"Контракт Султанова" - читать интересную книгу автора (Динаев Дино)

Глава 1

Павел Султанов мечтал разбогатеть.

Но для "сбычи мечт" не было никаких предпосылок. Кто он? Рядовой инженер в ООО "Конструктор". Жена безработная, ребенок. Не жизнь. Серые будни.

И катилась его жизнь без затей до того самого дня, когда он опоздал на служебный автобус.


Он на него никогда не опаздывал, но в этот раз 201-й контур не шел, потом завис комп, потом его вызвал и отчитал Кандидов.

Так что когда он потный со слипшимися волосами вывалился на остановку, она оказалась девственно пуста. По заплеванному асфальту ветер катал пустые сигаретные пачки и фантики от шоколадных батончиков. Опоздал. Как впрочем, и на остальную жизнь.

Но тут лязгнул, подъезжая, выцветший микроавтобус, судя по виду, списанный еще в прошлом веке. Не веря себе от подвалившего счастья (кто-то бриллиантам радуется, а мы вот такому инвалиду, только чтобы пешкодралом не топать), Паша взобрался, как ему показалось прямо в рай.

Пустой автобус! Можно даже есть.

Так в гордом одиночестве и доехал. Городская остановка также оказалась пуста, все успели разойтись. Паша в гордом одиночестве возвышался среди тех же сигаретных пачек и фантиков и стал считать копейки, чтобы разориться и купить пивка.

С отовариванием возникли проблемы. "Комок" оказался закрыт без объяснения причин. Наверное, там не нуждались в его грошах.

Он с тоской оглянулся, предчувствуя, что придется, несолоно хлебавши, вернее, совсем не хлебавши, с полным сушняком в горле и присохшим к небу языком плестись домой, в душную квартиру, и вдруг увидел гостеприимно распахнутые двери в небольшую тошниловку, расположенную в кирпичном пристрое. Откровенно говоря, до этого самого вечера он и не подозревал о ее существовании.

Двери распахнуты настежь, и в глубине в мягком зеленоватом свете стойка, а на ней бутылочки, бутылочки в ряд.

Внутри никого, кроме бармена за стойкой, который, заметив Пашин взгляд, доброжелательно уставился в ответ. Отступать было поздно. Султанов погремел медяками в обширном кармане ношенных Донатовских штанов (свояк подарил от щедрот, мировой мужик) и, решив, что на пиво должно хватить, решительно шагнул вовнутрь.

Едва он оказался за порогом, то всем нутром понял, что поступил правильно. Здесь было хорошо.

— Здравствуйте, меня зовут Сергей Живов, — источая радушие, сказал бармен. — Выпьете пива?

От произнесенных слов Паша растаял. Давно с ним никто не говорил подобным тоном. На работе сплошной лай. Начальство недовольно, что он не успевает. А как он успеет, если на него свалили почти всю работу, мотивируя это тем, что он полностью прихватывает сверхурочные. Не прихватывать тоже нельзя. Зинка совсем измучилась безденежьем, и характер ее стал неуклонно и верно портиться. В привычку жены вошло ежедневное ворчание, что кормить нечем, что Димка приболел, а доктор без денег и смотреть его не хочет. От всех этих напастей, а больше оттого, что жена дни напролет вынуждена одна одинешенька торчать дома, Зину стало кидать в другую крайность. Стала она Пашу по — дурному ревновать. Ревновать, конечно, беспочвенно, какая дура позарится на безденежного мужика, да и не было у него сил на интрижки, откровенно говоря, после всех его сверхурочных. Ему хватало сил только до дома добраться. Паша отшучивался, что невозможно завести подружку, лежа на старом диване перед телевизором. Пару раз он все же не выдержал, и тогда все моментально переросло в жуткие скандалы.

— У нас не принято ругаться, — мягко укорил его Живов.

— А что я вслух что-то сказал? — изумился Султанов, перед ним стояла почти пустая кружка пива и вазочка с орехами, он сразу стал прикидывать, сколько это стоит, потому что в вазочке оказались не просто орехи, а фисташки, политые пряным соусом.

— Орешки за счет заведения, — сказал Живов, и у Паши появилось нехорошее чувство, что тот читает его мысли. — Освежить? — не дожидаясь согласия, он поставил перед ним еще одну кружку. — Угощайтесь. Клиентов все равно нет.

