"От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным" - читать интересную книгу автора (Геворкян Наталья, Тимакова Наталья,...)

«Если не хотят говорить куда, значит — туда!»

Все эти годы в университете я ждал, что обо мне вспомнит тот человек, к которому я тогда приходил в приемную КГБ. А оказалось, что про меня, естественно, забыли.

Я же к ним пришел школьником. Кто же знал, что я такую прыть проявлю? А я помнил, что у них инициативников не берут, и поэтому не давал знать о себе.

Четыре года прошло. Тишина. Я решил, что все, тема закрыта, и начал прорабатывать варианты трудоустройства сразу в два места — в спецпрокуратуру (она и сейчас на режимных объектах существует) и в адвокатуру. Это было престижное распределение.

Но на четвертом курсе на меня вышел один человек и предложил встретиться.

Правда, человек этот не сказал, кто он такой, но я как-то сразу все понял.

Потому что он говорит: «Речь идет о вашем будущем распределении, и я хочу на эту тему с вами поговорить. Я бы пока не хотел уточнять куда».

Тут я все и смикитил. Если не хочет говорить куда, значит — туда.

Договорились встретиться прямо на факультете, в вестибюле. Я пришел. Прождал его минут где-то двадцать. Ну думаю, свинья какая! Или кто-то пошутил, обманул? И уже хотел уходить. Тут он и прибежал запыхавшийся.

— Извини, — говорит.

Мне это понравилось.

— Впереди, — говорит, — Володя, еще очень много времени, но как бы ты посмотрел, в общем и целом, если бы тебе предложили пойти на работу в органы?

Я ему тогда не стал говорить, что я со школы мечтаю об этом. А не стал только потому, что по-прежнему хорошо помнил тот разговор в приемной: «Инициативников не берем».

— А вы, когда на работу в органах соглашались, про 37-й год думали?

— Честно скажу: совершенно не думал. Абсолютно. Я недавно встречался в Питере с бывшими сотрудниками Управления КГБ, с которыми когда-то начинал работать, и говорил с ними о том же самом. И могу повторить то, что сказал им.

Я, когда принимал предложение того сотрудника отдела кадров Управления (он, впрочем, оказался не по кадрам, а сотрудником подразделения, которое обслуживало вузы), не думал о репрессиях. Мои представления о КГБ возникли на основе романтических рассказов о работе разведчиков. Меня, без всякого преувеличения, можно было считать успешным продуктом патриотического воспитания советского человека.

— Вы что, ничего не знали о репрессиях?

— Толком даже и не знал. Да, я, конечно, был в курсе культа личности, того, что пострадали люди, а потом было развенчание культа личности… Я же совсем пацан был! Когда в университет поступал, мне 18 лет было, а когда окончил — 23!

— Но те, кто хотел знать, знали все.

— Мы ведь жили в условиях тоталитарного государства. Все было закрыто. Насколько глубоким был этот культ личности? Насколько серьезным? Ни я сам, ни кто-то из моих друзей не отдавали себе в этом отчета. Так что я шел на работу в органы с романтическими представлениями.

Но после разговора в вестибюле все вдруг затихло. Пропал тот человек. Уже комиссия по распределению на носу. И тут опять звонок. Приглашают в отдел кадров университета. Разговаривал со мной Дмитрий Ганцеров, я фамилию запомнил. Он и провел со мной первую установочную беседу накануне распределения.

А на самой комиссии чуть не случился казус. Когда дошли до моей фамилии, представитель отдела юстиции сказал: «Да, мы берем его в адвокатуру». Тут резко проснулся опер, курировавший распределение, — он до этого спал где-то в углу.

«Нет-нет, — говорит, — этот вопрос решен. Мы берем Путина на работу в органы КГБ». Прямо на распределении сказал, открыто.

И уже через несколько дней заполнил какие-то бумаги, всякие там анкеты.

— Вам сказали, что вас берут для работы в разведке?

— Конечно, нет. В том-то и дело, что подход правильный был. Говорили примерно так: «Предлагаем поработать на том участке, на который пошлем. Готовы?» Кто-то отвечал: «Мне надо подумать». Все, иди, следующий. И шансов больше у этого человека нет. Если он начинает ковырять в носу: там хочу, а там не хочу, — то его очень сложно использовать.

— Вы, видимо, сразу сказали, что готовы работать, куда пошлют?

— Да. Разумеется. Да они и сами не знали, где я буду работать. Они просто брали людей. Это на самом деле рутинное дело — подбор кадров. Определить, куда и кого именно направить. И мне сделали именно такое рутинное предложение.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Вовка сразу сказал мне, что работает в КГБ. Практически сразу. Может, он и не должен был этого делать. Некоторым он говорил, что работает в милиции. Я, с одной стороны, осторожно относился к этим ребятам, потому что сталкивался с ними. Я выезжал за границу и знал, что с любой группой ездили якобы инспекторы или представители Министерства культуры, с которыми нужно было держать язык за зубами.

Я одному коллеге своему как-то говорю: «Да ладно, нормальные, хорошие ребята». А он ответил: «Чем больше ты с ними разговариваешь, тем больше на тебя том на Литейном, 4».

Я у Володи никогда не спрашивал ничего про работу. Мне, конечно, интересно было: а как там?

Но точно помню: как-то раз решил все-таки его со всех сторон окружить и выяснить про какую-нибудь спецоперацию. Но ничего у меня не вышло.

А потом я его спросил: «Я — виолончелист, я играю на виолончели. Я никогда не смогу быть хирургом. Но я — хороший виолончелист. А у тебя что за профессия? Я знаю, ты — разведчик. Не знаю, что это значит. Ты кто? Что ты можешь?»

И он мне сказал: «Я — специалист по общению с людьми». На этом мы разговор закончили. И он действительно считал, что профессионально разбирается в людях. А когда я развелся со своей первой женой, Ириной, он говорил: «Я точно предвидел, что так и будет». Я был с ним не согласен, я не считал, что у нас с Ириной все было ясно с самого начала. Но слова его произвели на меня большое впечатление. Я гордился и очень дорожил тем, что он — специалист по общению с людьми.