Глава 8 УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ

Остаться бы мне в приютившем и спасшем меня шахтерском городке, работать в одной упряжке с Петром Ильичом, но мне осточертела склочная обстановка учительской, готовая в любой момент взорваться скандалом, не будь твердой руки директора.

Уехала во Фрунзе, потолкалась в деканате, пощупала обстановку, поняла, что нечего лезть со свиным рылом в калашный ряд, и устроилась в пригородную школу учительницей. Скоропалительно вышла замуж, очень неудачно, как и предполагал Петр Ильич. Родила четырех сыновей, одного похоронила в младенчестве, билась, как рыба об лед, держа на себе семью, пока поднимала мужа, надеясь, что он со временем он начнет зарабатывать, я отдохну. Драпанул от нас наш кормилец. Я с детьми вернулась на юг, в город Бек-Абад, получила назначение в педучилище, старшеньких детей приняли в детский садик, двухмесячного малыша оставляла у соседей-стариков. В труде и заботах и днем, и ночью. Невзгоды навалились, не продохнуть, но ответственность за детей давала мне силы, и я не свалилась, не сломалась. А в глубине души, в самом чистом ее уголке, тепло светились воспоминания о днях, проведенных с Юрием. Семнадцать лет прошло с той минуты, когда он твердо шагнул за поворот тропинки и скрылся с моих глаз.

И тут неожиданно объявилась Женька Кошарная. Она заочно окончила пединститут, работает в том же детском доме заместителем директора, т. е. в должности, которую когда-то занимал Карл Иванович. Налетела ураганом посреди базарной толпы, расцеловала, выхватила сумку с покупками, за руку потащила к выходу, чтобы побыстрее без посторонних выложить все привезенные новости. Прошли с нею в парк, сели на отдаленную скамейку. Первая и главная новость — Юрий через Василия Федоровича, инспектора облоно, следил за моей судьбой, постоянно помнил обо мне, но не искал встреч, боясь обрушить на мою голову новую лавину несчастий. Он гибнет, спивается. Дважды лечился от алкоголизма, но все без толку. На своей жизни он поставил крест и винит в этом только себя. У меня похолодело внутри. Юрий нуждался во мне, а по-глупому гордо хранила одиночество! Нет мне прощения!

Отец Ларисы привез ей мужа, как любимого кота, в мешке. Проспавшись, Юрий пораженно осмотрел комнату и не сразу сообразил, почему он здесь оказался. А ему уже подана свежая рубашка, на столе сверкает обильный и очень вкусный завтрак, приготовленный белыми ручками чистенькой и нарядной Ларисы. Тетка и отец уже ушли по своим делам. Вечером он снова напился в компании с номинальным тестем, с которым не считал нужным церемониться и спросил напрямик:

— Я же сказал вам, что мы с женой ждем ребенка. Там у меня семья, а тут вы ничего не слепите, тем более таким путем. Зачем я вам понадобился?

— Ты мне не нужен. Лариса тебя сердцем выбрала, вот ей ты нужен. Слышал, небось: "Стерпится, слюбится". Это про тебя тоже. Чем тебе плохо? Какого черта тебе еще не хватает? Жена, молодая красавица, на тебя не надышится. Захотите развеяться — любой курорт, любой санаторий — пожалуйста! За границу? Тоже можем устроить…. Да ты в жизни такого не видел! А что касается беременной брошенки с ее байстрюком, так и ей можем помочь, если пожелает…

— Не брошенка она, и мой сын не будет байстрюком!

— А куда ты денешься? Заявление об изнасиловании уже подано. Будешь рыпаться, получишь срок, немалый, по закону… Пораскинь мозгами, другого ходу у тебя нет… Лариса тебя любит, пройдет чуток времени, и ты одумаешься…

Юрий заскрипел зубами. Он мучился, искал выход, не находил его и напивался. Учиться стал спустя рукава, кое-как справлялся с зачетами и экзаменами, стипендия все равно шла, да он теперь в ней и не нуждался. Захар Викторович обеспечил дочку с мужем абонементом на лучшие места в оперном и русском драматическом театрах. Это был выход в свет. Волей неволей пришлось подчиниться соответствующей экипировке. Тут же появился сверхмодный костюм с набором необыкновенно красивых сорочек. Советский денди да и только. Летом молодые отдыхали в пансионате на Иссык — Куле. Встав по привычке рано утром, Юрий уходил по берегу озера подальше от людных мест, забирался в густые заросли кустарника возле небольшой лагуны и там проводил почти полный день, питаясь отловленной рыбой и пирожками, прихваченными из запасов Ларисы. Она будто не замечала его отсутствия, веселилась в компании отпрысков республиканского бомонда. На другое лето по пути в Крым они отвезли Аленку к матери, оформили развод Юрия с Лидой и поставили точку на этом отрезке его жизни. Черного моря Юрий не видел. Не просыхал с утра до вечера. Лариса скучала без своей компании, и раньше положенного срока они вернулись домой. Сразу же сыграли пышную свадьбу в столичном ресторане. Жених был пьян в стельку.

Чародей попал в позолоченную пыточную камеру, где его безжалостно терзали мягкие ласковые руки палачей, которым, к несчастью, он однажды понравился.

Лариса получила диплом раньше Юрия и прокантовалась этот год в столице, работая почасовиком в каком-то училище и ухаживая за дочкой, родившейся зимой. По распределению они получили назначение в среднюю школу поселка Первомайский, где находилась главная усадьба хлопководческого совхоза-миллионера, директором которого был отец Ларисы. Могли бы и в столице зацепиться, но Захар Викторович побоялся оставить без присмотра семью дочери, убедившись, что ничего там не стерпелось и не слюбилось… Посоветовал Ларисе развестись с пьяницей, а она ни в какую. Наряжается напропалую, парикмахерские, салоны красоты, вернисажи, театр, концерты — напоказ все атрибуты счастливой и праздничной жизни.

Родилась вторая дочка, Юрий даже в роддоме не появился. Пил.

Хозяйство вела теща и за внучками тоже присматривала. Лариса целыми днями пропадала в школе. Когда ей предложили директорство, согласилась сразу. В партию она вступила еще в институте с той же целью, что когда-то толкнула Теклю на подобный шаг. Идти по партийной линии она не думала, слишком там много зависимости и мороки. Стать во главе школы, под крылом отца и при его возможностях — это то, что надо. Предложить директорство Юрию и в мыслях не было. Подчиняться ему после того, что было, она не намерена. Пусть скажет спасибо, что терпит его запои. Вообще подчиняться не привыкла. Командовать умеет и любит, всегда добивается подчинения от других, только Юрия никак не приберет к рукам. Уроков он не пропускает, всякие планы и отчеты сдает аккуратно, и на том спасибо.

А Юрий страдал. Немецкий язык шел по обочине в интересах сельских школьников, никто из них всерьез им не увлекся, уровень знаний у всех ниже требований программы, и чем старше класс, тем шире был этот разрыв. Юрий с тоской вспоминал о своих уроках в детдомовской школе. Создать здесь нечто подобное и думать нельзя, да и желания нет, подавлено оно. В учительской тоже нет свободы, искренности и простоты. На большую перемену и дети и учителя подкрепляются стаканом молока с мягкой булочкой, доставляемых из совхозной столовой. Посуда тоже оттуда. Здание школы стандартное, с широкими коридорами, светлыми классами, водопроводом и теплыми туалетами. Кабинеты хорошо оборудованы, вестибюль, раздевалка, отопление из котельной, кругом чистота и порядок. Такие б условия для детдомовских детей! А здесь ничто не радует. Мать и сестры не сдружились с новой родней, не сблизились на условиях бедных родственников, куда их зачислила семья Ларисы, но за Юрия рады: попал в хорошие руки, живет в достатке и благополучии. А что пьет, так это от дурости. Со временем поймет, что лучшей доли ему не найти. Юрий довольно часто их навешает, Лариса с детьми была всего несколько раз и то очень неохотно. Неприветливы оказались родичи Юрия. Чем гордятся? Нищетой и убожеством… Если ехала Лариса с дочками, директор давал свой "бобик" и шофера, а Юрий добирался один, как придется. Приезжал уже поддатый, но обязанностей своих не забывал. Сразу же принимался за хозяйственные дела, возился увлеченно и быстро наводил мужской порядок. Мать с огорчением замечала: работает по-прежнему, но не поет, не шутит. Ночью почти не спит, хотя ложился, изрядно накачавшись спиртным. Мать не знала, как ему помочь, и жалела его, и злилась. Неужели до сих пор мучается из-за "этой"? Лариса моложе ее, одета всегда дорого и по моде, духи французские, что дома, что на людях. Даже передники такие броские, будто с выставки привезены, а он словно слепой, все ему до лампочки.

Юрий проклинал себя. Ведь чувствовал, что Лариса заманивает его, думал, устоит, и устоял бы, если б не выдумка с изнасилованием. Теперь нужно признаться, что предал себя, предал погибшего сына, предал отца, который наказывал ему непременно воспитать прямого наследника, продолжателя их фамилии. Работа не увлекает, семья опостылела, он загнан в пятый угол, выхода не видит. Жена злится, устраивает истерики, услышав, как он в пьяном бреду лопочет стихи о лебедушке, без которой он пропадает. Неделями они не разговаривают, дочки во всем поддерживают мать и брезгливо отворачиваются от отца, снова пьяного. Поддавшись уговорам, согласился лечиться. Мучительные и унизительные процедуры, дважды им перенесенные, не освободили его от недуга. Он деградирует и гибнет. Столько лет прошло, но забыть Лебедушку он не в силах, просит разрешения встретиться всего на несколько минут и поговорить.

Слушая Женьку, я закрыла лицо руками, но удержать рыданий не могла. Господи, за что нам такое наказание? Чем мы провинились, что терпим такие страдания? Мы с Женей сидели вдали от людных аллей, мимо нас никто не проходил, но все равно было неприлично реветь в голос. А я ревела.

— Женя, милая, я тоже очень хочу его увидеть, но нам этого делать нельзя. У меня трое сыновей. Двое в садике, скоро подойдет время их забирать, а годовалый малыш у деда с бабкой, которые согласились за ним присматривать за плату. Что с ними будет, если его тестюшка вздумает учинить надо мной расправу? Придумали же они изнасилование, чтобы удержать Юрия. Могут что-нибудь придумать, чтобы и меня допечь. Был бы жив Колюшка, рискнула бы ради него. Пусть бы хоть в шестнадцать лет увидел отца…. Встретившись, мы с Юрием будем еще сильнее рваться друг к другу. К чему это приведет, не трудно представить. Я снова получу клеймо развратницы и полечу с работы… жить нам вместе не дадут… Разлучат непременно, при директорских — то связях… Юрий правильно себя винит… Взрослый мужчина, а влип, как мальчишка. А в смерти сынишки мы оба не виноваты. Его в больнице застудили… Я лежала в горячке, тоже чуть концы не отдала, а Юрий был далеко. Если говорить начистоту, то и я наломала дров, на машине у не увезешь. Он любит хороший стол, а как он ест! Хоть кино снимай. Вот я думала, что продался Чародей за ветчину и беляши… А он не продажный вовсе. Он тогда рассказал тебе всю правду, чтобы я знала, что с ним произошло, в какую ловушку он попал, и подумала, как ловчее из нее выбраться. Он верил мне больше, чем себе, иначе и словом бы не обмолвился. Ведь ясно было, что не продался он, а попал в капкан, пусть по своей вине и собственной неосторожности, но это капкан, откуда в одиночку не выбраться. Родные его не видели в этом беды, наоборот, считали, что ему повезло. Вся надежда была на меня. Прямо так думать он никогда себе не позволит, но где-то в глубине сознания пытался уцепиться за эту соломинку. Я же вышвырнула его, даже письма выбросила вон… Дурного ума хватило объявить, что закопала в могилу даже память о нем! Не берегиней я оказалась, а взбесившейся глупой бабой! Не он меня предал, а я его!. Мой непростительный грех в том, что не только на словах, я на деле его похоронила. Все эти годы тосковала невыносимо, но шагу не сделала, чтобы дать о себе весточку. А ведь знала от Петра Ильича, что он тоскует не меньше меня, молчал, потому что считал, что заслужил такую казнь за свое легкомыслие, за то, что позволил накинуть удавку на свою шею…. А ведь была возможность вытащить его из этой ям! Петр Ильич с Василием Федоровичем подумывали предложить ему место завуча в нашей школе срезу после первого курса, а учебу продолжить заочно. Ждали знака от меня, что я тоже этого хочу. Невозможно, чтобы мы работали в одной школе, а жили врозь. На следующее лето Петр Ильич всерьез принялся за идею перетащить Юрия к себе. Весной упустил время, а осенью Чародей стал нетранспортабельным: вступил в официальный брак с Ларисой. Если бы в течение той зимы я дала Юрию знать, что жду его, что есть возможность нам соединиться, жизнь пошла бы по другому руслу. Захар с Соломоном не смогли бы помешать. Петр Ильич заручился поддержкой в обкоме. Он рассказал, кому нужно, как Захар добыл себе зятя. Авторитет директора крепко подмочился. Очень может быть, что слух дошел и до ЦК республики. Захар спрятал бы когти, и Чародей обрел бы свободу. Я не проявила должной активности и подвела всех. Петр Илия упустил Юрия и стал из меня готовить себе завуча. Не знаю, станет ли Чародею легче, когда ты расскажешь ему об этом, но он должен знать всю правду до конца.

