"Меч Владигора" - читать интересную книгу автора (Бутяков Леонид)

4. Отец и дочь

Ильмерский князь Дометий выглядел гораздо старше своих сорока восьми лет, а уж чувствовал себя, особенно по вечерам, и вовсе столетним старцем. Поэтому терпеть не мог, если вдруг его беспокоили в поздний час, перед отходом ко сну. Причина, по которой кто-нибудь из дворцовой челяди осмелился бы в такое время войти в княжескую опочивальню, должна быть столь веской, что… В общем, избавьте нас, великие небожители, от подобных несчастий!..

Когда княжеский писарь Нефеда, трепеща от страха, на подгибающихся ногах вбежал в княжеские покои, Дометию хватило одного взгляда, чтобы понять: серьезная беда приключилась.

— Не вели казнить, добрейший повелитель! — единым духом затараторил Нефеда. — Беда у нашего порога! Меня сотник Есип к тебе послал, сам от крепостных ворот отойти не смеет, ибо там сейчас — дикари лесные, беренды!

— Беренды? — выпучился на него Дометий. — Уж не пьян ли Есип? Откуда здесь берендам взяться?!

— Не знаю, князь… А своими глазами видел: не менее полусотни, гуртом стоят. И наши средь них — по рукам связанные!

— Какие наши? — Дометий по-прежнему ничего не понимал из сбивчивого рассказа писаря. — Почему и кем связаны?

— Дружинные люди, князь, которых беренды в полой взяли… Есип узнал их, — тут Нефеда бухнулся на колени, застонал, как от зубной боли, — узнал их и говорит, что два десятка пленников — это вся охрана, которая с княжной была!..

— Да что ты лопочешь такое, смерд поганый? — Дометий не поверил своим ушам. — Княжна… Где Бажена, где моя доченька?!

— Н-не ведаю, всемилостивый, — дрожа всем телом, ответил писарь, — Среди пленников ее нет, н-но дикари сказали, что жива красавица н-наша.

Выбелев лицом, как чистое полотно, князь Дометий без сил опустился на край своей широкой постели. Прижал к груди ладонь и едва слышным голосом велел:

— Всю дружину — к воротам градским, берендов бить… Нет, постой! Живыми хватать, выпытывать у каждого, куда Баженочку дели!

— Ой не надо, родимый наш! — взмолил вдруг Нефеда. — Сотник особо просил шума не поднимать!.. У лесных дикарей послание для тебя, в нем про княжну сказано. Если берендов бить станем, лютая смерть ждет нашу девоньку. Поэтому сотник просит тебя к воротам выйти и сие послание у вожака лесного взять. Только тебе — из рук в руки — согласны его передать.

После этих слов Дометию чуть полегчало. Значит, жива доченька, жива ненаглядная! Как был в халате и в мягких онучах, так и бросился опрометью из опочивальни. Писарь и телохранители едва поспевали за ним. Куда только его недавняя немощь испарилась?

У крепостных ворот его поджидали сотник Есип и около дюжины воинов. В колеблющемся свете факелов их лица показались князю растерянными, даже испуганными.

— Такое дело, князь, — сокрушенно покачал головой Есип. — Наши пленные у них навроде живого щита. Лучники стрелять не могут — в своих попадут. А ежели беренды правду говорят о княжне, так и вовсе нельзя бой начинать.

— Про Бажену правду говорят, — с неожиданной твердостью прервал его Дометий. — В другом вопрос: где ее прячут?

— О том ни словечка. Уверяют, что ничего худого ей не сделали… И не сделают, ежели ты самолично, и даже в тайное свое капище не заходя, послание от них примешь, а также дашь им уйти без помех. Дружинников наших отпустить обещают… Я склонен им верить, князь.

— Ясно, сотник, все ясно, — торопливо произнес Дометий. — Открывай ворота, пусть несут свою грязную писульку!

Есип голову чуть склонил и напомнил князю:

— Они тебя самолично видеть желают. Ильмерский князь должен к ним выйти… Сами в крепость ни шагу не сделают.

— Ага, боятся! — взвизгнул Дометий. — Переплут им в задницу! Еще как боятся ильмерских мечей! А вот мне их зубы и когти не страшны. Желают с князем встретиться? Ладно, выйду — пусть полюбуются!

