"Чайка" - читать интересную книгу автора (Бирюков Николай Зотович)

Глава восьмая

Зимин приехал в МТС через полторы недели. Ходил по двору, долго и придирчиво осматривая тракторы, потом часа два разговаривал с директором. Из конторы вышел один и направился в глубь двора.

Федя разбирал мотор. Секретарь сел рядом с ним на опрокинутый ящик; разговор завязался легко, по душам. К концу беседы оба остались довольны друг другом.

Федя пошел проводить секретаря до ворот.

Прямо за дорогой начиналось поле, отлого спускавшееся к густому лесу. За зеленой стеной пшеницы голубел лен, и там по меже продвигались телеги с бочками. Парни, управлявшие лошадьми, были без рубах. Натягивая вожжи, они молодецки что-то выкрикивали, и к ним со всех сторон бежали девушки с ведрами, лейками.

— Катина армия, — сказал Зимин, удовлетворенно оглядывая поле.

— А где она сейчас, «гроза комсомольская», которой вы меня пугали? — словно между прочим, спросил Федя. Все эти дни он безрезультатно звонил в райком. Ответы были одинаковы: «Нет и не была». И лишь один раз сказали: «Была и опять уехала».

— Что это ты, молодой человек, о «грозе» скучаешь? — рассмеялся Зимин.

Федя вспыхнул и не нашелся, что ответить.

— Не смущайся, друг, я сам «люблю грозу в начале мая», — сказал Зимин, протягивая ему на прощанье руку.

Поужинав поздно вечером, Федя разделся и лег с книгой в постель, но сосредоточиться мешала гармонь, игравшая во дворе.

Под окном послышались шаги, и грубоватый женский голос спросил:

— Механик тут, что ли, квартирует?

— Здесь, войдите.

В комнату вошла женщина лет сорока пяти. Лицо у нее было простое, бесхитростное.

— Это ты механик-то? — спросила она недоверчиво и, получив утвердительный ответ, покачала головой. — Уж больно бедны твои хоромы-то — стол, стул да кровать. Придут два человека сразу — и сесть негде. Как сам голый, так и квартира.

Она достала из-за пазухи конверт.

— Катя вот прислала.

Федя вынул из конверта листок бумаги и прочел:

«Федя! Надеюсь, у тебя уже есть программа курсов. Пришли, пожалуйста. Если сможешь, приезжай завтра в Певск. У меня в планах — Зимина „проветрить“. Рано утром у меня бюро, а потом — на Волгу. Подходит? По-моему, подходит. Катя».

Наискось была сделана приписка:

«Только сейчас видела Зимина. Он называет тебя Федей, а это значит, что ты ему понравился. И еще это значит, что ты у нас одними тракторами не отделаешься. Такой уж Зимин человек. На тех, которые ему больше нравятся, он больше и работы взваливает».

— А где она сейчас?

— У нас, в Покатной.

— Вы что же — колхозница?

— И колхозница и нет. Семья у меня в колхозе, а сама в Певске. В обоих райкомах работаю.

— В обоих райкомах?

— Да, уборщицей.

— А-а… Так вы и есть тетя Нюша?

— Откуда знаешь? — удивилась женщина.

— Три дня назад я с вами по телефону разговаривал.

— Ага-а… — протянула тетя Нюша. — За день-то другой раз со многими говорить приходится. Разве упомнишь! Ну, личность было бы видать, тогда бы еще туда-сюда, а то голос один. По нему только и можно что различить мужика от бабы. От тебя Кате-то что передать? Планы, что ли, какие тракторные прихватить?

— Планов пока нет, тетя Нюша, есть наброски, но в них, кроме меня, никто не разберется.

— А переписать… долго?

— Не очень.

— Ну, ежели не очень, так обожду.

Федя пододвинул ей стул, а сам сел на кровать и придвинул к себе чернильницу.

— Не торопись, разбористей пиши, — сказала она, облокотившись на стол. — Что-то я гляжу: чем ученее человек, тем хуже пишет. Другой раз подберешь с пола бумажку, смотришь на нее — и никакого понятия. Заучиваются, что ли?

— Бывает, и заучиваются, — засмеялся Федя.

— А вы говорите, говорите, — сказал он, заметив, что тетя Нюша строго поджала губы и стала разглядывать пустые стены. — Переписывать — это разговору не мешает.

— Да чего же говорить-то?

— Ну, мало ли чего… Расскажите, как живете. О Кате расскажите, как работает она.