— Когда Братик узнал, что ты вышвырнула все, что он тебе посвятил, страшно обозлился и запретил мне поддерживать связь с тобой…. Сказал, что и ты умерла для него…. А думал о тебе постоянно, ты всегда была в его памяти…. Это его пугало…

— Первое время во сне мне казалось, что малыш бьется ножкой в то место, где лежит на моем животе рука его отца… Просыпалась в слезах…Нет отца, думала, жирует на даровых хлебах… А он терпел муки… Нет мне за это прощения… То просыпалась, будто он несет меня на руках и трется колючей щекой о мою щеку… И снова в слезы… Голос его слышу постоянно… То поет… то читает стихи… Даже в классе…. У меня был очень талантливый и чистый душой класс… Все мальчишки. И они стали читать стихи на манер Юрия….Я научила. Хоть кричи, хоть на стенку лезь… Голос рядом, а Чародея нет и, думала, никогда не будет… Спасают родные мальчишки… Славные у меня дети. Живу ради них. Юрий — большая для них опасность, хотя лучшего, чем он, отца придумать невозможно…Развод Лариса не даст, значит, вместе нам не жить… А вздумаем соединиться, припишут моральное разложение, придумают наказание построже, а заступников сейчас у нас нет. Впасть в отчаяние и опуститься не дали мне ребята талантливого класса. А сейчас берегут три детских головки, родные и беспомощные…. Получается, что у меня есть и работа и дом. У Юрия ни того, ни другого. Прямо жутко стало! Чудо-отец, идеал-отец превратился в алкаша и скандалиста… Так не может продолжаться дальше. Никак не придумаю, чем ему помочь.

— Ты ему нужна…. Вот и вся помощь…

— Не будь у меня детей, честное слово, взяла б его в охапку и махнула куда-нибудь на край света! В тайгу, в пустыню, в горы… Да хоть на Северный полюс! С ним не пропали бы… Он такой талантливый, такой деятельный… И руки у него золотые! Рада бы в рай, да дети не пускают… Дай мне подумать. Должен же быть и для него выход! Однажды Петр Ильич признался, что с семьей у него худо. Жену зовут Зоя Аркадьевна, так он свое супружество определил, как аркадьевское иго. У Юрия, значит, захарьевское иго. Аркадьевское иго свирепствует дома, Петр Ильич спасается от него в школе, а у Юрия и в школе нет спасения. Был бы такой класс, как седьмой детдомовский…. А какие уроки он давал! Как ученики его любили! Как он радовался, что стал учителем! Куда это делось? Действительно, хоть вешайся! Что же делать! Что делать? Он очень усидчив, умеет работать над источниками… Выбрать ему тему для исследования? Это поможет, если есть увлечение работой и хотя бы один яркий класс… Ни того, ни другого у Юрия нет. Тупик какой-то! Если б он преподавал литературу, совсем другой расклад! У меня в Ак-Булаке был десятый класс, чем-то похожий на Юрия. Многие до сих пор пишут. Женаты, дети старше моих… Подражая тебе, я называю их Братиками… Так они сами готовили и давали платные концерты. Гляжу, бывало, как они мучаются на репетициях, и думаю: "Юрий им нужен, а не я!" Будь с ними Юрий, они бы на весь Союз стали бы знаменитыми! Слушай, я, кажется, нашла выход! Только не падай в обморок! Юрий должен преподавать не немецкий язык, а русскую литературу! Он же прирожденный словесник! Русскую литературу знает лучше любого выпускника филфака… А как читает стихи! Как поет! Лариса там директор школы, ее отец и вовсе царь и бог, они вполне могут провернуть такую аферу!

— Ну, и учудила ты, Лебедушка! Или как там еще называл тебя Братик? Берегиня? Действительно, хоть стой, хоть падай! А ведь на самом деле, это единственный выход! Ну, и что теперь будем делать?

— Сейчас лето, каникулы, отпуска, самое время провернуть задумку безболезненно для школы. Юрий у матери ждет тебя, поезжай и все ему расскажи… Там с Надеждой Алексеевной обдумаете, что дальше делать…Юрию скажи правду, а остальным внуши, что это ты придумала. А встречаться нам с Юрием нельзя. Повинись перед ним от моего имени… Сил у него хватит, чтобы резко изменить жизнь… Я ни на минуту не сомневаюсь. Он когда-то говорил, что всему бывает конец, возможно, придет конец и нашей разлуке. Пусть постарается встать на ноги. При его данных, ему нужны старшие классы. Знаешь, как я завоевала мальчишек с первого урока в восьмом классе? В шестом и седьмом они изводили учителей, настоящее божье наказание! Петр Ильич считает, что я взнуздала сорванцов с первых минут, как вошла в класс. Знаешь, что я сделала? Я представила, будто слушаю Чародея, а читала сама, раскрывая, как тема Родины звучит в произведениях русских писателей с древнейших времен до сегодняшнего дня. Весь трехлетний курс уложила в сорок пять минут. Отрывки прозы и стихи читала наизусть, в манере Чародея. Слушали взахлеб. Захотели стать достойными защитниками такой Родины. И ни одного сорванного урока впредь.

А Юрию сам Бог велел сделать первый урок запоминающимся! Пусть только хорошо его обдумает. И еще. Все деревенские дети владеют речью хуже городских. Я практиковала устные сочинения. Даю три-четыре задиристых темы, требующих работы с текстом и предлагаю подготовить сообщение с соблюдением требований к сочинению. Небольшое, минуты на три, может, чуть больше. Оппоненты соглашаются или не соглашаются с выводом. Оценки выставляю и тем и другим. Как работать с программой и учебником он знает. Вот и карты ему в руки. Не надо откладывать. Прямо с завтрашнего дня — за рабочий стол и в библиотеку. Уверена, увлечется работой — освободится от рюмки. А какие вечера можно готовить, какие концерты! При его артистизме чудеса можно творить. Егорьевское иго станет не таким убийственным. Я верю в него… Главное — не откладывать, немедленно приниматься за дело, засучив рукава. Время покажет, когда мы сможем увидеться, а пока потерпим. Это ты точно ему передай. А вообще-то, по-видимому, нам не суждено встретиться.

— Почему?

— Потому что ему не суждено выбраться из егорьевского болота. Петр Ильич назвал Ларису изнасилованной фальшивкой. Таких, как она, я называю бациллами. Сидит такая мелкая тварь где-нибудь в ямке, изготовилась, выбрала жертву покрупнее и впивается в нее незаметно. Вопьется, и никакими клещами ее не отодрать, даже огнем не выжечь. И кровь сосет, и инфекцией заражает. Мразь глазу не видна, а сваливает великана. Слишком долго мы живем с Юрием врозь, он заражен бациллами, и жизнь с нами вряд ли покажется ему привлекательной. Вот этого ни в коем случае Чародей не должен услышать. Дай слово.

— Даю.

— Смотри, не обмани. А вот это скажи обязательно: "Ты Чародей, Юрка: " Когда-то эти слова я повторяла ему на каждом шагу, а он отвечал: "А я тебе уши надеру!"

— Он мне этого не рассказывал.

— Вот теперь и ты знаешь. Как вспомнит обо мне, я тут как тут: "Ты Чародей, Юрка!" А уши надерет, когда встретимся. Раньше следовало оторвать мне уши. Заслужила. И еще передай ему огромное спасибо, что не приехал сам, а тебя прислал. Поступил мудро, бережно и, как всегда, правильно. Значит, и впредь будет поступать так же мудро, бережно и правильно. Ума и чуткости ему не занимать. Это передай обязательно.

Женя побежала к автобусу, я отправилась за детьми в садик.

Прошло еще семь лет. Женьку назначили директором дошкольного детского дома в том районе, где жил Юрий. Она стала бывать в его доме, ко мне не приезжала за это время ни разу, весточки передавала через знакомых. Старший мой сын ходил уже в шестой класс, средний — в четвертый, а младший — в первый. Колюшке, сыну Юрия, пошел бы двадцать третий год. Женька знала адрес моей новой трехкомнатной квартиры, куда мы переехали лет пять тому назад, и свалилась ко мне, как снег на голову. Расшумелась, забегала по комнатам, перебрала книги на рабочем столе в детской, плюхнулась на мою постель в спальне и побежала на кухню, откуда послышалось побрякивание крышки кипящего чайника. Детей не было, играют на площадке за домом. Для малышей там качели и песочница, а старшие гоняют мяч. Мы с Женькой за чаем вспомнили детский дом, Карла Ивановича, Веру, героически завоевавшую мужа, Теклю и ее непоколебимую жизненную платформу, красавицу Тамару, выпускной вечер и "но пасаран"… И все время — Юрий… Чародей… Братик… Он присутствовал незримым собеседником. Получил уроки литературы, бросил пить, организовал студию стихотворных миниатюр, объединившую местных стихотворцев, и детей и взрослых. На вечерах в совхозном клубе гремел хохот, когда студийцы читали со сцены свои хлесткие злободневные стихи. Народу повалило еще больше, когда они запели. Возникла крепко спаянная группа совхозных бардов. Их кумиром, душой, организатором и руководителем был, конечно, Юрий. По заказу совхозного парторга они высмеивали лентяев, прогульщиков, расхитителей совхозного добра, спекулянтов, дебоширов и очковтирателей. Критика убийственная, действовала отрезвляюще, парторг настоял, чтобы школьным- студийцам совхоз подарил видеокамеру, неслыханно дорогой и очень нужный реквизит. Дважды в месяц жители деревни набивались битком в совхозном клубе, чтобы узнать, кого прославят на этот раз в местной видеохронике. Кадры озвучивали сами студийцы. Героями сделались передовики производства, им посвящались стихи и песни. Ребята заинтересованно вникали в жизнь совхоза, начинали понимать, с каким трудом достается стране "белое золото" — хлопок. Вокруг Юрия засиял ореол справедливого и очень смелого человека. Он, наконец, ощутил надежную почву под ногами, утвердил свой авторитет и в школе, и в поселке, но не дома. Лариса его успехи приписывает себе. Вот, дескать, наконец, привела его в чувство, нашла достойное ему место, и каким учителем и затейником он оказался. Без нее, дескать, так и пропал бы в запое. В школу позволяет ему одеваться, как он сам желает, но если идут куда-то на люди, подбирает костюм по своему вкусу. Он швыряет его, Лариса в истерику, Братик убегает в поле на весь вечер. Отец ее сопровождает. Потом две недели не разговаривают. Иногда он подчиняется ей и натягивает что-нибудь моднячее. О тебе никто ничего не знает. Он передает Берегине, что не забывает повторять себе: "Ты Чародей, Юрка!" — чтобы снова почувствовать себя на коне. Первые уроки по моему совету каждый год строит обзорными. Устные сочинения ребятам понравились. С восьмого по десятый класс готовятся к ним охотно. Пришлось пополнять библиотеку. Просит о встрече, чтобы благодарно надрать мне уши.

Я отрицательно покачала головой и спросила подругу:

— Помнишь, Женя, ты однажды сказала, что немка вытащила записную книжку Чародея и вы читали его стихи… Помнишь? Ты еще говорила, что там был какой-то рисунок, который я должна непременно сама посмотреть. Я по карманам мужа никогда тайком не шарила, в записную книжку не заглядывала, а спрашивать не стала. Сам Юрий не показал, значит пока не считает нужным это делать… Так что же там было нарисовано? Надеюсь, не забыла?

— Не забыла. Только не что, а кто… Братик тебя изобразил… абрис твоей головки и надпись внизу: "Утоли моя печали"… Аня узнала, есть такая икона, так и называется: "Утоли моя печали". Он тебя боготворил…

Я крепилась изо всех сил, но сдержаться не смогла. Снова расплакалась…. Через два года нам с Юрием стукнет по пятьдесят…. Полувековой юбилей. Уже пенсия замаячила, а сердце молодое, ему тяжко без любви и душевной теплоты… Нестерпимо захотелось унестись в те далекие счастливые годы, почувствовать ласку сильных рук любимого, услышать возле уха нежный шепот…. Улыбаясь сквозь слезы, я сказала:

— Он мне говорил об этом в песне, но я не приняла всерьез. Помнишь девичью страдательную: "Мне ненавидеть тебя надо, а я, безумная, люблю!" Когда мы оставались вдвоем в учительской или в классе, даже вечером или в воскресенье, — никаких нежностей. Единственная позволительная вольность — не называть друг друга по имени-

отчеству. Сидим рядом двое коллег и работаем. Ничего, кроме работы, нас не связывает. У него руки чесались обнять, а нельзя. Мучился, но сдерживал себя. Вот однажды он и укорил: "Да, я терпел все муки ада, и до сих пор еще терплю… Мне ненавидеть тебя надо, а я, дурак, боготворю!" Слово "дурак" пропел сочно, раскатисто, я и подумала, что это скорее шутка, чем признание. А он из меня икону сделал…

— Вот видишь, ничего он не забыл. Вы столько лет не виделись, — продолжала терзать Женя. — Нужно же вам хоть раз поговорить начистоту! Чего ты упрямишься?

— Ничего уже изменить нельзя. У него жизнь наладилась, зачем ее ломать? Наша встреча добром не кончится. Так и передай.

— Лучше скажи ему об этом сама. Подумаешь, трагедия — поговорите часок… Мир не содрогнется, небо на землю не упадет…

— Жизнь наша содрогнется, мы оба сверзнемся в пучину и детей моих потащим с собой! Пока он не разведется, наши встречи невозможны, но разводиться ему сейчас уже не стоит… Работа наладилась, в семье установился покой, зачем ломать?