Сотник махнул кому-то рукой, створки крепостных ворот медленно распахнулись. Горячность Дометия изрядно приугасла, когда он разглядел в вечернем сумраке огромную толпу дикарей.

Одетые в звериные шкуры, ростом до трех аршин, вооруженные суковатыми дубинами, а кое-кто и мечами (вероятно, отнятыми у дружинников), они являли собой внушительное зрелище грозной и неукротимой силы. Той силы, которая, будучи сродни человеческой, заведомо превосходит ее… И князь Дометий сразу ощутил нелепость собственного наряда и малочисленность своей охраны. Но отступать было поздно.

Из толпы дикарей навстречу шагнули двое. В свете факела, бесстрашно удерживаемого сотником рядом с князем, он легко различил первого — и вновь покрылся холодным потом: это был Узан, командир охранного отряда княжны. Его руки были крепко связаны за спиной, на шее висел небольшой малахитовый ларец.

Князь, не сдерживаясь, застонал. Ведь то был хорошо известный ему драгоценный ларчик, в котором Бажена не первый год прятала свои любимые девичьи безделушки.

Чуть позади плененного дружинника, на голову возвышаясь над ним, разлапистой походкой двигался лесной дикарь. Обнаженный меч в его могучей руке жестко упирался острием в шею Узана.

Они остановились в трех шагах от князя, и бывший командир охранного отряда тяжело опустился на колени. Дометий при этом невольно взглянул в лицо беренда. Тот был спокоен, смотрел прямо в глаза князю и словно не замечал направленных ему в грудь ильмерских стрел.

— Виноват пред Ильмером, смерти заслуживаю, — с трудом пробились к сознанию Дометия слова коленопреклоненного Узана. — Не совладали мы с лесным воинством. Много их было, и напали нежданно… Моих людей дубинами поглушили, ловчими сетями опутали, лесными кошками запугали…

— Оно и видно, что запугали, — жестко ответил Есип.

Дометий не дал продолжать, обратился к беренду:

— Где послание?

— В ларррце берри.

Сотник Есип быстрым движением меча перерезал веревку, которой ларец княжны был привязан к шее Узана, и, достав из него свернутый в трубку пергамент, протянул князю.

Дометий развернул послание, однако черно-вишневые буквицы дрожали и расплывались перед глазами. Он сунул пергамент писарю:

— Читай!

— «Дометию Ильмерскому от вождя Лесных жителей Грыма Отважного…»

— От него, грры, — удовлетворенно взрыкнул дюжий дикарь.

— Странно, — заметил писарь. — Хорошей рукой начертано, грамоте обученной. Не похоже, чтоб лесной человек писал…

— Дальше читай! — вспылил Дометий.

— «Дочь твоя жива и невредима. Не делай попыток вызнать, где она спрятана. Ничего не узнаешь, а Бажену погубишь. Людей моих тоже не обижай. За каждого безвинно пострадавшего беренда у твоей дочурки по пальчику отсечено будет, а дальше — больше…»

— Твари безбожные! — вновь застонал Дометий. — За что дитя?!

— «Ежели хочешь назад ее получить живой и здравой, выполни в точности мои указания», — с дрожью продолжил Нефеда.

— Читай, смерд! — проныл Дометий. — Читай, не трави душу!

— «Завтра в полдень жду тебя на берегу Ильмер-озера в том месте, которое мой человек укажет. Ради пущего спокойствия можешь взять охрану из двадцати воинов, но не более сего числа.

Не явишься к сроку или надумаешь каверзу учинить, пеняй на себя — дочери своей никогда не увидишь. А за свою жизнь не беспокойся, мне нужды в ней нет.

Хочу переговорить с тобой по важному делу.

О сем послании народу не сказывай, дабы себе и делу не навредить». Подписано: «Грым Отважный», а еще пятно какое-то возле подписи…

— Грррым свой большой палец для верррности приложил, — пояснил беренд. И сплюнул Нефеду под ноги.

