"Дикие гуси" - читать интересную книгу автора (Граков Александр)

Глава 8 Колбасный сейф

— То, что слышали! — ухмыльнулся Батон, — Мы с Толяном дружим еще со школы: квартиры наши в одном подъезде, с шестого класса — за одной партой, в восьмом — втрескались в одну и ту же девчонку и почистили друг другу зубы кулаками. Но она нас быстро примирила: из девятого класса прямиком выскочила замуж за представителя французской фирмы и укатила во Францию! Тогда мы переключились на футбол и по выходе из школы имели каждый по кандидату в мастера спорта, а Толик — в придачу еще и варикозное расширение вен на левой ноге. Ну, я после ушел в штангисты: очень мне «качки» пришлись по душе, а Толик пошел слесарить в таксопарк и через несколько лет сел за баранку. Я к тому времени уже выступал за сборную края — соревнования, олимпиады, поездки по России… Один раз даже в Румынии побывал. За всеми этими хлопотами было уже, конечно, не до шастанья по дискотекам и чужим садам да огородам, но встречались частенько — за бутылочкой «сухаря» в каком-нибудь уютном кафе. А потом ему и вовсе не до меня стало: появилась эта длинноногая Янка, не то польская русачка, не то обрусевшая полячка, но красивая, зараза! А познакомились они классно… Рассказать? — обернулся Батон к Шнифту. Тот кивнул — валяй, мол!

— Это случилось, опять же, вечером. Я «качался» с товарищами по команде в нашем клубе перед ответственным выступлением в Минске, а Толик развозил пассажиров по всяким злачным местам города: пятница была, и многих съедал соблазн «оттянуться» перед выходными. У него этот день считался шабашным: клиенты платили, глядя не на счетчик, а на сотрудниц, которых «сняли» в конце укороченного рабочего дня. А может, рисовались перед ними! В общем, проезжал Толик мимо одной престижной кафешки, вдруг из нее вываливается компания: двое грузин под ручки тянут симпатичную длинноногую девчонку — пьяную вдрабадан, — а она, хоть и упирается, но довольно-таки безвольно: куда ей против двух здоровых мужиков! Увидали эти грузины тачку и машут Толику: давай, мол, шеф, подгребай! Тот подъехал. Запихнули они девицу на заднее сиденье и суют ему сто штук — кати за город, на природу! А та дурочка — пьянь-пьянью, но когда услышала про «природу», забрыкалась, что твоя скаковая лошадь перед стартом.

Толик и говорит тем грузинам: нехорошо девушку против ее воли тащить в кусты! А те смеются: какие кусты, дорогой! Мы ее за город на дачу отвезем — пусть проспится. а то муж дома заругает! А один из них еще одним стольником пытается ему пасть заткнуть — вези, мол, твои бабки — наша деваха! А эта деваха в салоне вообще дошла: бормочет что-то несуразное, руки и ноги обмякли, — в общем, почти в отключке. Взял Толян этот стольник и говорит им: спасибо, ребятки, домчу, куда прикажете, но сперва заедем ко мне домой — масла в двигатель надо подлить, — и показывает на приборную доску. А у него датчик масла барахлил — лампочка красная постоянно горела. Ну, те и поверили: давай, говорят, только по-быстрому. Здорово уверовали в силу своих кошельков! Толян их подвез прямиком к нашему клубу. Влетает белый как простыня: «Ребята, там двое „черных“ нашу девчонку собираются насиловать!» Вся команда выскочила, и к такси. Те двое, видя, в какое «масло» влезли, повытаскивали шпалеры. Зря, конечно: им потом месяца четыре переломы залечивали. В общем, их «скорая» забрала, а пистолеты мы в милицию сдали — чин чинарем! А потом смотрим — девчонке тоже больничка не помешает: глаза стекленеть начали, и пульс еле прощупывается. Как потом узнали — клофелину ей эти сволочи в шампанское капнули. Толик оставил ее там, оставил и свой адрес, а сумочку шикарную, с которой ее в машину затащили, с собой забрал: в больнице тоже всякие казусы случаются!..

