"Чайка" - читать интересную книгу автора (Бирюков Николай Зотович)

Глава шестая

За весь день Федя так и не встретил Катю, хотя на обоих берегах, кажется, весь лес, пядь за пядью, измерили его видавшие виды красноармейские сапоги. Он знал теперь о Волгиной многое.

Немало девушек с белокурыми головами привел он в смущение, заглядывая им в лицо и затем разочарованно говоря: «Извините, обознался». Думалось: где Катя, там должны быть самые веселые песни, самый заразительный смех. По нескольку раз ходил он туда, где танцевали, играли, пели, — и все безрезультатно.

Начинало темнеть, когда Федя решил, что следует закусить и отдохнуть. Он расположился под сосной и раскрыл чемоданчик. Шагах в трехстах от него на поляне играл духовой оркестр — там танцевали.

«Итак, Федор Ильич, мы теперь опять штатские… Опять будем привыкать галстуки носить», — усмехнулся Федя, сдирая с колбасы кожицу. Покончив с едой, он отряхнул с колен крошки, лег на спину и с наслаждением потянулся. С качающихся веток на лицо падали усики хвои. Сосны шумели ласково, убаюкивающе. Федя прислушивался к музыке, к голосам и смеху танцующих и думал: «Завтра обязательно забегу в райком. Узнает ли? Секретарь райкома… Чайка… Почему Чайка? А хорошо прозвали».

пропел он, а по всему телу разливалась приятная сонная лень, глаза закрылись. Музыка и голоса танцующих уплывали все дальше и дальше…

Проснулся он от холода. По земле стлался туман, кое-где поднимаясь до нижних веток. Небо было в звездах, но они бледнели: очевидно, ночь начинала отступать. Где-то вдали аукнулся девичий голос, ему ответил мужской, и опять все стихло. Только лес шумел да за кустами слышался плеск Волги.

«Так вот как, Федор Ильич, у нас штатская жизнь началась!» — рассмеялся Федя.

Пораздумав, он решил сначала итти в Певск — встать на партийный учет, а потом уже в Головлево.

Под ноги попадались бумаги, пустые бутылки, банки из-под консервов; влажные ветки цеплялись за плечи, прохладно касались лица.

В Певск пришел на рассвете. На окраине пышной зеленью шелестели деревья, и было их столько, что казалось, шел садом. От нечего делать Федя долго бродил по зеленым улицам и, видя, как одно за другим открываются в домах окна, думал: «Какие-нибудь из этих окон — ее. Если бы знать какие — постучал бы и зашел…»

Заметив, что солнце поднялось над крышами, он заторопился к Дому Советов.

Несмотря на ранний час, в райкоме уже было людно. Стучали машинки.

— Товарищ Зимин всегда лично знакомится с новыми членами партии, — сказал Феде секретарь. — Пройдите в кабинет.

Зимин сидел, за столом и разбирал бумаги. Федя назвал себя, и Зимин, внимательно, оглядев его, улыбнулся.

— Знаю, был у меня вчера директор МТС, говорил. Потолковать нужно, друг, да сегодня ничего не выйдет: уезжаю сейчас. А-а! — воскликнул он вдруг. — Вот и наша «гроза комсомольская»! Познакомься, товарищ Голубев.

— Да мы уже знакомы, — услышал Федя и быстро обернулся.

В кабинет входила Катя. В шелковистых волосах ее запутались две рогулечки хвои. Лицо было разгоряченное и свежее, точно росой умытое. Федя смотрел на нее изумленно и радостно.

— Ну, здравствуй! Я тебя еще вчера узнала… с лодки. Смотрю: стоит на берегу, как семафор. — Она крепко пожала ему руку, и глаза ее приветливо встретились с его глазами.

— Из Красного Полесья? — спросил Зимин.

— Нет, в лесу просидели.

— Всю ночь?

Катя кивнула.

— И понимаешь, только когда на дорогу выбралась, почувствовала, что сильно продрогла. Туманище в лесу был… брр… жуткий. Ты посиди, корреспондент, я сейчас.

