"Схватка" - читать интересную книгу автора (Левин Юрий Абрамович)
Левин Юрий Абрамович
Схватка: повесть
Аннотация издательства: Автор — член Союза российских писателей, лауреат литературной премии имени Н.И.Кузнецова, ветеран Великой Отечественной войны. Свой боевой путь начал в сентябре 1941 года. В качестве военного корреспондента прошел по фронтовым дорогам от Ржева и Сталинграда до Берлина. Свой последний боевой репортаж для газеты 3-й ударной армии «Фронтовик» написал у стен рейхстага, над которым реяло Знамя Победы. Полковник в отставке.
12
— Что видишь, Янка? — тихим голосом спросил Усольцев своего напарника, с которым вот уже больше получаса лежал рядышком в густом кустарнике вблизи железнодорожного полотна у разъезда Дубки.
— Где? — не понял Янка.
— Ну, у «железки»?
— У «железки»? — переспросил Янка. — Там такаясь кутерьма... Платформа дыбом стоит, да, кажется, пушки вверх колесами... И мост порушен...
— Это и я вижу. А склад-то где?
— Не видать...
Склад, ради которого они пришли к железнодорожному разъезду Дубки, все еще не попадался им на глаза. А он ведь где-то рядом... Так товарищ Антон сказал. Пришел в сымонову избу ни свет ни заря, присел к кровати, на которой лежал Емельян, и давай выкладывать новость: отряд майора Волгина спешно покинул Залужский лес и ушел в другой район. По пути партизаны рванули «железку» у разъезда Дубки. Сильно пострадал мост, а с ним и немецкий эшелон. Дорогу завалило платформами, танками, орудиями. Теперь немцы спешно расчищают путь, разгружают уцелевшие вагоны. А в некоторых из них — снаряды и мины. Их-то немцы складируют прямо у дороги.
— Складируют? Для чего? — Усольцев пристально взглянул на Виктора Лукича и, кажется, только сейчас увидел множество морщинок-бороздок, усеявших его лицо. И виски совсем побелели... И стало Усольцеву вдруг жаль товарища Антона: все спят, а он уже на ногах, в хлопотах.
Емельян откинул одеяло и сел рядом с Виктором Лукичом.
— Вы, видать, и не спали сегодня? — Емельян посмотрел в уставшие глаза секретаря райкома.
— Спал. А что?.. Не об этом речь. Давай о деле.
— Сон тоже человеку для дела дан. Не зря говорят: ляг, опочинься, ни о чем не кручинься.
— А еще и так говорят: много спать — дела не знать. Емельян гнул свое:
— Ну, так как: спали или всю ночь по району гарцевали?
— Вот пристал. А ты-то спал?
— Как молодой бог.
— Тогда слушай и не задавай глупых вопросов. Есть дело важнее лежания на мягкой перине.
— Ну-ну, слушаю.
— Так вот, на разъезде Дубки образовался артиллерийский склад. Спрашиваешь: для чего вдруг немцы прямо у «чугунки» снаряды складируют? А сам как думаешь?
— Ну, наверное, чтоб дорогу-«чугунку» удобнее было ремонтировать. С завалами какой ремонт? А возможно, собираются, пока мост будет восстанавливаться, за речку на санях переправлять те снаряды, а там подойдут вагоны и увезут боеприпасы к фронту.
— Давай, товарищ Усольцев, не будем гадать. План у них один — спасти снаряды. А наша задача: порушить им этот план.
— Проще говоря, надо похоронить в Дубках склад.
— Только так! — впервые улыбнулся Виктор Лукич. Усольцев натянул на себя брюки, зачерпнул ковшиком из ведра воды, чтоб умыться, подошел к товарищу Антону и по-воинскому строго произнес:
— Все понял. Я готов!
Виктор Лукич начал было говорить, что не совсем вроде справедливо опять посылать его, Усольцева, на такое опасное задание, но Емельян, привыкший к крутым поворотам судьбы, успокоил товарища Антона: мол, не надо переживать! — и лишь попросил дать ему в напарники Янку Гука.