А на Пашу как назло такой вдруг сушняк напал, будто год безвыездно жил в пустыне Сахара. Он махнул рукой и, решив что, в крайнем случае, сбегает за деньгами домой, хорошо приложился к пиву. Пиво было чудесное, бархатистое и приятное на вкус. Паша готов был выпить его ведро. И вообще вокруг все было чудесно. В голове где-то на окраине полушарий возникла суматошная мысль, что он вроде как напивается, но тут же пропала. Да и что может быть с двух кружек пива? Или с трех? Паша бессмысленно таращился на кружочки с фирменным лейблом, тщетно пытаясь их сосчитать, пока Живов изящным движением не смахнул их со стола и не выставил новую пенящуюся кружечку.

— Хочешь, Серега, я расскажу о себе? — обратился Паша к бармену, когда он был в сильном подпитии, он всегда рассказывал о себе, это был его конек, за который его и в гости звать перестали, надоело всем выслушивать бредни о том, как он вскорости разбогатеет, но Живов был не против, а даже наоборот, всем своим видом показывал, что готов слушать до бесконечности с неослабевающим удовольствием, такой оказался душка.

И Паша стал рассказывать, с чувством превосходства улавливая проявления изумления у слушателя. Надо сказать, Живов с готовностью его проявлял, вследствие чего Паша полюбил его еще больше. Хотя куда уж больше. У него никогда не было более благодарного слушателя, да и слушателей оставалось всего два, но увещевания о грядущем богатстве вызывали у Доната смех, а у Зины настоящую истерику.

— В жизни нет ничего случайного, — он обвел руками пустой зал, который, надо признать, уже изрядно покачивало. — Я еще поношу настоящие английские штиблеты из буйволиной кожи. И на моей улице будет сабантуй.

— Есть идеи?

— Я писатель, — значительно произнес он.

Вышло все равно что, вы не знали, я Жан-Поль Бельмондо!

— Что пишешь? — заинтересовался бармен.

— Я раскрываю тайны бытия, — скромно признался Султанов.

— Детективы? Русский Чейз?

— Есть такой грех. В нашем городе непаханая целина для истинного детективщика. Один мэр гниет в тюрьме, второго вообще убили, ни одно преступление официально не раскрыто.

— Читатели есть?

— Есть! — Паша погрустнел. — Но только один. Лешка Сорокин. Знаешь, Лешку?

Живов не знал. А еще он не знал, как он писал.

Он писал божественно. Он писал лучше всех.

— Почему ж тебя не печатают?

— Резонный вопрос, и я скажу тебе ответ. Прошлым летом я отдыхал на местной турбазе. Путевки давали по дешевке, я и урвал. На всю базу одна единственная волейбольная площадка, на которой по нескольку часов играли одни и те же люди. В каких-то компонентах они играли лучше меня, в каких-то хуже. Но они играли, а я нет. У них уже удары не шли, их тошнило от игры, тогда они уходили и забирали с сбой мяч. Ты понимаешь, о чем я?

— Узкий круг? Блат?

— Заметь, это ты сказал.

— Но ты хоть пробовал? Ответ получал?

— Ни разу, — Паша сжал зубы.

Так что фактически читатель у него оставался единственный-Сорокин. Не считать же Доната, который выхватывал отдельную страницу из папки и давай вслух читать и ржать. Большой любитель поиздеваться его свояк. И пошляк. При Зинке, при Димке может достать гандоны из кармана, небрежно упомянуть, когда имел жену в последний раз.

Именно в пику ему Пашка начал писать откровенные провокационные вещи. В следующий раз, когда вздумает читать, путь подавится, столько там будет непотребщины!

Так что своим рождением Быстрец обязан свояку. Бывший полковник ФСБ, выгнанный из органов за дискредитацию и прямое неподчинение приказам. Конкретная зверюга, безжалостный циничный убивец. Мерзкая отталкивающая личность. Еще Зинка не знает, что он там про него навыдумывал. Но она его книг отродясь не читала. И слава Богу!

— Тебе нужен спонсор! — вынес вердикт Живов. — Я тебе могу в этом помочь! Есть тут один местный воротила.

Паша оторопело смотрел, как бармен достает мобилу, как начинает что-то навтуливать, и на него вдруг такой мандраж напал, что он смог сказать только шепотом:

— Нет.