Через полмесяца только Янка пришла к нему домой — за сумочкой, а заодно, поблагодарить: еле отходили ее тогда в реанимационке. И еще поинтересовалась, кто это ей передачи подбрасывал: конфеты там, апельсины-мандарины всякие… Толик сделал, конечно, непонимающую рожу… Короче, хорошие у них отношения наладились — любовные, можно сказать. Я уже шикарный костюмчик себе к их свадьбе присмотрел: кто же, кроме меня, дружком будет, — и вдруг — шлеп все к едрене фене! — Толика сажают! За ту самую историю, которую он мне и Янке рассказал сразу же на другое утро, опустив, естественно, одну подробность! А тут — на тебе! — труп в зеленом чемодане — знаете, наверное, это кино про Фантомаса. Ну ясно же, что эти козлы взяли тачку, подвезли на ней ювелира ночью к фирме, тот отключил сигнализацию и набрал чемодан красивых побрякушек. После этого они его хлопнули, загрузили в Толиков багажник и, пока милиция искала ювелира, спокойно смотались… да с таким капиталом и за рубеж не страшно! Нам-то с Янкой ясно, а вот остальным нет: по всему выходило — улики против Толика! Да и какому УГРО хочется заиметь такого «висяка»? Вот и влупили ему на всю катушку!

Янка ревела — страсть! Даже рвалась за ним на зону, вроде жены декабриста! Клялась, конечно, в верности, ну, не до самого гроба, но до скончания срока — это точно! А письма в лагерь ему слала такие, что даже видавшие виды цензоры из зоны по ночам ворочались с боку на бок и тяжко вздыхали! Потом поутихла, а когда я после трехмесячных скитаний со штангой по России вернулся домой, не отвечала даже на телефонные звонки: услышав мой голос, бросала трубку. Интересное кино. Тогда я беру тачку напрокат и подкатываю к ее квартире.

Звоню в дверь — выходит: с растрепанной прической и в халате «на голяк». Как увидела, кого ей Бог послал в это утро, тут же — шасть назад в дверь — хотела захлопнуть! Ну, я ее отодвинул вместе с дверью, вхожу в квартиру, а она орет сзади: уходи, мол, Лешка, а то хуже будет! А что могло быть хуже той картины, которую я увидел: валяется в спальне на кровати один из тех грузинов, которые ее тогда клофелинчиком облагодетельствовали, и кушает виноград с блюдечка. Прямо в кровати, пропадло!

Что ж ты, говорю, стервозина, делаешь? Человек, который твою честь защитил и от явной смерти уберег, чалится на нарах, а ты пересылаешь ему мемуары вашей с этим хмырем постельной жизни, выдавая их за свою любовь? А она мне в ответ: с кем хочу, с тем и живу, а ты пошел вон с моей территории! Слышу — сзади клацнуло. Оборачиваюсь, а это мурло грузинской национальности ножичек выбросной мне под ребро нацеливает. Вот тут уж я отвязался: он у меня по спальне летал, как футбольный мячик — даром, что ли, кандидата в мастера мне в свое время присвоили? Под конец я его вышвырнул в окно спальни вместе с рамой, по-моему, и повернулся к Янке, чтобы повторить такую же процедуру с ней. Она, видимо, это враз просекла — вдруг заорала, расцарапала себе щеки, грудь и бросилась из квартиры, вопя: «Насилуют! Насилуют!» Ну, вы знаете: ноль два набирается очень быстро… Через час я сидел в СИЗО, а через три месяца встретился с Толиком на зоне строгого режима!

— А грузин — как же? — поинтересовалась Лина. — Не разбился?

— А чего ему разбиваться? — пожал могучими плечами Батон. — Из окна первого этажа да на клумбу! Вот смыться он смылся, так что за якобы изнасилование пришлось отвечать мне одному!

После этого все посмотрели на Айса, он сидел сразу же за Батоном.

— Ребята, можно, я буду последним: мой рассказ самый длинный?

— Валяй! — от имени всех великодушно разрешил Шнифт, — Болт, колись!

Тот не заставил себя долго упрашивать.