— Будет сделано! — сказал товарищ Антон и, подойдя вплотную к Усольцеву, обнял его и тихо у самого уха произнес: — Только фрицам не дайся... У нас с тобой еще очень много дел... Понял, брат-уралец?
— А ведь верно, вы — мой брат, а я — ваш, — обрадованно произнес Емельян, ибо давно собирался сказать товарищу Антону про свое братское расположение к нему, и не только к нему одному, но и ко всем, с кем нынче одной судьбой сплетен. — Вы все мои братья!
— Это точно! — снова улыбка озарила лицо Виктора Лукича. — Ты, россиянин Усольцев Емельян, наш верный и надежный брат. Так всегда было: русские братья не покидали нас, белорусов, а помогали нам добывать свободу. И нынче на нашей земле тысячи россиян с нами рядом в партизанах, в подполье. Вот и ты, Емельян Степанович, с нами. И никто нас не одолеет, ибо братство наше особого сплава, оно не поддается разрушению. У нас говорят: доброе братство милее богатства!
— Справедливо говорят. Теперь все вы — мое богатство. Один я, можно сказать, остался от своей части: кто отступил, а кого и поубивало. Страшно вспомнить тот день. Думал — каюк. Сами понимаете, одному оказаться в окружении волчьей стаи... Да что и говорить, худо мне было, ой как худо. Нынче же вон какая большая родня у меня — и вы, и Денис, и Янка, и Марыля — вся моя партизанская братва. Останусь жив, на Урал вас всех приглашу, в свой Исток. За столом по-братски отпразднуем нашу Победу. А что?
— Согласен. В Свердловск, на свидание с красноармейской молодостью, охотно покачу. Ну что ж, браток, договорились. Еще раз прошу тебя: только фрицам не дайся.
Ушел Виктор Лукич, а слова его так и застряли в Емельяновом ухе. Он всюду слышал: «Только фрицам не дайся...» — и когда шел за дровами, чтоб печку растопить, и когда завтракал с дедом Сымоном, и даже тогда, когда вел обстоятельный разговор с Янкой о предстоящей вылазке. Что-то тревожное втемяшилось ему, а вдруг это последний шаг? Нет, Усольцев не дрогнул, но, здраво взвесив, отчетливо понял, что ему предстоит совершить самый рискованный шаг. Такой задачи, как ему казалось, он еще не выполнял. Ни элеватор, ни даже казино не могут сравниться с артскладом. Попробуй подойти к нему, когда он, наверно, опоясан пулеметными да автоматными стволами! А надо подобраться...
Рассуждая и подбирая в уме варианты продвижения к складу, Усольцев вдруг окликнул Марылю, копошившуюся в сенях. Она тут же появилась на пороге.
— Нет ли в доме чернилки да ручки с пером?
— Как же не быть? — и Марыля подала Емельяну неразливайку с чернилами и тонкую новенькую ручку-деревяшку. — Может, и тетрадку надобно?
— Надо, очень надо.
Емельян, сев за стол лицом к окну, выходившему на улицу, взял ручку, которую давно не держал, и, обмакнув перо в чернила, вывел на клетчатом листке ровный рядок букв: «Здравствуй, моя родная кровинка — сынуля Степашка!»
Именно сегодня возникла острая потребность выложить не жене и не дочурке, а ему, сыночку, мужчине-наследнику, все то, что нахлынуло, что не давало покоя.
Давно собирался написать такое письмо, вроде как завещание — мало ли что может случиться! — но все откладывал. И вот, видать, пришла пора: кто знает, может, другого раза не будет...
Писал быстро, мысли опережали руку, и она с непривычки уставала, отчего он изредка поднимал ее вверх и встряхивал, а затем снова продолжал свой разговор с сыном.
Всего себя выложил на листы бумаги — аж взмок и, когда прочитал, снова позвал Марылю.
— Вот это сохрани. Может, не вернусь...
