"В ту ночь, готовясь умирать..." - читать интересную книгу автора (Абу-Бакар Ахмедхан)
Глава девятая О том, как добра и гостеприимна Зубалжат, мать своей единственной и строптивой дочери
1
— Заходите, пожалуйста, всегда рада гостям! — Зубалжат широко распахнула дверь в переднюю, а когда Кичи-Калайчи и Дибир перешагнули порог, хозяйка повела их в столовую, убранную с таким вкусом и старанием, как это умеют делать горянки: ни пылинки на ковре, спущенном на тахту, по белоснежной скатерти наперегонки бегали зайчики лучей, прячась в букете осенних астр. В крохотном буфете перемигивались гранями хрустальные бокалы и рюмки.
Кичи-Калайчи давно заметил: в доме, где нет пьющих, — уйма посуды для вина. И наоборот, там, где не садятся за стол без бутылки, пропади она пропадом вместе со своим содержимым, — там пьют из чего попало. Даже из футляров от карманных фонариков!
Да что там футляры!
Кичи-Калайчи сам не раз слышал, как директор санатория лекцию для вновь прибывших заканчивал словами: «Все мы, друзья, люди, и ничто человеческое нам не чуждо! Можно и симпатичную вам даму в кино пригласить, не грешно и потанцевать под хорошую музыку. А если у кого день рождения придется — сам бог велел поужинать с друзьями и отметить славную дату бокалом сухого марочного вина. Бокалом! А не грелкой, куда один выпивоха наливал, втайне от врачей, напиток, который местные шутники называют «Один бык, два рога».
Шутник-ревматик! И путевку лишь наполовину использовал, и, наверняка, «отложение солей» получил вместе с нелестным отзывом в адрес предприятия, где он работал…»
Кичи-Калайчи представил своего спутника хозяйке дома. Садовник помнил Зубалжат совсем молоденькой медсестрой в военном госпитале. Потом она выучилась, стала рентгенологом, но медики ведь тоже могут заболеть, тем более если по две смены просиживать в затемненном кабинете. Зубалжат переменила профессию, села за окошечко кассы в лучшем кинотеатре города.
Тоже вроде в будке за двойным стеклом; приходится и нервничать, а порой добавлять свои рубли-полтинники, потому что в спешке нетрудно принять трехрублевую бумажку за пятерку…
Нет, дорога жизни Зубалжат никогда не была устлана мягким паласом. Отец погиб на войне, мать не пережила потери, и девочку определили в детский дом. В свой срок Зубалжат вышла замуж, родила дочь, но семья не сложилась. Муж был не против жены с дипломом, только отъезды в столицу для сдачи сессии его не устраивали. Охотно поверил он сплетням и уехал в другой город. Время показало, кто был прав, и виноватый пожелал сохранить семью. Но тут взбунтовалась уже взрослая дочь, Фатьма. Как чужого встретила, все сказала, что накипело на сердце:
— Как ты жалел меня, маленькую, так теперь я жалею тебя, старенького! Выбирай, мама, или этот человек — или я.
Когда женщина воспитывает ребенка без мужа, да еще если ребенок этот единственный, тогда дочь ли, сын — забирает власть в доме, считает себя если не старшим, то главным.
Зубалжат осталась с дочерью. А Фатьма с каждым годом становилась все более своевластной. Еще в школе числилась в активе, избирали ее и старостой, и пионервожатой, потом пригласили в аппарат райкома комсомола. Правда, в сектор учета, работа тихая, только мать все чаще замечала: дочь не просит, а почти приказывает. Но как не простить своей единственной? Фатьма была светом в окне одинокой жизни кассирши. Не зря говорят — и ежиха своего ежонка зовет: «Мой бархатный!»
2
— Чай у тебя, Зубалжат, как всегда, вкусный, — благодарит Кичи-Калайчи. — А ты, Дибир, как находишь?
Адвокат, смущаясь, как девушка, опускает глаза.
— Чай, почтенный Кичи-Калайчи, я бы сказал, ароматный. Не каждая хозяйка сможет так приготовить.
— Позвольте, еще налью! — польщенная Зубалжаг снова наполняет стаканы густым терпковатым чаем.
— Спасибо, мне достаточно.
— Ну, а вы, Кичи-Калайчи, не откажетесь еще стаканчик?
— Всегда пожалуйста.
— Как поживаешь, Зубалжат? Все еще одна?
— Почему «одна»? Дочь со мной. Маленькая — но семья.
