"В ту ночь, готовясь умирать..." - читать интересную книгу автора (Абу-Бакар Ахмедхан)

Глава шестая

Теперь это самое излюбленное место cирагинцев, достопримечательность, так сказать, этих гор. Расположено это достопримечательное место на высоте в тысячу пятьсот метров над уровнем моря — правда, не над уровнем нашего Каспия, потому что он, как известно, сам находится на двадцать шесть метров ниже уровня Мирового океана.

До войны это место никак не называлось. От аула оно далеко, здесь никто не жил, и люди сюда не ходили, если не считать заблудившихся. Теперь же это место называется Галбецла-Юрт, что значит «дом Галбеца». Но примечателен, собственно, не дом — приземиcтый, с плоской крышей и маленькими окошками, с очень высокой трубой-дымоходом, отчего он похож на старинный паровоз. А все дело в том, что здесь, на еще недавно диком горном плато, где рос только кустарник и бесполезно клокотали холодные прозрачные ключи, этот чудаковатый человек, Галбец, один со своей старухой вырастил яблоневый сад и развел пчел.

Когда Галбец с Зазой решили перебраться сюда из аула, сельчане посчитали, что он просто свихнулся.

— Это он, бедняга, после похоронки. Единственный сын погиб.

— Не Хаджи-Муратом ли его звали?

— Да, он самый.

— Жаль, очень жаль, такой приветливый был, услужливый.

— И больше нет детей?

— Нет. Хаджи-Мурат был единственный, и неженатый. И некому продолжить род.

— Да, похоже, что бедный отец рехнулся.

— А как же Заза? Неужели она не может отговорить мужа? Ведь с людьми легче вынести горе.

— А что ей, бедняге, делать? Она сына потеряла, за мужа теперь тревожится и во всем с ним согласна. Как он бьет в ладоши, так она и танцует…

Галбецу, конечно, не осилить бы то, что он задумал, если б не было у него такой верной и старательной помощницы, как Заза. Худая и маленькая, но необыкновенно живая и трудолюбивая — хотя не бывает в горах женщины не трудолюбивой: тут сама природа не даст никому разлениться. Родные и близкие уговаривали Зазу не соглашаться на переезд. Но она понимала, что в таком горе надо не препятствовать затее мужа, а, наоборот, дать Галбецу повод для встряски.

А Галбец, человек твердой воли и настойчивости, искал занятие, которое целиком бы захватило его, дало бы ему исцеление, искал такой работы, где надо проливать семь потов. И первые месяцы на пустынном плато были очень трудными. Надо было жилье построить, подготовить место для сада — очистить все от камней и принести землю. На душу давила непривычная тишина…

Люди говорили, что старик со старухой не выдержат и одной зимы и вернутся в аул. Но они обманулись в своих предположениях. Суровое плато, где камней и скал больше, чем земли, где частые дожди и ливни грозили смыть и ту скудную почву, что старики приносили из поймы рек, все-таки покорилось человеку. Камни пригодились, чтобы построить изгороди-подпорки для террасных полей — одного плато было мало для сада Галбеца.

Прошло несколько лет. Плато и склоны гор до того преобразились, что не узнать было. Председатель колхоза Усатый Шарап, видя, как с каждым годом растут от продажи фруктов доходы колхоза, изменил свое отношение к саду Галбеца. Построил сюда от аула шоссейную дорогу, организовал садоводческую бригаду в помощь горному Мичурину, как однажды назвали на районной конференции Галбеца.

Давно кончилась война, но Галбец никак не хотел поверить, что сын его не вернется. Заза не раз примечала, как старик в саду разговаривает сам с собой, боялась, что он на самом деле сойдет с ума. Галбец разговаривал с деревьями, с птицами, как со своими внуками:

— Не балуйся, внучок, не балуйся! Ты что ж это дедушку дразнишь? Ах ты, сорванец непослушный. Ну, погоди, вот поймаю я тебя… А ты знаешь, что у меня ремешок на стене висит?.. Нет, нет, малыш, не бойся… Что ты, разве ж я посмею тебя ударить! Балуйся, балуйся, мой малыш.