— Работал я, мужички, в обыкновенном колхозе, недалеко отсюда — это АО нынешнее, которому мы хату мою задвинули, — объяснил он. — Ну, что такое колхоз, вы себе, наверное, представляете: скот, навоз, пшеница, семечки и кукуруза. Придешь с работы — дома то же: скот, навоз и огород.

Гулянки, конечно, с размахом, но редко: свадьбы там, проводы в армию, похороны-крестины… В общем — жизнь трудовая, перспективы — никакой. Ну, к пенсии, может, выбьешься в бригадиры полеводческой бригады или в члены комиссии рабочего контроля. Я это к чему веду: мира остального из колхоза не видно — сплошное черно-белое кино. В то лето пахал я со своим «Колосом» на уборке пшеницы как папа Карло — две недели без просыпу не вылазил из-за штурвала. И урожай был отменный — по тридцать пять центнеров с гектара вкруговую вышло. Правление на радостях мне в День урожая к премии путевку в санаторий подбросило — в Небуг, на побережье. Мать мне, ясное дело, самую лучшую одежду собрала, жратвы нашей, крестьянской, напихала два чемодана: как же, почти на месяц сынок убывает… Денег, правда, немного дала: деньги на селе ценятся дороже жратвы, которая под ногами гуляет.

Приехал я в первый раз на море — мать моя! — столько соленой ласковой воды, высокого неба и жаркого солнца на одного, на целый месяц — это же роскошь неописуемая! Может быть, и дома всего этого в избытке — кроме соли в воде, — но не замечаешь, потому как права крестьянская поговорка: «За делами некогда в гору глянуть». А здесь от ничегонеделания все сразу наружу выпячивается… Так вот, сразу по приезде — мне номер одноместный: видимо, от путевочки моей какой-то шишкарь из нашего колхоза отказался по не зависящим от него обстоятельствам. Телевизор, душ, санузел и телефон в одном месте, сразу после нашей свиноводческой фермы, — поневоле обалдеешь! Ну, я пораспихивал свои чемоданы: один — в шкаф, другой — под кровать, едой забил холодильник, и бегом на пляж! Прихожу оттуда под вечер уже, весь красный, как задница у шимпанзе: сгорел с непривычки, — слышу: в соседнем трехместном номере шум, грохот, тары-бары разные. Выхожу в коридор, а это соседи вселяются, какой-то крупный, видимо, начальник приехал: ему огромный телевизор втаскивают, пару видиков к нему, и сейф несгораемый — здоровенный такой, как шкаф! Вот этот-то сейф они с водителем и не могут в дверь протолкнуть. А рядом стоят две особи женского пола: одна молоденькая совсем — лет девятнадцати, а второй уже под пятьдесят, в очках. Увидел меня этот шеф-директор и обрадовался, как вновь объявившемуся родственнику. Попросил помочь затащить железяку эту. Ему, мол, нельзя, сердце барахлит. Ну, конечно, на вид больше пятидесяти, пузон мотню прикрывает — где ж ему с такой работой справиться! А мы, колхозники, — народ привычный. Сбегал я во двор, нашел пару чурочек круглых, и через пятнадцать минут эта громадина мирно покоилась в углу. Тут мне все — «спасибо», «спасибо»: познакомились, как соседи с соседями. И вправду, он оказался директором крупного предприятия по разведению пушных зверей. А с ним приехали его секретарша и главбух. Ну, естественно, сразу понял, кто есть кто: в секретарши пятидесятилетних не берут почему-то современные начальнички! Интересуюсь — на кой ему хрен телевизор, когда в номере свой есть. А он мне: один пусть в прихожей стоит, то есть в холле, а второй у меня в спальне будет — я так привык!

Ну, я понял, приколы ведь разные бывают, у нашего зампреда биде в спальню подведено — и ничего, как так и надо! Короче — каждый дуреет по-своему. Но вот зачем сейф на море с собой переть — этого я в толк никак не мог взять, поэтому пришлось спрашивать по новой. Так этот Константин Степанович мне и объяснил: приехали они-де на два месяца, а в этом сейфе и денежки, и запас пойла иномарочного будет храниться, ну и еще кое-что из непортящихся продуктов: икра, понятно не кабачковая, и всякие консервированные продукты не для всякого гражданина России.