Она указала Феде на диван, а сама села к столу.

— Оставить Марусю так нельзя, — сказала она Зимину. — И жалко и обидно… Такое равнодушие ко всему… Глупо как-то… Она ведь умная, и душа у нее светлая такая, порывистая… Вот видишь, есть еще, оказывается, у нас комсомольские организации, в которых так хорошо все, что «мух ловить и то веселее». — Она раздраженно бросила на стол карандаш.

Зимин внимательно всматривался в ее побледневшее лицо.

— Не убедила?

— Пока еще нет, — призналась Катя. — Одних слов здесь мало, Зимин. Что-то еще надо придумать… А комсомолка из нее хорошая будет.

— Думаешь?

— Конечно.

Федя слушал их разговор и все никак не мог прийти в себя от смущения. Он представлял себе Катю все такой же худенькой, скорее девочкой, чем девушкой, и думал, что встреча у них произойдет такая же непосредственная и веселая, как тогда. И вдруг…

Это непонятное смущение и сковывало его и злило: «Дурацкий вид, наверное, у меня: как у пушкинского старика, когда тот пришел от золотой рыбки и увидел новую избу».

— А что случилось с ней? — спросил Зимин.

— Так… После расскажу.

В кабинет вошел Озеров. Встретившись глазами с Катей, он смущенно проговорил: «Ах, да…» — и повернул обратно.

— Ой, нет! Обожди-ка! — Катя поднялась со стула, но предрика, не оглянувшись, хлопнул дверью.

Зимин расхохотался.

— Улепетнул, — с досадой вырвалось у Кати. — Неспроста это он так.

Она подбежала к двери, распахнула ее и крикнула:

— Озеров! Слышишь? Я сама к тебе сейчас приду!

— Видал, механик? — Зимин подмигнул. — Неправду я сказал про «грозу комсомольскую»?

— Ты знаешь, в чем дело? — прикрыв дверь, встревоженно спросила его Катя.

— Догадываюсь.

— И главное, вчера ведь весь день в лодке рядом со мной сидел и — ни слова.

— Понимаешь, товарищ Голубев, — обратилась она к Феде, — этот предрик… На каждом шагу от него тормоз, каждую копейку приходится у него зубами вырывать. Хлопнул дверью… Ну, да все равно далеко не убежит.

— Вот-вот, запомни, механик. Смотри, чтобы и тебе не пришлось, как предрику, от нее бегать.

Катя скосила на Зимина засмеявшиеся глаза и взяла Федю за руку.

— Пойдем, а то секретарь потом скажет, что мы у него отняли дозарезу нужные минуты.

— На-днях я буду у вас в МТС, — пообещал Зимин, поднимаясь из-за стола.

В дверях общего отдела райкома толпились колхозники, громко о чем-то споря.

— Смотришь, как потолстела, — перехватив удивленный федин взгляд, улыбнулась Катя. — Ой, Федя, здорово! Старые платья не годятся, приходится новые шить. Разор один… — Глаза ее были все такие же — голубые, искрящиеся, но в веселом вихре золотистых точечек мелькало что-то трудно уловимое, придававшее взгляду выражение затаенного лукавства.

— Ты и тогда была такая же, но тогда… тогда ведь была совсем молоденькой, — проговорил он сбивчиво, смущенный ее взглядом. — А теперь… как бы это сказать.

Катя засмеялась. Подойдя к окну, она присела на подоконник. Федя сел рядом.

— Не сердишься, что я тебе тогда на письмо не ответила?

— Нет. Разве на тебя можно сердиться! А почему не ответила?

— Из-за твоего художества. Удружил, нечего сказать! Житие какой-то советской великомученицы Екатерины сочинил. Можно подумать, что у комсомолки Волгиной пятьдесят голов и сотня рук! Что же, по-твоему, я одна все это сделала? После твоего очерка стыдилась людям в глаза смотреть. Ведь девчата могли подумать, что это я тебе сама все так рассказала. Ох, и злилась же я!

