"Охота на привидений" - читать интересную книгу автора (Кораблев Артем)

Глава V ВЕДЬМА

Когда я вернулся, Максимыч все еще гостевал у нас в доме. Он явно окосел от выставленной Пал Палычем бутылки, и его поэтому несло в словесном русле. Очевидно, старик успел уже многое порассказать до моего прихода, потому что все сидели вокруг стола красные и светились улыбками, а Светка даже утирала слезинки на глазах, выступившие на сей раз не от печали. Мне тоже было что рассказывать.

— Ну как, Шерлок Холмс, — шутливо обратился ко мне Пал Палыч, который тоже пребывал в развеселом расположении духа, — открыл тайну старинного склепа?

Я развел руками и признался:

— Ни тайны не открыл, ни Ганнибала не нашел, но это пока…

— Что ж так слабо? — взгляд полковника из-под седых бровей был и ласков, и ироничен.

— Да уж тут у вас в Ворожееве сам черт ногу сломит.

— Это точно, — радостно подал голос Максимыч, но я не дал ему опять разговориться.

— Куда ни сунься, новый прокол, — продолжал я. — Хотел бабу Дуню расспросить да приезжих — никого не застал.

— Это где ж Петровна гуляет? — опять удивился Максимыч. — С утра вроде дома была и никуда не собиралась. Я забегал.

— Не знаю, где гуляет, — ответил я, соблюдая общий веселый тон. — Сперва и мне показалось, что она дома. Вроде в окошко ее видел. А зашел — никого нет, только скотина по лавкам сидит, да черная старая коза по избе бродит.

За столом на несколько секунд воцарилось недоуменное молчание.

— Какая такая коза? — произнес наконец Максимыч.

— Черная, старая, клочкастая, с рогами и глаза голубые. Лазает по карманам и блеет вот так: ме-е-е.

За столом опять помолчали.

— Ведьма, — тряхнув головой, заключил старик.

— Ве-е-дьма, — согласился Пал Палыч.

— Это еще что, — продолжал я удивлять собрание. — Я видел, как один из приезжих через окошко в церковь залез и следы свои на подоконнике оставил. Я тоже за ним полез, думал, там обо всем рас-прошу, — дудки. В церкви тоже никого нет. Исчез приезжий, будто в воздухе растаял.

— Ну, это уж ты врешь, Шерлок Холмс, — возмутился Пал Палыч. — Такого не бывает. От тетки Дуни, это точно, всякого ожидать можно, но чтобы приезжий в воздухе растаял, это ты наплел.

— Э-э, Павлик, — вмешался старик, — у нас всякое бывает. Вот как-то в прошлую зиму…

— Да ничего я не наплел, — невежливо перебил я Максимыча, но мое возмущение неверием слушателей как-то меня извиняло. — Ничего не наплел. Я и не говорю, что он в воздухе растаял. Только в церкви никого не было, я там все обошел. А спину я его видел точно, в синей куртке, и следы на подоконнике остались.

— А ты другой подоконник осмотрел? — спросил меня полковник. — В другое окошко выглядывал? Он небось в одно вошел, в другое вышел.

— Нет, — честно и озадаченно сознался я, — другое окошко я не осматривал и в него не выглядывал. Упустил.

— Э-эх, — махнул Пал Палыч рукой, — Шерлок Холмс…

— Дядя Паша, — вступилась за меня Светка, — что он, дурак, что ли, этот приезжий? В одно вошел, в другое вышел.

— Стало быть, дурак, — ответил Пал Палыч. — А вот тетка Дуня — это да. Эта могла и на помеле в форточку вылететь, пока ты через двери входил.

— Скажешь тоже! — обиделась за двоюродную бабушку Светка, — Будет баба Дуня в форточки вылетать!

— Штоб на помеле летала, этого я не видел, — ворвался-таки снова в разговор Петр Максимыч, — а так она чего только не делала. Настоящая ведьма.

— Да с чего вы взяли?! — рассердился я. — Глупости это! Нету никаких ведьм.

— Нету? А вот послушай.

И Максимыч изнова приготовился рассказывать.