— Как не вернетесь? — удивилась Марыля.
— Война же, Марылечка! Понимать должна. Так вот, если не вернусь, ну и придет победа... Она обязательно придет! Это я точно знаю... Тогда отправь это моим на Урал. Адрес в конце имеется... Поняла?
Марыля, будто одеревенев от услышанного, не шевельнула губами, а лишь протянула руки, в которые Емельян вложил исписанные тетрадные листки. Она приблизила их к своей груди и только сейчас вымолвила:
— Все зразумела.
— Вот и хорошо. Ну а если что-либо узнаешь про меня, сама допишешь.
— Значит, не видать? — Усольцев снова обратился к своему напарнику. — Давай-ка, браток, махнем на ту сторону полотна... Только не рядышком, я вперед поползу, а ты метров на двадцать позади. Если что, прикрой меня огнем...
— Ясно! — ответил Янка.
Усольцев, приладив покрепче на спине вещмешок, в котором было пять гранат, медленно пополз к железнодорожному полотну. Янка внимательно наблюдал. Он следил за Емельяном и за насыпью, из-за которой мог нежданно-негаданно появиться противник. Но когда Емельян вплотную подобрался к полотну и пополз вверх по насыпи, Янка тоже двинулся вперед. Он полз, но не спускал глаз с Усольцева.
Однако Янка потерял из виду Емельяна, который, взобравшись на насыпь, мгновенно сполз с нее по другую сторону. Тогда Янка, приподнявшись, на полусогнутых побежал к насыпи и тоже вымахнул на противоположную сторону железнодорожного полотна. Там упал на землю и замер. А Усольцев где? Не видать и не слыхать... Метрах в ста — перевернутый вагон, подальше — вздыбленная платформа и ни живой души.
Мурашки побежали по телу Янки. Вот те раз! Потерял друга... Ну как же так? Куда кинуться?
Еще несколько метров прополз и, укрывшись за грудой обломков рельс и шпал, притих. В это мгновение услышал чьи-то возгласы. Они доносились с левой стороны. Янка приподнялся, вытянул шею и четко услышал немецкие слова. Мелькнула мысль: наверно, часовые, охраняющие склад, перекликаются.
Вдруг что-то затарахтело. Теперь уже справа. Янка повернулся и увидел двигавшуюся вдоль железной дороги машину. Она приближалась к нему. И только сейчас Янка заметил, что он находится рядом с накатанной автомобилями дорогой и что машина, которая все громче тарахтела, вот-вот окажется в нескольких метрах от него.
Янка опустился на колени и, плотнее укрывшись за обломками, в которых нашел щель для наблюдения, старался не упустить из поля зрения машину. Скорей бы только она проскочила, ведь мешает ему искать Усольцева.
А машина быстро подкатила. Она поравнялась с позицией Янки, и он увидел натянутый над кузовом тент. По тому, как автомобиль легко подпрыгивал на выбоинах, Янка определил, что он налегке, без груза. Двигалась машина туда, откуда слышалась немецкая речь. Выходит, на склад едет.
Озябли у Янки ноги, особенно колени, глубоко погруженные в снег. Приподнялся, чуток потопал ногами, слегка похлопал по коленкам руками, одетыми в теплые меховые варежки, и вдруг снова замер. Увидел невероятное: Емельян, словно вынырнув из-под земли, появился на дороге и, ухватившись за задний борт автомобиля, нырнул в кузов.
Янка обомлел. Захотелось крикнуть: «Вылазь, то ж фрицевская!» — но язык, будто сухая деревяшка, заклинил так глотку, что аж дыхание сперло. Да и кричать никакого резона не было, коль Емельян пошел на такое, значит, знал, что делает. И все равно Янке жутко стало: шутка ли, зайцем пристроился на фрицев автомобиль.
