"В ту ночь, готовясь умирать..." - читать интересную книгу автора (Абу-Бакар Ахмедхан)

Глава пятая

Прометеевы скалы — да, так называются скалы в знаменитом сулакском каньоне — Цахибсила шурми. Прометеевы скалы — это память о том, кто первый бросил вызов богам, принял от них вечные муки, но подарил людям огонь.

Сулакский каньон. Прометеевы скалы. Сегодня это звучит более чем символично. Сегодня это название связано со строящимся на бурном Сулаке могучим каскадом гидроэлектростанций. В Прометеевых скалах советский человек зажигает и утверждает силу доброго огня, подаренного людям.

Сулакский каньон. Во все времена поражал он человеческое воображение своей суровостью. Край этот назывался не иначе как краем обреченности, а тех, чьи сакли ютились здесь, называли безумцами, бросившими вызов слепой судьбе. Но благодарение солнцу, как говорят горцы, что оно освещает все стороны земли. Время скачет, не зная устали и сна, сменяя черную бурку ночи на белый бешмет дня.

Гордый свободный человек решил подчинить себе бурный Сулак и зажечь огонь в саклях горцев. Главным звеном строящегося каскада станет Чиркейская гидроэлектростанция со своей уникальной арочной плотиной. Четыре турбины этой станции будут давать снег в миллион киловатт. Построена Чирюртовская ГЭС, завершается Чиркейская, сооружается Миатлинская…

А на реке Аварской Койсу — одном из рукавов Сулака — вблизи аула Унцукуль, будет построена Ирганайская ГЭС. Повезло, можно сказать, этому аулу, но и сам аул не простой. Живут здесь народные умельцы, мастера-деревообделочники, чье самобытное искусство вызывает восхищение. Кто не знает инкрустированные тонким мельхиоровым узором трости, кулоны, трубки!..

Как не вспомнить здесь о чернильном приборе, которым пользовался в последние годы жизни Ленин, Этот подарок дагестанской бедноты вождю — и поныне на письменном столе в кабинете Владимира Ильича в Кремле.

Неподалеку от Унцукуля раскинулся городок рабочих-строителей. В Прометеевых скалах эхом отдается шум тягачей, экскаваторов, бульдозеров, самосвалов — здесь работает изыскательская партия, состоящая из ученых, инженеров-геологов, электриков.

Местность, где разольется будущее Ирганайское водохранилище, геологически сложная. Известковые полуобнаженные отроги, ущелья-рукава разной глубины, и здесь же — прекрасная Ирганайская долина, где цветут сады, растет виноград. Долина со всех сторон защищена от ветра, и у нее свой микроклимат.

Энергетики Страны гор имеют достаточный опыт строительства уникальных высотных плотин в горах, но у природы свои законы. После землетрясения весной семидесятого года, эпицентр которого находился совсем близко от строящихся гидростанций — а взрыв этой стихии стал серьезным испытанием для строителей, — энергетикам пришлось еще раз пересмотреть проекты будущих строек Сулакского каскада, с тем чтобы сделать плотины и все подсобные сооружения сейсмостойкими.

В этих дополнительных изысканиях принимают участие инженер Ай-Гази Омаров, профессора Сергеев из Москвы и Асланов из Ростова-на-Дону. В прошлую осень они жили здесь в палатках. Облазали и малые и большие горы, познакомились с заботливыми, внимательными людьми, узнали от них смешную поговорку: «Говорят, высокие горы создал бог, а маленькие сами появились от страха». И здесь же в один из дней, когда Ай-Гази куда-то запропастился, Сергеев и Асланов услышали рассказ о том, что до войны приезжали сюда ученые и уже тогда говорили об Ирганайской гидроэлектростанции.

— А не помните ли вы, уважаемые, что это были за ученые, откуда? — заинтересовались гости.

— Как — откуда? Из Махачкалы.