— Семья-то, конечно, семья, только ведь до поры, до срока… У Фатьмы есть жених, значит, скоро расстаешься с дочерью.
— Тогда и о себе подумаю. Есть один добрый человек, тоже врач-рентгенолог, овдовел, детей растит сам…
— Счастья желаю тебе, Зубалжат. А не побоишься на двоих детей выйти?
— Что вы, Кичи-Калайчи! Его сыновья старше моей Фатьмы. Уже внуки растут, так что я сразу стану многодетной бабушкой! Но сначала надо выдать Фатьму — не в горских обычаях старухе бежать в загс впереди собственной дочери. Верно ведь?
— Материнская правда твоя, Зубалжат. Все правильно сказала.
— Ваша дочь играет на пианино? — спросил Дибир, открывая сияющую лаком крышку.
— В десятом классе загорелась было: «Мама, купи инструмент!» Были у меня деньги отложены — внесла и в рассрочку два года выплачивала. А вскоре дочь охладела к музыке: «Скучные, бесконечные сольфеджио! А преподаватель не разрешает играть по слуху то, что мне нравится! Не буду учиться! Пианино можешь продать. Лучше купи сервант».
— Да, на серванте играть учиться не надо. Поставил — и набивай посудой… — заметил Кичи-Калайчи, но тут же сменил тему. — За кого засватала свое сокровище, Зубалжат?
— Помолвки пока не было… Есть один лирический тенор… всю зиму покашливал под окном Фатьмы.
— И такая есть специальность? — полюбопытствовал Кичи-Калайчи, хотя прекрасно знал: Бадави не только отличный винодел, но и ведущий солист народного театра оперы. Они и познакомились на республиканском смотре, куда старика садовода пригласили как почетного члена жюри. Тогда винодела отметили наградой за исполнение романса, слова и музыку которого, кстати, сочинил сам Бадави.
Светлый месяц сладко светит…Я зову — ты приходишь ко мне.Что ж ты, сердце, болишь на рассвете?Горько знать — это было во сне,Это было, но было во сне…
— Что вы, Кичи-Калайчи! Он только вечерами кашляет, а днем делом занят! Совхоз, где Бадави работает виноделом, снова премию получил на международной выставке. Вроде парень душевный, хотя несколько заносчив. Впрочем, ему есть чем гордиться.
— Слышал я… Зубалжат, ты не очень одобряешь выбор дочери?
— И ты поверил? Чтоб я стала мешать счастью своей Фатьмы?! Давно уже все-все, что надо, приготовила к ее свадьбе…
— Спасибо на добром слове! — кивает благодарная хозяйка. — Желаю и вам счастья в семье.
— Да он закоренелый холостяк! — смеется Кичи-Калайчи, ввергая в краску адвоката. И сразу, посерьезнев, деловито справляется: — Сколько калыма просишь?
Теперь заря опаляет щеки Зубалжат. Схватив газету, она остужает пламень смущения, но говорит твердо:
— Я даже думать забыла, что такое калым, зачем же вы, уважаемый Кичи-Калайчи, подозреваете меня сразу в двух пороках: предрассудке и корысти?
3
И снова в помощь старику подает голос Дибир:
— Он не хотел вас обидеть. Сейчас так все повернулось, что некоторые отцы не соглашаются отдать свою дочь без калыма.
— А я — мать!
— Ха-ха-ха! — закатился довольным смехом старик. — А люди говорят: ты объявила непомерно большой калым, да еще впридачу требуешь, чтоб на свадьбе было не меньше трехсот гостей! Бадави совсем приуныл…
— Он что, родственник твой?
— Ты же знаешь, Зубалжат, у меня половина Северного Кавказа родни, — уклонился от прямого ответа Кичи-Калайчи.
— Ладно. Скажу по секрету: это все проделки моей Фатьмы. Она решила испытать Бадави.
— Жестокое испытание… — покачал головой Дибир. — Какая же это любовь, когда тебе не верят. Я бы усомнился в такой любви…
— Вот когда выберешь время познакомиться, соберешься жениться — тогда и поговорим, — осадил адвоката старый садовник и протянул руку Зубалжат: — Спасибо, дорогая, очень ты меня порадовала! На днях я уже убедился, как приятно обмануться в человеке… в лучшую сторону. Как будто сам себя сначала потерял, а потом нашел, честное слово. А что, Дибир, разве я не прав?
— Верно подмечено. Это так же радостно, как, допустим, следователю поговорить с подозреваемым и убедиться, что он ни в чем не виноват.