А как ему, Янке Гуку, быть? Усольцев ведь просил прикрыть его огнем. Поди попробуй прикрой: автомобиль газанул и с глаз скрылся. Это и подхлестнуло Янку: он, используя завалы у «чугунки», скрытно и осторожно стал пробираться туда, откуда доносились тарахтенье машины и обрывистая немецкая речь. Достигнув кособоко лежавшего вагона, Янка притормозил свое движение и, удобно примостившись, залег. Отсюда он увидел и машину, остановленную часовыми, и ящики за колючей проволокой. Это и есть тот самый склад, о котором говорил товарищ Антон.
Немец часовой подошел вплотную к кабине автомобиля и включил фонарик. Янка увидел затылок водителя и его протянутую руку с бумагой, которую взял часовой. Янка весь напрягся, он не знал, как ему быть, что предпринять, как помочь Емельяну, которого вот-вот может обнаружить часовой: глянет в кузов, а там... Жутко стало Янке.
Однако помогать товарищу надо. И Янка решил: полезет фриц в кузов — полосну его из автомата! Пальба, конечно, поднимется, немцы всполошатся... И тут снова Янку ударила мысль: а задание как? Неужто складу целехоньким оставаться?
Янка плотнее прижался к земле и положил палец на спусковой крючок. А часовой, нацелив луч света на бумагу, долго, как показалось Янке, читал. Потом он отдал документ водителю и пошел вдоль бокового борта.
Янка держал автомат наготове и зорко следил за немцем. Тот зачем-то осветил скаты, нагнулся и посмотрел под машину, потом пошел к заднему борту.
«Может, пора», — подумал Янка. Но какой-то внутренний голос ему диктовал: не горячись, еще не время. А Янка боялся прозевать секунду, которая может стать роковой для Емельяна. И губы его тихо-тихо прошептали: «Ну, фриц, ухватись за борт — и я тебя насквозь прострочу!»
Но немец не собирался лезть в кузов. Он, с земли посветив фонариком под тент, пошел себе к водителю, что-то громко произнес, и дверка кабины захлопнулась.
Полегчало Янке, только сейчас он ощутил, будто спина его, особливо меж лопаток, влажной стала — потом покрылась. Ну и что, не велика беда. Вот Емельяну каково! И Янке так захотелось быть сейчас там, в кузове, рядом с другом — вдвоем-то куда легче! Но такому не суждено быть, сам же Усольцев приказал: если что, прикрой меня огнем... Прикрою, обязательно прикрою! Не сомневайся...
Автомобиль, фыркнув мотором, завелся и покатил прямо за колючую проволоку, к тем самым ящикам, в которых таились смертоносные заряды.
— К смерти навстречу поехал, — прошептал Янка, имея в виду, конечно, Емельяна. — А может, и нет... Он живучий...
Янка вдруг решил сменить позицию, надо поближе подобраться к часовому, который стоит у въезда на склад. Именно этот фриц, как показалось Янке, может помешать Усольцеву живым выскочить со складской территории. И Янка привстал, чтоб выбрать направление для продвижения, но вынужден был сразу же рухнуть на снег — взрыв потряс воздух.
За первым взрывом последовал второй, третий, четвертый... Открыл огонь и Янка. Он ударил короткой очередью по часовому.
А за колючей проволокой все рвалось и грохотало. Янка пополз к железнодорожному полотну и, поднявшись на насыпь, попытался увидеть тот грузовик с тентом, но ничего не смог обнаружить. Всю территорию склада окутали огненные всполохи и дым.
А Емельян где? Страшная мысль полоснула сердце, но Янка гнал ее прочь. Он впивался глазами в ночную белесую даль, ловил каждый шорох, в котором, как ему чудилось, должен был быть именно Емельянов шорох. Но пока все безрезультатно: никаких движений, кроме свистящих осколков да летающей щепы от ящиков. Даже фрицы-часовые никаких признаков жизни не подавали.
И все-таки уловил глаз Янки движение: у рухнувшего моста мелькнула человечья фигура. Но кто это — не разобрать.