О необыкновенном саде писали в газетах, ставили в пример другим усердие Галбеца и Зазы. Однажды за ними на легковой машине приехал председатель колхоза Усатый Шарап, чтоб пригласить их в клуб на чествование. И здесь Галбеца и Зазу наградили орденами.

А сам Усатый Шарап, который раньше со своим изношенным портфелем прятался от районных хакимов-начальников и просиживал на собраниях где-нибудь в задних рядах, теперь ходит с новым портфелем, сидит в президиумах… и запросто заходит к председателю райисполкома.

— Здравствуй, исполком!

— О, дорогой Шарап, рад тебя видеть!

— Что нового, исполком?

— Ты знаешь, мы решили после собрания с группой товарищей из других колхозов заехать к тебе, вернее — к Галбецу. Примешь?

— Я-то приму, но к Галбецу, как к необъезженному жеребцу, не знаешь, с какой стороны подойти. Сзади— лягнуть может, а спереди — укусит.

— Но ты же с ним ладишь?

— Еще бы!.. Хорошо, приезжайте. Только с одним условием. — Да, да, теперь Усатый Шарап имеет право ставить свои условия. — Мы решили на том самом плато построить дом отдыха колхозников. И потому просим повременить года три с долгом…

— Это невозможно. Долг государству нужно заплатить. Подождите со строительством.

— Как же мы подождем, если дом отдыха наполовину построен?

— Ты, видно, выговор захотел получить.

— Ну да, — смеется Усатый Шарап. — Понимаешь, исполком, даже интересно получить такой выговор, потому что раньше я выговора получал за плохую работу, а за настоящее дело я еще не получал!..

Вот так заговорил теперь наш председатель с начальством. Сам лезет на рожон, знает — и районному начальству нравятся сочные, кисло-сладкие плоды его сада. Особенно — зимние сорта груш, которые до инея держатся на деревьях. Их после первых холодов собирают и называют «мешочками с повидлом».

На земле, говорят горцы, человек обязан совершить следующие дела: жениться, чтоб иметь потомство, построить саклю, чтобы жить в ней, и посадить дерево.

Галбец построил саклю. Сына отняла у него война, но зато Галбец посадил не одно дерево, а целый сад.

Казалось, все сделал человек па земле, что следовало сделать. А Галбец не знал покоя. Теперь он искал другого дела, которое его захватило бы так же, как некогда мечта о саде. И вот однажды, в летний день, вернулся Галбец к своей старухе и необычно возбужденным, радостным голосом сказал:

— Жена моя, к нам нежданный гость.

Заза встрепенулась:

— Что за гость?

— Сама увидишь, дай мне метлу свою… и разбавь сахар в воде, этак с полкило.

— Зачем?

— Как — зачем? Наш гость сладкое любит.

С метлой, вымоченной в сахарном сиропе, Галбец поспешил к дереву, на котором повис молодой пчелиный рой, совсем как огромный живой говорливый плод. Еще в прошлом году Галбец обнаружил в дупле диких пчел и знал, что в новом году будет молодая семья. Он загодя смастерил улей. Молодую пчелиную семью легче перевести на новое место, чем старую.

Галбец воткнул метлу в землю, рядом с пчелиным роем. Затем схватил два плоских камня и стал ими ритмично постукивать, призывая пчел перелететь на метлу.

— А ты чего стоишь? — сказал он жене.

— Ой, я боюсь.

— Пчелы не надо бояться. Пчела никогда не жалит доброго человека.

И под стук камней он стал пританцовывать, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Да ну тебя! Будет она разбираться, кто добрый, кто не добрый.

— Лучше, чем люди, разбирается. Возьми камушки и стучи, как я.

Послушалась Заза. И старик со старухой, постукивая камнями, затеяли на лужайке под деревом своеобразный танец.

— Давай, моя старушка, пляши, жена моя!

— Сколько лет не плясала, — смеялась Заза, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Это ты виновата, что я не женил сына, — вдруг нахмурился старик и опустил руки с камнями.

