ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Бывший богатый особняк, где помещаются ревком и другие учреждения. Жизнь бьет ключом. Звонок телефона.

Татьяна (подошла к телефону). У аппарата! Товарища Хруща? Пятая? Сейчас. (Кричит.) Товарищ Хрущ! Вас — пятая дивизия!

Входит Хрущ.

Андрюша, пятая дивизия…

Хрущ (у аппарата). Да, да, я Хрущ. Так… Телефонограмму? Давай. (Приготовился записывать.) Что, что? Жегловский мост? Да не может… Когда? В семь часов?.. Давай, давай… (Пишет.) Есть. Да, да, есть… (Положил трубку; взволнованно, читая телефонограмму.) Есть, чтоб ему не быть. А где Мазухин? Сестрёнка, кликни-ка товарища Мазухина!

Татьяна. Товарищ Мазухин! К товарищу Хрущу!

Входит Мазухин.

Мазухин. Что случилось?

Хрущ. А вот, почитай!

Мазухин читает. Звонок телефона.

Татьяна. У аппарата! Товарища Кошкина? Сейчас. (Уходит в кабинет Кошкина.)

Мазухин (читает). Да!.. (Свистнул.)

Хрущ. Не свистать!

Мазухин. А кто свистит? Я потихоньку.

Из кабинета выбегает Вихорь.

Хрущ. Товарищ Вихорь, почитай!

Вихорь (читает и старается скрыть радость). Вот! Я так и знал!

Хрущ. Что знал?

Вихорь. А то, что этих командиров надо было не у Жегловского моста ставить, а к стенке.

Мазухин свистнул.

Хрущ. Тебе всех бы к стенке!

Вихорь. Да, всех интеллигентов!

Хрущ. Надо взрывать малые мосты.

Вихорь. Эх! Сам ты малый! Взрывать надо, только не малые… Идём к товарищу Кошкину. Жегловский мост имеет важное стратегическое значение. (Ушёл.)

Хрущ и Мазухин тоже уходят. Входит Татьяна.

Татьяна (подошла к аппарату). Через пять минут сам позвонит. (Ушла.)

Входят Панова и Швандя.

Панова. И вы, товарищ Швандя, там были?

Швандя. Необходимо был. Вот как я, так мы, красные, на берегу стояли, а как вы — обратно, французский крейсер с матросами. Всё чисто видать и слыхать. Вот выходит один из них прямо на серёдку и починает крыть…

Звонок телефона.

Починает, обратно, крыть. «Товарищи, говорит, подымайся против буржуев и охвицерьёв».

Звонок телефона.

«Буде нам, говорит, за их…»

Панова. Подойдите же к телефону.

Швандя. А?

Панова. К телефону.

Швандя (идя к телефону). «…за их, говорит…» (Берёт трубку телефона.) Ну? Ревком… «…кровь, говорит, лить…» Так что? Ну, так! Убирайся обратно, к чёрту! У меня тут без вас неуправка — голова кругом идёт, сморкнуться, обратно, некогда. У меня, может, доклад идёт. Говорю, не отрывай пустяками от ударного дела. (Вешает трубку, даёт отбой.) «…Буде проливать, говорит, за их кровь». Дале и пошёл и пошёл крыть!

Панова. По-французски?

Швандя. По-хранцузски! Чисто!

Панова. Позвольте, товарищ Швандя! Ведь вы по-французски не понимаете?

Швандя. Что ж тут не понять? Буржуи кровь пили? Пили. Это хоть кто поймёт. Вот, дале глядим — подъезжает на катере сам. Бородища — во! Волосья, как у попа… Как зыкнет!

Панова. Это кто же «сам»?

Швандя. Ну, Маркса, кто ж ещё?

Панова. Кто?

Швандя. Маркса.

Панова. Ну, уж это, товарищ Швандя, вы слишком много видели.

Швандя. А то разве мало!

Панова. Маркс давно умер.

Швандя. Умер? Это уж вы бросьте! Кто же, по-вашему, теперь мировым пролетариатом командует?

Входит Хрущ.

Хрущ. Товарищ Швандя!

Швандя. Есть.

Швандя уходит с Хрущом. Входит Грозной.

Грозной. Товарищ Панова, прошу переписать срочную бумагу.

Панова. В два счёта?

Грозной. Ясно. Почерк у меня слишком быстрый, так что собственнолично продиктую.

Панова. Ничего, я разберу. (Берёт у него бумагу, начинает перепечатывать.)

Грозной жадно смотрит на неё.

Что же вы на меня смотрите? На мне ничего не написано.

Грозной. Вы сами писаная красотка!