Янка на животе сполз с насыпи и, прикрытый ею, побежал к мосту. Там остановился, чтоб оглядеться, но не обнаружив никого, спустился с крутого берега речки на лед и побежал прямо к кустарнику, в котором, как он считал, должен был скрыться тот невидимка-человек. В этот момент началась стрельба. Автоматная и пулеметная дробь доносилась с того места, откуда Янка только что убежал.
За кустарником начинался лес. Янка, кое-как преодолев снежные сугробы на берегу реки, скрылся за кустами, над которыми посвистывали пули. Отсюда он пополз к лесу по-пластунски.
И снова впереди меж стволов Янка заметил движение: будто человек там.
Стрельба усиливалась и приближалась к лесу. Янка слышал даже стук пуль, впивавшихся в стволы деревьев. Но он, не страшась ничего и никого, старался скорее приблизиться к тому месту, где, как ему казалось, должен был быть Емельян. Его продвижение тормозили снежные сугробы, а коряги, запорошенные снегом, цепляли и валили наземь, однако Янка изо всех сил пробирался все глубже в лес.
У белоствольной березы остановился, оглянулся и нараспев крикнул:
— Е-мель-ян!
Ответа не последовало. Зато стрельба усилилась. Даже возгласы, катившиеся от реки, услышал Янка.
— Ну скажи, красавица, куда мне кинуться? — вдруг, будто к живому существу, обратился Янка к березе. — Позади немцы, а Емельян, командир мой, где?.. Не ведаешь... И я тоже не зн...
Одеревенел язык: что-то огненное кольнуло сзади меж лопаток, и пополз Янка вниз.
— Кажется, они меня продырявили, — произнес он вслух.
Немного полежав, отчего, как почувствовал Янка, ему полегчало, он решил встать. Обеими руками обхватил ствол березы и ничего больше не мог сделать: ноги не слушались его.
Тошно стало и невыносимо душно. Бисеринки пота усеяли лоб, щеки, нос... В глазах замельтешили черные точечки...
Но на уме был Емельян. Вспомнил его слова, сказанные, правда, давно, однако не забылись: «Сам погибай, но товарища выручай!».
Рука потянулась в карман и извлекла оттуда нож. Затем Янка, припав к березе, на белоснежной коре острым лезвием нацарапал: «Он живой. Тут ищ...» Не дописал. Не смог. Рука поползла по стволу вниз, упала прямо на снег...
Привез мертвого Янку Гука в Гать Змитрок Костюкевич. Он тоже выполнял задание товарища Антона, для чего находился за разъездом Дубки в деревне Челющевичи. Возвращаясь, он попал в тот же лес, что и Янка. Ехал себе на розвальнях и вдруг видит: у самой дороги лежит, привалившись к березе, человек...
И бересту, на которой Янка ножом вырезал слова «Он живой. Тут ищ...», Змитрок тоже привез.
— Что бы это значило? — спросил Виктор Лукич Костюкевича, указывая на бересту.
— Я так понимаю: Усольцев жив. Ищите его здесь, в лесу.
— Верно. Надо искать! — и секретарь райкома попросил деда Сымона запрягать в сани коня.
Дед Сымон, захватив в сенях сбрую, подался к сараю, а Марыля, достав из сундука тетрадные листки, которые передал ей на сохранность Емельян, протянула их Виктору Лукичу.
— Что это?
— Емельяном писано, — ответила Марыля. Виктор Лукич развернул листки и стал читать:
Пишу тебе это письмо из Белоруссии, с земли, которая объята огнем. Фашисты, враги наши, жгут дома, расстреливают честных и добрых людей. Но земля белорусская не сдается. Она борется. И я тоже здесь сражаюсь с врагами. Называюсь я партизаном, подпольщиком.
Вот только что получил боевое задание — важное и ответственное. Выполню его — спасу многих наших людей от смерти. Поэтому я должен его выполнить. И я горжусь, сынок, что мне доверена эта задача.
Не буду кривить душой: с таких операций живыми не возвращаются. Да, сынуля мой родной, может так случиться, что я сложу голову, значит, это мой последний разговор с тобой.