Он никогда раньше не упрекал жену. Да, был такой случай: еще до того, как Хаджи-Мурат уехал служить в армию, отец хотел его женить, а Заза не согласилась.

— Он же совсем мальчишка, у него мозг в костях еще не окреп, — говорила она.

— Мы бы сейчас не были так одиноки. У нас были бы внуки, а от них еще дети, и дерево рода моего расцвело бы, как сад.

— Да, муж мой… Я сожалею, но какой от этого прок… #8213; Заза прекратила нелепую пляску и опустилась на камень.

— Прости меня, Заза, — опомнился старик. — Прости… Смотри, смотри, а пчела перелетает!..

Теперь у стариков начались новые заботы. Галбецу пригодилась «практика», которую он прошел в детстве у своего отца Алибека — пасечника. Отец его, бывало, называл пчел не насекомыми, а самыми благородными, умными и трудолюбивыми животными. Отсюда и поговорки, связанные с пчелами: «Пчела, чтоб дитя свое прокормить, над тысячами гор пролетит», «Пчелиная да будет твоя совесть», «Пчела мала, а плоды труда ее велики и сладки».

Постепенно пасека Галбеца выросла до сорока ульев. В этом помог ему Усатый Шарап, понимая выгоду такого дела. Пчелы не только дадут мед, но и помогут в опылении сада, в улучшении плодоношения.

У Галбеца был мед разных сортов — розовый, вишневый, первоцветовый, шиповниковый, грушевый и яблоневый. Он просто приучал ту или иную пчелиную семью летать к одним и тем же цветам.

Удивительные истории рассказывает Галбец о своих пчелах и любит, когда его слушают. Люди даже говорят, что Галбец и за десятью горами узнает свою пчелу, взглянув на ее брюшко.

Хасбулат с хутора Кара-Махи все-таки отыскал газету для Сибхат Карчиги. В ней действительно писали о двух капсулах с одной и той же фамилией Г. Акбаров. Да, это были ее сыновья-близнецы Гасан и Гусейн. Как радовалась Сибхат этой старой газете, будто живыми ее сыновья вернулись…

У Сибхат еще оставались три солдатских письма. Она решила, прежде чем ехать в то место, где похоронены ее сыновья, найти в райцентре людей из аулов, в какие адресованы письма, и попросить, чтоб они доставили их. В райцентре как раз проходило совещание животноводов. Сибхат Карчига отдала два письма, а третье все еще держала в руке.

— Из Анчи-Бачила никого нет? — спрашивала она всех в фойе Дворца культуры.

— Как же, как же, был здесь сам Усатый Шарап, в президиуме сидел. Да вот он.

Шарап стоял в толпе, окруженный возбужденными, веселыми людьми. И сам весь сиял. Он первым протянул ей руку:

— Как живешь, Сибхат?

— Неплохо, уважаемый Шарап, не жалуюсь.

— Да ты никогда и не жаловалась. Но как же с сыновьями? Я слышал, ты всех расспрашивала о них…

— Да и не зря, уважаемый Шарап. Я знаю место, где они погибли. Вот и собралась ехать туда. Они похоронены в Карелии, это в газете написано, в каком-то Лахтенпохском районе. У меня к тебе просьба…

— Пожалуйста, пожалуйста, всем, чем могу, я рад тебе помочь, — с готовностью заулыбался Шарап.

— Ты знаешь такого… — Она посмотрела на письмо. — Алибеков Галбец?

— Как же не знать Галбеца! Это мой спаситель. Он меня на ноги поднял с моим колхозом. Что, ему письмо?

— Да. Это давнее письмо. Еще фронтовое.

— Фронтовое? — Шарап взял письмо.

— Пожалуйста, передайте его адресату.

— Обязательно передам, обязательно. — И Шарап сунул письмо в карман.

После перерыва, сидя в президиуме, он вспомнил о письме, достал его, повертел, раскрыл и стал читать, даже не подумав, хорошо ли это.