У крепостных ворот застыла жутковатая тишина. Все зависело теперь только от воли князя. Но немногие догадывались, что Дометий может сейчас потребовать отвести его к тайному капищу, — и тогда…

— Не ходи туда, князь, не надо, — с неожиданной мягкостью произнес дикарь.

— Куда? — оторопел Дометий. — О чем ты?

— Не знаю. — Беренд легонько пожал плечами. — Гррым прросил сказать это, если ты думать начнешь. Ты начал — я сказал. О дочке подумай, о дочке можно…

Грузно повернувшись спиной к ильмерским воинам, он неторопко отправился к своей ватаге. Тишина сгустилась до звона в ушах.

Дометий оглянулся на сотника Есипа и, понурив голову, сказал негромко:

— Седлай коней, сотник. К Бажене едем…

Рассвет на южном берегу Ильмер-озера по своей красе вряд ли уступал неповторимым зорям восточного Синегорья. Так считал князь Дометий, вернее, так он считал в ту пору, когда был частым гостем князя Светозора. Много воды утекло с тех времен в двух великих реках их княжеств — в Аракосе и Чурань-реке… Ныне, когда уж двенадцать лет миновало со дня гибели Светозора, Дометий напрочь забыл о том, как сияет заревое небо не только с княжеской башни Ладора, но со стен ильмерского града Берестье… Пустяки, вздор, помнить не о чем! Но почему сердце сжимается — сейчас, когда впервые за долгие годы судьба выводит его к зеленым холмам озерного прибрежья?

Муторно было на душе у Дометия, муторно и погано, как давно не бывало…

Пока двигались берегом, близким к Берестью, княжеская охрана ничуть не беспокоилась, уверенная в своих силах. Но свернули, повинуясь жесту лохматого беренда, в темную осиновую чащу, миновали топкую низину, вышли на холмики, поросшие малорослым ельником, — и настроение изменилось.

За ельничком настоящие леса начинались, густые и для конников не самые лучшие. Здесь не только ватагу диких берендов упрятать можно, а пятисотенную дружину — запросто.

Дружинники, оглядываясь по сторонам, чуть оробели. Из-за мохнатых ветвей в любой момент могли вылететь дикарские дротики, от которых — в такой близи — кольчуги и латы не слишком надежная защита. А заверениям беренда, что никто их бить не собирается, кто всерьез поверит?

Похоже, только Дометий не воспринимал гнетущего мрака и близкой опасности. Все его мысли были заняты судьбой исчезнувшей дочери. Что с ней? Как она, юная и беспомощная, выдерживает дикарское обхождение? В клетке ее замкнули, в тайной землянке или в дупле прогнившего дуба? Чем кормят, если вообще кормят? И зачем, зачем проклятым берендам понадобилось ее похищать?

Разум Дометия медленно сгорал в тоскливых догадках, но ответов у него не было.

…Дружинники не зря беспокоились. Как только миновали очередной холм и въехали в чащу, из ближнего бурелома высыпали десятки берендов и в мгновение ока рассыпались вкруг небольшого отряда Дометия.

Испуганно заржали кони, воины схватились за мечи и копья.

— Гррры! Не бойтесь! — раздался насмешливый рык сопровождающего их беренда-великана. — Не будет худа, коли я обещал. Мои люди никого не тррронут.

— Твои люди? — спросил Дометий, словно пробуждаясь от спячки. — Может, ты и есть их вождь, Грым Отважный?

— Верррно сообрражаешь, Дометий, — кивнул великан. — Дальше вдвоем пойдем. Коня оставь, и твои люди здесь останутся.

— Я с князем пойду, — встрял сотник Есип.

— Как хочешь, — пожал плечами Грым. — Тогда никуда не пррридем. Рразумеешь?

— Останься, — устало промолвил князь. — Здесь, как видно, не моя власть.

Недовольный гул дружинников и бряцание мечей были ему ответом. Есип, глянув на князя, поднял вверх правую руку, и все увидели, что в ней нет оружия.

— Ждем до вечера, — коротко пояснил сотник. Добавлять к сказанному ничего не требовалось, и это было понятно всем.