— Вот как-то, — начал он, — после войны, когда мужиков мало осталось, заехали в наш колхоз студенты. Стройотряд, что ли. Но больше на банду были похожи. С гитарами, с гармошкой, кто в тельняшке, кто в гимнастерке. Коровник у нас строили. И стали они к нашим девкам свататься да клеиться. А Евдокия-то в те годы еще очень ничего себе была, я и сам на нее поглядывал, да-а.

Старик мечтательно закатил осоловелые глаза, пару-тройку секунд помолчал, выдержав паузу, и продолжил:

— Так вот, говорю, приехали к нам студенты и стали к нашим девкам приставать. И один, Мишкой его звали, еще был на цыгана похож, тот к Евдокие, значит, — прямо проходу ей не дает. А у нее Алешу-то на войне убило, ну, мужа ее, месяц-то всего вместе и пожили, и больше Дуня уж замуж не вышла. Так вот, говорю, как Алешу убили, ни с кем она знаться не хотела. Видать, любила его очень. А Мишке-то обидно. Он к ней и так, и на гитаре, и песни пел. А она ноль внимания. Вот как-то они на работу ехали вместе в одном автобусе, нас тогда такой старый автобусик возил. В нем-то тесно. А Мишка стал с Дуней рядом и все ближе и ближе, будто его люди толкают, да потом, когда его еще раз качнуло, что-то ей на ушко и шепнул. А Евдокия-то как его пихнет, глазами засверкала. "Да чтоб у тебя язык отсох, холера, чтоб ты слова не мог вымолвить!" — кричит. Мишка только посмеялся, и тут автобус остановился, ему сходить. Стал он из дверей спускаться, а сам все лыбится, через плечо на Дуню смотрит и ручкой ей машет, вот так, — Максимыч изобразил, как Миша махал ручкой, — да и оступился на ступеньке, под ноги-то не глядел. Ка-а-ак треснется башкой о подножку и прям виском. Все думали, убился. Подняли, отнесли, на травку положили. Он очнулся, а сказать ничего не может, только мычит. И так две недели парень слова сказать не мог. Только перед самым отъездом заговорил, видать, его Дуня простила.

Максимыч замолчал, довольный своим рассказом.

— Ну и что? — спросил я. — Где тут колдовство? Подумаешь, человек башкой треснулся и после этого говорить не мог. Такое со многими бывает, например, когда на войне контузит. Это и в фильмах показывают. Вот хотя бы "Они сражались за родину", так там Бондарчук после контузии весь фильм только мычал.

— Хорошо-о-о. Подумаешь, говоришь, — Максимыч закачался, возбужденно потирая ладонями коленки. — А вот это как?

Он начал новый рассказ.

— Была когда-то у Петровны свинья Варька. Ей тогда колхоз поросенка выделил за работу, чтобы дома скотину растила. Не у нее одной свиньи-то были. Но только Варька у Петровны не как другие жила. Как Петровна с работы придет, бывалоча, так в руки хворостину, хлев отворит и гонит Варьку за ворота, а сама-то за ней идет. Куда уж они ходили и зачем — никто не знает. Только куда-то далеко. Петровна домой совсем уж поздно возвращалась. И как Варька-то подросла, здоровущая стала, как трактор. Все уж своих свиней зарезали, а Петровна все не режет. Поросята у Варьки были, Петровна ее к хряку водила, так поросят она всех сразу в колхоз отдала, а Варьку не режет и все. Уж свинья старая стала, я Петровне-то говорю: "Ставь бутылку, я твою Варьку зарежу, чего она у тебя даром-то хлеб ест?" А Петровна: "Иди отсюда, я тебе зарежу, пьяница!" И так, пока Варька сама не сдохла, все она с ней жила и эту свинью кормила. А уж когда сдохла, кто ее мясо да сало купит, мертвячину-то? Не те уже времена были. Голод прошел. Жили получше. Да-а.

— И что? — опять спросил я. — Где колдовство-то?

Максимыч аж запыхтел.

— А зачем она ее кормила-то? Куда водила? — старик даже наклонился над столом и пристально уставился мне в лицо своими пьяненькими глазами. Я еще не нашелся, чего ответить, как он уже продолжил:

— А-а-а, то-то. Вот и никто не знает. А главное, девки-то это не раз видели, и я видел тоже, она, Евдокия-то, с этих гуляний домой не пешком шла. Свинья ее везла. На спине.