— И из Москвы, — добавил старик из аула Унцукуль. — Но главным был горец. Фамилию его я не помню, а имя хорошо запомнил, потому что в то время у меня родился сын и я в честь гостя дал сыну его имя.

— Простите, почтенный, а как звать вашего сына?

— Зубаир. Да, да, его так и называли — инженер Зубаир. Вот и наш учитель помнит, — показал старик на мужчину в очках.

— Здесь велись тщательные и долгие изыскательские работы, — подтвердил учитель.

— Это интересно, это очень интересно… — оживился профессор из Москвы. Надел очки, достал толстую тетрадь, шариковую ручку и стал что-то записывать. — Их исследования оказали бы нам неоценимую помощь, как ты думаешь, коллега?

— Еще бы! Они были бы весьма кстати.

— А фамилии их не помните?.. Уважаемые, постарайтесь припомнить — это очень важно! — хотя бы фамилию инженера Зубаира.

— Фамилия его, по-моему, была самая обычная, — заметил учитель. — То есть у нас, горцев, распространенная…

Все стали гадать: «Магомедов?» — «Нет». — «Абдуллаев?» — «Нет». — «Ибрагимов?» — «Нет». — «Так какая же еще фамилия? Алиев?» — «Нет». — «Омаров?»

— Вот! Омаров! Омаров Зубаир, о нем тогда в газете писали…

Это подтвердили и другие горцы.

— Постойте, постойте… Значит, Омаров Зубаир… — волновался профессор Сергеев. — А с нами здесь работает Омаров Ай-Гази… Не родственники ли они?

— Может быть, однофамильцы?

— Все равно, сегодняшний день я считаю самым удачным за последние две недели. Спасибо вам, уважаемые. Поспешим теперь к нашему Ай-Гази, он непременно должен знать о своем предшественнике.

Распрощавшись с горцами, взволнованные услышанным, гости направились в ту сторону, куда еще утром ушел Ай-Гази. Настроение улучшилось, бодрости прибавилось, да и природа, чистый воздух гор благотворно влияли на них… Здесь кровь обновлялась, щеки розовели — а это первый признак доброго здоровья. Не отставая от молодых, шагал профессор Сергеев, худой, живой, веселый старик.

— Если бы не работа — клянусь, перебрался бы навсегда в эти края. Чудесно здесь!

— И я чувствую себя тут как нигде хорошо. Эй, э-гей, Ай-Гази!

— Ай-Гази! Ай-Гази!

— Где ты, отзовись? Куда тебя занесло?

— Опять, наверное, что-то нашел… рыщет, как геолог-минералог, а не проектировщик…

— Ничего, ничего, одно другому не мешает. Хороший ученый из него получится, — с уверенностью сказал Сергеев.

— А вы, профессор, не слышали рассказ горцев о родниках? Говорят, вот в том разрушенном ауле было двенадцать целебных родников. Родник от болезни глаз, родник от болезни желудка, родник от ревматизма… Но вот переселили жителей на плодородные земли, и родники высохли буквально через несколько месяцев. А недавно, говорят, вернулись две семьи: старики со своими старухами. И знаете, через неделю ожил один из родников, сам, без вмешательства человека!.. Родники рождаются и живут там, где есть люди.

— Эй, э-гей, Ай-Гази!.. Ай-Гази, где ты? — кричали они, поднявшись на пригорок, от которого начинался овраг.

— Я здесь! — раздался голос из-под земли.

— Где?

— Под вами…

Из причудливой норы в крутой стене оврага появился Ай-Гази.

— Я нашел здесь подземные пещеры…

— Какие еще пещеры? Они не значатся на наших планах…

— Вот это-то меня и заинтересовало. А что, если это уникальные пещеры?

— Этого еще нам не хватало, — забеспокоился москвич. — Глубокие?

— Метров двадцать я прошел, а дальше побоялся заблудиться.

— И нечего углубляться в неизвестность. Послушайте, коллега, говорит вам что-нибудь имя инженера Зубаира Омарова? Он еще до войны вел здесь изыскания.