— Что ты, какая семья? Дочки с пятого класса учатся во Фрунзе, живут на той же квартире, где Лариса жила с Юрием, пока учились в институте. С ними и бабка, мать Ларисы. Приезжают только на каникулы и то ненадолго. Лето проводят на Иссык-Куле, в пансионате, в компании семей столичных начальников Девочек замучили воспитанием. Обе посещают музыкальную школу, изостудию и кружок бальных танцев… А уроки! Чувствуешь, какая нагрузка! Да, забыла: в моду входит английский язык, они изучают его в школе и на дом еще учительница приходит. Не как простые смертные: здороваясь, книксен делают…. Приседают жеманно…. Портят девчонок бабка с матерью! Отец для них — человек черной кости, плохой, только позорит такую красивую и хорошую маму… Чужак, не свой… Первое время и Юрий ездил с ними на озеро, но держался от баб обособленно. Возьмет напрокат лодку и уплывает подальше от всех на целый день. Там раздевается до плавок, ловит рыбу, с наслаждением ходит босиком, разжигает костерок, печет рыбу или варит уху… Ни на концерты ни в кино с семьей не ходит. Ну, что это за жизнь! И дома не лучше. Лариса всегда напомажена, причесана, нарядна. Босиком — ни — ни — ни! Красивые босоножки, сандалии, тапочки…Теща с девочками во Фрунзе, за домом присматривает ее двоюродная сестра, немного глуховатая…. Готовит простые блюда. Без грузинских, литовских и итальянских выкрутасов. С нею стало легче: украинский борщ, вареники, блины…. Сейчас ему легче. Вот послушай, как прежде жилось. Он как-то соорудил окрошку по вашему рецепту с петушиной ножкой в прикуску, бабье с девочками по примеру Ларисы демонстративно отставили тарелки. Лариса не терпит никакого напоминания о его прежней жизни… Вы летом вечно бегали босиком, а Юрий вообще почти голый… Вольно себя чувствовал, хозяином… А там вроде приживальщика… То не делай, туда не ходи, на все пуговицы, под ремень… Все эти годы он не поет… и стихов не читает… даже анекдоты забыл…. Подумай, каково ему! Седой весь, совсем белый…. Как только приезжают с Иссык-Куля, он сразу на велосипед — к дальним кукурузным полям, к урману… Берет с собой фронтовой котелок и старый запаянный чайник. Кукуруза уже твердеет, но кое-где он находит молодые початки, набьет ими котелок, разожжет костер из сухого камыша, разденется, окунется в урман, усядется перед огнем и вот тут вдали от надзора и контроля начинает петь вполголоса. И приятеля тут нашел. Молодой парень, только что с действительной, совхозный объездчик любит его слушать. Новое поколение этих песен уже почти не поет…. Вдвоем за компанию они умнут пару котелков кукурузы, расправятся с несколькими арбузами, опорожнят чайник. Чай, конечно, материнкой заварен, по старой памяти… Объездчик хорошо знает, где что растет, он заранее и доставляет молодую кукурузу, арбузы или дыни…. Знаешь, чем они заменяют сахар? Свеклой.! Объездчик и ее привозит. Они пекут ее в золе и пьют чай со свеклой вприкуску… Мой детский дом недалеко от Первомайского, всего километров одиннадцать, Юрий приезжает часто, то на велосипеде, то на попутках, и я у них бываю, но пореже… Детдомовские дела не пускают…. И тяжело мне у них, не по себе…. Все чистенько, мебель дорогая, библиотека, два телевизора, огромный холодильник, газовая плита, серванты, шкафы… А душа не радуется… Ни сад, ни огород им не нужны, так же, как и корова… Есть при доме садик с небольшим бассейном и беседка прямо возле веранды. Если не на курорте, там в жару обретаются.

Юрий за дворника и поливальщика. Всем их обеспечивает совхоз. Все самое раннее, самое лучшее, самое свежее, а душа не радуется!

— Да, для Юрия это настоящая каторга — не знать, куда приложить свои руки! Он вскакивал чуть свет и мчался на огород. Меня с мамой решительно отпихнул от грядок… Говорил, что грядки — это его утренняя зарядка… И свежим воздухом дышит, и мышцы разминает… А как он радовался первому арбузу, первому помидору! Сам вырастил! И гордился этим… Карл Иванович завидовал ему и говорил, что мы провокаторы, соблазняем его тоже бросить все и тоже ходить босиком, поливать с гоготом огород водой из арыка и варить кукурузу по особому рецепту… Да, тогда было истинное счастье, но мы его не осознавали… Жили и все…

— Братик страдает от того, что он такой по-мужски привлекательный, такой, как ты называешь, чародей. Бабы его сгубили…. Сначала Лида выбрала, как производителя на случном пункте, чтобы ребенка сделал…. Зачал дитя и пошел вон, есть другие поинтересней! А он очень любил ее! Чуть было ни свихнулся на водке! Да школа твоя его удержала, и еще Тамара. Стихов он ей не читал, не дурил ей голову любовной чепухой… Не потому, что был такой расчет, а потому, что душа не подсказывала…

— Тамара это поняла, страдала очень, но попрощалась с ним необыкновенно красиво. Мы в тот день закончили ремонт школы и уселись на веранде пить чай. Ну, ты знаешь, в таких случаях мы и чай пьем, и поем, и разговариваем… Настоящий кавардак. Тамара с Иваном запели под гитару и будто кипятком плеснули в душу. Тамара прощалась с Юрием, а Иван с нею. "Ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту". Ну, ты знаешь эту цыганскую песню… Тамара — и красавица и необыкновенно богатой души человек. С болью рассталась с Юрием, но не мстила ни мне, ни ему, не завела никакой склоки, работала, как прежде, с полной отдачей. Преклоняюсь перед нею. И понимаю. От Юрия исходит чарующий аромат силы…. Для счастья хватит просто дышать с ним одним воздухом… Не понимаю, как это Лида ничего в нем не рассмотрела. Для нее он жеребец и только…

— Да нет. С опозданием, но рассмотрела. Всего один раз она увидела вас вместе. Вы с огорода шли и о чем-то весело говорили и смеялись. Он смотрел на тебя с таким счастливым обожанием, что ей стало завидно. Замызганые брюки закатаны до колен, босой, голый до пояса, мускулистый, полон буйной мужской силы, вольный и счастливый до краев… Она мне призналась, что в этот момент он поразил и очаровал ее. Что он может быть таким, она раньше и представить не могла…. Когда Лида прочитала его записную книжку, несколько заколебалась: он любит другую, к ней, Лидии, не вернется никогда, может, и впрямь развестись немедленно, вернуться с дочкой в родной дом и начать совершенно новую жизнь. На беду, увидела вас… Обозлилась, аж почернела от зависти… И принялась кромсать ваши души. Получи Братик развод в то лето, жизнь пошла бы совсем по-другому. Она специально, чтобы сильней напакостить, не дала развода…. Такая добрая, благородная, никуда не жаловалась, а положила ваши головы на плаху… Садистка и палач. Она главная губительница Братика, от нее вся его жизнь пошла наперекосяк. Она убийца! Когда Братик с Ларисой привезли к ней Аленку, она еще поиздевалась над ним: "Дурак ты, Юрка! — говорит. — Променял белоснежную лебедушку на эту крашенную жар-птицу… Потерял покой и счастье, а нашел беду и несчастье… Скажи мне спасибо… Так тебе и надо!" Лариса плюнула ей под ноги, а Братик круто повернул прочь…. Вот гадина, сломала судьбу человеку и радуется, торжествует…. Вешать таких нужно за ноги, чтоб медленно подыхали!

— Аленке должно быть уже двадцать пять? Замужем? Дети?

— Да. Вышла замуж за дипломата. По заграницам ездит, сына растит. Красавица. Цветную фотографию прислала бабушке и теткам, подарками заграничными балует… Отцу приветы передает.

— А Лида?

— Лида нашла, что искала. Вышла замуж за какого-то туза по меховому делу, тоже ездит за границу на пушные аукционы. Тоже фотографию прислала. В норковой шубе и шапке из голубого песца. Надежда Алексеевна в свои последние годы завела эти фотографии под рамки и поставила у себя на рабочем столе. Когда старшая внучка Захара Викторовича окончила десятый класс и поступила в институт, он решил устроить праздник и собрать за столом всю родню. Осадчих набрался целый пазик. Поехали все, и взрослые, и дети, и я с ними. Конец августа. Столы были накрыты в беседке. Лариса похвасталась, что все блюда девочки приготовили сами и столы сервировали тоже сами. Красивые крупные девушки, нарядные и чистенькие до хруста. Городские, вышколенные. И очень-очень хотели показать отцовой родне, что они верх совершенства во всех отношениях. И зовут их по-особому — Эльвира и Элеонора. Две Эли. Вот так-то. Пианино вынесли на веранду. Одна поет, другая аккомпанирует. И не по-русски, а по-английски. И приседают обе, отставив ножку. Все бы ничего, если б девочки были не так габаритны и ножки поменьше. Сорок первый и сорок третий размер выставлять как-то неприлично и смешно. Племянники и племянницы Братика в деревне выросли, не умеют притворяться, переглядывались и бесцеремонно посмеивались над таким карикатурным кривлянием. На пианино никто из них не играл, а вот гитару друг у друга из рук вырывали. Чинную чопорность директорского застолья игнорировали, накладывали себе в тарелку, что хотели, не оглядываясь на хозяев. И тут же запели. Песня у Осадчих в традиции, все поют. Такого хора этот дом никогда не слышал. Хозяева молчали, их девочки потеряли блеск. Когда начались танцы, парни — племянники и тут себя показали. Ухаживали за двоюродными сестрами умело, танцевали свободно, на новый манер — дрыгая руками и вихляясь на полусогнутых ногах. Праздник получился на славу. Братик посидел за столом, а когда засуетились перед танцами, ушел в свою каморку. И мне моргнул, дескать, следуй за мной. В директорских сенцах была кладовка с маленьким окошком. Туда сбрасывали всякий хлам. Братик выбросил его, побелил стены, покрасил пол, под кровать приспособил старый диван, из выброшенного кухонного стола со шкафчиком соорудил письменный стол, две табуретки принес из школьной столярки. Сделал новую проводку с розеткой, купил электроплитку. Обустроил логово по своему вкусу, в комнатах почти перестал бывать. За столом с родней не пел, танцевать не стал. Я шмыгнула за ним в каморку. Надежда Алексеевна пошла за нами. Я сидела на табуретке, Братик лежал на диване, глаза в потолок. Злой и расстроенный. Увидел мать, сел. — "Чего ты, сынок? Зачем ушел?" — "Тебе понравились мои дочки, мама? Прелестные девочки, правда? Брынчат на пианино, поют английские песенки, даже рагу умеют приготовить, и все приседают, все приседают… Прелестные дрессированные собачки на задних лапках… С бантиками и шнурочками… Все умеют делать, но одно им недоступно — быть человеком… У сестер дети как дети, а у меня? Заводные манекены с нарисованными физиями… Быть как в витрине, на выставке, быть лучше всех, иметь все лучшее и пускать пыль в глаза… Это было задумано не сегодня. Молодцы племянники, что парни, что девушки, утерли нос всей этой шараге! Меня силком загоняют в нее, а я не иду! Чужой я тут… Столько лет мучаюсь, с твоей подачи, дорогая мамочка! Была у меня настоящая семья, был сын… Где они? Это ты на всех перекрестках шипела, что нам с нею не жить вместе, что ее прогонят и из директоров, и из учителей… Добилась своего! Вот теперь гляди на меня, какой я счастливый! Я планировал трех сыновей минимум, а дочек, сколько Бог даст… И было бы у нас три сына, фамилия Осадчих не иссякла бы… С твоей помощью ее подрезали под корень! Две дочки — и все! Зачем еще дети, зачем фигуру портить и ручки в пеленках марать! Ити их в душу сапогом! Тебя я не брошу. Один сын, куда мне деваться…. Но никогда не прощу, даже на смертном одре! Не могу больше! Напьюсь если, устрою тарарам…" Сел на велосипед и укатил куда-то, а Надежде Алексеевне сделалось плохо… Мы с Ларисой увели ее в спальню, накапали валерьянки, уложили в постель… Молодежь веселилась, не обращая внимания на стариков. Когда ехали обратно в том же пазике, муж Тони, обрусевший татарин, зубной врач, сказал с осуждением: "Чего Юрке еще надо? Сыт, пьян и нос в табаке, так он еще этот нос воротит на сторону, за Лебедушкой тоскует… Разве с нею он это имел бы? Это счастье — косить сено, поливать огород и считать копейки от получки к получке? И детей к тому же куча… Дурак! Не иначе как мозги съехали набекрень…. Другой благодарил бы судьбу за такую удачу… Надо же из-за стола ушел… Не понравилось… Проучить его некому!" Тоня прицыкнула на него, молодежь запела. Опять всю обратную дорогу пели. Надежда Алексеевна сидела удрученная и с того дня начала прихварывать… Года не прожила. Похоронили… Захар Викторович с Ларисой были на похоронах. Девочки с бабушками по-прежнему жили во Фрунзе, прислали соболезнование. Захар Викторович оформил, наконец, пенсию, ему устроили торжественные проводы, наградили каким-то по счету орденом, вручили ключи от новой "Волги", передали в собственность саманный дом, где он прожил с семьей лет тридцать пять. Новым директором назначили главного агронома, он имел собственный особняк из жженого кирпича, не чета дому Захара. Старики с внучками тут же укатили в столицу. Караулить благоприобретенный дом остались Юрий с Ларисой и ее тетка, которая вела домашнее хозяйство. Дед решил купить дом близ Иссык-Куля, а здесь продать. Целый год там можно жить, как на курорте. Братик не поедет. Сказал твердо. Но от Ларисы он не освободился. Запойного выгоняла из комнат, вот тогда он и устроил себе логово в каморке, не пускала в дом по неделям, он сам себе что-то варил на плитке, сам стирал и гладил. Написал заявление на развод, она его порвала. Второе, третье… Добился суда. Лариса не явилась, а судья прочитала характеристику из районо. Там его с грязью смешали. Причин для развода нет. Сам во всем виноват. Отказали. Дочки росли без отца, они в нем не нуждались, даже стыдились его, ушел бы — ни одна даже не охнула бы… Ларисе пьяница-муж тоже был в тягость… Дай развод, и заморочка кончилась бы. Освободившись, Братик тут же приехал бы к тебе, к нему вернулись и счастье и уверенность в будущем. Вот этого она как раз и не хочет допустить ни в коем случае. Она лучше всех. Не нравится, терпи, лучше ее никого не должно быть, и не ищи, не позволит… Домашний садизм, домашняя пыточная клетка с позолоченными прутьями… Дед свою старую машину ему подарил… Дескать, теперь не вырвется…