Максимыч многозначительно поднял палец и крутил головой, вглядываясь в наши лица. По его мнению, последний довод бил наповал и не мог оставить сомневающихся в бабы Дунином колдовстве. Вскоре я убедился, что таковых, кроме меня, за столом и не было.

— Подумаешь, — пожал я плечами, — я в цирке и не такое видел.

— Тьфу! — с досады плюнул Максимыч. — А то, что она змей спокойно в руки берет, это как? Цирк? Тоже цирк, я тебя спрашиваю? — И, не дав мне даже открыть рта для ответа, разошедшийся старик продолжал: — Мы как-то с ней по осени за грибами ходили, холодно уже было, но морозов еще не было. И вот у меня портянка сбилась, я на кочку присел, чтобы перемотать. А кочка-то подо мной, как живая, заходила. Я вскочил, а из-под нее змеи, гадюки, во все стороны. Там значит у них клубок был, гадюшник, змеиная свадьба. Я как заору и бежать. А Евдокия ни с места, змеи вкруг нее ползают, а ей хоть бы что. Я кричу: "Петровна, беги!" А она стоит. И одна змея заползла прямо мне в корзинку, которую я бросил. Так Петровна подошла, корзину подняла, гадюку оттуда просто так голой рукой вынула и под дерево выпустила. Это как? Цирк?

Я молчал — ну, как мне было объяснять старику, что в холодную погоду змеи малоактивны, и ловкий, опытный человек может их запросто взять в руки. Они ведь и собираются по осени в клубки, чтобы не замерзнуть. По глазам Максимыча я видел, что объяснять это было бесполезно. Тогда я обратился за помощью к Пал Палычу.

— Пал Палыч, — сказал я, — ну, это все ладно, допустим. Хотя меня это ни в чем не убеждает. А вот вы сами что-нибудь о бабы Дунином колдовстве знаете? Колдовала она при вас или еще что? Вы что-нибудь видели?

— А как же, — ответил полковник, — и не раз. Вот, к примеру, у меня три года подряд ребра болели и в спину отдавало. Я по врачам ходил, никто не помог. Мне и позвоночник ломали и язву лечили — все без толку, только время и деньги тратил. А болит так, что спать не могу. Я в прошлом году сюда приехал, пошел к тетке Дуне. Как только вошел, она меня спрашивает: "Где болит? Вот тут?" И прямо туда показала, где больше всего болело. И ведь я ей еще не успел ничего сказать-то. Потом она меня на стул посадила и ушла в комнатку, в ту, что у нее за занавеской. Выходит с чашкой, а в чашке какая-то дрянь, сеном пахнет. Выпей, говорит, и поспи здесь. Я выпил, она меня к себе на кровать положила, и я сразу заснул. Как будто провалился куда-то. Проснулся ровно через час, и боли как не бывало. До сих пор ничего не чувствую.

Пал Палыч замолчал, а я понял, что после этого рассказа мне уж и вовсе крыть нечем. Так что я тоже молчал под торжествующими взглядами Максимыча и Вовки, который с нами, конечно, сидел за столом. И он радовался больше всех: наконец- то Фома неверующий из Москвы был посрамлен прилюдно.

Я налил себе чаю и пробормотал только:

— Ну, может быть, может быть.

Сказал я это лишь для того, чтобы прекратить бессмысленную беседу. Конечно, ни один из этих рассказов не мог меня убедить, что баба Дуня ведьма.

За окном между тем стемнело.

— Ладно, — сказал Пал Палыч, поднимаясь из-за стола, — давай-ка, Максимыч, я тебя провожу. А то ты еще дороги не найдешь.

— Я то, Павлик? — усмехнулся старик. — Да все здесь хожено-перехожено. Вся жись моя здесь прошла в Ворожееве.

При мне впервые назвали Пал Палыча Павликом, и это меня удивило. Но скоро я сообразил, что Петр Максимыч намного старше Светкиного дяди и знавал его наверняка еще мальчишкой. Таким он для него и остался, этот совершенно уже седой полковник.

Однако Максимыч не проявлял никакого желания трогаться с места. В бутылке еще оставалось.

— А бутылку с собой возьми, — смекнул суть дела Пал Палыч. — Это тебе на завтра. — И он ласково похлопал старика по спине.