#8213; Это мой отец. Он тогда был руководителем изыскательской партии.

— Вот тебе раз! Так чего же вы, молодой человек, молчите? Где он сейчас? — решительно спросил Сергеев.

#8213; Как — где? Погиб на войне.

Везде и всегда эти слова — «погиб на войне» — вставляют людей задуматься, на время умолкнуть, отдавая дань памяти тем, кого давно нет, но кто ценой своей жизни отстоял для людей право жить и творить.

— Простите, коллега… Но вы знаете, где находятся материалы изысканий вашего отца, да будет долгой память о нем?

#8213; Наверное, в архиве, в Москве.

#8213; Там их нет. Если бы они там были, я бы знал о них. Когда проектировался этот каскад, мы перерыли все, вплоть до сугубой географии и зоологии… А ваш домашний архив?

— О нем я ничего не знаю, профессор. Мне было двенадцать лет, когда получили на отца похоронную…

— Вот что, инженер Омаров, первоочередное вам задание — найти, и непременно, архив отца. Эти материалы не могли бесследно исчезнуть, а они нужны, очень нужны.

У каждого, говорят горцы, есть свой Багдад. Жители Зангара считают своим Багдадом родной аул. Среди высоких гор есть одна пониже, похожая на опрокинутый сасанидский котел. Гору эту обтекают два рукава реки Варачан, и географ скорее назовет ее островом, омываемым водами горного потока. На этом густо заросшем лесом островке и расположился древчий аул Зангар, увенчанный двенадцатиметровым минаретом строй мечети, с которой уже давно не звучал призывно-протяжный голос муэдзина.

Есть поверье, что первым, кто положил камень для жилья в этом удивительно живописном уголке, был далайчи — поэт. Но по-настоящему прекрасным аул, конечно, стал за годы Советской власти. Сейчас это селение с новыми, крытыми железом, черепицей или шифером, светлыми и просторными домами. В нем нет былой тесноты и неудобств. Хорошая дорога соединяет его с районным центром.

Колхоз аула Зангар богатый, животноводческий. Зангарцы издревле были отличными чабанами, но пасли они раньше чужие отары, а теперь — свои, колхозные. А такой брынзы-нуси из овечьего молока, какую готовят зангарцы, вряд ли еще где можно попробовать. Сладкий чай с горячим чуреком и зангарской брынзой — лучшего завтрака не сыщешь.

Но самое прекрасное здесь — люди, добродушные, степенные, уравновешенные. Думается, это от чудесной природы, которая окружает жителей Зангара.

Прежде чем сказать слово, зангарцы взвесят его, попробуют на вкус. Соседи посмеиваются: «Если ты затеял разговор с зангарцем, то спеши, не дай ему подумать…»

На зангарском гудекане всегда весело и оживленно. Почтенных аульчан никаким телевизором не заманишь в четыре стены. И место, выбранное для гудекана, примечательное — на солнцепеке, но рядом с родником под аркадой, куда гуськом идут девушки и женщины за водой и стирать белье. Взгляните на эти ножки горянок — и вы поймете, что они умеют не только мять белье на гладких каменных плитах, которыми устлан родник, но и танцевать с волшебной легкостью.

Дорога вьется среди стройных тополей — это единственный въезд в аул. Сидят почтенные зангарцы в своеобразных каменных креслах, спинками которым служат надгробные резные плиты, поставленные в память о предках, павших вдали от родины.

— Слушай, Махамад, говорят, ты вчера искал гвоздики-двадцатки…

— Да, почтенный Салихбек, крышу крыли, и немного не хватило.

— Так почему же ты сразу мне не сказал? Есть у меня в подвале….

— Спасибо. Но я уже одолжил у Исмаила,

— Кто тебе ближе, я или Исмаил?

— Прости, дорогой Салихбек.

— От души ли дал тебе гвозди Исмаил?

— С удовольствием.