Панова. Ах, товарищ Грозной, вы вечно заставляете меня краснеть.

Грозной (рисуясь). Каким родом?

Панова. Словами, конечно.

Грозной. А вы меня глазами не то что в краску — может, в пот вгоняете.

Панова. Это страшно!

Грозной. Для вас я не страшный! А вот других гидров одними глазами в обморока вгоняю.

Панова. Неужели?

Грозной. Час тому обратно явился ко мне доктор: рост под потолок, бородища, очки… Так я на него только поглядел — вот так… Он — хлоп! И в дамки: побелел, затрусился…

Панова. Да! Это взгляд…

Грозной достаёт папиросу. Кожаное пальто распахнулось. Под пальто камергерские брюки, заправленные в сапоги.

Какой вы интересный в этом костюме…

Грозной. Подходяще?

Панова. Очень. Золотом расшит… Но что же вы контрреволюционные штаны надели?

Грозной (смущён, запахнулся). Это я для смеху… только вам показаться… А вот — позвольте ручку.

Панова. Зачем?

Грозной. Сами увидите. (Вынимает из кармана браслет, кольца.) Не вредные штучки? (Хочет надеть Пановой на шею колье.)

Панова. Нет, нет, товарищ Грозной, этого не надо.

Грозной. Почему?

Панова. Да с какой стати?

Грозной. Да уж, значит, стоите дела того.

Панова. Что могут подумать?

Грозной. Пущай посмеют!

Панова. А товарищ комиссар увидит?

Грозной. Ну, вы браслетик под рукав, а часики на грудях.

Панова. Нет, товарищ Грозной, оставьте их при себе.

Грозной. Ну, хорошо. Но имейте в виду, что вы завсегда можете их иметь, как пожелаете, я их при себе буду носить. А вас от груди своей не отпущу…

Панова. А если это не в вашей власти?

Грозной. Значит, вы ещё не знаете моей власти. (Прячет вещи в карман на груди.)

Входит профессор Горностаев с женой.

Горностаев. К кому я могу обратиться?

Панова. Вот товарищ Грозной.

Грозной. А тебе чего?

Горностаев. Вы? Да, да! Дело в том, что люди с винтовками запечатали мою библиотеку.

Горностаева. А комиссар Вихорь, сухорукий, что поселился в нашей квартире, забрал к себе всю обстановку, всё заплевал, непристойно бранится, зарезал трёх кур и куриной кровью везде написал: «Режь недорезанных буржуев».

Грозной. Хо-хо-хо! Молодчага Вихорь! Придумал же! Ну и голова! Из курей революцию!

Горностаева. Я кур берегла…

Горностаев. Дело не в курах… Пусть он их ест, но без глупых символов.

Грозной. Да ты кто такой?

Горностаев. Я профессор Горностаев.

Грозной. Профессор кислых щей? Ха-ха-ха!.. Так что тебе нужно? Книжки твои мы в читальню заберём.

Горностаев. Вот этого не следует делать.

Грозной. Но, но, но… это ты нам не указуй. У тебя небось тысячи книг на одного. А народу, может, на тысячу человек одна книжка. Это порядок?

Горностаева. Но ведь ему работать нужно!

Грозной. А что он работает?

Горностаева. Пишет.

Грозной. Работа! Мы ещё поглядим, что ты там пишешь, может контрреволюцию агитируешь.

Горностаев (внимательно всматривается в лицо Грозного). Да, да!

Грозной. Что «да, да»?

Горностаев. Я говорю, отчего у вас, мой друг глаза испуганные?

Грозной. У меня? Испуганные? Ну, я тебя зараз пугну! Швандя!

Входит Швандя.

Забрать эту контру ко мне! (Уходит.)

Горностаева. Макс, Макс… Да что же это?

Горностаев. А, видно, и за кур кому-нибудь пострадать надо.

Швандя (подходит к Горностаеву). А ну, гребись. (Всмотревшись, смущённо отходит.) Никак нет!.. Я упольне сознательный.(Пановой.) Ох, дух спёрло, до чего схож.

Панова. С кем схож?

Швандя. И натрет и фамилие в одно… Маркса!

Входит Грозной.

Грозной. Швандя! Почему не доставил арестованного?

Швандя. А ну, откачнись! Тут, может, такие дела без Кошкина не достигнешь… Маркса!

Входит Елисатов.

Елисатов. Здравствуйте, товарищи! Максим Иванович! Елена Ивановна! Какими судьбами?

Горностаева. А вот… кур порезали, библиотеку запечатали… комиссар Вихорь.

Елисатов. Одну минуту. Товарищ Грозной, в чём дело?

Грозной. А, контра! Да ещё и выражается.