— Был бы Колюшка жив, Чародей все равно приехал бы к нам… Но я Колюшку не уберегла… Вот Юрий и не просыхал. Так что гордиться перед ним мне совершенно нечем. Виновата кругом…

— Нет, тут что-то другое. Говорят, что браки совершаются на небесах, где высшая правда и справедливость… Если это так, то почему какая-то бессердечная стерва почти четверть века истязает мужика только потому, что он лучше других? Почему? Как хочешь, какой-то конец света…. Вспомни Верку, как она скрутила Ивана! А ведь любил он Тамару. И пара была бы идеальная, Нет правды на земле, нет ее и выше! Когда Иван выучился на шофера, они с Верой уехали в город. Как они живут, знаешь?

— Я с ними не знаюсь. Сестра Оля шьет Вере и ее дочке наряды, она в курсе их дел. Сначала Иван работал на грузовике, возил товары в универмаг, но скоро понял, что его втягивают в такие махинации, что легко очутиться за решеткой. Переучился на водителя пассажирского автобуса. Сунул, кому надо, получил почти новую машину и выгодные рейсы. Гешефт приличный, но делиться нужно с кассиром… бортпроводницей, другими словами. Снова потратился и сел в кабину не то пазика, не то уазика… Благодать. Сам водитель, сам кассир. Возит пассажиров из города в Ак-Булак и обратно. Денег куры не клюют! Сестре потребовалась крупная сумма на большую покупку, она спросила взаймы у Веры. Пришла к ней вечером. Иван был в рейсе, дочка в институте, Вера дома одна. Угостила Ольгу чаем и повела показывать дом и усадьбу. Сад большой, чего там только нет! Дорожки заасфальтированы, скамейки и беседка отделаны металлическим кружевом, все покрашено, все напоказ. Баня с сауной. И тоже шик — блеск. Деньги пачками лежат под матрасом в комнате дочери. Вера, не глядя, взяла три пачки и дала Ольге. Дескать, смеялись надо мной, даже презирали, а я вот как теперь живу! Ходите ко мне на поклон и завидуете. То-то же! После окончания института их дочка Жанна появилась у нас в педучилище. Журнальная картинка, да и только. И каждый день другой наряд. Все дорогое — и платье, и туфли, и сумочка, и ожерелье с серьгами. Историю вела в русских классах. Девчонки срисовывали фасоны ее платьев. Глядишь на нее, только платье да туфли и видишь… А ее самое будто нет. Бледная, худосочная, видно, страдает отсутствием аппетита, за столом капризничает, плохо ест… Закормлена пряниками и шоколадом. Год всего поработала, и впечатление у меня оставила очень неприятное… Потом через сестру узнала, что Бритковы продали очень выгодно свое поместье и на "Волге" отправились своим ходом в Прибалтику. Дорогие вещи и мебель Иван отправил контейнерами, а сам с женой и дочерью сопровождал добро, двигаясь по шоссе параллельно железнодорожному полотну. На крупных станциях проверял, не сорваны ли пломбы, не задержана ли платформа с отправкой. Контейнеры задерживались, и семья задерживалась, снимая временное жилье. Так благополучно вместе с добром и обстановкой прибыли в свой новый дом. Иван заранее купил в городе небольшой особняк. Пожили немного в богатой республике, не прижились, порядки не понравились. Местные не любят русских, особенно приезжих. Для Ивана работа находилась, но калымить, как в Киргизии, перспектив никаких. Худо. А для Веры и Жанны вообще работы нет, особенно для Жанны. Историк, да к тому институт кончала в дикой Азии. Продали дом, и Вера с дочкой укатили в Подмосковье. Иван один отправился сопровождать контейнеры. Контейнеры сгинули, Иван с машиной и частью денег от продажи дома исчез. Жанна с матерью поселились в районном селе на школьной квартире, прождали Ивана весь сентябрь. Вера проехалась по маршруту контейнеров — ни мужа, ни вещей, как в воду канули, и концов не нашла. Во время осенних каникул они вернулись в Киргизию, устроились в пригородную школу близ Фрунзе, купили домик, наново обставились, о путешествии в Прибалтику помалкивали. Жанна вышла замуж за инженера, умерла во время родов. И ребенок погиб. Об этом Вера написала Ольге. Пишет, что осталась кругом одна, жалеет, что затеяли переезд с обжитого места. От Ивана ничего не слышно. Как ты думаешь, Женя, он удрал или случилось что- то другое?

— Если удрал, то честь ему и хвала. Он еще не старый, может найти свою Тамару… А так кто его знает, бегала же Вера по разным колдуньям, поила его всякой дрянью….

— Да, несколько лет вела осаду его души. И зачем? Чтобы называться мужней женой? Иван хотел сына, но в ее планы это не входило. И дочку родила только для того, чтобы мужика захомутать…. Захомутала, и другие дети ей не нужны… Аборты делала, таблетки всякие пила, зачем ей лишняя морока с пеленками… Цель достигнута, Иван прищучен, дети не нужны… Вот и осталась одна как перст. Ольге часто пишет, боится одинокой старости. Через четыре года ей на пенсию. Зато пожила в свое удовольствие, как помещица в барской усадьбе…. Как же, дом из шести комнат, в каждой комнате свой мебельный гарнитур, паласы и ковры… Сауна чего стоит! Никак не понимаю таких людей! Счастье от того, что даже в коридоре ковровые дорожки! А душа нищая, изглодана эгоизмом и жадностью! У нас с Чародеем не было ни домов с мебельными гарнитурами, ни ковров, ни саун, плескались под душем или в бочке, а счастье было подлинным, настоящим… Мы были богаты духовно, и это богатство росло и накоплялось каждый день, потому что каждый день раскрывались в душе каждого из нас ранее скрытые таланты и устремления. Я, например, не пела, а с Чародеем в дуэте не портила песню…Чародей, выпивоха и шалопай, как многие думали, гулена и вертопрах, оказался очень заботливым мужем, тонким исследователем и мастером на все руки! Какие песни пел, какие стихи читал, как щедро оделял счастьем! Истинному счастью не помешают собственные дворцы и сауны, но заменить его не могут. У нас было истинное счастье, и мы его проворонили, вот и мучаемся оба….

— Оно может к вам вернуться. Братик просил передать тебе, что очень хочет встретиться. Вам нужно поговорить с глазу на глаз без посредников. Старость подходит. Вы хоть последние годы жизни пожили бы вместе. Он знает твой адрес, разреши ему приехать.

— Приедет и останется. А он не разведен. Я пулей вылечу в какой-нибудь Сары-Таш, опозоренная и растоптанная. Юрий же тогда окончательно сопьется. Зачем нам это? Наш поезд давно ушел, мы опоздали к его отходу, и нам не догнать его, не вспрыгнуть в вагон, расшибемся обязательно…. Спасение, если Юрий разведется, а это практически невозможно. Даже если Лариса вдруг очнется и согласится расстаться официально, суд не разведет их сразу. Будут уговаривать помириться, начнут убеждать, что нет веских причин для разрушения семьи, что Юрию следует одуматься и не позорить таких уважаемых людей, как Захар Викторович. А что в таком случае делать Юрию? Душу перед незнакомыми, явно недоброжелательными к нему людьми, он не раскроет, но даже если б перешагнул через себя и рассказал, как попал в капкан этого уважаемого судьями человека, каким моральным пыткам он ежедневно подвергается, над ним бы только посмеялись… Дескать, серьезные аргументы требуются, а не эта ахинея, которую несет не проспавшийся путаник… Он захлестнут петлей намертво….

— Что за дурацкий закон, — возмутилась Женька, — расписался ошибкой, живи до скончания века или подыхай, заживо замурованный! Какой садист его придумал?!

— Умные и прозорливые люди его придумали в конце войны. Суть его мне когда-то объяснил Андрей Игнатьевич, секретарь райкома. Семья — основа государства, и ее нужно крепить всеми способами. Одержали Победу, и уцелевшие мужики хлынули по домам. Война всем далась трудно, но больше всех тягот выпало на долю матерей с ребятишками на руках. Спасая детей, они не щадили себя, измучились, состарились раньше времени… Фронтовики привыкли к воле в обращении с женщинами, вернулось их мало, семейный хомут с непривычки показался неподъемным, а кругом столько свободных женщин, сохранившихся, нарядных и приветливых, готовых на все ради хотя бы временной ласки! Соблазн кругом! За пять лет и девушки подросли. Они тоже готовы идти на баррикады за свое место под солнцем! Еще больший соблазн! Отец? Иди к жене и детям, никаких тебе соблазнов! Никаких внебрачных связей! А если где-то на стороне и сделал ребенка, честь тебе и хвала, но это уже не твое дитя, а государственное. Стране нужно пополнять людской запас, перебитый во время войны. Вот такая нехитрая арифметика! Это палка о двух концах, очень на руку бациллам, типа Лиды, Ларисы, Текли, и губительная для нас с Чародеем и наших детей…

— Ну, что ты войну вспоминаешь! Двадцать пять лет прошло после Победы, а закон этот все еще действует! Отменить его надо!

— Для некоторых он и раньше не существовал. Лариса почти два года жила с Юрием семейно, никто их не тревожил под крышей Захара Викторовича, хотя у Юрия развод по- прежнему не был оформлен. А меня чуть со свету не сжили! Текля очень страдала, что не удалось потоптаться по мой душе на собрании. Юрий, Карл Иванович и Андрей Игнатьевич отвели от меня эту пытку. Сейчас заступиться за нас некому, а Захар с Ларисой в большой силе. Текля им не потребуется.

— Кстати, о Текле. Где она, что с нею?

— Умерла несколько лет назад. Тебе как рассказать — подробно или в общих чертах?

— Подробно. Братику будет интересно. Он ненавидит ее всеми фибрами души.

— Тогда наберись терпения. Каждое лето я выезжаю с детьми на пасеку в горы. Договорюсь с хозяином, нагрузимся всем необходимым — и в горы. Когда маленькие дети были, грузовик нанимала, подросли — на автобусе до Кара-Тепе, потом своими ногами до пасеки. Мы и сторожа, и помощники. Взаимная выгода. Орехи, алыча, яблоки, барбарис, ежевика — завались! Тихо, никого кругом, только звери и птицы. Прохлада, свежесть, свобода! Проблаженствуем лето, наберемся сил и здоровья, потом зимой никто не болеет. Однажды у ручья возле пасеки появилась компания. Приехали на уазике. Выгружаются, орут, бабы и мужики, все под градусом, матерятся без передыху. На пикник приехали. Для площадки начали вырубать кусты. К счастью, мы были не одни на пасеке. Студент, хозяйский сын, проводил здесь каникулы. Он предупредил незваных гостей, что это заказник, лес реликтовый, находится под охраной государства, ни флору, ни фауну трогать нельзя. Его послали по известному адресу и продолжают рубить. Студент схватил двустволку и гаркнул, что подстрелит любого, кто нарушит его приказ. Есть у него такое право, он лесник. Мужики на него с топором, студент пальнул в воздух. Припугнул. И тут подошли две женщины, у одной в руках блюдо с фруктами, другая держит бутылку пива. Текля со Стюрой, старшей дочерью, а позади них девочка лет десяти-двенадцати. Дочка Стюры, Теклина внучка. Орава явно низкопробно- блатная. Как попали в нее Текля с внучкой? Я допекала лепешки на завтрашний день. Моя троица утром раньше, чем глаза, открывает рот. Мальчишки уже спят на чердаке домика. Там на сухом сене я устроила наш ночлег. Стюра любезно обратилась к студенту:

— Не сердитесь на наших мужчин, молодой человек! Пилу убрали, поросль рубить не будем. Мы привезли с собой дрова, костер разожгли. Сейчас будет готов шашлык, чайник скоро закипит… Милости просим к нашему шалашу, составьте нам компанию. А пока примите сей скромный дар.