— Он здесь рядом. Сюда регулярно заходит, — упрямо твердит Живов.

Паша безвольно протестует, но все его протесты сродни протестам девушки, говорящей "Нет!", а ее в это время никто и не думает слушать, раздевают, и превращают в женщину, несмотря на все слабые увещевания, что ее мама заругает. Мамо.

— Сейчас будет! — сообщил Живов, и он разве что со стула не загремел.

Возникла истерическая мысль, бежать! Куда? Ведь он даже не расплатился!

Впрочем, он даже не успел бы встать, потому что почти сразу в дверь вошел энергичный мужчина в приталенном костюме. В распахнутом вороте ослепительно белой рубашки сверкала толстая златая цепь, затерявшаяся в густых зарослях.

Мужчина подошел и протянул руку, которую Паша от неожиданности безропотно пожал.

— Лазарь! — мужчина энергично тряхнул его руку, пятерня у него оказалась крепкой, словно крабья клешня. — У меня три минуты!

На некоторое время наступила немая пауза. От испуга Паша утратил все былое красноречие.

— Ну что же ты? — вынужден был поторопить его Живов.

— У меня мало времени. Где ваши рукописи? — поторопил Лазарь.

— А вы кто? — с вызовом спросил Паша.

Лазарь тяжело глянул на него, и Паша понял, что дело его десятое, и если хоть кто-то хочет глянуть на измаранные им листы, то надо не в позу вставать, а со всех ног бежать за ними, еще и кричать при этом через плечо:

— Я быстро! Вы только не уходите!

Паше показалось, что он всю жизнь ждал, чтобы кто-нибудь произнес эти заветные слова. "Я хочу посмотреть ваши рукописи". Лучше могло быть только: "Я хочу купить ваши рукописи и заплатить большие деньги".

— Я вам их сейчас принесу! — выпалил Паша.

— Я вас подвезу, — невозмутимо проговорил Лазарь.

Паша не успел даже возразить, как, оставив на стойке радужную бумажку, Лазарь легко слетел со стула и пошел к выходу. Паша суетливо выгребал из карманов мелочь, чтобы расплатиться, но Живов жестом остановил его:

— Уплачено. Желаю удачи.

На улице было темно как в погребе. Не горел ни один уличный фонарь. "Это ж, сколько сейчас времени?" — ужаснулся Паша. — "Опять Зинка скандал закатит".

Хоть Паша и уловил по манере поведения запах денег, но он еще не знал, о каких деньгах идет речь. Для начала хотелось бы взглянуть на машину бизнесмена.

Сердце его сладко заныло, когда он увидел припаркованный двухместный "Порш", формой похожий на торпеду. Цвет в сумраке смотрелся темным, но стоило хозяину отворить дверцу, и в салоне вспыхнул свет, то из тьмы хищно выступили ярко-алые борта.

До дома оставалось три минуты пешего хода, но Паше хотелось, чтобы они ехали вечно. Его мечте не суждено было сбыться.

Лазарь не ездил. Он мчал. Мотор ревел. Ах-да, спортивный глушитель. Бизнесмен вдавил газ и не отпускал ни на поворотах, ни даже перед "лежачим полицейским".

Он препарировал квартал за несколько секунд. А когда затормозил, то казалось, что нужный дом они проскочат на километр. Но тормоза взрыкнули, и машина встала мертво. Перед глазами Паши все качалось.

Лазарь сказал, что подождет. Паша до последнего момента боялся, что он поднимется вместе с ним и мало того, увидит нищую квартиру, давно нуждающуюся в ремонте, так еще и от Зинки им может перепасть на пару.

Он бегом поднялся, стараясь не шуметь, отпер дверь, но Зинка, конечно же, не спала. Она вышла, кутаясь в старенький поношенный халат.

— Где ты шлялся?

— Я был на работе, — брякнул он, не подумав и, конечно же, поплатился за поспешность.

— Врешь, тебя не было на работе, я звонила!

Паша, сжав зубы, кинулся к заветной тумбочке. Он выгребал пачки исписанной бумаги, на пол летели отдельные листы. Мысли разбегались. Он никак не мог выбрать, какие вещи показать в первую очередь, чтобы заинтересовать потенциального покупателя. Жена с настойчивостью робота последовала за ним.

— У какой проститутки ты был, признавайся! — выкрикнула она, потеряв терпение, впрочем, у нее всегда с этим была напряженка.