Не пугайся, милый, крепись. И маму береги, и Катюшу нашу не обижай. Живите ладно, дружно. А коли меня вспоминать будете, то без слез. Договорились?
Я, конечно, мечтал о встрече с вами, ибо люблю жизнь. Как это чудесно — жить, дышать, ходить по земле, видеть голубое небо и вас всех. А жизнь, когда уничтожим проклятого Гитлера, будет прекрасной. Сады будут цвести, города строиться, наша страна наполнится весельем и счастьем.
За такую жизнь и умереть не много. Это же не смерть, а бессмертие.
Вырастешь большим, сынок, — осмыслишь и поймешь, что для советского человека счастье и свобода Родины — превыше собственной жизни.
Я хочу, чтобы ты, Степашка, был добрым сыном, верным гражданином нашей славной Родины, чтобы ты был умным и грамотным, заботливым и честным.
Я рад, что вы у меня есть, значит, жизнь моя продолжается, и фамилия наша будет жить долго и вечно: ты ведь, сынок, тоже Усольцев, и дети твои будут Усольцевы, и внуки, и правнуки... Вот как далеко пошагают Усольцевы!
Ну, кажется, мне пора собираться в дорогу. Уже сумерки окутали землю. Люди спать ложатся, а мне не до сна. Я пойду врагов истреблять.
Прощай, сынок. Кланяйся маме, Катеньке. Целуй их крепко-прекрепко. Будь в доме мужчиной. Замени меня во всех домашних заботах. Я уверен, что так и будет!
Сынок! Напоследок хочу сообщить тебе, что здесь, где я нынче воюю, живут очень душевные и добрые люди. Их много, всех не могу перечислить. Они делятся со мной всем, что имеют. Помогают мне бить врагов, кормят меня. Я хочу, чтобы и ты, и Катюша, и мама знали их. Когда отгремят бои и свалится в могилу последний фашист, когда смолкнет последний залп орудий, наступит тишина победы и на землю придет мир, приезжайте в эти края и побратайтесь с моими боевыми друзьями. Вам поможет их разыскать девушка по имени Марыля, а по фамилии Савицкая. Она вам сообщит мой адрес. И еще просьба: найдите девочку Олесю Марголину — внучку бабушки Анюты из деревни Поречье. Она однажды спасла меня от смерти. Как это было — сама расскажет. Вот, кажется, и все.
Обнимаю. Целую. Твой папаня Емельян Усольцев».
Долго стояла мертвая тишина в горнице, до тех пор пока не вошел дед Сымон, прямо с порога сообщивший, что лошадь запряжена.
— Эх, Емельян, Емельян! — произнес Виктор Лукич.
— А я не верю... Не хочу верить... Без товарища Усольцева нам нельзя никак... Поехали.
Змитрок привез товарища Антона к той самой березе, где лежал Янка.
— С какой стороны он пробирался сюда? — спросил Виктор Лукич.
Змитрок оглянулся вокруг, прошелся взад-вперед и заметил глубокие ямки в снегу. Опустился на корточки и пристально разглядел их.
— Кажется, вот его след, — Змитрок продвинулся метров на двадцать вдоль ямок. — От реки он шел.
— А второго следа не видать? — поинтересовался Виктор Лукич. — Смотри внимательно.
— Не вижу, — ответил Змитрок. — Вот след сапога прервался. Здесь, наверно, он ползком пробирался. Должно быть, по нему стреляли.
— Может быть, может быть... Будем искать.
Сначала пешие ходили по лесу, затем на санях ехали вдоль и поперек — никаких следов человеческой ноги не обнаружили. Потом, когда выехали на санную лесную дорогу, дед Сымон, показывая на трухлявый пень, спросил:
— Тама што?
Змитрок и Виктор Лукич выпрыгнули из саней и, проваливаясь в снегу, пошли к пню.
— Тут кто-то был, — сказал Змитрок.
— И кажется, не один. Смотри, Змитрок, вот большой след, а рядом поменьше нога ступала.