Студент дара не принял. Стюру это не смутило. Она уверенно взяла его за руку и повела к своему костру. Я загасила печку, поднялась к детям и некоторое время наблюдала, что делалось у костра. Оргия разгоралась быстро. Я была наслышана о судьбе Стюры. Ты знаешь, Текля рассчиталась в детском доме, уехала в город, где Стюра поселилась раньше. С красавцем Игорем у нее жизнь не сложилась, она и не горевала. Замену нашла с ходу, и так много раз… Сначала работала продавцом в большом магазине, потом получила под свое начало небольшую торговую точку на окраине города. Кавалеры, выпивка, разгул, растрата, попала за решетку, освободилась по амнистии. К этому времени область нашу ликвидировали, мы попали под начало соседям. Центр в городе Кызыл- Су. Ну, ты знаешь, он славится тем, что через него идут наркотики из Афганистана. Получила ларек близ областной милиции. Снова проворовалась, но узилища избежала: мохнатая лапа областного масштаба отвела беду, но теперь она обслуживала вниманием милицейское начальство, почти сплошь состоящее из узбеков. До тюрьмы она родила девочку и, по-видимому, сама не знала, кто ее отец. Текля растила внучку, Стюра мало ее и видела, беспрерывные загулы сделали ее алкоголичкой, а потом она пристрастилась и к наркотикам. Из торговли ее выперли, сунули в отдел кадров областного быткомбината. Прибывшая блатная шарага из этого почтенного учреждения. Магнитофон орал во всю мочь, густой мат, женские визги… Сквозь этот гам пробивался уверенный голос Текли: "А у нас в горкоме… А у нас в горкоме…" Выпили изрядно, разделись, как перед купанием, танцевали впритирку, с непристойными движениями, не стыдились старухи с девочкой. В разгар содома Текля с внучкой убрались в машину, я укрылась с головой и тоже заснула.

Утром я вскипятила чай, ждала, когда с чердака свалится моя проголодавшаяся троица. Приезжие утихомирились, спали вповалку на коврах возле костра, у которого возится Текля. Где-то среди спящих был и студент. В домике его не оказалось. Решила кормить семейство за столом в сенцах, скрыто от пьяной компании. Протерла стол, взялась за веник. Слышу, Стюра зовет: "Хозяюшка, нельзя ли у вас разжиться кипяточком?" Вышла к ней: "Почему же нельзя, — говорю. — Очень даже можно налить вам кипятку, Стюарда Тарасовна!" — "Таня, ты что здесь делаешь?" — "Отдыхаю с детьми." — "И вчера здесь была?" — "Была и вчера." — "Почему не объявилась?" — "Не хотела мешать." — "Мама, здесь Таня с детьми, иди сюда!" — "Сейчас запрыгаю! Как же, Таня здесь!" — "Да ты чо, мама!" _ "А ничего. Спроси дров, наши кончаются. С голой жопой курорты устраивает. Машину до пасеки нанимает! Тьфу!" — "Сейчас запрыгаю. Как же, Текле дрова нужны! Фигу ты у меня получишь, горкомовская посудомойка и подтирка! Тьфу!" — "Стюра, не бери ничего. Пусть подавится!"

Стюра ошалело смотрела то на меня, то на мать. В дела матери она не вникала, и наши детдомовские страсти ей были мало понятны. Я налила ей кипятку, он ушла, сбитая с толку, и забыла поблагодарить. Что я стану свидетельницей вчерашней содомской вакханалии, Текля никак не предполагала. К такой ли жизни она готовила любимую доченьку, красавицу и аккуратистку? Стюре под сорок, но в тело не вошла и вовсю молодится. Бровки подведены, губки подкрашены, глаза потускнели, их синева потеряла глубину и блеск. Одета под девочку. Узенькие короткие брючки, красная кофточка-распашонка с оранжевыми мелкими цветочками… На сухощавых ногах — белые полукеды, очень нарядные. Шляпа из рисовой соломки, ажурная, на тулье — букетик матерчатых ромашек. Все новенькое, импортное… Хоть сейчас в Сочи, а она с этими амбалами. Под солнцем компания гуляк на виду. Все женщины русские, несколько русских мужиков, остальные — узбеки и, наверно, курды или таджики. Преобладает молодежь, одеты в европейское, дорогое, с азиатским шиком. По всем признакам, народ очень денежный. Разговаривают грубо, но материки поутихли. Текля влезла в машину к внучке, компания развалилась на коврах вокруг скатерти. Шумно позавтракали и шумно начали собираться. Текля сидела в машине. Ей, конечно, стыдно за Стюру и за себя. Когда у нас была область, она говорила, что работает в обкоме, а сейчас рекомендует себя заведующей столовой горкома партии. Звучит солидно, но настоящий заведующий — высококлассный повар, а она отвечает за обеденный зал и чистоту в нем, за посуду и скатерти т. е. фактически выполняет работу посудомойки и уборщицы. Это пик ее карьеры. Выше дороги нет. Образование не позволяет. Вот она и тешит себя, представляясь заведующей столовой горкома партии. Прежние приемы воровства она оставила, но не чувствует себя в накладе. Во время дежурства — еда самая лучшая, и дома к чаю всегда навалом конфет, самых дорогих, пирожных и разных печений и пряников, что остаются нетронутыми на тарелках после отобедавших горкомовцев. В шкафах она держит под ключом более десятка очень дорогих сервизов на двенадцать и двадцать четыре персоны. Во время банкетов тарелки и чайные чашки бьются, сервиз списывается целиком, оставшиеся целыми тарелки и чашки разбираются по рукам, кому что достанется. Посуды у Текли полный сервант, кое- что она приносила Ольге как плату за шитье. Однажды принесла супницу, сливочник, масленку и четыре тарелки с одного очень красивого сервиза. Вилки, ложки, ножи, рюмки, бокалы, хлебницы и прочие нужные вещи она не покупала. И квартиру получила, о какой можно только мечтать человеку ее должности. Для работников обкома был построен специальный четырехэтажный дом на тридцать шесть квартир с большими балконами, просторными кухнями и прочими удобствами улучшенной планировки. Текля так ловко провернула аферу, что вселилась в двухкомнатную квартиру в коттедже на трех хозяев, бывшее жилье второго секретаря обкома. У домика плодоносящий сад, разделенный тоже на трех хозяев. В центре сада — большая беседка, где у Текли был свой уголок и стоял стол со стульями. Близ беседки летом бьет фонтан. И дом и сад обнесены высокой металлической оградой из кованых пик. Чужие не войдут. В городе пыль, раскаленный асфальт, машины, шум и выхлопные газы, а в Теклином дворе тихо, чисто, тень в саду и беседке в течение всего дня, от фонтана разносится свежесть, особенно приятная по вечерам. Райский уголок да и только.

Две семьи соседей Текли не приняли ее в свою среду. Обкомовские пенсионеры посчитали зазорным общаться на равных с посудомойкой, поэтому Текля отводила душу у Ольги, часто ее навещая. Вечерами после работы сестра, бывало, шьет, а Текля и ужин приготовит, и на кухне приберет, который раз и постирает… Одна осталась. Стюра забрала девочку к себе, приезжала к матери редко, и Текля измучилась одиночеством, особенно когда вышла на пенсию. Без Оли и ее семьи хоть волком вой, вот она и привязалась к ним. Приходила, когда хотела, открывала квартиру своим ключом и хозяйничала до возвращения хозяев. Иногда жаловалась, что колет сердце. Станет невмоготу, полежит денек — два, полегчает — опять на ногах. Пенсия небольшая, но ей много и не надо. Запасов всяких накопила предостаточно. К Стюре не ездила по понятным причинам, а до Ганнуси было очень далеко. После окончания института она завербовалась на Сахалин бухгалтером банка, потом стала его директором и прожила на острове более двадцати лет. Молодой влюбилась в морского офицера, обещал жениться, но поматросил и бросил. Сына растила одна. После десятого класса парень поехал в Ленинград поступать в институт и, наконец, найти там отца. Ганнуся к этому времени сильно болела, задыхалась, ходила с трудом. Приехала к матери очень по тем временам состоятельной пенсионеркой. Не знаю, за что ей назначалась пенсия — за выслугу лет или по инвалидности, но ее пенсия была больше моей зарплаты. Мать она не застала в живых. Текля умерла в начале зимы. Не проснулась утром. Три дня ее нет, Ольга и пошла узнать, в чем дело. Постучалась — закрыто. Прошло еще два дня. Снова закрыто. Сообщила Стюре. Взломали дверь — труп Текли уже вздулся. Стюра устроила богатые похороны, щедро оплатила обустройство могилы и могильщиков не обидела. Поминали ее Стюра с Ольгой, ни соседи, ни бывшие сослуживцы не пожелали прийти. Ганнуся студенткой была прописана у матери и имела все права на оставшуюся жилплощадь. Сын нашел отца и каникулы проводил в его семье. Ганнуся, как и Текля, осталась одна. Стюра устроила обмен, и Ганнуся поселилась в однокомнатной квартире в том же доме, где жила сестра. Наша летняя жара свалила бедняжку в постель. Она с горьким сожалением наблюдала, как тает на глазах привезенное ею добро. Две шубы из котика и норки, несколько шапок из песца и соболя, золотые и серебряные украшения с камнями, золотые самородки, алмазы… И на книжке лежала изрядная сумма. В декабре, слегка оправившись в прохладе, она сходила в сберкассу, переписала все деньги на сына и заверила у нотариуса завещание в его пользу. Собрать посылку и отправить ценности ему в Ленинград, сил у нее уже не было. Просить Стюру — дело гиблое, от нее-то в первую очередь нужно защитить добро. В письме она умоляла сына обязательно приехать. Он пообещал, что зимние каникулы проведет у матери. Не успел даже на похороны. Ганнуся к удивлению всех ее знавших покончила с собой. Повесилась. Стюра похоронила ее рядом с матерью. Через месяц приехал ее сын и обнаружил, что ничего, кроме сберкнижки, мать ему не оставила, хотя в присланном ею завещании было перечислено много дорогих вещей. Стюра объяснила племяннику, что часть из них пришлось продать на похороны, остальные были кем-то украдены, когда она занималась похоронами и жила у Ольги.

Вскоре Стюра попалась на торговле наркотиками, угодила в очередной раз в тюрьму и засела крепко. Наркотики тогда были вновинку, процесс вызвал много шуму, Стюра сделалась знаменитостью. Дочку ее увез куда-то муж. Она в семнадцать лет вышла замуж. За могилками Текли и Ганнуси присматривает Ольга. Теклины дети и внуки развеялись по свету, и никто из них вот уже несколько лет глаз не кажет. Вот такая печальная эпопея нашей общей знакомой.

— И вот такую жизнь она как образец рекомендовала нам! — насмешливо сказала Женя. — Не приведи Бог, так закончить свои дни! А говорили, что она колдунья. Почему же не наколдовала счастья своим дочкам?

— Сестра Ольга тоже подозревала ее в колдовстве. Вера бегала по бабкам и тоже всех растеряла. Совсем одна осталась. Дочка умерла в страшных муках. Видно, колдовство матерей падает жуткими мучениями на потомков. Лариса тоже грешна, по-видимому?

— Не думаю. Вот мать ее Галина Семеновна очень похожа на Веру. Образование семь классов, ничего не читает, ничем не интересуется, кроме кухни, обстановки в доме. Пищит от натуги, а лезет в современные барыни. Захара потащила в загс на шестом месяце беременности. Родила дочку и отрезала. Очень похоже на Веру. Внучек дрессирует для высшего барства, не зная толком, что там требуется на самом деле… Жизнь эту Братик ненавидит, а вырваться никак не удается. Пить с твоей помощью бросил, но страдает по-прежнему. Вот скажи, за что ему такое наказание?

— Ты лучше скажи, за что тебе такое наказание? Я, дура, только сейчас сообразила… Ведь ты любишь его… давно любишь и так самоотверженно помогаешь мне, своей фактической сопернице? Прости меня, милая Женечка! За что нам-то такая судьба? Что же, Чародей, ты с нами наделал?

И залились обе слезами. Женя безнадежно махнула рукой и первой пошла умываться. Приведя себя в порядок, уселись на диване в общей комнате.

— Прости меня, Женя, — повторила я. — Не нужно было этого говорить

— Не извиняйся, ты не ошиблась. Мне казалось, что тебе все известно. Юрий давно догадался и мягко дал мне понять, что любит только тебя. Я это и сама вижу. Он был и остался для меня Братиком.

— Нет, Женя, я тебе в подметки не гожусь! Столько лет мы терзали тебя, доверяя свои тайны. Особенно Юрий. Как же он тебе верит, второй раз посылая ко мне для переговоров! Ты изумительный человек, Женя! Преклоняюсь перед тобой. Я тебе не соперница. Ты намного выше, сильнее и благороднее меня…

— Не надо. Ни к чему это! — поморщилась Женя. — Лучше разреши завтра приехать Братику. Вам нужно поговорить.

— Вот теперь тебе не надо. Ни к чему! Ну, чего ты режешь меня на куски! Нельзя нам с Юрием встречаться! Наделаем глупостей.

— Господи, что же это творится на белом свете! Такая любовь, такая поэзия, а ты боишься даже взглянуть на него! Он, видите ли, женат! Да чужой и вредный для Братика человек, эта Лариса! Если браки действительно совершаются на небесах, то ко всем чертям такую небесную канцелярию!