Федя сначала растерялся. Очерк о Кате он считал лучшим из всего написанного им за время работы в газете. Но голос Кати звучал дружелюбно, и он от души расхохотался.

— На живого человека трудно угодить, особенно если этот человек похож на Катю Волгину. И сейчас все злишься?

— Что ты!.. Век злиться — раньше времени состаришься. После хотела написать, да время такое было — некогда. А потом думала: куда писать? То ли ты там, то ли в другом месте. Ведь у армии постоянной квартиры не бывает. Так и не написала. Беды-то в этом большой нет, правда? Вот то, что ты вместо корреспондента механиком стал, мне нравится.

— А как тогда лен-то, Катя, отстояли? Люба где? Так, кажется, звеньевую звали?

— Отстояли. А Любаша… Ее звено три года подряд первенство держит. Да только в этом году вряд ли удержит. Ты понимаешь, что теперь на полях делается? Такие звенья, как у Любаши, у нас повсюду. Соревнование идет — душа радуется!

— Значит, агротехника берет свое?

— Еще бы!

Эти разгоревшиеся глаза, задор, звучавший в ее голосе, были очень знакомы Феде. Смущение и неловкость исчезли. Он чувствовал себя рядом с Катей легко и весело. Армейская жизнь, бои с белофиннами, госпиталь — все это отступило куда-то в глубокую даль. И было у него такое ощущение, что расстались они не четыре года назад, а совсем недавно, может быть вчера.

— Скажи, Катя, если не секрет, почему тебя Чайкой зовут?

— Понятия не имею, — рассмеялась она. — Об этом ты, если в Залесском будешь, спроси заведующего животноводческой фермой Михеича. Вздумалось старику, и прозвал, а от него по всему району пошло. — Она опять засмеялась. — И фамилия, говорит, соответствует: где Волга, там и чайки летают.

— Знаешь, в сущности, ты ничуть не изменилась, — с широкой улыбкой сказал Федя.

— А зачем же мне меняться? — проговорила Катя недоумевающе. — Чудак ты, Федя! Это курицы к осени линяют. А мы не курицы. До нашей осени далеко, правда? Как это у Маяковского, помнишь: «Лет до ста расти нам без старости». Ты ведь тоже, в сущности, не изменился. Такой же веселый. А я люблю веселых!

Колхозники, стоявшие в дверях, разошлись, а некоторые райкомовцы смотрели в сторону Кати и Феди, привлеченные их громким разговором.

— Мы людям работать не даем, — сказала Катя, спрыгнув с подоконника. — Я ведь с тобой не поболтать села. Дело есть у меня к тебе.

— Какое?

— Пойдем ко мне, там переговорим.

Из коридора донесся топот ног, звонкие веселые голоса.

— Наверно, меня разыскивают, — прислушиваясь, сказала Катя.

Она не ошиблась. Едва вышли они из дверей, как парни и девушки шумной толпой обступили ее и повлекли за собой. Говорили все разом, каждый о своем. Катя виновато взглянула на Федю.

— Ты иди, а я в Головлево приеду. Подходит?

— Со всех сторон.

Он засмеялся и с удовольствием еще раз отметил про себя: «Все такая же, а если изменилась — то… еще лучше стала».

Приехав в Головлево, Федя надел комбинезон в сразу же принялся за осмотр тракторов. Поздно вечером, выпачканный и усталый, он пришел к директору. В кабинете был полумрак. Директор ходил по кабинету из угла в угол и курил.

— Ну, хозяин, кони будут бегать.

— Все?

— Все.

— И к началу уборки?

— Конечно. Свет зажигают к ночи, а не на рассвете. Вот, например, теперь — в самый раз. — Федя повернул выключатель, и кабинет стал как бы вдвое просторней. На осветившемся столе заблестела телефонная трубка.

— Значит, все пойдут? — все еще не решался поверить директор.

— Пойдут, хозяин, пойдут.

— Спасибо, друг, душевное спасибо. Все, значит! И в какую же сумму обойдется ремонт?