— Это хорошо, все надо делать с удовольствием. А уметь помочь человеку — большое искусство.

— Это свойственно нашим людям, почтенный Салихбек.

— Пусть будет всегда так. Эй, Гарун, ты, говорят, вчера с базы вернулся, что нового привез?

— Мохеровые шарфы, японские зонты, платформы…

— Шарфы, зонты знаю, а вот что за платформы — не знаю.

— Это модные женские сапожки, на вот таких высоких подошвах, почтенный Салихбек, — улыбаясь, объяснил Гарун.

— Сапожки — хорошо, они украшают стройные ноги. Но толстые подошвы, дорогой завмаг, калечат ноги, ты разве не знал?

— А что я поделаю, если твоя внучка первой сельсовету жаловалась, что не везу я этих платформ… — усмехнулся Гарун.

— Ты бы ее ко мне послал. Нельзя же потакать всякому желанию… Нет, не дадут мне спокойно поругаться с этим зубоскалом: какой-то гость идет сюда.

И на самом деле, к сидящим подходил высокий стройный мужчина и очках. На нем ладно сидел серый летний костюм, а темный галстук на оранжевой сорочке был под стать черным, с легкой проседью волосам. Он поприветствовал почтенных, пожал каждому руку и извинился за то, что помешал их мирной беседе.

На гудекане наступила тишина, какая возникает вдруг с появлением незнакомого человека. Никто не знал, кто это, чей кунак, что ему нужно.

— Прости нас за любопытство, уважаемый, не скажешь ли нам, кто ты и чей родом?

— Омар, сын рябого Зубаира из Зангара.

— Так ты правнук Омара, почет тебе и слава, сынок! Как же не помнить этого человека…

— Прадед мой, Омар, был красным партизаном. Он называл себя беспартийным большевиком. Русские ссыльные научили его грамоте в далекой морозной Сибири, а главное — помогли разобраться, где правда. В годы гражданской войны он боролся за Советскую власть в Араканах и на Хунзахском плато…

— И когда некий секретарь шариатского суда, — подхватил Салихбек, — спросил Омара — а он был левша, — почему он пишет левой рукой, прадед ответил: «Потому что в правой руке у меня маузер, которым защищаю то, что пишу левой!» Так ли это было, почтенные?

— Так, так! — согласились старожилы.

— А писал он в то время письмо — воззвание к горцам: «Мужественные сыны гор, к вам обращаюсь я, большевик Омар из Зангара…» — объяснил Салихбек.

— Дед мой Хажи-Ражаб, — продолжал гость, — старший из семи сыновей Омара, почтенные, вступил в партию в двадцать четвертом, траурном году… Он первым отправился на всенародную стройку канала Сулак-Петровск, который горцы называли Октябрьским. И был бессменным председателем сельского Совета до того самого дня, когда его подкараулили в Большом ореховом лесу кулаки…

— Да, сынок, — опять заговорил почтенный Салихбек. — «Отрекись от коммунистов!» — грозили ему враги. «Семь раз убьете, семь раз оживите — все равно останусь тем, кто я есть! Я дважды кинжала не вынимаю!» — таким был его ответ.

— Отец мой Зубаир выучился на инженера-энергетика и строил до войны первую в Стране гор Гергебильскую гидроэлектростанцию. Вступил в партию, когда враг был у ворот Дагестана, и на вопрос секретаря: «С какой целью ты вступаешь в партию?» — ответил: «Чтобы служить целям партии. Бить врага, посягнувшего на нашу свободу!»

— Это мы знаем, сынок, а скажи теперь нам о себе. Как тебя звать?

— Звать меня Ай-Гизи. А по профессии я инженер-энергетик, отец мой так хотел. Работаю на Чиркейгэсстрое.

— Слышали, сынок, слышали…

— Третий агрегат пустили к Новому году. Скоро завершим там работы и начнем строить Ирганайскую гидроэлектростанцию.