Елисатов. Это профессор Горностаев. Его Европа знает!

Грозной. Узнаем и мы. Да вот сам пред идёт. (Ушёл.)

Входит Кошкин. Его окружают несколько граждан, среди которых Фольгин и другие.

Первый голос. Как на фронте, товаршц Кошкин?

Второй голос. Можем ли ввиду слухов спокойно работать?

Кошкин. На фронте, товарищи, надо бы лучше, да некуда. Товарищ Панова, пишите повестку сегодняшнего заседания.

Фольгин. Я от лица служилой интеллигенции желаю точно проверить слухи о фронте… Если немедленно…

Кошкин. Немедленно отправить служилого интеллигента рыть окопы. Там он проверит слухи о фронте.

Фольгин. Но я представитель умственного труда!

Кошкин. Там и для ума работишка есть. Товарищ Панова, пишите повестку. (Диктует.) «Об учительском съезде и курсах для перевыучки учителей. Об открытии в городе сети из сорока клубов. О поголовном выгнании на Зелёную горку всей буржуазии на рытьё окопов. О поголовном всеобщем народном образовании. О выселении, вселении, переселении и уплотнении. Об электрификации в ударном порядке». Товарищ Елисатов, какие ещё вопросы?

Елисатов. Полагаю, для одного заседания достаточно.

Кошкин. Ладно! И текущие дела! А именно — о контрреволюции.

Граждане постепенно расходятся.

Елисатов (Кошкину конфиденциально). Телефонограмма с фронта?

Кошкин. Нет, от двоюродной тётки. Всем кланяется.

Елисатов. А, благодарю. (Громко.) Товарищ Роман! Вот профессор Горностаев к вам с просьбой.

Кошкин. Ну?

Горностаев. Да, да! Книги у меня отобрали.

Горностаева. Кур порезали.

Горностаев. Да!

Елисатов. Профессор Горностаев — краса и гордость русской науки.

Кошкин (жмёт руку Горностаеву). Прошу, товарищ, садиться. Давно надо было видаться. (Шванде.) Швандя! Немедленно вернуть товарищу профессору книги и (Елисатову) выдать мандат о неприкосновенности. Вы, профессор, нам необходимы по народному образованию. Как я взявши на себя также временно и обязанности комиссара народного образования, то тут же начал списывать для всеобщего образования всех свой проект. Товарищ Елисатов, дайте сюда!

Елисатов даёт бумагу.

Горностаев (взглянув на бумагу). «О всеобщем фуксинировании образования трудящихся». Товарищ комиссар просвещения, вы неграмотны…

Горностаева (испуганно). О господи!..

Кошкин. Как неграмотный, когда я сам написал? Только не вполне твёрдо. Вы знаете, что ученье — свет, а неученье — тьма?

Горностаев. Знаю, слыхал.

Кошкин. Нет, товарищ профессор, вы не всё знаете. Я знаю больше. Вы знаете только, что ученье — свет, это вам прямо видать, а что неученье — тьма, так это вы только сбоку видали. А я сам испытал на своей шкуре. Вам свет в глаза светит, а мне тьма застилает. Так мне эта тьма лютей, чем вам, и я с ей не на жизнь, а на смерть биться буду. А кто мне помогать не желает, а, напротив, саботирует, тот у меня в один счёт и свет и тьму получит…

Горностаев. Да, да! В глазах пламя веры, а вот у тех, что были у меня, этого ещё нет. Только с наганами в глаза лезут.

Кошкин. Без наганов, товарищ профессор, революции не сделаешь.

Елисатов. Верно!

Кошкин. Пожалуйте, товарищ Горностаев, ко мне через час с товарищем Елисатовым, который мне очень помогает. Будем вместе дело делать. (Уходит.)

Елисатов. Именно! Отдадим народу все силы, ибо прежде наука была белая рабыня капитала, теперь она — красный товарищ пролетариата. Не так ли, товарищ Горностаев?

Горностаев. А? Да, да…

Елисатов. А ведь мы с вами, Максим Иванович, и раньше встречались. Помните, в Одессе?

Горностаев. Да, да, помню. Вы, кажется, дантист?

Елисатов. Нет! Что вы, я общественный деятель и журналист.

Горностаев. Вот, я и говорю, в этом роде что-то.

Елисатов и Горностаевы уходят. Входит Чир.

Панова. Ну, Чир, сегодня на кого ещё донесли?

Чир. Исповем богу единому, судящему ныне богатых и нечестивых. Писано бо: «Во утрие избивах вся грешныя земли». (Уходит.)

Панова. Гадина!

Входит Елисатов.