А если бомбанут сейф ваш, спрашиваю. Он смеется: два замка германских, гарантированных! Ну, я-то, пока эту хреновину помогал затаскивать, посмотрел: ничего там гарантированного, я в колхозе такие амбарные замки гвоздем уговаривал запросто! Но скромно промолчал и пошел к себе в номер, унося с собой их «спасибо».

Оказывается, этим дело не закончилось: вечерком, после обустройства уже, заваливает он ко мне с бутылкой рома какого-то и предлагает раздавить его в честь знакомства. Ну, я, как хозяин, — полхолодильника на стол для закуси. А он, как увидел все эти копчености-варености-соления, что мне мама с собой напихала, срывается с места и спрашивает разрешения пригласить своих сотрудниц, чтобы не вести их, наверное, в ресторан. У нас на Кубани в еде никогда никому не отказывали — зовите, говорю, конечно! Вот так мы вечерок и просидели с Константином Степанычем, его секретаршей Ирочкой и главбухом Ниной Павловной за бутылкой рома. Потом еще он видик пригласил смотреть, но я отказался: время позднее, все с дороги, да и шкура у меня, солнышком пережаренная, допекала несусветно! Ушли они в свой трехместный. А утром заявляются в мой номер снова втроем, с такой же бутылкой: перед пляжем, говорят, для сугреву! Позавтракали, конечно, что Бог послал из моего холодильника, пошли купаться и загорать.

Секретарша Ирочка, как увидела мой индейский загар, сразу же принялась ойкать, потом притащила какой-то мазуты и принялась меня ею обмазывать, как хозяйки обмазывают утку, прежде чем засунуть ее в духовку. Но недолго — домазывала меня Нина Павловна, а Ирочку шеф поволок в воду и принялся там подныривать под нее, как борзый тюлень. Ну, понятно, для чего он ее привез, а вот для чего главбуха? Как приложение к сейфу, что ли?

Когда я спросил об этом Нину Павловну, она вдруг стушевалась и заплакала. Оказывается — жена она этого Константина Сергеича, вполне законная. Но уже нелюбимая — потому как постарела. А мужу, чем круче он становился и чем больше набирал годков, нужнее становились молоденькие, чтобы кровь, наверное, разгонять. Ну, это бы, может, еще ничего — седина в бороду — бес в ребро, как говорят, — но жадный стал — до ужаса. Шиковать любит, но исключительно за чужой счет. Дошел до того, что для деликатесов сейф специальный завел, достает оттуда только в исключительных случаях. Нину Павловну он взял только лишь для того, чтобы не подмочить карьеры: сплетни — злая штука! А для отдыха прихватил Ирочку.

Слушал я и диву давался: при жене трахать любовницу — это надо суметь так устроиться.

— А развод? — спросил ее.

— А куда я от роскоши без копейки уйду: у него ведь все судьи и прокуроры если не в сватьях, то в кумовьях ходят — выгонит, в чем проснусь!

Тоже верно — от такого придурка и поступков умных не жди! Поплакалась она мне вот так и ушла плескаться возле бережка, а я, тоже с расстройства, вернулся к себе в номер почитать, благо боевичков с собой набрал — на весь месяц хватит!

Однако вечером Константин Степанович вновь не дал мне скучать: очередная его бутылка и моя очередная порция закуси на четверых, вернее — хороший ужин. Я, вообще-то, по натуре человек не жадный, даже наоборот, но этим вечером, выгребая из холодильника предпоследние припасы, внутренне содрогнулся: у меня где-то в подсознании мелькнуло преступное желание, чтобы этот хапуга подавился маминым деликатесом — запеченным окороком. Хрен там — как за себя кинул!

Вот когда я понял, что соседка по нашей улице в колхозе зря на меня наговаривала, заявив матери, что я глазливый: у нее маленькие цыплята повыдохли, наклевавшись в ее же огороде молодой рассады капусты, побрызганной раствором медного купороса. Если б был глазливый, этого б козла давно в реанимацию увезли, а так он мой окорок целиком в свое брюхо вместил, запив его литровой банкой сметаны — из моего же холодильника. После этого добродушно заявил:

— Ну, видик, я знаю, ты не любишь смотреть, поэтому больше и навязываться с ним не буду! А вот бутылочкой побаловать завтра с утра — это пожалуйста! Пошли, птички мои, бай-бай!