— Ты уже говорила это. Но что же делать, если жизнь с момента зарождения течет по законам Веры и Текли? Иисуса Христа распяли только потому, что он предложил другие законы, человечные, основанные на любви и поддержке. "Моральный кодекс строителя коммунизма" тоже очень человечен. Текля, Лариса, ее отец и тысячи других бацилл — члены партии. Они должны в первую очередь соблюдать его постулаты. А что мы видим? Подавляющее число партийцев — лицемеры. Говорят одно, а поступают наоборот. И чем выше, тем лицемернее. Вот ты, Женя, серая букашка, поступаешь давно по моральному кодексу коммунизма, а кто об этом знает? Я только сегодня это оценила, остальным же невдомек, какой душевный клад ты прячешь от окружающих! А Вера и Текля, Захар и Лариса на виду, всем пример и предмет зависти. Как подумаю о судьбе Юрия, Ивана, Петра Ильича, сердце щемит: в чьи руки попадут мои сыновья, когда вырастут? Юрий с его жизненным опытом очень бы им помог, но нам не соединиться. Гляжу, бывало, как дети купаются, сразу вспоминается первый праздник Нептуна, о котором он рассказывал, как катал малышей, удирая от них по бассейну. Комариной тучей, говорит, налетели со всех сторон. Кто-то лег животом ему на спину, другие цепляются слабыми пальчиками за бока, за руки и ноги, в чаянии представить себя играющими с отцом. Садятся на голову, топят его и хохочут, когда он, встав на ноги, начинает сбрасывать их с себя. А они снова липнут со всех сторон, хватаются ручонками за волосы, лезут на плечи, трутся головками о живот. Визжат, хохочут, орут, и он с ними. Жизнь отдала бы, чтобы увидеть, как Чародей играет с моими мальчишками, будто с родными сыновьями! Растаптывая меня, бациллы не пощадят и детей. Не могу я рисковать их будущим.

— А их родной отец? Ты ничего о нем не говорила.

— Родной отец? А его не было у них. Мама жила со мной. Удивлялась: отец — ребенка на руки не возьмет, воды от колонки не принесет… Не могла она все это переносить, отругала моего сожителя несколько раз, не помогло, она уехала к Варе, моей старшей сестре. Там и умерла. С грехом пополам вошли в свое жилище. Приехала навестить Оля, ужаснулась тому, как я живу с двумя детьми и жду уже третьего. Уговорила вернуться на юг, поселиться в городе, среди русских. Продали дом, супруг с двумя детьми уехал к Оле, деньги взял с собой, чтобы подыскать жилье поприличнее к моему приезду. Я осталась во Фрунзе в роддоме. Заботились обо мне Манохины, мои друзья еще из Ак-Булака. Они привезли меня из роддома, я жила у них около двух недель, ухаживали за мной как родные люди. Век им буду благодарна. Они спасли и меня, и малыша. На их адрес пришло письмо. Проходимец сообщает, что уезжает навсегда, искать его не стоит. Манохины усадили меня в самолет, снабдили деньгами на первое время, и я прилетела к детям. Деньги за дом проходимец украл. Ни жилья, ни копейки за душой, ни работы, и здоровье никуда, роды с осложнениями, и три малыша на руках: старшему пять лет, среднему три годика, младший только родился. На работу не берут: грудничок без бабушки, больше буду бюллетенить, чем работать. Хоть в петлю лезь. Пошла в горком партии. Женщина-киргизка велела директору педучилища, тоже киргизу, обеспечить меня ставкой и постараться устроить с квартирой. Явился проходимец, я приняла его. Детям нужен отец. А он отцом себя не чувствовал, детей ненавидел, презирал меня за наивность и доверчивость. Приходил, уходил, хамил, капризничал, свою зарплату куда-то девал, жил за мой счет. Я его выгнала. Но долго еще находилась в памороках.

— Таня, это правда?

— Да, Женечка, это правда. Спросишь, почему я терпела такое издевательство? Отвечу: не знаю. По-видимому, надеялась, что перевоспитаю, вылечить от эгоизма добром и доверием. Дура! Сейчас догадываюсь, даже почти наверняка знаю, что я попала в руки колдунов. Меня приколдовали, в прямом смысле этого слова. Мать и сестра альфонса были известны среди родных как ведьмы… Я не верила во всякую магию, называла ее чепухой, вот и поплатилась за это. Сейчас вспоминаю, где, когда и как проводилось это околпачивание… В основном через еду и питье. Свекровь специально привозила бутылки с самогонкой, говорила, что это лечебная настойка. Под разными предлогами он вынуждал меня выпить рюмку-две в определенные дни. Потом кое-что удалось прочитать по этому поводу. Бацилла мужского рода, не менее страшный враг для будущего, чем Лариса А может, даже страшнее. Цвет мужской силы выбила война, Вот он и гуляет на просторе. Очень редко приходил к нам. Нарядный, надушенный, наполненный надутой спесью… Придет, погордится и уходит… Ни разу ни конфетки, ни пряника не принес Вспомню и содрогаюсь… Так что у моих детей нет отца и не было никогда. Чародей мог бы им стать, но я этого не допущу, потому что Чародею нужны родные дети, настоящие Осадчие. Мои мальчики ими не станут, даже если он их усыновит. Вот такие коврижки, милая Женечка. Я прошу: ты обещай ничего о стрекозле Юрию не говорить, ни слова, ни при каких обстоятельствах. Сгоряча наделает бед. Помни это, Женечка.

— Помню, помню! Ничего не скажу, раз обещала. Ну, история! Какие-то вы с Братиком недотепы. Могли быть счастливыми, но проворонили свое счастье. Украли у вас его из-под носа. Поговорить вам все-таки надо. Уехали бы куда подальше все вместе. Братик нашел бы долгожданных сыновей, мальчишки обрели бы долгожданного отца.

— Сентябрь. Учебный год начался. Куда ехать! Допустим, что мы сотворим такой подвиг, все равно спрятаться от Ларисы не сможем, если не будет развода Дети сильно пострадают. Нет, экспериментировать с детьми я себе не позволю. Это во-первых. Во-вторых, посмотри на меня внимательно… Хороша, правда? Чародей помнит меня молодой, свободной и принадлежащей только ему. А сегодня я состарилась, повязана намертво детьми и буду принадлежать им в первую очередь… Райская идиллия, в которой мы жили тогда, не повторится, а Юрий именно о ней жалеет, к ней стремится… Не собьет ли его с ног возможное разочарование? И снова начнет искать утешения в рюмке? Стоит ли идти еще и на такой риск? Нет, Женечка, менять в своей жизни я ничего не буду. А теперь слушай внимательно и предай Братику все дословно. Кажется, я догадалась, в чем Чародей найдет свое спасение. Без меня он его не мыслит. Пусть освободится от этой мечты. Аргументы я тебе привела, передай их точно. Ему только сорок восемь лет. Если в сорок пять баба — ягодка опять, то мужик в сорок восемь и вовсе парень. Он еще успеет родить и воспитать своих детей, настоящих, подлинных Осадчих. Появится поросль настоящих мужчин. Я родить их ему не смогу. Он должен жениться на женщине, которую выберет сам. Вот поэтому он должен решительно выбросить из души даже воспоминание о нашем прошлом. Убеди его непременно это сделать. Он не поедет с семьей во Фрунзе, но и в Первомайском не следует оставаться. Новую жизнь лучше начинать на новом месте. На старом дороги не будет. Прошлое пьянство повиснет гирей. Петр Ильич не побоялся все бросить. Столько лет школу поднимал. Окончил сын десятый класс, поступил в военное училище, Апостол тут же уехал. Говорил, что, освободившись от аркадьевского ига, женится на женщине, похожей на его первую любовь. Так же поступил Тарас, удрав от Текли, и Иван, скрывшись от Веры. По-видимому, это единственный выход. Я знаю, Женя, ты хорошо все сделаешь, не допустишь, чтобы твой любимый Братик снова наломал дров. С родными сыновьями он найдет и собственное счастье и завет отца выполнит. А я никогда его не забывала и не забуду тоже никогда. Спасибо ему за все, что он дал и дает мне постоянно. Спасибо за то, что прислал тебя, а не приехал сам. Пусть не обижается за мой отказ увидеться. Он умный и чуткий, скоро поймет, что я права. Он остался для меня Чародеем, я преклоняюсь перед ним и горжусь, что когда-то была с ним на вершине счастья. Эти минуты — мой единственный клад, мой нетленный золотой запас, и я передам его своим сыновьям, насколько удастся это сделать. Был бы Колюшка жив, тогда, конечно, был бы другой разговор, другие решения…. Чем-то мы прогневили судьбу, ушел от нас наш сынок. Сейчас он, верно, уже женился бы…А вот это все скажи Чародею, не забудь ничего. Поклонись ему от моего имени.

Мы, обнявшись, разревелись в голос, теперь уж не стесняясь друг друга. Снова умылись, причесались, с похвалой заметили, что по-прежнему не украшаем себя косметикой и пошли ловить такси. Последний автобус давно уже ушел. Нам повезло. К магазину подъехало такси, шофер побежал что-то купить, мы подождали его возле машины.

— Толстой когда-то сказал, что подлые люди объединяются и этим сильны. Чтобы противостоять им, порядочные люди должны тоже объединяться. Не будем, Женечка терять друг друга. Пиши, адрес знаешь. И я непременно буду писать. Адрес пришлешь.

Обнялись в последний раз, расцеловались на прощанье, и дверца такси разделила нас. Облачко пыли, поднявшееся позади машины, легло преградой между моим не очень счастливым прошлым, которое увезла Женя, и совершенно непредсказуемым будущим, задуматься над которым я боялась. Добра от него не ждала.

Женя уехала, мне же не хотелось шевельнуться. Так и простояла столбом, пока не стемнело. На улице вспыхнули фонари, магазин опустел, нужно идти домой. Со скорбной неохотой поплелась к дому. Заплетенная хмелем беседка возле нашего подъезда оказалась пустой. Я села на скамейку. Отупела и обессилила окончательно. И вдруг будто ножом полоснуло по сердцу: "Выхожу один я на дорогу…Что же мне так грустно и так трудно… Чтоб всю ночь, весь день, мой слух лелея, про любовь мне сладкий голос пел…" На балконе второго этажа крутили пластинки. Чародей услышал мою тоску и передал последний привет. Слезы ручьем полились из глаз, потянули голову к коленям. Что же мы с тобой, Чародей, наделали! Как могли вот так разойтись по разным углам, до конца дней, до последнего дыхания. Как захотелось услышать: "Ну, все, все… Капитан, капитан, улыбнитесь… Ну вот, молодец… Порядок в танковых войсках…" Слезы хлынули еще обильнее… Медленно пришла в себя. Никого. Сижу одна. На балконе закончилась пластинка, погас свет. Торопливо поднялась к себе на четвертый этаж. Троица мирно спит в своей комнате. У двери три стула. На спинках — приготовленная школьная форма, на сиденьях — портфели. Обеденный стол на кухне протерт, посуда чистая. Опять, разбойники, не ели борщ, а нажарили колбасы с яйцами и уплели со сковородки. Компот выпили весь. Дорогие мои мальчишки, молодцы, прибрали за собой, но на завтрак вместо колбасы получите борщ. Чародей любил борщ, колбасу тогда мы жарили очень редко, а яичницу делали с картошкой и обильно посыпали зеленью. С малосольными огурчиками или свежими помидорами — объеденье. Осмотрев радостно стол, Чародей подвигает табуретку и приступает к священнодействию. Хрумтит огурчиками и жмурится от удовольствия. Я стукнула себя по лбу кулаком: "Прекрати! Совсем не готова к урокам завтрашнего дня… За работу! Прощай, Чародей! Женя уже успела все тебе рассказать… Сейчас ходишь по саду и куришь… Только не ищи, чем бы залить прощанье. Свою норму ты давно перевыполнил, обожаемый супруг мой названый… Мир твоему дому! Прощай! А меня ждет рабочий стол в моей комнате… Прощай навсегда дорогой мой человек!"

Напрасно я думала, что, мысленно попрощавшись с Юрием той ночью, освободилась от памяти о нем. Эта память жива и сейчас, хотя с того времени минуло больше полвека. Помню его молодым, не могу представить стариком, а тем более немощным старцем. Не дожил, наверно, он до таких преклонных лет. Хотя кто его знает… В нем таилась мощная жизненная сила. Может, дочки порадуют его внуками, тогда он утихомирится. Дедом он будет превосходным… Чутким, мудрым, всезнающим и заботливым. Дай Бог, чтобы хоть один внук повторил своего деда талантами и статью! Но не судьбой!

Как я ни пряталась, мы все-таки свиделись с Чародеем. По воскресеньям я хожу на базар к концу торговли. К вечеру приезжие продавцы распродают остатки товара по дешевке. Я пользуюсь этим и стараюсь делать заготовки на всю неделю именно в эти часы. В ближайшее воскресенье после прощания с Женей мальчишки устроили вылазку в дальний угол колхозного сада и целый день провели вне городской черты. Дети купались в большом арыке, собирали ежевику, лазили по деревьям, искали оставшиеся кое-где яблоки, поймали ужа, а ящерицу не удалось: удрала, оставив на память хвост, долго ловили соню, но она спряталась в густых еще кронах яблонь. Они, как и я, не любили города, и мне не сразу удалось уговорить их двинуться в обратный путь. Припозднились. Не переодевшись, я схватила сумки — и на базар. Прилавки полупустые, людей не густо. Увидела приличную морковку, остановилась возле прилавка, стала выбирать, из какой кучки сделать покупку. Вроде кто-то окликнул: "Лебедушка!" Подняла голову: в радостном изумлении, с ласковой теплотой на меня смотрели невыносимо родные глаза Чародея. Юрий стоял вполоборота ко мне в негустой кучке последних покупателей. Вдруг чья-то ладошка погасила любимый взгляд. Юрий грубо отбросил чужую руку, властно скомандовал кому-то и быстро пошел ко мне.