Елисатов (Пановой). Кошкин делает хорошую мину при плохой игре, а игра кончена: сию минуту получены сведения. Разбиты вдребезги… Наши по эту сторону Жегловского моста…

Панова. Неужели?.. Голубчик…

Елисатов. Через два дня здесь.

Панова. Голубчик… правда ли?

Елисатов. Точно. Сейчас паника начннтся.

Входит Швандя с бумагой. Елисатов уходит.

Швандя. Товаршц Панова! Переписать!

Панова. Есть, товаршц Швандя! Какой вы интересный!

Швандя. Кто? Я?

Панова. Да, да, прямо амурчик!

Швандя. Почему так рассчитываете?

Входит Дунька.

Товарищ Дуня Фоминишна, моё почтение! Вот это действительно прямо сверхамурчик!

Панова. Какое на вас чудесное платье!

Швандя. Да вы вся, как букетик или горшочек с цветами. А перчаточки…

Дунька. А ты руками не лапай!

Швандя. Я только пальчиком торкнул. На танции, Дуня Фоминишна, всем составом сунете?

Дунька. Это до вас не ответствует.

Швандя. Нет, это вы обратно, как мы тоже упольне сознательные.

Дунька. Я до товарища комиссара.

Швандя. Это — раз плюнуть! Вам об чём?

Дунька. Это до вас не ответствует — больше никаких. (Хочет войти в кабинет.)

Швандя. Нет, ответствует, и прошу обратно.

Входит Кошкин с бумагой и передаёт Шванде. Швандя и Панова уходят.

Дунька. Товарищ Кошкин, я до вас!

Кошкин. В чём дело?

Дунька. Мне две комнаты нужно иметь, потому что я тоже с хорошими товарищами знакомство веду, а она мне одну будуварную отдала, да и из той пружиновую сидушку утащила. Пущай зараз гостильную отдаст! У меня гостей вдесятеро больше бывает. Комиссар Вихорь завтра на кохвей придет. На что он сядет? На что?

Кошкин. Да вы, товарищ, кто?

Дунька. Конечно ж, прислуга!

Кошкин. Так вы должны войти в союз и защищать свои интересы сообща. (Уходит.)

Дунька. Это мне без надобности. Я сама защптюсь.

Входят Швандя и Панова с бумагами. Из входной двери идёт Марья.

Марья. Где тут они?

Швандя. Тебе, гражданочка, кого?

Марья. А родимец вас знает, кого. Может, тебя. Чай, комиссар?

Швандя. Не, не упольне.

Марья. А рожа в самый раз. Третий день из деревни, а комиссара не вижу. Только и вижу вот эту чуму в краске! (Дуньке.) Ты что ж в чужое, как болячка, нарядилась? Оно на тебя сшито? Ты его заработала?

Дунька. Значит, на меня. Теперь всё народное.

Марья. Какое ж оно народное, когда под руками аж лопнуло? Сымай зараз, кобыла!

Дунька. Отстань, тётка!

Марья. Сымай, говорю, тварь! Не погань одёжу! (Срывает с неё кофточку.)

Дунька (отбиваясь). Да чего ты, контрреволюция, пристала?

Марья. Я тебе покажу, где революция!

Дунька. Да ратуйте ж, люди добрые! (Убегает.)

Швандя. Ты что, сказилась, ай как?

Марья. Ишь какую одежу захаяла, шкура проклятая! (Плачет.)

Швандя. Тьфу, вредная старушка!

Марья. Какая я тебе старушка? Мово веку пятьдесят годов, сколько ещё впереди жить. А сынов уж нету. Одной маяться.

Швандя. А где ж сыновья?

Марья. А я знаю? Один с отцом с той войны не вернулся, два на этой пропали. А я тычусь слепой головой.

Швандя. Да они у тебя где воевали?

Марья. Сперва всё дома промеж себя воевали. А потом разошлися. Прощай, мол, мамаша. Прощайте, сукины сыны, чтоб вы, говорю, не вернулись. А они и не вернулись. Где они?

Швандя. Да за кого воевали-то?

Марья. А я понимаю?

Швандя. Понять очень просто. Какие слова говорили?

Марья. Да Гришка всё на Сёмку: «Бандит ты, такой-сякой».

Швандя. Бандит? Значит, Сёмка в белых.

Марья. А Сёмка на Гришку: «Погромщик ты!» — кричит.

Швандя. Погромщик? Ну… стало быть, это Гришка в белых. Да что ты меня путаешь? А где же Сёмка?

Марья. Да, может, тут по бумагам ай как известно?

Швандя. А ну постой, може без бумаг. Какое у их хозяйство было?