И утащил свое французское, или как там его, семейство в соседний номер. За ужин меня поблагодарила еле слышно Нина Павловна.

Оставшись один, зашвырнул книжку и принялся подсчитывать, на сколько мне еще хватит припасов, если я утром замкнусь изнутри и объявлю, что заболел гриппом. Не полезет же он за один стол с заразным человеком!

Даже при самом строгом режиме экономии, еды должно было хватить на неделю. Что ж, придется переходить на скудный санаторный рацион, рассчитанный разве что на дистрофиков, как я понял, всего один раз побывав на обеде. Значит — две с половиной последующих недели сижу на диете! Ну и ладно, дома отожрусь!.. От всех этих мыслей так распухла голова, что я открыл двери на совмещенную с соседями лоджию — дабы проветрить комнату. Затем вышел наружу, закурил и, услышав голоса, доносившиеся из соседнего номера, невольно прислушался.

— Костя, отстань от человека! — говорила Нина Павловна. — У тебя сейф забит деликатесами и деньгами, ну на что тебе припасы парня, которому еще месяц жить в этом санатории?

— А нам еще почти два месяца жить здесь! — тут же подловил ее Константин Степаныч, — Чего ж зря свои продукты и деньги расходовать, коли этот дурень все, что нужно, мечет на стол с такой готовностью? К тому же, я с пустыми руками к нему не хожу!

— Да тебе же эти бутылки даром достались — на взятку подсунули!

— Цыц! — грозно рявкнул на жену директор предприятия, — Это не взятки, а презенты, так сказать! И, если уж на то пошло, я этими самыми взятками кормлю и тебя, и твое любимое чадо в институте подкармливаю! Да и Ирочку не забываю! Так или не так?

— Спасибо большое, Константин Степанович! — послышался ее голос.

— То-то! Не то гляди — ты у меня полтора лимона в месяц получаешь не за то, что демонстрируешь зубы посетителям, а за… знаешь, за что?

— Знаю, Константин Степанович! — обреченно ответила Ирочка.

— Людей бы постыдился! — голос Нины Павловны предательски задрожал, — И так уже в глаза тычут твоими половыми похождениями!

— А ты прикрой глаза! И уши прикрой! — посоветовал ей муж, — Иначе ведь знаешь, что я могу сделать? Тебя и твою дочечку, удочеренную мной, кстати, по твоей настоятельной просьбе, — на улицу в двадцать четыре часа! А дочку твою — еще и из института, в который я ее так лихо пристроил! Это хоть тебе понятно?

— Понимаю, — со вздохом проговорила Нина Петровна, — поэтому и молчу!

— Поэтому вы пойдете и завтра со мной к этому колхознику-придурку доедать его припасы! Почему — придурку? Да потому что, будь я на его месте — давно бы выставил счет за такое великолепное питание, а он покорно хлопает ушами и трескает разведенный какой-то дрянью спирт! И бывает же гадость такая на белом свете, — здесь он, видимо, скривился. — Пить — невозможно, а выбросить — жалко! И вот — на тебе, пригодилось, оказывается! Ладно, завтра мы этого скотника дожмем, а потом уже перейдем в столовую! Обедать будем там, а завтракать и ужинать — в номере…

Дальше я уже не слушал. Обидно было так, что хотелось тут же въехать кулаком в его жирную наглую харю. Потом спросил себя: «За что? За то, что ты сам перед ним вывернул холодильник наизнанку?» И сам же себе ответил: «За то, что кубанское хлебосолье он посчитал обыкновенной дуростью! Ну, погоди, звериный директор, я тебе устрою веселый отдых! Ты у меня…» — с тем я и уснул. А утром меня кто-то потряс за край простыни, которой я накрывался. Открываю глаза — перед носом бутылка, а перед кроватью — жизнерадостный Константин Степаныч.