— Здравствуй, лебедушка! — с той же радостной улыбкой он поцеловал мне руку. — Господь есть на свете…. Не чаял увидеть тебя и вот увидел! Почему ты не разрешаешь мне приехать? Общие причины или сорок восемь?

— Здравствуй, Чародей! И то и другое.

— Общие причины скоро исчезнут. В течение года. Не больше. А сорок восемь — не причина. Во-первых, мне столько же. Во-вторых, ты — всегда ты. Годы и всякое прочее не имеют значения по сравнению с тем, что значишь для меня ты, Танюша, самый милый, самый дорогой, самый близкий мне человек. Умылась недавно, и, как прежде, ни пудры, ни краски. Мне это очень нравилась, и очень нравится сейчас. Сохранила эту чудесную привычку. Героическая женщина. Настоящая классическая мама большого семейства, как положено в эти годы. Натуральная, без подлога. И меня это восхищает. Ну, чего покраснела, голубка?

Ласка струилась из сияющих глаз Чародея, знакомо мутила разум волшебными интонациями колдовского голоса, завораживала многообещающей обаятельной полуулыбкой, ясно обозначившей мужественные складки на его чисто выбритых щеках. Помимо его воли горячее чувство вырвалось наружу и всколыхнуло ответным порывом мою истосковавшуюся по ласке душу. В другой обстановке обнял бы, и события пошли б по иному раскладу, который я изо всех сил отталкивала трезвыми доводами упрямого рассудка и к которому так страстно стремилась жаждущим любви и нежности сердцем. Отвел ли базар от нас беду или, наоборот, стал истоком длинной цепи непрерывных невзгод, зверски возлюбивших мое безутешное одиночество, не смогу ответить и сегодня.

— Я тоже хочу натурализоваться. Ненавижу нынешнюю шкуру. Никак не могу уразуметь, почему ты не позволяешь мне стать настоящим отцом нашего семейства? Думаешь, не справлюсь с нашими солдатами? Или уже сделался не ко двору? — продолжал Чародей, все так же лаская меня глазами.

— Очень ко двору. Ты нам очень нужен, а мы тебе не очень, — произнесла я, запинаясь.

— Не понимаю, откуда ты это взяла. Чепуха какая-то. Объясни.

— Лучшего отца, чем ты, нет на свете. Дети привяжутся к тебе, ты станешь их кумиром, образцом мужского совершенства, как, помнишь, говорил Андрей Игнатьевич. Под твоей рукой, при заботе, на которую только ты способен, наша жизнь станет полной и счастливой, но не твоя.

— Откуда ты знаешь? И почему все решила без меня? Я хотел трех сыновей. Теперь они есть, дам им свою фамилию, и справедливость восстановится. Не заметим, как дети разлетятся. Даже если останемся одни, тупика не будет. Вдвоем и старость наполним смыслом. Во всяком случае, пустоты не допустим.

— Да, есть три сына, но они не твои, а мои, и всегда будут только моими, какую фамилию им не давай. Ты должен родить своих сыновей, а не подбирать кем-то брошенных.

— Опять двадцать пять! Чего ты обо мне печешься больше, чем о детях? Если я для них лучший отец, почему отпихиваешь? — сердито вскричал Юрий.

— Ошибаешься. Я как раз больше пекусь о детях. Не сердись, выслушай спокойно. К сожалению, годы и всякое прочее имеют значение и бывают сильнее нас. Родить тебе сына не смогу и рисковать не хочу. Несколько лет под твоим главенством мы будем утопать в счастье, дети привяжутся к обретенному отцу, и жизнь без него для них потеряет смысл, но ты с каждым годом будешь все острее чувствовать неполноту бытия. По фамилии Осадчие, парни все более начнут убеждать тебя, что по сути своей остались Васильевыми. А ты любишь все натуральное, ненавидишь подлог и подмену, почему же в главной задаче жизни идешь на подлог? Не простишь себе этого. Не простишь, что не выполнил наказ отца, хотя имел возможность его выполнить. С горечью обнаружишь, что родить своих уже опоздал. Измучишься, затоскуешь, и где ты найдешь успокоение? Именно! Уже пробовал. Или, поддавшись тоске, можешь уйти от нас, что не менее ужасно. Чем украсятся твой запой или уход — молчанием или взрывами, для нас все равно станет трагедией. А какая это трагедия для тебя! К нам придет неодолимая беда, с которой у меня не хватит сил справиться. Это может произойти, если сейчас мы совершим роковой шаг. Твои сорок восемь — это совсем другая материя. Если ты выберешь сам мать для своих ребятишек, молодую, боготворящую тебя женщину, то еще успеешь родить и поставить на ноги столько детей, сколько Бог тебе пошлет. А три дочки — это не твои дети. Своих у тебя еще нет. Ты думаешь найти их у меня. И нашел бы, если не мог родить своих. Любое воспоминание обо мне вызывает картину истинного счастья, которое мы пережили в молодости. То же самое и я переживаю. Наша молодость притягивает нас друг к другу. Если бы сохранили Колюшку, при любых обстоятельствах жили бы вместе. Колюшки нет, ничего кроме воспоминаний нас уже не связывает, но ты все еще тянешься ко мне, надеясь, что прошлое возвратится. Оно не повторится, как бы мы этого ни хотели. Две приштамповавшиеся жены показали тебе, где раки зимуют. Ты боишься повторения. Сейчас будь умнее, выбирай сам, не допусти, чтобы тебя выбрали. И ты будешь счастлив. Ты же Чародей, Юрка!

— Умеешь убеждать! Хотя следовало основательно оттаскать тебя за уши за это умение.

— Подумай над тем, что я сказала, в спокойной обстановке и поймешь, что я права.

— Никакой справедливости я в этом не вижу. Я же чувствую, что ты страдаешь от разлуки не меньше меня, жаждешь воссоединения, а сама все время отбрасываешь даже попытку поговорить об этом во имя выдуманного моего будущего счастья. Зачем это самопожертвование? Ты однажды уже совершила его, и столько лет мы живем врозь.

— Нет никакого самопожертвования, есть материнский долг.

— Значит, ты уверена, что я принесу нашим детям неисчислимые беды?

— Голос крови — великая сила, и я почти уверена, что мои дети не смогут заменить тебе родных, как бы ты к этому ни стремился. А без них жизнь — не в жизнь. Ну, и последствия. Если б не пил, давно бы выбрался из захарьевского застенка, да и не попал бы в него. А сейчас ты опоздал минимум лет на пятнадцать, шалопаюшка мой единственный, самый милый, самый дорогой, самый близкий мне человек! Все самое лучшее в моей жизни, самое светлое и поэтичное, связано с тобой, Чародей. Я тебе очень благодарно за все. Спасибо тебе, но нам нужно думать прежде всего о детях. Начинай свою новую жизнь, а мы продолжим свою. Поврозь.

— Я тоже все время говорю тебе спасибо, хотя за этот разговор воздержусь с благодарностью. И оставь это поврозь! Не торопись! Я еще ничего не решил. Свалилось неожиданно, нужно все взвесить.

_- Как неожиданно! Разве Женя ничего тебе не говорила?

— Я велел ей замолчать и не забивать мне голову всякой ахинеей! Если явлюсь, не дашь по шапке?

— Не смогу. Дверь будет закрыта.

— Ты, кажется, не заметила, что надавала мне оплеух, исхлестала в кровь и вдобавок подвесила за ребро. Все равно не скажу "прощай", говорю "до свидания". До свидания, моя берегиня, лебедушка моя ясная! Не ожидал от тебя такого броска. Не ожидал.

Ладонями больно стиснул мне плечи в прощальном пожатии и медленно отошел, непрестанно оглядываясь и, в сердитом недоумении покачивая головой. Народу осталось совсем мало, какая-то женщина стояла в одиночестве. Злобно сузив глаза, она пренебрежительно обследовала меня буравчиками зрачков. Бацилла! Скользнула по волосам, обежала взглядом лицо, спустилась на штапельное не первой молодости платье, презрительно проколола растоптанные туфли и видавшую виды хозяйственную сумку, с которой мы привыкли путешествовать по горам. Осмотром осталась довольна. Такая простолюдинка не идет ни в какое сравнение с нею, гранд-дамой. Юрий не слепой, сразу заметит, кто есть кто, поймет, что напрасно так долго хранил душевную верность этой ничтожной простушке, и перестанет настаивать на разводе. Поэтому не стала мешать нашему довольно затянувшемуся разговору. Пальнула мне в лицо взглядом такой люто испепеляющей ненависти, что я вздрогнула. Да, захарьевское иго, что много лет давило и ломало Юрия, несопоставимо страшнее аркадьевского. Зоя Аркадьевна тоже люто ненавидела меня, но таких ее взглядов я на себе не ловила. Решив, что уничтожила меня своим презрением, Бацилла спесиво вздернула подбородок и взяла под руку подошедшего Юрия. Дескать, в этом женском Ватерлоо она бесспорная победительница. Зачем Юрию такая обабившаяся замухрышка! Стоило ли столько лет страдать из-за нее! Юрия возмутило глупое торжество супружницы, он озлоблено оттолкнул ее и пошел не рядом, а параллельно и несколько впереди. Испортил победительную сцену. Она зло оглянулась. Крашеные волосы и брови, ярко намалеванный рот, слой штукатурки на лице — и гримаса необузданного желания в мстительном экстазе одним ударом вогнать меня в землю как гвоздь, вместе со шляпкой. И, высоко поднимая коленку несколько раз вожделенно садануть каблуком по этому месту, чтоб и следа не осталось от ненавистной соперницы, столько лет изводившей ее своим отсутствующим присутствием. Я усмехнулась. Подмывало насмешливо поклониться, но удержалась. Пожалела. Бациллы тоже страдают. И вообще я не способна на месть, никогда не делаю что-то кому-то на зло, не злорадствую, не интригую. Врагов наживаю прямотой и бескомпромиссностью. Они не боятся меня, так и кишат. Спасает уважение хороших и честных людей, но жить все равно очень трудно. По-другому не могу. Жить, как Бацилла, считаю преступлением, не подсудным, к сожалению, в наши дни. Бацилла, униженная предо мной грубостью Чародея, все равно чувствует себя на гребне волны, дома строптивец ответит за все. Зло топая ногами, она догнала Юрия.

Видная пара. Вряд ли найдется на базаре еще одна такая. Чародей сохранил военную выправку, пополнел мало, серебряно-седой, но ему к лицу молодежная дымчато-голубая рубашка с погончиками, вся с блестящих дутых металлических пуговицах, светло-серые узкие джинсы и темные кроссовки. Рассмотрела я и Бациллу. Вошла в тело, формы рекламно выставлены на показ. Темно-русые крашеные волосы, короткая стрижка, серьги сосульками, белая тонкая водолазка, ожерелье из продолговатых не очень крупных бус, узкие светло-голубые джинсы и белые кроссовки. Через плечо на длинном ремешке — перламутрово — поблескиваюшая сумочка с защелкой в виде золотой подковки. За сорок, но не сдается, сильно молодится. На такой подвиг я не способна. Мне он ни к чему. Даже противно. Сколько сил она тратит, чтобы вот так выставляться каждую минуту в течение всей жизни! И Юрий ей потребовался, как достойное дополнение, достойная рама для ее фальшиво выдающихся качеств. Значит нищая духом. За душой нет ничего кроме косметики и тряпок. Вот и лезет к власти, чтобы душить и подминать всех вокруг себя. Согласилась бы я с нею поменяться? Ни за какие миллионы! Я познала подлинное счастье, у нее его не было, и, в чем оно, она никогда не узнает. Не дано. Любовь Чародея, дэмзэлы, три порядочных отца, которых я воспитала, оправдывают мое существование. Мой дух пойдет дальше, к их детям и внукам. Дух порядочности и трудолюбия. Что после нее останется? Горы тряпок и косметики, стервозные дочки и внучки, как дрессированные собачки, с претензией все подмять под себя и утвердиться за счет подлости. Она прожила с Чародеем почти четверть века, но ни разу не услышала от него тех слов, что он говорил мне, не замирала от блаженства под его любовно обволакивающим взглядом, не ощущала той заботливой нежности, какой он окружал меня. Она хотела все это купить за достаток и уют. Не удалось, и это ее сатанински злит. Человеческий сорняк. Пока он в силе и забивает полезные злаки. Вот и Советский Союз забили сорняки.

Всю ночь я мучилась вопросом, правильно ли сделала, отказав Чародею в его желании стать отцом моих мальчишек. Ответа до сих пор не нашла. Прячась сама от себя, тайно надеялась, что он сломает мой запрет, войдет в наш дом главой семьи и утвердит казачьи порядки. Я даже представляла, как это произойдет. В какой-нибудь счастливый вечер он постучится, услышит: "Открыто!" — войдет и весело скажет: "Почему не вижу радости? Отец пришел". Мы вывалимся из кухни.

— Вот что, друзья мои, мама давно меня знает, а я почти все знаю о вас. Вам не очень хорошо без отца, а мне прямо погибель без вас. Соединимся. У вас будет хороший отец, у меня появятся прекрасные сыновья. Именно так и будет. Я ручаюсь. Мама немного капризничает, но наша мужская солидарность одолеет этот каприз. Ну как, по рукам?