Марья. Какое там у Гришки хозяйство! В людях служил. А Сёмка — тот хозяин. Пятьдесят четвертей пшеницы одной, два работника до покрова.

Швандя. Ну, так раз плюнуть! Сёмку ищи у белых, а Гришка должен быть тут.

Марья. Тут!

Швандя. Пойдём в дом, мамаша, рядом, там всё скажут.

Марья. Скажут.

Швандя. Революция, мамаша, она всё разобъяснит.

Марья. Пойдём.

Швандя и Марья уходят. Входит, осматриваясь, Любовь Яровая. Из кабинета выходит Панова с папками.

Панова. А!.. С приездом, товарищ Яровая.

Любовь. Я не приехала. Товарищ Кошкин у себя?

Панова. Очень занят.

Любовь. Доложите.

Панова. Приказал не докладывать.

Любовь. У меня важнейшее дело.

Панова. У товарища Кошкина все дела важнейшие.

Любовь. У меня неотложное.

Панова. Представьте, товарищ Кошкин свои дела тоже почему-то не откладывает.

Любовь. Не острите… Не до вас.

Пауза.

Панова. Опять тридцать вёрст пешком?

Любовь. Я привыкла. Экспрессами и автомобилями не избалована.

Входит Елисатов.

Елисатов. А, товарищ Яровая! Как здоровье? Надеюсь, поправились? После тифа деревня — чудо! Но занятия в школе ещё не скоро. Пожили бы ещё в деревне.

Любовь. Деревню вчера белые снарядами сожгли.

Елисатов. Белые? Откуда?

Любовь. Вчера были в семи верстах.

Елисатов. Вот как?

Любовь. Сейчас, вероятно, уже в деревне.

Елисатов. Не может быть! Наши теснят их всюду. (Уходит.)

Панова. Страшно под снарядами?

Любовь. Нет, весело.

Панова. За что у вас, товарищ Яровая, ко мне такое отношение?

Любовь. Вряд ли я вам товарищ, и вообще никакого отношения… Скоро освободится товарищ Кошкин?

Панова. Скоро. Мы обе солдатские вдовы, живущие своим трудом: будто бы товарищи.

Любовь. Видно, не все вдовы — товарищи.

Панова. Ваш муж погиб два года тому назад, а мой — два месяца.

Любовь. Из этого что следует?

Панова. Моя рана, может быть, свежей.

Любовь. Может быть…

Панова. Хотите папироску? Штабная.

Любовь. Нет уж, я учительскую. (Закуривает собственную папироску.)

Панова. А вы, товарищ учительница, сами много учились?

Любовь. Очень мало.

Панова. Это и видно.

Любовь. Так на то вы нам и глаза выкололи, чтоб самим лучше видеть.

Панова. Да, я много видела. Я видела культуру и в Европе и в России и вижу, что значит растоптать хамским сапогом в один миг то, что создавалось веками.

Любовь. Значит, не годится то, что создавалось веками, если его так легко растоптать.

Панова. Нет, это не мерка! Ваш муж, как и мой, была прекрасные люди. Мой муж был славный архитектор, созидал дворцы и храмы, а погиб от укуса одной вши. И нет больше творца, не создаёт новых дворцов и храмов. Их вошь съела.

Любовь. Создадут другие.

Панова. Не в России, милая. Здесь вошь — царица, всё съест.

Любовь. Есть паразиты хуже вшей. Вот они моего мужа съели и ребёнком закусили. Ваш муж дворцы строил, а мой в это время в тюрьмах сидел. Дворцы вы себе строили, а нам казематы… А на германской войне ваш муж был?

Панова. Нет!

Любовь. Правильно! Защищать отечество могут только опасные враги и хамы, а сыны отечества прятались за спиной этих врагов. Мой муж говорил, прощаясь: «Жди, Люба, принесу с фронта новую жизнь, а за старое с ними сочтёмся». Так я теперь его именем предъявляю счёт.

Панова. За мужа?

Любовь. Нет, за всех «хамов», что вам дворцы строили!

Входит Колосов.

Колосова. С преддверием праздника! Люба, здравствуйте! Здравствуйте, Павла Петровна! А мне Елисатов сказал, пришли… Так я… пришёл…

Панова. Положим, прибежали!

Колосова. Прибежал!

Панова. Отдышитесь. Воды выпейте.

Колосова. Проголодались? (Достаёт кусок булки, угощает.)

Любовь. Нет, спасибо.

Колосова. Ну, как вы?

Любовь. Ничего. Вернулась вот. Деревню белые сожгли.

Колосова. С преддверием… Ну, ничего, новую построим…

Любовь. Вы, Ваня, как?