— Недорого, — глядя на телефон, рассеянно отозвался Федя. Он думал, что сейчас можно взять трубку и поговорить с Катей. Хотелось услышать ее голос. Главное, и предлог имелся: сама сказала, что есть у нее к нему какое-то дело. Федя взглянул на часы: было уже поздно. «А вдруг…»

Он снял трубку и вызвал райком комсомола.

— Тетя Нюша у телефона, уборщица. Вам кого? — послышался в трубке грубоватый голос.

— Товарища Волгину.

— Катерина Ивановна в Залесское уехала. Еще под вечер. А вам зачем?

— По делу.

— Тогда в другой раз звоните.

Федя повернулся на звук открывшейся двери и торопливо положил трубку. На пороге стояла Катя.

— Извини, товарищ секретарь, я не при галстуке, — пошутил он, оглядывая свой запачканный комбинезон и черные от машинной мази руки.

— Ничего, мне такие больше нравятся, — сказала Катя, переступая порог.

— Учту, и с этого дня в баню ни ногой.

Катя рассмеялась.

— Грязь грязи рознь. Просто грязных — не люблю. — Она поздоровалась с директором и села на стул возле окна.

— Я к тебе, Федя, только ненадолго: меня на дороге подруги ждут. Дело простое — многие девчата трактористками хотят стать. Курсы нужны. Вот твое начальство все время жалуется — преподавательских кадров нет. Сможешь ты при МТС провести такие курсы?

— Курсы?

— Да. Ты подумай об этом, а тогда уж подробнее поговорим. Сейчас мне важно твое согласие.

— Не знаю, Катя, — сказал он помолчав. — Работать — это одно, а преподавать не приходилось. Совсем новое для меня дело. Подумаю.

— Подумай.

Она встала и, прощаясь с директором, спросила:

— Зимин не приезжал?

— Нет. Но вчера говорил, что приедет. Ты не знаешь, зачем?

Катя улыбнулась.

— Беспокоишься? Значит, грешки за собой знаешь. Без воды мокро не бывает, Матвей Кириллович.

Повернувшись к Феде, она с лукавой усмешкой взглянула на его руки.

— С тобой прощаться — на мыло большой расход. Так я надеюсь на тебя, Федя. Не подведи. А что дело новое — это ничего. У нас каждый день новый. Ну, пока, товарищи.

Федя пожелал директору спокойной ночи и вышел вместе с Катей во двор.

— Я забыл утром спросить: что за история у тебя с предриком?

— Ой, ты и не представляешь, какое свинство: смету на вечернюю школу урезал! Прибегаю к нему в кабинет, а он опять — шмыг мимо, и след простыл. Полдня ловила его по всему городу, да часа два ругались, пока смету по-старому не выправил. Куда это годится!

— А чего же вы с Зиминым, смотрите? Взяли бы его да легонько… с председательского места, чтобы местный пейзаж не портил.

Катя смотрела на него долго, удивленна.

— Да ты что, Федя? Это Озерова-то? А ты знаешь, кто он, Озеров-то? Из наших колхозников. Хозяин — цены нет. Две электростанции построил, дороги… Видел, какие у нас дороги? Это все — его дело. Да я тебе до утра буду перечислять, что он сделал, и не успею. А ты: «пейзаж»… Эх ты, корреспондент!

— Пощади! Что ты на меня накинулась? — засмеялся он. — Я же не знаю этого Озерова, слышу — сердишься, и подумал: значит, дрянь-человек.

Она задумчиво улыбнулась.

— На него и сердиться-то по-настоящему нельзя. Другой раз разругаемся так, что, кажется, год не помиримся, а через несколько минут встретимся — посмеивается, как будто между нами ничего и не было.

Из-за забора звонко донеслось:

Катя подтянула:

Ее услышали, и песня вмиг оборвалась.

— Катюша-а! Чего ты там? — закричали девушки.

— Сейчас, девчата… С вашим будущим учителем прощаюсь. Как только обдумаешь, позвони, — сказала она Феде и побежала к воротам.

Открывая калитку, оглянулась:

— Жду.