— Пора встава-а-ать! — пропел эдак весело-ласково.

Твою мать Егоровной звали — я ведь ночью забыл замкнуться! Оглядываюсь — один директор приперся, за его спиной — никого.

«Где же семейство припозднилось?» — хотел спросить ехидно, но вместо этого вежливо поинтересовался, как здоровье его сотрудниц.

— Как в воду глядели, Юра! Приболели мои девушки, видно на солнце перегрелись вчера! — на секунду сделал скорбную рожу, затем снова весело: — Ну ничего, я думаю, нам и вдвоем будет неплохо, в сугубо мужской компании!

Эта компания обошлась мне в остатки из холодильника: видя, с каким азартом он дожирает мои припасы, я тоже перестал церемониться и натрамбовался напоследок от пуза.

— Ну вот, теперь можно и на пляж! — Константин Степанович дохрумкал последний маринованный огурчик из банки и блаженно потянулся. — А вы, Юра, идете?

— С удовольствием! — откликнулся я, натягивая свои колхозные парадно-выходные штаны. — Только вот в Туапсе съезжу… — пора было приводить в действие заготовленный с вечера план.

— Что такое? — засуетился он, — Продуктов, наверное, подкупить?

— Да нет, — отвечаю эдак небрежно, — вчера вечером позвонили прямо в номер — тетка моя померла!

— Ох ты ж, какое горе! — вроде посмурнел он и тут же догадался. — А ваша тетка жила в Туапсе…

— А моя тетка жила в Израиле! — продолжил я. — А так как мне накладно ехать туда на поминки, ее адвокат перевел положенную мне по завещанию сумму прямиком в Россию, на мой текущий счет в Сбербанке — у меня там где-то около тридцати тысяч завалялось!.. А я попросил часть этой суммы перевести на Туапсинский банк не век же мне гулять по пляжу в этой срамоте! — показал на штаны и рубашку х/б.

— И много этого… в завещании? — еле выдавил он из себя.

— Да где-то больше двух, но меньше трех миллионов! — не переборщить бы!

— Рублей? — ахнул он.

— Шекелей! — небрежно поправил его я.

— А это сколько к рублю?

— К рублю шекель не переводится! — терпеливо объясняю этому чалдону, — Он переводится в доллары: на доллар три шекеля!

Константин Степанович зашлепал губами, про себя подсчитывая.

— Мамочки! — снова ахнул он. — Это ж, без малого, миллион долларов!

— Да, где-то около этого! — подтвердил я, — Ну ладно, погнали: вы — на пляж, я — за деньгами!

— Юрик, может вас сопроводить? — теперь он был — сама забота.

— Не стоит! Ваше время отнимать, да и женщин больных оставить без присмотра… — и, не дожидаясь ответа, я рванул на трассу вниз по склону горы.

У меня оставались еще деньги — на вторую часть плана. В Туапсе я приобрел себе шикарные шорты «Made in…», козырный батник, очки-хамелеоны и отличную бейсболку, а свои колхозные обновки сунул в первую попавшуюся урну. Так что на пляж Небуга заявился таким козырным тузом, что загоравшая на махровом полотенце Ирочка вскочила, забыв защелкнуть бретельки лифчика, которые мешали загару на спине, и стояла передо мной с великолепной обнаженной грудью, хлопая кукольными глазами.

— Привет! — поздоровался я, — Уже выздоровела?

— Ну как, получили? — подскочил ко мне Константин Степанович.

— Нон проблем, как говорят французы! А этим обмоем наследство! — я достал из пластикового пакета две бутылки «Мадам Клико».

— Шампанское! — захлопала в ладоши Ирочка, не забыв нацепить лифчик.

— Да, но пить его без мороженого — преступление! — улыбнулся я. — Константин Степанович, я думаю, вы не откажетесь отпустить своего секретаря со мной за несколькими порциями? А жена ваша пусть купается!

Нина Павловна плескалась там же — у берега.

И третья часть моего плана сработала на все сто: со мной отпустили Ирочку — мое будущее алиби. Очередь у киоска с мороженым, как я и предполагал — офигенная! Я немного поболтал с Ирой о видах на полученное наследство, а потом схватился за живот.