— Да, сынок, а ведь это была мечта твоего отца. Правильно делаешь, что продолжаешь его дело. Лучший памятник отцу — его сын. Но в одном мы не можем не упрекнуть тебя, сынок…

#8213; В чем же?.. Ах да, отцы, понимаю — не бываю в родном ауле,

— Нельзя забывать место, где для тебя звучали колыбельные песни. И сейчас, наверное, ты не без важного дела приехал…

— Очень важное у меня дело. На том месте, где намечено строительство Ирганайской ГЭС, проводил изыскания мой отец…

— Я ходил с ним по этим берегам, по цветущей Ирганайской долине, — подтвердил старый Махамад.

— Мне очень важно знать, у кого оставил мой отец свои записи и проекты, они мне нужны сейчас. Не вам ли, почтенный Махамад, передал отец бумаги?

— Нет, сынок. Я раньше твоего отца ушел на войну. И куда делись его труды, не знаю.

#8213; Жаль, очень жаль. Может быть, кто другой из почтенных вспомнит…

Нет, среди сидящих на гудекане почтенных зангарцев никто не мог вспомнить, куда делись записи инженеpa Зубаира. Ведь и он редко бывал в родном ауле, чаще в городах и в горах, и сакля их обветшала. Одно время там размещалась участковая больница, но вскоре и для нее построили повое здание на видном месте у речки.

Инженер Ай-Гази обошел весь аул и всех живых родственников, но в том деле, по которому он приехал сюда, никто не смог ему помочь. Уж очень мало сверстников и друзей отца вернулось с войны…

Спроси, когда будешь в наших горах, любого старожила, с чего все же началась новая жизнь, и каждый скажет: «С той всенародной стройки, которую горцы с гордостью назвали Октябрьским каналом». Да, да, именно всенародной… Строительство канала Сулак-Петровск, протяженностью семьдесят восемь верст, от которого отказались в прошлом царские и иностранные инженеры, оказалось по плечу десяткам тысяч самоотверженных, охваченных единым порывом людей изо всех аулов и городов Дагестана в первые годы Советской власти.

А годы эти были тяжелые — в наследство от старого мира достались нищета и разруха, зато люди были свободны. Впервые человек почувствовал себя хозяином на земле, впервые осознал, что он — творец новой жизни.

Не было тогда у горцев никакой техники, не было своих инженеров, но было огромное желание провести голубые воды Сулака по бесплодной пустыне и сделать прикаспийские степи плодородными. Лопата и кирка, самодельные тачки и носилки, арба — вот и вся техника. Не то что теперь на таких стройках, как БАМ. Тут тебе тягачи и вездеходы, пневмомолоты и краны, вертолеты и готовые дома иа колесах. Ты идешь в тайгу строить железную дорогу, а за тобой уже тянут электричество, чтобы тебе было светло и уютно. Тогда фитилем для керосиновой лампы служила суконная ленточка, отрезанная от полы шинели, в которой человек пришел еще с гражданской войны.

Трудно было, ой как трудно… Кипяченная на костре вода и черствый хлеб, да и то не каждый день. В дождь и в зной не было над головой крыши. Но люди не отступали, мужественно и стойко переносили невзгоды — великая надежда на то, что дети их привольно будут жить на земле, делала людей твердыми. Когда становилось совсем невмоготу, находили слова, чтобы вдохнуть силы слабым.

Среди армии строителей грелись в холодные ночи у костра прадед и дед нашего Ай-Гази — Омар и Хажи-Ражаб. Они трудились, не ведая усталости, голодали и мерзли вместе со всеми, копали землю, выносили ее в тяжелых мешках на спине (даже носилок не хватало), строили акведуки, водосборы, лотки и мосты. Строили и радовались каждой победе, каждому продвижению вперед.

Как-то раз Хажи-Ражаб не выдержал. Обессиленный и измученный, лежа у затухающего под дождем костра, сказал отцу:

— Я больше не могу!

— Отдохни малость, сын мой, пройдет.