— Верно, — подтвердил Змитрок и заметил утрамбованную снежную площадку. — Здесь, кажись, человек вроде лежал.
— Может, медведь?
— Зима ведь. Откуда медведю взяться? Спят они. В берлогах. Правда, если только шатун...
— Шатун, говоришь? — уставившись в лесную даль, произнес Виктор Лукич. — Все мы, брат, теперь шатуны — и ты, и я, и Емельян. И вон дед Сымон на старости лет тоже с нами колесит. Бродим по лесам да по нехоженым тропам... А он, фашист, в наших селениях окопался, в наших домах греется.
— Все верно, товарищ Антон. Только и у фашистов жизнь тоже не рай. Вон на разъезде сколько их полегло! А Емельян какую кутерьму им учинил. Наверно, со складом и фрицев порядком полегло.
— Это правда. Покоя немчуре не будет... Ну хорошо, следы-то куда ведут?
Змитрок потоптался вокруг и не нашел продолжения следов. Они заканчивались у пня.
— Загадка, — тихо произнес Виктор Лукич и не спеша, ступая в глубокий снег, стал удаляться от дороги, словно знал, что именно там, куда взял направление, должен быть тот, кто ему теперь больше всех нужен был. Давно так скверно не чувствовал себя Виктор Лукич: пропажа Усольцева тяжелым камнем легла на сердце. Когда посылал на задание Емельяна, знал, конечно, что опасную задачу поручил ему, но был вполне уверен, что только он сполна справится с ней и жив, конечно, останется. А вышло что?.. Где ты, браток?.. Ну, подай голос... Может быть, вон за той поляной, а? Или в ином месте — подстреленный — один лежишь? И Виктор Лукич, проваливаясь в снег и падая, спешил именно к поляне, которую заметил впереди себя. Но и там не было Усольцева. И вдруг Виктор Лукич услышал возглас:
— Эге-ге-ге... Е-мель-ян!
Это Змитрок, надеясь напасть на след Емельяна, тоже углубился в лес и крикнул. Эхо покатилось меж стволов сосен да берез, а там где-то далеко-далеко заглохло, и лес по-прежнему дремотно молчал.
А глаза деда Сымона уловили неладное: прямо на него по санной дороге мчался всадник. Хотел было звать товарища Антона, но вдруг явственно увидел на коне Марылю. Подумал: и куда это девку нелегкая несет?
Испугался дед Сымон: кажись, чтось недоброе стряслось... А Марыля, запыхавшись, с ходу произнесла:
— Слава Богу, нашла!
— Кого?
— Вас, — ответила Марыля и слезла с лошади. — Ой, горе... беда...
Марыля, дрожа и всхлипывая, все-таки сумела рассказать о беде, постигшей тихую Гать.
Каратели ворвались в деревню. Сначала подожгли несколько хат, а потом, когда люди стали выбегать на улицу, открыли по ним стрельбу. Стреляли по всем. И по детям тоже. А Петруся Шаплыку, подпольщика, который по заданию райкома полицаем был, связали и били прикладами до тех пор, пока не скончался.
Мало кому удалось спастись. В их счастливом числе была и Марыля, она оседлала соседского коня и огородами выскочила в лес...
— Ты один? — опомнилась Марыля. — Где же остальные?
— Не, — ответил дед Сымон. — Яго няма... Гать палять... Там хвашисты... Стреляють...
— Час от часу не легче, — произнес Виктор Лукич. — Рассказывай, Марыля. Что в Гати?
И Марыле пришлось снова повторить все то, что уже поведала отцу. Теперь она, немного успокоившись, говорила внятнее, без слез. Однако когда вспомнила про то, как немцы открыли огонь по соседским ребятишкам, выскакивавшим из горящей хаты через окно, она не сдержалась — заплакала.
Слезы покатились и у деда Сымона. Изменился в лице и Виктор Лукич: окаменело застыли глаза, сурово насупились брови. Он тревожно спросил:
— А до риги не добрались? Там же типография... И Поликарп Петрович...
