоишься! — Гашем задохнулся от бешенства прг: виде такого неповиновения.

Зато Кеса восхищался своим повелителем и чувствовал, что менять этого волка на слабовольного, мягкого характером Мадата еще не следует…

— Ну, я в ваших грязных делах не участвую, — отрезал Мирза. — Надеюсь, что следователь Алияров вспомнит о своем долге.

Выйдя в сад, он с возмущением потряс кулаками: "О бессовестный зверь! Ну, найдется и на тебя меткая пуля".

Конечно, это пожелание относилось не к затравленному Абишу, а к Субханвердизаде.

А в комнате тем временем Гашем, заговорщически подмигнув следователю, сказал, понизив голос:

— Похоже, что этот чертов бухгалтер передает кое-какие сведения в горы… шайкам разбойников!

Тотчас же Кеса заявил, что замечал, как по ночам Мирза отправляется куда-то за город, по направлению к лесу.

Председатель наградил его за это лжесвидетельство благодарным взглядом.

— Значит, ты и составь акт о взломе моего сейфа! Приосанившись, Кеса уверовал, что судьба к нему благосклонна.

— А ты начинай следствие, — велел Гашем Алияру. — Что касается ареста или взятия его на поруки, то я в дела прокуратуры, сам понимаешь, не вмешиваюсь. Закон!..

— Да, закон! — жалобным тоном повторил Алияр, а сам в тайне души почувствовал, что он угодил в сомнительную- историю, выпутаться из которой будет ох как нелегко.