Гость наш тут же со всем согласился. Он попрощался с нами, накинул на плечи старый тулуп и, сунув бутылку в пространный карман этой удобной одежки, направился к двери. Пал Палыч пошел провожать Максимыча до дома.

Мы опять остались втроем: я, Светка и Вовка.

— Что, понял теперь, нафик, — не утерпел Вовка, — что баба Дуня колдунья? И это еще не все, нафик. У нас тут и колдуньи, и привидения, и оборотни бывают.

— Оборотни-то откуда? — смиренно спросил я.

— Ну, ты ж сам сегодня видел, как баба Дуня козой оборотилась. Ты что, не понял, нафик?

Раз! Вовка клюнул носом в стол после Светкиной затрещины.

— Сам ты козел! — сказала моя подруга, и я был ей ужасно благодарен за солидарность. — Баба Дуня колдует, — продолжила Светка, — но козой она обращаться не будет.

Теперь я огорчился. Значит, Светка только за козу обиделась, а то, что бабушку ведьмой называют, ее не смущает? Все тут чокнутые какие-то в Ворожееве! И у Светки крыша поехала.

— Чо дерешься? — ворчал Куличик. — Как дам! — и он сделал невыразительный жест остреньким локотком, который мог насмешить кого угодно. — Баба Дуня — ведьма. И она в кого хошь превратиться может. И эти, которые рядом с ней живут, тоже оборотни" В таком месте нормальные люди жить не будут. Почему их никто дома не видел? Ты ведь сам говорил, — обратился ко мне Вовка, — что никого в церкви не нашел, хотя они туда залезли. Может, там собаки были? Или коты?

— Да никого там не было, — усмехнулся я. — Две галки только вылетели, когда я в окно лез.

Куличик торжествующе уставился на меня, глядя прямо в глаза. Он молчал, наверное, с полминуты.

— Две галки? — спросил он затем язвительно.

— Да, две, — ответил я.

— Вылетели? — все так же продолжал Куличик.

— Вылетели, — ответил я.

— Так это они и были! — заорал мне прямо в лицо Вовка. — Понял, нафик! Дур-рак! Это приезжие в галок обратились. — Последнюю фразу он произнес уже спокойно.

Я не съездил ему по физии или по затылку, как это сделала Светка, хотя мне очень хотелось это сделать. Я просто встал из- за стола и молча пошел смотреть телевизор в другой комнате. Что связываться со слабосильным деревенским дурачком, который к тому же на два года младше меня.

Вскоре ко мне присоединилась Светка. Куличика она вытурила домой. Но мы так и не успели отдохнуть, потому что вернулся Пал Палыч. Пришлось весь вечер смотреть телевизор.

Спать мы легли рано, часов в десять, и мне не спалось. Я все думал, в какую чушь тут все верят. Даже Пал Палыч, который как лег, так сразу и начал выводить своим полковничьим носом замысловатые музыкальные рулады.

— Св-е-ет, — тихонько позвал я. Но она не ответила, видать, тоже заснула. "Погулять что ли?" — пришло мне в голову. После свежего воздуха лучше спится, а то тут натоплено, форточки закрыты, да еще Пал Палыч с Максимычем накурили. Я тихонько, чтобы не шуметь, поднялся с раскладушки. Хотя она все равно предательски скрипела, однако никто не проснулся. Потихоньку я стал одеваться, и тут во мне шевельнулась еще одна мысль, намного отчаянней первой: "А что, если сходить на кладбище, спрятаться там и просидеть за полночь? Может, удастся высмотреть, кто там хулиганит по склепам?" Тогда ведь я и Куличику нос утру, и Максимычу, если докажу, что дух Куделина — это всего лишь сказка, миф.

Когда я вышел на кухню, мысль эта окончательно овладела мною. Тогда я вернулся в комнату и взял фонарик, а в карман сунул зачехленный охотничий нож, которым Пал Палыч резал хлеб и вскрывал консервы. Мой маленький перочинный надо было искать, а этот лежал в ножнах на стуле. К тому же охотничий нож — настоящее оружие, с ним будет как-то не так страшно.

Выпив еще на дорогу полкружки горячего чая и удостоверясь, что на часах уже начало двенадцатого, я отправился на кладбище.