— Туды, кажись, немцы не пошли. Только по селу бегали.
— Едем в Гать, — властно произнес Виктор Лукич. — Скорее!
Виктор Лукич, дед Сымон и Марыля сели в сани, а Змитрок, оседлав коня, помчал вперед. Он был вроде дозорного: ему надлежало упредить любую опасность, если такая случаем встретится на пути. Поэтому Змитрок пристально разглядывал дорогу и лес. А дед Сымон уж следил только за лошадью Змитрока: коль она бежит, то и ему не следует отставать, и он поминутно дергал вожжами.
И вдруг Змитрок резко остановился. Он заметил какое-то движение: в стороне от дороги, меж стволов деревьев, кто-то пробежал.
Виктор Лукич, оставив сани подбежал к Змитроку.
— Что увидел?
— Там, — Змитрок рукой показал вправо, — кто-то есть. Вроде человек мелькнул.
Виктор Лукич пошел в том направлении, куда указал Змитрок.
— Стойте! Я на коне проеду. Вы тут оставайтесь.
Виктор Лукич остановился, а Змитрок с высоты отчетливо увидел мальчика, перебегавшего от березы к поваленной сосне.
— Стой! — крикнул Змитрок. — Не убегай! Мы — свои!
Мальчик упал на снег и больше не шевелился. Лежачим застал его у сосны подъехавший Змитрок.
Мальчик узнал всадника: он много раз видел этого дяденьку в Гати — и оттого осмелел.
— Я из Гати бегу. Моего папку убили, а мама, кажись, в погребе была, но я ее там не нашел.
— Куда же ты бежишь?
— В Дубки. К маминой сестре.
— А ты не замерз, в лаптях ведь холодно? Снег вон какой глубокий.
— Нисколечки. Мои лапти греють, як валенки... Так, так...
— Ну и молодчина.
Змитрок взял мальчика за руку и привел к саням.
— Так это же Петруся малец, — удивился дед Сымон.
— Шаплыки? — спросил Виктор Лукич.
— Его, — подтвердила Марыля. — Ну, здравствуй, Стасик!
— Здравствуйте! — улыбнулся мальчик.
— Лет-то тебе, Стасик, сколько? — поинтересовался Виктор Лукич.
— Одиннадцать.
— Хлопчик добры, — сказал дед Сымон. — Батьке завсегда помогал. За плугом ходил...
— А отец твой где? — поинтересовался Виктор Лукич.
— Немцы убили. До смерти прикладами били его. Кричали: «Большевик!» — и били. И хату нашу спалили...
— А мою? — вырвалось у деда Сымона.
— Не знаю. Когда немцы ушли из Гати, я побежал в лес.
— Значит, сейчас фашистов в Гати нет? — спросил Змитрок.
— Ага. В лесу сховався и видел, как они сели в автомобиль и уехали. Еще из автомобиля стреляли по лесу.
— Трогайте, Сымон Сысоевич, — сказал, садясь в сани, секретарь райкома.
— И меня возьмите, — произнес Стасик. — Маму найду...
— Садись, садись. Все садитесь!
Змитрок легко вскочил на коня и спросил:
— Где же все-таки Емельян? Неужели на складе подорвался?
— Не верю, — возразил Виктор Лукич. — Он живучий... Емельян не должен погибнуть!
Дед Сымон дернул вожжами, и лошадь легко побежала по заснеженной санной дороге, а седоки — секретарь подпольного райкома и все остальные, опечаленные неудавшимся поиском и разбоем карателей в Гати, умолкли.
У каждого были свои думы. Змитроку хотелось, чтобы лес не кончался, ибо только здесь должен быть Емельян: так ведь Янка на бересте написал... И Виктор Лукич тоже не спешил хоронить уральца: может, объявится где-нибудь, подаст голос?
Где-то вблизи, будто прямо за лесом, что-то гулко ухнуло — не то снаряд, не то мина, и пошла пальба: длинно застрочил пулемет, застучали автоматы.