Усатый Шарап, еле дождавшись перерыва, выскочил на улицу, провел по лицу ладонью и крутнул усы. Первая мысль была: немедля ехать к Галбецу. Это такая весть, это такая радость!.. Но потом Шарап призадумался: «Нет, так нельзя. Старик забеспокоится, засуетится. А вдруг там никого нет в живых? Конечно, пока ничего старикам не надо говорить, надо разузнать, написать письма, разослать телеграммы в Калугу и в Саранск». Шарап перечитал письмо. «Сколько же ему сейчас?.. Родился в сорок первом… Больше тридцати лет. Это уже мужчина. Алибеков Хаджи-Мурат Хаджи-Муратович, так получается… Найдись, только найдись, сынок… Ты обрадуешь стариков, так обрадуешь, что словами не сказать. — И вдруг спохватился Шарап: — Зачем письма, зачем телеграммы? Я давно не знаю, что такое отпуск, отдохнуть я должен когда-нибудь, давно никуда не ездил… Калуга, Саранск, все через Москву, а я в Москве давно не был. Решено. Ай да Усатый Шарап!» И, похвалив себя за мудрое решение, он пошел к машине.

Перед отъездом Усатый Шарап навестил стариков в Галбецла-Юрт. Как обычно, Заза налила ему чай с медом из цветов шиповника, с таким ароматным медом, будто это не мед, а законсервированный аромат наших гор. Они сидели у большого открытого окна — Галбеца и Зазу председатель давно переселил в две светлые комнаты на нижнем этаже еще недостроенного дома отдыха.

— При мне в район звонили, уважаемый Галбец. Кинохроника должна приехать, собираются вас снимать. — Усатый Шарап говорил правду, но эта правда ему была нужна, чтоб спросить: — А у вас фотографии не сохранились?

— Чьи?

— Ваши.

Заза принесла альбом, протянула его Шарапу.

Фотографий было не так уж много. Вот сам Галбец в молодости, в черкеске с газырями, рука — на кинжале. Вот его невеста Заза, красавица, смотрит в объектив. Вот Галбец с друзьями. А вот и Хаджи-Мурат — в военной форме, подтянутый, стройный, с орлиным взглядом зорких глаз. Задумчиво смотрел Галбец на фото своего сына.

— Хороший альбом, — сказал наконец Шарап. — Вы его покажите, когда приедут хроникеры. Спасибо вам за чай. Мне уже пора, я еду в отпуск впервые за долгие годы. Если что вам нужно — буду рад оказаться полезным…

— Спасибо, Шарап, да прибавится тебе здоровья. Доброго тебе отдыха.

— И вам — доброго здоровья! — Шарап вышел из дома, сел в машину и, лихо развернувшись, отъехал.

А фотографию Хаджи-Мурата он украдкой положил в карман, чтобы показать, если будет нужно. Да и сын его должен походить на отца!

…В таких городах, как Калуга, фамилия Алибеков не такая уж частая, конечно, и поэтому проверить в Горсправке и в архиве большого труда не составило. Сына Хаджи-Мурата в Калуге не было. Но Наташа ведь писала, что живет в деревне недалеко от Калуги, Шарап расспросил об этих близлежащих деревушках. Три из них в годы войны были разрушены и сожжены, а жители перебрались либо в Калугу, либо в маленькие городки.

На всякий случай Шарап съездил в эти маленькие городки — в Мещерск, Жиздру, Юхнов, побывал на станции Тихонова Пустынь.

Здесь, на этой станции, его свели со старухой Дарьей Митрофановной, которая в годы войны прятала у себя какую-то женщину, жену комиссара. Эта старуха, полуслепая уже и полуглухая, действительно скрывала у себя жену командира, но это была, к сожалению, не Наташа Алибекова, и никакого ребенка у той женщины не было.

Как рассказывала Дарья Митрофановна, за той женщиной ночью явились люди в плащ-палатках и забрали ее с собой, поблагодарив хозяйку. Больше ничего она не помнила, кроме того, что ту женщину звали не Наташей, а Татьяной и что, по ее рассказам, она жила до войны в Москве.

Расстроенный тщетными поисками Шарап взял билет до Саранска.