Колосова. Мечтал завтра проведать вас, а вы пришли сегодня.

Панова. Вот счастливец! Действительность предупреждает мечты.

Колосова. А у меня всегда так: не успею пожелать людям преддверия праздника, глядь — у самого уже праздник.

Панова уходит.

(Любови.) У вас в глазах нехорошо.

Любовь. Да… Нет, это от усталости…

Звонок телефона.

Увидала сейчас в окне у Горностаевых одну вещь…

Опять звонок телефона.

Очень странно…

Входит Татьяна.

Татьяна (берёт трубку телефона). Товарища Кошкина? Сейчас? Товарищ Кошкин, к телефону!

Колосов уходит. Из кабинета выходят Кошкин, Елисатов.

Кошкин (в телефон). Да, да! Угу… Буржуев всех в окопы немедля. Да, да…

Елисатов. Товарищ Кошкин, подпишите!

Кошкин (слушая телефон, подписывает бумагу). Да, да! Кто это с ятем и ером пишет?

Елисатов. Это секретарь из финансового отдела. Никак не может отвыкнуть. (Ваял бумагу, ушёл.)

Кошкин (улыбаясь). На сутки в подвал — отвыкнет. (В телефон.) Мобилизовать всех лошадей. Всё. (Кладёт трубку.) Товарищ Яровая, здравствуйте!

Любовь. Здравствуйте! Вчера белые Чугуновку сожгли.

Кошкин. Знаю. Не дали, дьяволы, вам от тифа оправиться.

Любовь. Не до поправки.

Кошкин. Ничего. Временная эвакуация. Уходим без боя. Ждать будете недолго.

Любовь. Товарищ Кошкин, в деревне вас ждут, в лесу и в каменоломнях.

Кошкин. Ага! Вот за это спасибо, товарищ Яровая! Всегда вы с подарочком. Но не с сюрпризом. Я именно этого и ожидал… Много ль там народу?

Любовь. Подходят. Ждут вашего слова: что делать? Я сейчас же возвращаюсь к ним.

Кошкин. Нужно послать с моим приказом другого товарища. Вы же останетесь здесь.

Любовь. Но, товарищ Роман, там у меня ответственное дело.

Кошкин. Здесь для вас более ответственное дело.

Любовь. Если можете мне, беспартийной, доверить…

Кошкин (улыбаясь). Но я уже смог, беспартийный товарищ Яровая. В прошлый приход белых я вам доверил жизнь и свою и товарищей.

Любовь. Ну, что об этом говорить.

Кошкин (тихо). Теперь в том погребе, что вы нас прятали, может кое-что другое придётся прятать.

Любовь. Будет сделано, товарищ Роман.

Кошкин. Швандя!

Входит Швандя, здоровается с Любовью.

Он вас проинструктирует. Через него будем держать связь.

Швандя. Я сейчас, товарищ Яровая, только пакеты раздам.

Кошкин. Ну, вот. Он парень сведущий. Маркса видал, хоть не настоящего, зато дважды.

Швандя. Как это не настоящего, когда и патрет и фамилие?..

Кошкин и Швандя уходят. Входит Колосов.

Колосова. Велено струны снимать: музыке конец! (Снимает провода.)

Любовь. Ненадолго… всё равно белых песня спета…

Колосова. Так что же вы в окне у Горностаевых увидели?

Любовь. Полотенце. Точь-в-точь такое Мише в дорогу дала.

Колосова. Мало ли на свете одинаковых полотенец.

Любовь. Именно такой узор я сама вышивала.

Колосова. Пора забыть, два года прошло. Хорошо в поле?

Любовь. Да, зелено.

Слышна канонада.

Колосова. Вот!.. А по зелёному полю люди красным шёлком — братской кровью — вышивают.

Любовь. Новую жизнь вышивают. Новый мир кровью покупают.

Колосова. Чужая кровь, Люба, — дешёвая плата.

Любовь. Чужая? Я самой дорогой кровью заплатила. А понадобится — своей заплачу. Я недостойна его крови. Тёмная, трусливая мещанка! Он горел в огне, в подпольной работе, а я тряслась от страха и скулила: «Брось! Пользу можно принести и на общественной работе». (Закрыла лицо.) Стыдно, больно вспоминать! Если бы жив был, шла бы рядом с ним, горела бы одним огнем… В тифозном бреду всё время впдела его точно таким, как проводила на смерть… Идёт полем… хлеба колосятся…

Колосова. Люба, если бы я был не я, а другой, сильный, я бы всей жизнью осушил ваши слёзы.

Любовь. Если бы вы были не вы, то был бы другой — это вы правильно говорите. Эх, горюн вы!