— А пока убедитесь, изрядно потреплете ему нервы! Повестка, собеседования, да не по душам, а по страницам протокола, и под каждой надо расписаться, а то еще обяжете дать подписку о невыезде, так ведь? — внезапно атакует Кичи-Калайчи молодого адвоката и совсем юного стажем следователя.
— Если в Марага прошел ливень, не надо говорить, что весь Дербент опустился под воду, как Атлантида!.. Почему люди боятся прокуратуры? Детей милицией запугивают. А коснись беда, на всю улицу кричат: «По-сто-вой!.. Милиция! На помощь!»
— Не обижайся, Дибир, на всякую шутку. Старость болтлива. Зубалжат, налей-ка нам еще по стаканчику; такого чаю разве только в столице на ВДНХ попробуешь, да и то смотря в какую смену попадешь…
— Вот и моя Фатьма шутить любит, но только над другими. А сама такая чуткая на обиду. Здесь, за этим же столом, собрались как-то подруги дочери. Одна и спроси: а что, Фатьма, для протокола и ты, конечно, против калыма, а если выйдешь замуж без выкупа, не пожалеешь? Разве мы хуже других, меньше стоим? Ох, как рассердилась моя Фатьма! Не дала гостям за столом посидеть — объявила: голова болит… у мамы. И поэтому надо срочно расходиться по домам. Наверное, после того раза сказала Бадави о калыме. А сослалась опять-таки на меня!..
— Да, теперь и мне все ясно.
— И с той поры не слышно покашливания под окном комнаты моей дочери. Спрашиваю: поссорились? Отвечает: «А что я, в лесу родилась? Хуже других? Болтать, конечно, людям не надо, зачем нам неприятности, ты же знаешь, где я работаю. Но и он пусть не прибедняется. Был бы студентом, жил на стипендии, тогда другое дело…»
— Так прямо и сказала?
— Слово в слово отрубила!
— И что же будет теперь?
— Наш главный бухгалтер кинотеатра, такая славная женщина, она меня русской поговоркой утешила: «Мать дочь замуж отдает, а сама по миру идет». Конечно, преувеличено, в старые времена люди ее придумали, но, чтоб перед соседями стыдно не было, я сама купила для дочери, вот, поглядите, — она взяла из платяного шкафа коробку с надписью «Печенье Красная Москва», открыла и вынула из-под шелкового платка золотые сережки с бирюзой, такой же перстень, кулон и браслет.
— Красивая работа, — одобрил украшения адвокат.
— Еще не всё! Приобрела два хорасанских платка, отрезы кримплена на платья, вот, гляньте, туфли на платформе, югославские… А вас, уважаемый Кичи-Калайчи, прошу об одном, сделайте так, вроде бы все вещи вы, по обычаю, принесли как подарки жениха. Можно хоть этим порадуем Фатьму? Девушка, пусть она хоть космонавт, хоть косметичка — все равно неравнодушна к нарядам, не хочет быть беднее других.
— Охотно выручу тебя, Зубалжат! — довольно кивает головой Кичи-Калайчи, тем более что при этом присутствует человек, расследующий дело о калымщике-свате.
— По правде говоря, портится характер Фатьмы. Сами знаете, когда девушка хочет замуж — дома горшки бьет, сын собрался жениться — на чужбину едет…
#8213; В решете ли, в сите — воду не удержишь, Зубалжат. Помогу и с подарками, и со свадьбой. Это мой долг перед тобой и Бадави.
— Ой, кажется, дочь вернулась! #8213; хозяйка кинулась в прихожую. Через минуту они появились на пороге.
4
Всем известна истина о яблоке, которое недалеко от яблони падает. Глядя на мать и дочь, Кичи-Калайчи вспомнил один неудачный эксперимент местного садовода. Бедняга скрестил грушу сорта «Бере зимняя» с мелкой скороспелкой. И родились плоды: огромные, как «Бере зимняя», твердые, не укусишь. А чуть полежат — сразу начинают загнивать. Ох, шутники-садовники!
Фатьма крупная, на голову выше матери, с ясным холодноватым взглядом, полные губы решительно сжаты. Длинноногая, она одевалась так, чтобы все видели и тонкую талию, и пышную грудь.
— Познакомьтесь, моя Фатьма! — нежно улыбнулась мать, оглаживая взглядом свою единственную и, не без тревоги, всматриваясь в лица гостей: понравилось ли ее сокровище.