И начнется у мальчишек счастливейшее время. Как до краев наполнятся наши дни в горах с его стихами, песнями, походами к снеговым вершинам и разными забавами под орешиной. Я прямо в живую увидела, как они колдуют с паяльником над схемами в детской комнате, как мастерят луки и арбалеты и учатся стрелять по мишеням, как вместе с обретенным отцом собирают гербарий, рисуют обитателей леса в Атласе горной фауны… Представлю эти картины, и слезы льются сами собой. Воображение отказывалось рисовать сцены, как Чародей лыка не вяжет, вползая в дом на бровях, и засыпает на полу в коридоре, пугая мальчишек пьяными выкриками и бормотанием несуразицы… Сразу вспоминается страшное лицо отца, в пьяном озлоблении тычком свалившего маму на землю, и наш щенячий визг, с которым мы вцепились в отцовские руки. Чародей до этого не опустится. он просто покинет нас. Яснее рисовался его уход. Придя с работы, я увижу на столе его записку: "Не смог. Простите". Повзрослевшим детям я скажу:

— Он старался стать для нас родным и стал им. Мы не старались стать для него родными и не стали. Мы даже не заметили, как ему тяжело с нами. Вот он и не выдержал.

С его отъездом у нас в доме воцарится уныние. Митя, младший из мальчишек, затоскует очень сильно, надолго потеряет жизненную струю. А мне хоть в петлю. Не приведи Господь такое пережить!

Ничего этого не произойдет. Чародея сильно оскорбит мое недоверие. В кровь, в сознание, во все поры его существа вошло будущее, где семья, жена и три подрастающих сына, которых он выведет в люди и примет на себя ответственность за каждый их шаг, а ему вдруг объявили, что это чужие дети, и он чужак, да еще с изъяном, в любую минуту может сверзиться в пустоту и всех уволочь за собой. Будто во сне летел ввысь, в небесный простор, а проснулся на дне болота и чувствует, что захлебывается гнилой тиной. В смертельной обиде он яростно приказал себе замуровать прошлое, отгородиться от него каменной стеной, и окончательно освободиться, выбросив вон всякие напоминания о том, что недавно было дорогим и близким. Накануне отъезда он специально заехал к Жене попрощаться и оглоушил ее, сказав, чтоб писем от него не ждала, объяснил, почему так будет лучше для них обоих, благодарно поцеловал в глаза и, будто убегая, торопливо вышел. Женя ощутила, что пол уходит из-под ног, гаснет светило и день превращается в непроглядную ночь. Рубанул и здесь. Аня, сестра Чародея, осталась единственным источником сведений о нем. Для Жени это жизненная катастрофа. У нас рывок Чародея не вызвал никаких катаклизмов. Дети не подозревали о его существовании, а от меня он никогда не уходил. Всегда рядом, как сейчас.

От Женьки получила всего три письма. По одному в год. Без Чародея я ей не интересна. Из первого письма я узнала, что Захар удачно продал усадьбу и ненужный инвентарь, нужное добро погрузил в вагон и в том же вагоне переехал на новое место. Он купил дом на берегу Иссык-Куля, занялся хозяйством. Сад, огород, всякая живность. Работают вчетвером: Захар Викторович, Анна Степановна, Галина Степановна и Анастасия Викторовна, которая наловчилась выгодно реализовывать произведенную продукцию. Отдыхающие подбирают все, что ни предложи. Лариса живет с дочками в теткиной квартире, работает инспектором гороно, с Чародеем развелась. Он отыскал Петра Ильича, списался, первое время по приезде жил у него. Апостол собирается на пенсию, школу передаст Юрию. Второе письмо заставило меня разволноваться. У Чародея родилась двойня. Мальчики. Выполнил завет отца, передал фамилию Осадчих родным по крови его внукам. Он женился на женщине с ребенком, теперь у него три сына. План с некоторым опозданием все же выполнен. Чародей, по-видимому, на седьмом небе от радости. Лишь бы не избаловал отпрысков излишней отцовской опекой. Само собой все сложилось так, как я советовала. Он начал новую жизнь с чистого листа, на новом месте, с новыми людьми и радужным счастьем трех обретенных наследников в новой семье с молодой женой. Помоги ему Господь.

В третьем письме Женька сообщила, что Лариса вышла замуж за какого-то министерского работника. Женька отдыхала в санатории на Иссык-Куле, была в доме Захара, перед отъездом даже погостила у них денек. Хозяйство с размахом, прибыль дает хорошую. Старики чувствуют себя там, как на земле обетованной. Лариса с дочками наезжают не часто, предпочитают черноморские курорты. Ездила на Черное море и Аня с мужем. По пути навестила брата на Кубани. Обжился хорошо, завел небольшое хозяйство. Дом достался жене по наследству. Она местная казачка, учительница, очень симпатичная, без выкрутасов, простая и милая. Зовут Надей. Малыши налитые, шустрые, начали говорить, и первое слово — папа. Скопировали отца, вырастут такими же видными гвардейцами. Юрий души в них не чает. В молодых отцовских заботах сбросил пару десятков лет. Дома рубашек и брюк не признает, ходит в коротких шортах и босиком, загорел, седина пожелтела, стал похож на светлого блондина. Вернулся к жизни. Поет, читает стихи, анекдотами забрасывает, как из рога изобилия. По привычке встает раньше всех, задаст корму поросенку и птице — и на грядки. К завтраку наберет целую корзину огородной радости, все уже помыто, поделено на пучки, почищено, разложено по пакетам и готово к употреблению, аппетитное и сочное, так и просится в рот. Даже два маленьких бутуза вертят головками, отказываясь от каши, а арбуз и тертую морковку уплетают за обе щечки. Надя шутит: в зоологии появилось новое семейство приматов — огородоядные Осадчие. Живут душа в душу, она для него — Надюша, он для нее — Геракл, (от Юрий — Георгий — Гера — Геракл). Надя придумала это имя для домашнего обихода, но оно проникло в учительскую, оттуда — в классы железнодорожной школы, а потом и весь пристанционный поселок стал так величать Юрия. Гвардейский рост, плюс возрастные добавки сделали фигуру Чародея богатырски впечатляющей. Когда косит или чистит копанку в саду, мускулы ходуном ходят, хоть анатомию изучай. К тому же все лето гуляет по пояс голый и босиком. Истинный Геракл. Он обрел, наконец, то, ради чего, обдираясь в клочья, выкарабкивался из захарьевского изобилия: понимание, страстную любовь, детей, родных не только по крови, и, главное, полную свободу владычествовать над чадами и домочадцами, устанавливая свои правила и законы бытия. И Наде Юрий дал то, чего ей так недоставало: уважительное положение счастливой в замужестве женщины. Она избавилась от клейма дважды брошенной матери-одиночки, а ее ребенок — от клейма безотцовщины. Юрий усыновил малыша, и в прошлом году сынок пошел в первый класс под фамилией — Осадчий и с отчеством — Юрьевич. Мальчонка с первых минут привязался к такому внушительному и веселому отцу, неотступно вертелся возле него, подражал во всем, помогая справляться с бесчисленными мелкими делами по хозяйству, вот только вставать рано вместе с ним еще не научился. Геракл шагу не шагнет без какой-нибудь заковырки, Надя в долгу не остается, обеды и ужины — сплошной хохот. Угощали гостей невыразимо вкусной окрошкой с цыплячьей ножкой вприкуску, вареной кукурузой и фирменным квасом, освежающим и тоже необыкновенно приятным. Родичи собирались погостить день-два, а пробыли больше недели. Вечерами перепели все свои песни. Наде они не чужие, знает слова и голос чудесный. У забора кучками стояли удивленные прохожие. Казаки любят и умеют петь, но и они заслушивались хором Осадчих. Аня привезла и семейную фотографию брата. Женя видела ее. Лица смешливо-радостные. Братик цветет улыбкой, очень помолодел. Соблазняет родню переселиться на Кубань. Здесь на совещании клана Осадчих решили перебраться туда, как только смогут собраться. Получили отпускные и всем табором двинулись в казачьи края. Аня уехала, порвалась последняя ниточка, связывавшая Женю с Братиком.

Стороной дошла весть, что Женя умерла на ходу. Инфаркт. Царствие ей небесное. Редкой души человек, по-настоящему мужественный и справедливый. В столь ранней ее смерти виноват, конечно, Чародей-Братик. Резким рывком он сбил с ног самую преданную ему заступницу, заточил в темницу неодолимого одиночества и духовной пустоты. Она изошла тоской. Меня спасли мои дорогие мальчишки.

Иногда перечитываю Женины письма. Третье письмо всякий раз заставляет задуматься с придавленной грустью. Наде я не завидую и зла не желаю, а вот поменяться бы годами — поменялась Будь я моложе, тогда на базаре, совсем по-другому заиграла бы судьба, стала бы мне матерью, а не мачехой. Все долгие годы рок растаскивает нас с Юрием в разные стороны и колотит безжалостно, как бы наказывая меня за кусочек счастья, которое я дерзко урвала вопреки его предписанию. Изводит невзгодами, будто хочет втемяшить мне, что Юрию предназначена другая суженая, а я самозванка и не имею права на его сердце, он не мой суженый. На пути Юрия к Наде встреча со мной была лишь подготовительным этапом, необходимым только на короткое время, а мы осмелились его продолжить в чистой любви. И чем ближе мы подходили друг к другу, тем суровее и жестче выносил нам приговор невидимый судья, не прощавший малейшего отступления от его предначертаний. Чем глубже и полнее выпадали минуты счастья, тем страшнее и длительнее становились страдания, немедленно обрушивавшиеся на наши головы. Дескать, опомнитесь, это не ваша судьба. Юрию посчастливилось, он, кажется, нашел, наконец, свою половину, свою суженую. Надя родилась в тот день, когда лейтенанту Осадчему с третьей попытки удалось сбежать из немецкого плена и остаться живым…. В этом совпадении они видят таинственный судьбоносно-благосклонный знак, посланный свыше. Значит, я своего суженого так и не встретила. Лежит где-нибудь в братской могиле. Благодарю Бога, что он дал мне случай душой прикоснуться к Чародею и наградил вечной памятью об этом прикосновении. И Чародей меня тоже никогда не забудет. Живет с Надей, как жил когда-то со мной. Сохранил те же привычки, завел те же обычаи. Значит, он будет искать в Наде мои черты, не найдет, конечно, и минуты отчаяния неизбежны, но в запой не свалится. Ответственности за трех сыновей прочно заклинила его на поверхности и заставит держать шаг в самых безвыходных ситуациях. Трех богатырей Родина получит из его рук. Но научит ли их отец из бежать сетей, расставленных стервами разных мастей и калибров, — сомневаюсь.

Вот уже двадцать девять лет прозябаю в Ленинградской области и не могу избавиться от тоски по гористым долинам, где родилась и прожила всю трудовую жизнь, до самой пенсии, где урюк, виноград, персики, гранаты, инжир и айва так же привычны, как лук и морковь, где в чудесных ореховых лесах на высоте в три тысячи метров мы проводили на пасеке летние каникулы, гуляя вольно, трудясь в меру и набираясь сил к предстоящему учебному году. Память постоянно уводит меня в те далекие дни, когда жизнь была упруго наполненной, а счастье и горести так плотно переплелись, что почти слились воедино и их невозможно отделить друг от друга. Все фотографии Чародея я тогда засунула в тот несчастный саквояж, который умная Женя оставила на хранение у Ани. Попозже детдомовская подруга подарила мне коллективный снимок, где с краю, у торца стола, положив ногу на ногу, сидит Чародей и внимательно слушает, о чем говорит новый директор детского дома. Я гляжу на чеканный профиль и вижу воочию, как Юрий в плавках за верстаком в школьной столярке, мускулисто напрягаясь, строгает рубанком какую-то нужную ему деталь. Отросшие светлые волосы в беспорядке разбросаны, бронзово- загорелое тело блестит от пота. Я сижу с рукодельем у другой стены, как непременный атрибут его столярных подвигов. Если, случалось, задержусь, он непременно отыщет меня, усадит на место и только тогда начинает свою работу. Я охотно подчиняюсь его желанию, быть возле Чародея — великое удовольствие, и никакого дискомфорта в столярке я не чувствую, хотя моим делом удобнее заниматься в нашей комнатке. Изредка Чародей взглядывает через плечо, но вряд ли видит меня воочию. Напевая в полголоса: "Живет моя отрада в высоком терему…", — он во власти эйфории завершения работы над очередным столярным шедевром, весь сосредоточен на обдумывании, как ловчее соединить заготовленные детали, чтобы получилось прочно и красиво. При этом осторожно переступает босыми ногами, опасаясь ненароком раздавить цыплячьего крестника из выводка Кумы. Подросши, они бегают за ним, как привязанные. Он тоже их любит и балует постоянными подачками: то мелко изрежет огурец и рассыплет перед ними, то наполнит кормушку дикими семенами, которые наберет с кустов бурьяна возле огорода. Кума потеряла былую агрессивность и смирилась с неизбежной изменой своих оперившихся птенцов, но не покидает их компанию, тоже гребется в опилках возле ног Чародея или чутко дремлет в наскоро устроенном гнезде среди кучи упругих стружек в углу столярки. Представив эту картину, я улыбаюсь про себя, невзгоды тускнеют, теряют свою лютость и уже не вгрызаются так зверски. Чуть вспомнится Чародей, дышать становится легче, и настоящее моего народа перестает быть таким ужасным, а его будущее уже не кажется таким беспросветным.