Что ж, Саранск так Саранск. Хотя надежд теперь было очень мало. «Ему, если он жив, сейчас больше тридцати лет, — думал Шарап, сидя в купе у окна, глядя на проносящиеся мимо перелески. — Среднюю школу он окончил более десяти лет назад… Надо обойти все школы». И вдруг мелькнула мысль: «А что, если ему изменили фамилию?.. Плохо, плохо. Неужели не придется мне порадовать стариков?»

Шарап пошел в вагон-ресторан. За столом разговорился с соседом, инженером, который возвращался на свой гигантский завод в город Тольятти. В общем, слово за словом, познакомились, и Шарап рассказал соседу, зачем он пустился в путь-дорогу.

— Очень хочется порадовать стариков, Сергей Алексеевич.

— Доброе это дело. Алибеков, Алибеков… — повторил про себя инженер. — С такой фамилией у нас в управлении завода один человек работает.

— На вашем заводе должно быть много разных людей из самых разных мест. Алибеков у нас распространенная фамилия. А ты сам его видел?

— Да, конечно.

Шарап достал фотографию Хаджи-Мурата, показал,

— Прошу тебя, Сергей Алексеевич, вглядись — есть какое-нибудь сходство?

— Это же довоенная форма. А наш Алибеков — молодой.

— Это отец его.

— Нет, наш больше на узбека или туркмена смахивает… А может, это он на мать похож?

— Но у того, кого я ищу, русская мать.

— В общем, желаю удачи в Саранске, но если что — приезжай в Тольятти. Чем черт не шутит, вдруг наш Алибеков окажется тем самым!..

В Саранске десятки школ, и чтоб обойти их, требовалось время, поэтому Шарап остановился в гостинице.

Он выписал адреса всех школ. Утром уходил, а вечером, возвращаясь, вычеркивал адреса, по которым побывал. И так пять дней подряд. Осталось всего три школы. Шарап уже потерял всякую надежду.

Он пошел на вокзал, взял билет на завтра, прошелся по магазинам, купил кое-что для своих детей. Вернувшись в гостиничный номер, выпил холодного пива и прилег отдохнуть. В этот момент кто-то постучал в дверь.

— Входите! — крикнул Шарап, поднимаясь.

Дверь открылась, и и комнату вошел невысокий человек в очках, с тонким лицом и небольшой бородкой, с совершенно седой шевелюрой. В руке он держал шляпу и плащ.

— Простите, это вы товарищ из Дагестана? — спросил гость.

— Да, да, прошу вас, садитесь. — Шарап придвинул гостю кресло.

— Дело в том, что я учитель. Я слышал, что вы приходили в нашу школу, узнавали об одном бывшем ученике и оставили свой адрес…

— Да, да, я спрашивал об Алибекове, — подтвердил Шарап.

— Такой фамилии я не помню. Но когда я услышал о вашем визите, я подумал о другом мальчике…

— Так, так, я вас слушаю. — И Шарап засуетился. — Что вы пьете?

— Ничего, представьте себе. Никогда не пил.

— Пожалуйста, попробуйте яблоко. Это из нашего сада, что посадил и вырастил дедушка того, кого я ищу…

— Яблоко съем с удовольствием, спасибо. Обнадеживать вас ничем не могу, просто хочу поделиться своими догадками. Понимаете, в чем дело… Это был необыкновенный ученик, усердный и способный. В алгебре и в геометрии подобного я в своей практике не встречал…

— А как фамилия его?

— Видите ли, я очень сожалею, что ему не дали завершить учебу в нашей школе. Только восемь классов и окончил… А как я им гордился!

— А фамилия его, фамилия?!

— Никаноров.

— Но простите, я ведь расспрашивал об Алибекове, а не о Никанорове!

— Марат Никаноров. Какой был ученик… — вздохнул гость.

— К чему вы мне это рассказываете?

— Как же… А вы знаете, он был круглый сирота?

— Ну и что?