Тетя Нюша улыбнулась.

— Живем — нечего бога гневить — не хуже других. Нужды ни в чем не испытываем. И я-то в райкомах теперь не из-за нужды — привыкла. Выходной день другой раз придет — длинным покажется. Хлопот, известное дело, и по дому много, а все как-то не то. Веселей в райкомах время-то идет… В одном месте ежели все время — примелькается, а тут в райкомах пока — к концу домой захочется, а дома когда — в райкомы тянет, и туда и сюда с охотой бежишь. А Катя — что же? Как всегда. Она ведь тоже, как я, в обоих райкомах, только у меня простое дело — уборка, а у нее совсем другое — голову тут надо большую иметь да ответственность. Вот и кружится.

Тетя Нюша не спеша поправила сбившийся набок платок.

— Сообразись-ка тут… Парни и девки-то ведь теперь какие? Бедовые! А ей все мало, все торопится. «Когда, — говорит, — молодые все станут комсомольцами, начнем стариков на комсомольцев переделывать». Я и то уже раз не стерпела: «Да куда, мол, тебе такая прорва их, комсомольцев-то? Есть полторы тыщи, и за глаза довольно». — «Что же тебе, тетя Нюша, — спрашивает она, — не нравится, что у нас комсомольцев много?» — «Да мне, — говорю, — что: сто ли человек но полу пройдут — натопчут, тыща ли — все равно мыть. Тебе, — говорю, — мытарно». Смеется. «Ты, — говорит, — тетя Нюша, ничего не понимаешь». Я и в самом деле человек малограмотный, в темноте выросла. Может, и не понимаю. Только ведь вижу — вздохнуть ей не дают. Полные сутки в движении. Другой раз, не утаю, беру грех на душу. Звонят по телефону; я это спрошу — по какому делу? А сама в уме прикину — стоящее дело или так себе. Если пустое-отвечаю, что нет ее, и нарочно погрубее говорю, чтобы больше не звонили. Все хоть от лишнего человека отдохнет. Так вот мы и работаем: она все больше по району, а я уже в кабинете сижу… обыкновенное дело — и рассказывать нечего. Что смеешься-то?

— Веселая вы, тетя Нюша.

— Это кому как взглянется: одним кажусь веселой, другие почитают за сердитую, а я какая есть — обыкновенная.

Звуки гармони, игравшей в глубине двора, стали приближаться. Мимо окна, в обнимку с девушками, прошли трактористы и слесари. Одна из девушек задушевно выводила:

Федя подумал: будь среди этих девушек Катя, он сейчас выпрыгнул бы в окно, пошел вместе с ними и от всей души подтянул бы:

Тетя Нюша встала.

— Поди, кто из наших! Выйду погляжу. Вернулась она не скоро.

— Наши. Сразу признала — горластые. До ворот проводила. Не отпускали все. Ты, что же, кончил? — спросила она, увидев, что Федя задумчиво смотрит в окно.

— Кончил.

— Тогда я пойду. Дай бог, к середке ночи до дому добраться.

В дверях она обернулась.

— Будешь звонить к нам, назовись — не обману. Только имя не говори, много у нас имен-то всяких, путаются в голове. А ты скажи: я, мол, тетя Нюша, механик голый, с тракторной станции. Тогда не спутаю.

Федя рассмеялся.

Оставшись один, он опять взял книгу, но читать не мог: мысли были полны Катей. Он видел лишь ее одну — смеющуюся, голубоглазую. И ему казалось, что он даже голос ее слышит.

— Бывают же такие девушки! — прошептал он. Часы пробили двенадцать.

Федя закрыл глаза, но спать совсем не хотелось. Закурив, он подошел к окну. Пахло сосной, лес был рядом. Оттуда неслись звуки гармони и голоса парней и девушек:

«Пойду-ка попою с ними», — решил Федя.

Он выпрыгнул в окно и быстро пошел к воротам.

— с каждым его шагом приближалась песня.

Смолистый воздух кружил голову. Дойдя до опушки леса, Федя раздумал итти к парням и девушкам. В груди переливалась легкая, никогда прежде не испытанная теплота. Хотелось удержать ее в себе как можно дольше.

Лес шумел спокойно, ласково. Мох под ногами вдавливался беззвучно, точно вата.

И Федя вдруг понял, что переполняло его грудь, искало выхода. Лицо стало горячим-горячим, в висках застучало. Он стоял посреди леса, большой, сильный, растерянный, и счастливо шептал:

— Катюша… радость ты моя…