Еще с полверсты Грым вел князя через лесные заросли, то и дело принюхиваясь и меняя направление. Наконец он подтолкнул Дометия, и тот, проломив легонький ивняк, совершенно неожиданно оказался на берегу ручья. Взгляд князя уперся в противоположный берег, ибо на нем стояла неказистая бревенчатая избушка, почти сплошь заросшая бело-зеленым мхом…

— Иди, грры, — тихо сказал беренд. — Ждут.

Не раздумывая, Дометий в три шага одолел ручей и распахнул скрипучую дверь. После яркого солнечного света он ничего не видел в полумраке избушки, однако девичий радостный вскрик развеял всякие сомнения.

— Отец!

— Бажена!..

Отец и дочь обнялись. Затем руки его тревожно заскользили по ее плечам, голове, лицу, шее.

— Ты здорова, доченька? Не ранена? Нигде не болит?! Как себя чувствуешь?

— Все хорошо, не волнуйся, — торопливо ответила княжна, целуя мокрые от слез щеки Дометия. — Никакой беды нет, поверь… Давай присядем, милый, мне поговорить с тобой надо…

— Да, конечно надо. — До князя постепенно начинало доходить, в каком положении оказались он и его дочь. Может быть, он сделал роковую ошибку: сперва заложницей была только Бажена, теперь и он вместе с ней?

— Надеюсь, князь, ты сумеешь сейчас рассуждать здраво.

Внезапно раздавшийся голос не испугал его, поскольку он принадлежал женщине, но заставил вздрогнуть. В этом голосе явственно слышались власть, решимость и… и мягкость.

Не выпуская дочь из объятий, он оглянулся. В потоке солнечного света, падающего из распахнутой двери, стоял человек.

Женщина? Почему же она в мужском одеянии? Почему в руке у нее меч? Почему голос ее показался знакомым?

— Не узнал, князь? А ведь ты не раз меня, еще крошечную, на руках держал.

Дометий тихонько отстранился от дочери, распахнул на груди рубаху: дышать стало тяжело, совсем тяжело.

— Любава, — не спросил, а сам себе ответил. — Значит, ты заодно с ними.

— Нет, — быстро произнесла Любава. — Они заодно со мной.

— А я заодно с Любавой, — вдруг услышал он твердый голос Бажены. — И с ними, если ты подумал сейчас о берендах.

Дометий покачнулся и, не издав ни звука, стал медленно оседать на пол. В последний момент руки Бажены и Любавы подхватили его, не дали упасть и бережно перенесли на узкую лавку возле окошка.

Рассказ Любавы его озлил, затем озадачил, наконец — заставил искать решение.

Озлил, когда он понял, что именно она, Любава, дочь его погибшего друга Светозора, но сестра колдуна-оборотня Владигора, именно Любава сошлась с дикарями-берендами, дабы похитить Бажену.

Озадачил, когда Бажена заявила, что в любое время могла уйти отсюда, что никто ее не удерживал и что она сама помогала составлять послание от имени Грыма Отважного!

Заставил искать решение… Да, заставил. По своему желанию он никогда не изменил бы тем… тому… того… О Небо! Ведь по Твоей воле он, князь Дометий, запретил своим подданным всякое сближение с проклятым княжеством! По Твоей воле он изгоняет из пределов своих земель смутьянов, поддерживающих Владигора, восхищенных его словами и делами и тем, что этот юнец называет Правдой!

Так почему же любимая дочь так легко доверилась коварной сестре молодого колдуна?

И как Любава пронюхала о тайном капище, где явился Дометию мудрый дух и открыл ему глаза на безобразия, творившиеся в Синегорье?

Неужели власть Любавы над лесными дикарями не испугала Бажену?

Договор… Конечно, в нем причина всех бед. Еще при жизни Светозора был создан казавшийся столь нужным и сильным Союз Братских Княжеств. Кровью подписали вечный пергамент четыре правителя — Светозор Синегорский (он сей договор придумал и других уломал), Дометий Ильмерский (ему дружба с князем Светозором тогда казалась превыше всего), Изот Венедский (он в Союзе прежде всего защиты от злобной Бореи жаждал; но и, страшась Бореи, свою дружину готовил плохо: надеялся, видать, что борейцы сперва в Синегорье пойдут, — угадал, впрочем…), наконец, Калин Ладанейский, тезка чародея, где-то и когда-то безвестно сгинувшего (так ведь князь Калин тоже военного союза не захотел, свои планы лелеял!). Ну и что вышло? А ничего!