— Не могу… Воевать с оружием в руках, погибнуть в бою — за честь сочту. Но этого больше не могу вынести!

— Вот-вот, конечно, воевать легче, умереть в бою легче… Но, сын мой, большевики взяли власть и победили врагов для того, чтобы начать самую тяжелую битву — за хлеб, за жизнь. Это куда труднее…

— Не могу я…

— Стыдно, стыдно, Хажи-Ражаб!.. Мы столько одолели, теперь осталось совсем мало. Зажми свою волю в кулак. Ты слышишь меня, сын мой?.. Скоро канал закончим.

…Старики помнят день, когда строители прошли последние метры и обнялись с теми, что шли навстречу со стороны города.

В шесть утра двадцать восьмого июля двадцать третьего года вода Сулака потекла в водохранилище, предназначенное для снабжения города и железной дороги. Петровск, переименованный в Махачкалу и ставший столицей автономной республики, превращался в промышленный и культурный центр.

Да, выросли мы, другие времена, иные масштабы. Но те, кому посчастливилось участвовать в первой народной стройке, покручивая усы, говорят: «Не будь того почина, нашего почина…» И с ними нельзя не согласиться, начало всему положили наши деды и отцы, от них п пошел род коммунистов…

Тем же летом Омар и Хажи-Ражаб вернулись домой, в свой аул Зангар. Омара ждала его старушка-ворчунья. А Хажи-Ражаба — молодая краснощекая жена и сын Зубаир. Заждались они, соскучились.

— Сынок, родной, как ты вырос без меня!.. — Отец не выпускал сына из рук.

— Папа, а я уже в школу хожу, — говорил Зубаир, обнимая отца.

— В какую еще школу?

— Настоящую.

Да, за время их отсутствия и в ауле произошли заметные изменения, была открыта школа, правда, пока что в здании старой мечети. Не было ни парт, ни доски, ни другого школьного инвентаря, и учитель всего один, но зато было жадное стремление к грамоте. И теперь, обращаясь к своим внукам, старики вздыхают: «У вас карандаши черные, а тетрадь белая. А мы писали буквы мелом на черных страничках. Одна тетрадь — на целый год, а если ученик был такой прилежный, как Зубаир, то тетради хватало и на два года».

Шли годы. Жизнь заметно преображалась, пробуждая в людях невиданные силы, Зубаир уже был в четвертом классе, когда ясный солнечный день в горах омрачила черная весть. Отца привезли в аул под черной буркой на тоскливо скрипучей арбе. Его убили враги у родника в долине Таркама. Весь аул Зангар хоронил своего председателя сельского Совета.

Зубаир был потрясен. Не раз заставала его мать на могиле отца и не всегда даже могла найти для сына слова утешения.

В другое время неизвестно, как сложилась бы судьба сироты. Может быть, возмужав в схватках с кровниками, стал бы абреком в Большом ореховом лесу или ушел бы с пустой сумой в дальние скитания, пел бы печально-протяжные песни, перебирая пальцами четыре струны своего чугура. Но не зря отцы утверждали Советскую власть.

Зубаир окончил школу и по путевке комсомола был направлен на учебу в Москву, в энергетический институт. Простому горцу из далекого аула — такая честь, учиться в Москве! А сколько горцев связывают свою биографию с этим городом, со столицей Страны Советов, скольким он стал близким и родным!..

В тридцать восьмом году Омаров Зубаир с дипломом инженера-энергетика вернулся в Дагестан. Первый человек из Страны гор, получивший раньше неведомую здесь профессию, как тогда говорили — самую перспективную. И было где развернуться молодому специалисту, ведь край его, как никакой другой, богат гидроресурсами.

Инженер Зубаир Омаров со своими друзьями из Москвы проектировал первые, пусть еще маломощные межколхозные гидроэлектростанции в горах, строил первую, самую высокую в то время, уникальную в Европе плотину Гергебильской станции. Много было дерзких проектов, надежд… Но им не суждено было осуществиться. Грянула война. И инженеру Омарову пришлось отложить свои изыскания и смелые проекты до лучших времен. Родина была в опасности, и он, хотя имел бронь, ушел на фронт.