— Ир, ты извини, пожалуйста, мне на пять минут! — мотнул головой в сторону близстоящего общественного строения, — Держи деньги! — выгреб из кармана всю оставшуюся наличность — там было еще порядочно.

— Давай, давай, обжора! — ох и расписал же, чувствую, ее шеф мой аппетит за завтраком. Ну и ладно!

Обошел я туалет с другой стороны и так ломанулся вверх, как никогда до этого не бегал. С лету вскочил в свою комнату и на лоджию. Так и есть кто бы эту дверь закрывал? Через перемычку — и в соседний номер! Десять секунд — сейф открыт, еще пятнадцать — деньги и два видака в моем чемодане, еще две минуты — все деликатесы из сейфа полетели в траву со второго этажа. Так, теперь полотенцем — по возможным отпечаткам, через перила лоджии — веревку с крюком из ржавой катанки, и в свой номер. Еще десять секунд на устройство кавардака в нем и — пулей вниз, к туалету! К Ирочке подошел минут через десять.

— С облегчением! — она была без комплексов.

— Спасибочки, а вот и наша очередь!..

После выпитого шампанского Константин Степанович разомлел и изъявил желание подремать в номере. Вместе с ним, естественно, должны были идти и его наложницы. А я остался.

— Хочу догнать то, что пропустил за поездку в Туапсе! В девять вечера у кафе! — успел шепнуть Ирочке, пока не видел шеф. Она взглянула с удивлением, но промолчала.

Пришел я к себе часа через три после них, ожидая столпотворения милиции в коридоре, женских горестных воплей и мужских, естественно, матов.

Фигушки — тишина полнейшая. Тогда я громко хлопнул своей дверью, постоял для приличия, затем постучал к ним. Выглянула Нина Павловна.

— Тихо, Константин Степанович болен — сердце прихватило!

— Вы не в курсе, кто в моем номере рылся? — я сделал непонимающее лицо. — Может, уборщица что искала?

— А что пропало? — Нина Павловна прошла за мной и полюбовалась устроенным мною же разгромом.

— Ничего из вещей, вроде бы! — пожал я плечами — А деньги при мне были!

Она молча ушла в свой номер. И оттуда до вечера никто не выходил. Заходить — заходили: санаторная медсестра сделала директору какой-то укол, да забегал шустренький лысый толстячок — наверное, администратор.

Вечером Ирочка, воспользовавшись болезнью шефа, прибежала к кафе… Потом, прижавшись ко мне горячей великолепной грудью в моем номере на большой кровати, она горячо шептала мне в ухо:

— Ты знаешь, когда он зашел в номер и увидел открытый сейф, его сразу разбил паралич — упал и не шевелится! А внизу курортники дерутся из-за консервов этих… Потом, когда немного отошел, говорит нам: чтоб никому ни слова о том, что у нас здесь произошло. Бог, говорит, все-таки есть, и он сделал грешника бедным, а праведника богатым, в один и тот же день! Ты знаешь, я думаю, он про тебя и себя говорил! Дураку понятно!..

Ночью, пока Ирочка спала, я сходил к причалу и утопил оба видака. А что, может и вправду Бог есть? Супруги уехали на следующее утро, пока мы с Ирочкой смывали ночные грехи в чистой, нетронутой еще воде моря…

— А вы с Ирочкой как же — поженились потом? — спросила Инеска. Юра Казанцов по кличке Болт печально усмехнулся.

— А мы с Ирочкой только через две недели разъехались.

— Почему же это вдруг — разъехались?

— Потому что она уехала рейсовым автобусом на свое предприятие, а меня вывезли крытым «воронком» прямо в камеру следственного изолятора. Жадность погубила меня так же, как до этого — Константина Степановича: уже перед отъездом домой я нанял аквалангиста от спасателей, и он достал мне видаки. Меня взяли на причале — оказывается, маленький лысенький шустрячок был не администратором, а самым обычным следаком…

— А сколько ж бабок ты выпотрошил из сейфа? — спросил Шнифт.

— А я их, не считая, отдал Ирочке через три дня. На сохранение! — признался Болт.