— Как — ну и что? Он не был похож на русского, я тогда предполагал, что в нем течет греческая кровь. Он был смуглый, черноглазый, черноволосый… И вот однажды, когда я спросил, почему ему дали имя Марат, он сказал, что он вовсе не Марат, а Мурат.

— Ну и что?

— Как бы у вас сокращенно произносили имя Хаджи-Мурат? Вы же не будете к мальчику обращаться: «Хаджи-Мурат!»

— У нас, дорогой человек, имя не сокращают.

— Это у вас, а у нас…

— Постойте, постойте… — смекнул Шарап. — Значит, Хаджи-Мурат — это Мурат, а Мурат записали как Марат. Это хотите сказать?

— Именно.

— Да, но куда он уехал?

— Вот этого я не знаю. Я же говорю, он был сирота, ни отца у него не было, ни матери. Его воспитала бабушка. Да, да, пойдемте…

— Куда?

— Он уехал с бабушкой, а у нее был брат — может быть, он знает…

Этот математик оказался удивительным человеком. Целый день вместе с Шарапом он искал Никанорова Аркадия Тимофеевича.

— Да, — подтвердил Никаноров, — Марат живет сейчас в Москве. Сестра моя, его бабушка, два года как умерла. А Марат женат, у него сын и дочь. Вот адрес…

Шарап записал адрес и спросил:

— Он был сирота?

— Сирота. Отец погиб в самом начале войны, мать расстреляли немцы.

— Как ее звали?

— Наталья.

— Наталья? — повторил взволнованный Шарап. — Разве не Наташа?

— Наталья, Наташа — это все равно.

— Это он!

— Кто?

— Сын Наташи. Вот у меня ее письмо.

Взял Аркадий Тимофеевич письмо, прочитал его, потом поглядел на Шарапа долгим взглядом.

— Да, это ее письмо, — проговорил он наконец. — О гибели Наташи рассказала женщина, которая привезла Марата. Это было уже после войны.

— А вы, почтенный, точно помните, что его звали Марат, а не Мурат? — Шарап вытер пот со лба.

— Если совсем точно — его звали Хаджи-Мурат. Но — русская бабушка, а внук вдруг — Хаджи-Мурат! Это я ей подсказал: «Если хочешь усыновить — дай ему христианское имя».

— Спасибо! — Шарап пожал руку растерянному старику. — У нас в Дагестане, в нашем ауле… — Он быстро написал адрес. — Вот, в этом ауле есть теперь ваши родственники, понимаете? Да, да, отец и мать мужа Наташи. Будут очень рады, если приедете в гости!

Выехал Усатый Шарап из Саранска окрыленный. И в Москве он сразу пришел к Марату домой.

Это был темноволосый красивый человек с тонким лицом. Смотрел он поначалу на Усатого Шарапа недоверчиво и настороженно. Однако когда Шарап показал ему письмо матери и фотографию отца, он заговорил стремительно, еле сдерживая волнение:

— Да, да, отца моего звали Хаджи-Мурат, и меня зовут Хаджи-Мурат Алибеков, об этом мне говорила женщина, которая меня спасла и воспитывала до восьми лет. И в первом классе я учился под фамилией отца, а потом, у бабушки, переписали…

— Дорогие! — уже кричал Хаджи-Мурату и его жене Шарап. — Поехали! Все вместе, с детьми! Старики будут очень рады! Они думают, что у них род кончается, они же не знают, что у них есть продолжатели рода! Есть внук, есть жена внука, есть правнук и правнучка! Вот переодеть тебя, сынок, в форму такую, что была у отца, так твой дедушка кинется к тебе: «Сынок, ты вернулся! Сын мой, долго же заставил ты нас ждать!» И что ты ему скажешь?

— «Я внук твой, деда, внук! Отец погиб на войне».

— Правильно. Так ты и скажешь, а потом все объясним… Будет праздник у стариков, большой праздник, дети!

По пути домой Усатый Шарап представлял себе великую, нежданную радость старика Галбеца и его жены Зазы. И все повторял в душе: «Нет, не кончился род почтенного Галбеца. Есть на земле кому продолжить род хороших, добрых людей!»