О чем Светозор мечтал, когда сей договор составлялся? О том, чтобы Братские Княжества — он их так называл — начали жить без раздоров, вели торг с общей выгодой, на три моря и два океана беспрепятственный выход имели. Многое было в том договоре…

И тайная запись была: не признавать ни в одном Братском Княжестве самозванных владык, если таковые вдруг объявятся и не по закону княжеский престол займут.

«Не признавать» означало — изгнать самозванца общей силой…

Одного не учли: Климога, брат Светозора, по внешним приметам законно явился. Ни у кого доказательств не было, что по его наущению беренды и волкодлаки-оборотни растерзали всех в Ладорской твердыне, ибо сам же Климога, пусть с опозданием, однако приказ отдал — истреблять и тех и других.

Бедняга Светозор не ждал такого вероломства от брата… А кто ж виноват? Дометий сделал, что по тайному уговору мог: отвел особый надел воеводе Фотию, ближайшему соратнику Светозора, и тот хорошее войско собрал в том наделе. Но возник из ниоткуда сын Светозора — Владий (а свидетельства были, что он в Кровавую ночь разодран в куски волкодлаками!), взял под свое начало разбойную ватагу с Чурань-реки и захватил с ее помощью власть в Синегорье.

Объяснимо ли это?

Знающие люди объясняют его победы содействием чародейских сил, Белой магией да еще тем, что Владий прошел некое посвящение, после которого стал зваться Владигором и обрел «силу властителя гор». Впрочем, нынче его всяк по-разному обзывает…

Пускай бы лишь это — не страшно. Но кто разъяснит, где он десять лет — даже больше, как говорят — пропадал и силы той набирался? Почему охраняемый им Климога (кстати, зачем охранять, коли братоубийцу тут же кончать нужно было?!) внезапно исчез, а затем объявился в устье Аракоса и в Таврах — на самой границе Ильмерского княжества?

Ответы узнал Дометий, когда снизошел к нему мудрый дух, чтобы в тайном капище вести с князем Ильмера уединенные беседы и наставлять на путь истинный…

Чародей Добран, покровительствующий Ильмерскому княжеству, долдонит о Триглаве, Черном колдуне Аресе и еще о всякой нечисти. Так ведь против сей нечисти Дометий и бьется! Только невдомек старику Добрану, что Владигор и есть слуга Черной магии! Ну не олух ли? А еще чародей называется!..

Но как же дочка-то смогла Любавке-оборотке довериться?!

Здесь у Дометия в голове начинался хаос.

Бажена уверяла его: Триглав испоганил тайное капище, в оное вселился черный дух-разрушитель, который затемнил разум Дометия.

Любава в глаза Дометию тыкала пергаментом, показывала его собственную кровавую подпись на договоре Союза Братских Княжеств.

Бажена грозилась: уйду к берендам! Стану возлюбленной младшего брата Грыма Отважного, имя его называла — Горрам!

Как могло до такого дойти?

А хотели они с Любавой… Хотели, чтобы Дометий без помех пропустил по Аракосу две дюжины боевых синегорских ладей; по берегу Аракоса, от бывшего надела воеводы Фотия, — и под его же началом! — пять сотен всадников; да еще подготовил бы всю свою дружину к великой битве на южных рубежах!

Хотели, чтобы договор о сем был подписан с Любавой немедленно.

Хотели, чтобы Дометий запросил подмоги у Венедии и Ладанеи для битвы с варварской ордой у стен Дарсана.

Хотели, чтобы с нынешнего дня дикие беренды были признаны за полноправных соотчичей, а затем чтобы о землях их суд-разбор состоялся.

Хотели, наконец, чтобы юная Бажена пошла вместе с Любавой!..

Впрочем, последнего не Любава требовала, а Бажена!

…Дометий все подписал. И заплакал, как малый ребенок. Он вдруг понял, что самое страшное — не конец твоего княжеского владычества, а завершение власти — самой доброй и самой нежной, но все-таки власти — отца над любимой дочерью.