Фатьма деловито тряхнула густой копной волос, сверкнула белозубой улыбкой, которая не согрела прохладного блеска карих зрачков. Но вот она увидела разложенные на столе украшения, оттаяла, заискрилась радостным любопытством.
— Это продается? Вы принесли? — смело спросила и сильными холеными руками стала перебирать сережки, примерять браслет. Повернулась к зеркалу, деловито оглядывая себя, то подносила ближе, то отводила в сторону руку с браслетом.
— Мама! Эти вещи мне идут! Надо купить! Ой, а это что? Лакированные, на платформе! Очень даже смотрятся! Все инструктора-девчонки позеленеют от зависти! Да я сама бы заболела, увидев такие корочки на чужих ногах! Не будем ханжами! Сейчас не война, а мирная жизнь. Правительство все делает, чтобы люди жили красиво. Верно, мама? — спросила она, украдкой поглядывая на гостей.
«Именно такой я и представлял тебя», — подумал Кичи-Калайчи, помешивая ложечкой в пустом стакане.
Выше меры короткая юбка Фатьмы не скрывала кромки узорных чулок, неудобно даже смотреть, как примеряет она новые туфли. А, в конце концов! Прошли времена, когда женщин упрекали за долгий волос, и короткий ум. Сегодня так ведь: и модница в мини, и красавица, так мало этого — она еще и доктор наук! Ох, шутники сотрудники НИИ! Но властного эгоизма Фатьмы старик не одобрял. «Бедная Зубалжат! Всю жизнь нуждалась, растила дочь, а теперь, когда надо бы о себе подумать — одинокая старость не подарок! — мать все отдает дочери, живет под ее диктовку, по ее уставу. Но ведь нашей жизни устав — один для всех. Советский…»
— Все вещи — твои, доченька! Дядя Кичи-Калайчи принес от имени жениха, просит согласия на свадьбу.
Фатьма, не отрывая глаз от ноги в новенькой туфле, спросила:
#8213; От имени и по поручению? А кого, интересно знать?
— А за кого бы вы хотели? — спрашивает Кичи-Калайчи.
Фатьма приняла официальное «вы» как знак торжественного момента, ответила небрежно:
#8213; Судя по этим подаркам, видно, человек со вкусом, во всяком случае, знает, что нравится современным девушкам.
— Это от Раджаба подарки! — выпалил Кичи-Калайчи, пристально глядя на Фатьму.
Дибир и Зубалжат с недоумением уставились на старика. Что еще за Раджаб?
— Жаль, очень жаль… — ледяным голосом ответила Фатьма, скинула туфли, вынула из ушей серьги, бросила на стол.
— Мама! Я проголодалась! Ты что-нибудь приготовила? Извините, должна вас покинуть, — она уже не глядела на гостей, забыла о принесенных дарах. — А вашему Раджабу, который неизвестно откуда свалился, передайте: у меня есть жених.
— Кто же он?
— Его биография к делу не относится. Впрочем, имя могу сообщить, если настаиваете: Бадави!
Услышав то, что именно и желал услышать, Кичи-Калайчи хлопнул себя по коленям:
— Вот склероз! Не зря мой сумгаитский друг Самед-Мамед говорил: «Насильно мил не будешь!» Нет никакого Раджаба, есть только Бадави! Именно он прислал меня с подарками, просил договориться.
Фатьма вроде и не слушала, не смотрела — иглами покалывала мать. Нехотя процедила:
— Если это правда, мама, зачем же так глупо шутить? Я уже давно не хожу в детский садик…
— Правда, доченька, это все от Бадави… ну прости, с каждым бывает; оговорился дядя, он же тебе прадедушкой мог быть; доживи до его лет — свое имя забудешь! — угомонивала дочь Зубалжат. Мать хорошо знала ее характер.
Фатьма удовлетворенно улыбнулась:
— Думала, он умнее! Но я прощаю ему.
Тем же порывистым кивком она попрощалась с гостями и ушла в свою комнату.
— Нет, нет, нам пора, — почти дуэтом сказали гости, пожали руку мастерице заваривать чай, а главное, ладить со строптивой дочерью, и вышли на остывшую от дневного зноя улицу. На темный склон южного неба месяц-чабан уже вывел свою отару звезд.
— Раз, два, три, четыре… пять — закатилась, шесть… — пересчитывал Кичи-Калайчи то ли звезды, то ли свои хлопоты и обратился к Дибиру: — А теперь, дорогой, о деле, которое тревожит тебя. Как ты знаешь, во всем городе, кроме меня, нет другого старика, который носит черкеску с газырями.