Колосова. Нет, когда я смотрю вперёд, у меня у самого дух от восторга захватывает.

Любовь. Это оттого, что вы смотрите не вперёд, а на меня?

Колосова. А? Да, конечно, и от этого.

Слышен орудийный выстрел.

Любовь. Вот! Слышите? Вот это — «восторг». Хоть сегодня я их праздник, но это последний.

Входит Панова.

Панова. Слыхали?

Любовь. Весело?

Панова. Нет, «страшно». (Убегает.)

Любовь. Не бойтесь, это ненадолго.

Входит Горностаева с полотенцем.

Горностаева. Господа, что ж это такое?.. Последнюю курицу зарезал, подлец! Дюжину полотенец взял! Взамен своё грязное оставил…

Любовь. Что?.. Кто?.. Кто?..

Горностаева. Да всё этот бандит, мой жилец! Вихорь!

Любовь (рассматривает полотенце, бледнеет). Не может быть… Оно, оно… Ваня, вот инициалы… Своей рукой…

Колосова. Люба, что с вами?

Любовь. Это я мужу на дорогу дала… Где он его взял? Где Вихорь? Я хочу сама его спросить…

Горностаева. Да он ещё с утра от меня ушёл.

Любовь. Дайте, дайте мне!

Горностаева. Что ж, возьмите. (Отдаёт полотенце.)

Любовь уходит, за ней Колосов.

Только мне взамен дайте. Не могу же я разбрасываться полотенцами! (Убегает за Любовью.)

Затемнение. Свет переносится в кабинет Кошкина. Кошкин углубился в карту. Входят Швандя, Хрущ, Мазухин, Вихорь, Елисатов.

Кошкин. Все? (После некоторого молчания.) Так вот, товарищи… Немедленно оставляем город.

Вихорь. Как! Без бою?

Хрущ. Товарищ Роман!.. Что ж, мы не можем отстоять?

Вихорь. И отстоим, Рома, ведь это ж ясно!

Кошкин. Командованию ясней, товарищ Вихорь. Получен приказ.

Мазухин. Надо исполнять.

Кошкин. Директива партии. Город временно оставляем. (После некоторой паузы.) Учреждения свёртывать. Товарищ Елисатов, составьте список очерёдности.

Елисатов. Будет сделано, товарищ Кошкин.

Кошкин. Делайте сейчас.

Елисатов. Слушаю, товарищ Роман! (Ушёл.)

Кошкин. Все остаёмся на подпольной работе. Организуем партизанские отряды и не будем давать покоя в тылу. Швандя! На тебя возлагается переброска оружия: всё, что в ящиках, — в лес, на каменоломни, другую часть — на пустырь за школой у Яровой, а также в погреб.

Швандя. Есть.

Кошкин. Действуй.

Швандя ушёл.

Объявить гражданам: желающие пущай эвакуируются. Да чтоб без суеты. Провести митинги. Понятно?

Голоса. Ясно. Понятно… Сделано!

Кошкин. А теперь, товарищи, ещё два слова. (Вихорю.) Прихлопни-ка, Миша, дверь. (После паузы.) Что Жегловский мост уже у белых, всем известно?

Голоса удивления.

Значит, не всем… Как быть, товарищи?

Хрущ (в раздумье). Да как быть, — взорвать его к чёртовой матери.

Мазухин свистнул.

А ну, посвисти ещё.

Мазухин. Да я не свищу.

Хрущ. Да тут свистнешь.

Кошкин (после паузы). Ну, товарищи?

Хрущ. Что ж тут «нукать»? Назначай, кому исполнять. Время дорого.

Кошкин (как бы про себя). Время-то дорого, да и жизнь товарищей не дешёвка.

Мазухин. Раз нужно, торговаться не станешь.

Вихорь. Жегловский мост имеет важнейшее стратегическое значение…

Кошкин. Ты что, лекцию?

Вихорь. И эту ответственную операцию мы должны провести под твоим личным руководством, Рома.

Кошкин. Под моим руководством идут здесь все операции — приказ партии… Под твоим руководством взрывается нынче Жегловский мост — приказ мой, Миша!

Вихорь. Спасибо, Рома! Исполнено. Только дай мне самых надёжных товарищей — Хруща, Мазухина, Швандю…

Кошкин. Нет, Швандя останется при мне… (После небольшой паузы.) Товарищи Хрущ, Мазухин, поступаете в распоряжение Вихоря.

Голоса. Давай, Вихорь… ходу.

Все прощаются.

Кошкин. Ну, Миша, задача тебе поручается… сам знаешь, какая.

Вихорь. Оправдаю, Рома.

Объятия.