Однажды — это было спустя много дней после того, как в Зангаре побывал Ай-Гази Омаров, — появилась здесь Сибхат Карчига и постучалась к почтенному Салихбеку, которого она знала. У нее было письмо к Омарову Ай-Гази, письмо от отца с фронта… Очень сожалел почтенный Салихбек, что адресата не оказалось в ауле.

— Он, добрая женщина, сейчас может быть в Дубках. Есть такой красивый, молодой город на берегу Чиркейского моря.

— Там, где строится большая станция?

— Да. Если доверите мне, я с удовольствием поеду туда и передам ему письмо. Ведь удивительно — сын получает письмо с фронта от родного отца спустя много лет…

— Я никогда не была там, — задумчиво проговорила Сибхат Карчига.

— Такое надо видеть собственными глазамию Hе поверите, дорогая Сибхат, что все это сделано человеком.

— Право, не знаю, как быть. Столько я слышала в читала об этой станции…

— Так поезжайте, увидите чудо. Непременно поезжайте. Тем более — с доброй вестью.

— Добрая ли, почтенный Салихбек? Вот взялась за такое дело, и сомнения гложут: не причиняю ли я снова боль людям?

— Что вы, что вы, добрая женщина! Люди долго еще будут ждать весточки с войны и не терять надежды. Поезжайте обязательно, и когда будете там, попросите Ай-Гази, чтобы он покатал вас на катере. В бирюзовой глубине нового моря увидите аул Чиркей. Да, да, аул на дне моря! Кто бы мог подумать! Сколько раз я ходил по улочкам этого аула, а теперь там рыбы плавают… Сказка. А побываете в Новом Чиркее еще больше удивитесь. Мои кунаки-чиркейцы, не знавшие и не признававшие, кроме баранины, ничего, живут теперь на берегу моря и удят рыбу на досуге… Не верится. Вы знаете, как они рыбу называют?

— Рыба есть рыба, как же иначе ее назвать можно?

— Оказывается, можно. Они называют ее гидробараном. Я был у них, и они угощали меня шашлыком из гидробарана — очень вкусно… Скажи о таком в годы моей молодости — не поверил бы. Да так оно и было.

Лет тридцать тому назад инженер Зубаир говорил, что в горах будет море, и ему никто не поверил. Над ним все смеялись…

— Спасибо вам, почтенный Салихбек. Вы так заинтересовали меня, что я решила своими глазами noглядеть на это чудо.

— И не пожалеете. Доброго вам пути.

— Долгой вам жизни.

…Ночью в дом к Ай-Гази постучалась неизвестная женщина. Она принесла ему письмо отца — солдатский треугольник, тридцать с лишним лет пролежавший в земле. Отец писал:

Пока Ай-Гази читал и перечитывал письмо отца, радуясь, что его записи намного ускорят изыскательские работы для Иртанайской ГЭС, добрая вестница Сибхат Карчига выскользнула за дверь, не став надоедать просьбами о том, чтобы ее покатали на катере по синему морю, разлившемуся в горах.

Переночевала она в уютной гостинице в Дубках, утром пошла смотреть стройку. Дивилась, когда ей об этой стройке рассказывали, но увиденное превзошло все ее ожидания. Это не сравнимо ни с чем.

А какое море! Шумит, волнуется, волны набегают на не успевшие исчезнуть, зарасти травой дороги и тропинки, по которым год тому назад еще ходили и ездили люди.

Стоит город-красавец и глядит в море светлыми окнами. Молодой город — город строителей. Люди здесь приветливые, добрые, всегда готовые услужить. Они гордятся своим городом, своим морем, своей плотиной, любят суровую и величественную красоту своего края.

И Сибхат Карчига радовалась всему этому, будто ей вдруг подарили полцарства.