Кошкин (обращаясь к остальным). Ребята, кончите дело и в ночь валите на каменоломни. Там встретимся.

Все, кроме Кошкина, уходят. Входит Татьяна с пакетом. Хрущ задержался.

Татьяна. Товарищ Кошкин, вам.

Хрущ. Сестричка, прощай!

Татьяна. Ты куда?

Хрущ (смутившись). Да тут… дельце небольшое… (Смотрит себе на сапог.) Эх, и подлая ж подошва… Утром прибью на место, а она к вечеру опять с места. (Пошёл, остановился. Возвратился, обнял сестру, поцеловал и быстро вышел.)

Татьяна. Ты что?.. Андрюша!

Хрущ скрылся.

(Перевела вопросительный взгляд на Кошкина.) Чего он?

Кошкин (читая, делает вид, будто он ничего не видел). Что случилось?

Татьяна. Поцеловал…

Кошкин. Кто?

Татьяна. Брат.

Кошкин. А… брат… Только-то.

Входит Панова. Татьяна уходит.

Панова. Товарищ Кошкин, подпишите.

Кошкин. Ну, товарищ Панова, вы как? С нами или остаётесь с белыми?

Панова. Я белых не люблю.

Кошкин. А красных?

Панова. Красных люблю.

Кошкин. Гм… За что же вам это красных любить? Кажись, не нашего вы поля?

Панова. А я не всех, только некоторых.

Кошкин. Кого ж к примеру?

Панова. Это уже военная тайна.

Кошкин. Да уж видать.

Панова. Вы о ком?

Кошкин. Здорово он прицеливается.

Панова. Не прицеливается, а приценивается. У него в карманах золота полно. Всё мне предлагается.

Кошкин (поднял голову от бумаг). Какого золота?

Панова. Кольца, браслеты, часы. Объявлено: могу получить, когда захочу.

Кошкин. Ну, вы… гражданка Панова… слушайте!

Панова. Слушаю, товарищ Кошкин!

Кошкин. Не шутите. Грозной мне кровью спаянный брат!

Молча смотрят друг на друга.

Свет переносится в приёмную. Входит Грозной, за ним Дунька. Из кабинета появилась Панова.

Дунька. Товарищ Грозной, почему у меня грузовик отнят?

Грозной. Какой грузовик?

Дунька. Только что я всела в машину, а он кричит: «Высядь!» Да что б я из автомобиля да высела!

Грозной (Дуньке). Убирайся к чёртовой матери!

Дунька. Ну, ты, пожалуйста, на баса не бери. Я сама могу на пушку.

Грозной. Да пошла ты! Гм…

Дунька. Да я и до товарища совнаркома доступиться могу!

Входит Кошкин.

Грозной. Брысь!

Дунька ушла.

Товарищ Панова, готовьте бумаги к эвакуации.

Кошкин. Ну, Грозной, дай курнуть. (Пановой.) Печатайте: «Оставляя по требованию стратегии город на самое кратчайшее время, приглашаю граждан сохранять полный…»

Грозной. Тюрьму, надо приказать, чтобы ночью очистили, — всех под гребло.

Кошкин. А что? Разве это уже так нужно?

Грозной. А что ж, даром мы их кормили?..

Панова. Какой вы, товарищ Грозной, жестокий.

Грозной. У революционера, товарищ Панова, сердце должно быть стальное, а грудь железная.

Кошкин. Верно, Грозной!.. Верно, Яша! (Хлопает грудь.) О, да у тебя она… золотая, что ли? Звенит…

Грозной. Очень просто!

Кошкин. А ну, покажь!

Грозной. Ну, так я пошёл осматривать.

Кошкин. Да ну, Грозной, покажь, расстегнись!

Грозной. Брось, Рома, шутковать!

Кошкин. Да ну уж, не ломайся, свои!

Грозной. А, пошёл ты… Нашёл время!

Кошкин (грозно). Грозной, расстегнуться! Ну!

Грозной. Да тю на тебя…

Кошкин. Грозной, в два счёта…

Грозной (выхватывает револьвер). Ну? что за шутки!

Кошкин (в руках револьвер). Именем революции! Револьвер на стол!

Грозной кладёт револьвер на стол.

Что в карманах — тоже на стол!

Грозной выкладывает из кармана золотые вещи.

Ах ты… бандит! Махна! Марш на коридор!

Грозной в сопровождении Кошкина выходит в коридор. Вопль Грозного: «Рома, прости!» Голос Кошкина: «К стенке!» Выстрел.

Входит Кошкин. Пауза.

(Продолжая диктовать.) Продолжайте… «Оставляя город в полном революционном порядке… приглашаю граждан…».