— Отстань! — не выдержал и он. — Дай мне хотя бы пять минут спокойных, я тебе потом все объясню.

— Что значит отстань? — взъярилась она. — Если я сижу дома, так значит со мной можно не считаться? Дай тебе волю, вообще меня в служанку превратишь, а сам пойдешь шляться по своим шлюхам! Думаешь, не знаю, чем вы там, на фирме занимаетесь?

И пошло — поехало. Мысли спутались окончательно. Ничего не соображая, Паша вырвал несколько первых попавших на глаза страниц. Там была одна вещь про "афганца", и даже про Быстреца, которую он и показывать не хотел поначалу. Султанов уже бежал к двери, когда в голове словно молния полыхнула, и он хлопнул себя по лбу. Во всей этой сутолоке Паша чуть не забыл про свою любимую вещь — про программиста. И Сорокину она нравилась больше всего. Паша считал ее одной из своих самых сильных вещей.

— Ты скажешь, наконец, что происходит? — кричала в истерике Зинка, но он лишь отпихнул ее и кинулся вниз по лестнице. — Можешь не возвращаться! Живи у своей проститутки! Всю жизнь мне испортил!

Паша отдал Лазарю три отрывка из романов, но он знал наверняка, что для пробы тот выберет (если выберет!) только одну вещь. Если б он знал, какую!


На следующий день, возвращаясь после работы, Паша увидел Живова, курящего у двери бара. Тот призывно махнул рукой. Они поздоровались, словно знали друг друга тысячу лет. Сергей, не отпуская его руки после рукопожатия, словно боялся, что он сбежит, подвел к стойке и выставил перед ним кружку пива, заговорщицки сказав:

— За счет заведения. Ну и повезло тебе, Паша, — и протянул листок, оказавшийся чистым бланком, на обратной стороне которого было записано всего одно слово: "Быстрец". Чуть ниже был указан адрес: "Портовая,168". — Я думаю, тебе надо поторопиться и отвезти рукопись уже сегодня. Надо ловить момент, пока Лазарь не передумал. Ты просто счастливчик, что он обратил на тебя внимание.

Пашу словно пустым мешком двинули, такая вдруг оторопь взяла. Быстрец? Ни фига себе!

Не геройские подвиги "афганца" после войны, ни пронырливый программист, умная голова, а этот гоблин. Быстрец.

Он даже сам стеснялся читать то, что написал. Иногда ему казалось, что это не писал он вовсе. Такую непотребщину мог написать только еще один Быстрец.

Кто это такой? Если коротко, урод, каких свет не видывал. Он относился к своим жертвам, как к скоту. И вообще, ко всем окружающим так относился. Тупое жвачное животное, но очень сильное, плохо умеющее говорить, но отлично-убивать.

Неужели про такого будут читать? Ждать продолжения? Что случилось с миром? Он столько всего написал, а заинтересовались лишь грязью. Это же не проза! Накипь! Материализованная злоба на мир. Но мир здесь при чем? В чем его вина?

Нет, здесь какая-то ошибка. У Паши на работе был Интернет, и он, чтобы не отставать от веяний литературной моды, частенько залезал в самиздатовские сайты.

И был погребен словесным океаном. Тысячи графоманов, десятки тысяч романов, написанных убого, или наоборот вычурно. Неумелые словесные дебри, сквозь которые невозможно добраться до смысла. Да и неохота, откровенно говоря, добираться.

Так что Паша вполне понимал Лазаря. Он схватил наиболее яркое произведение, а что там горит — аленький цветочек или прессованный навоз, никого не волнует.


Паше было стыдно, но ноги сами несли его домой за рукописью. Жена не разговаривала с ним со вчерашнего дня и обед назло не сготовила. Только отперла дверь и молча ушла к вечно лопочущему телевизору, где улеглась перед ним дрыхнуть. Была у нее такая дурная привычка, спать под телевизор. Сколько пытался ее отучить, бесполезно. Паша хлебнул холодного чая, который Зинка и не думала подогревать, схватил пару папок и заторопился на остановку.

Портовая улица не ближний свет, расположена в Старом районе. Протрясясь в переполненном и дергающемся, словно эпилептик троллейбусе, Паша, долго проискал нужный дом, потому что Портовая заканчивалась на доме под номером 165.Никто и слыхать ни слыхивал про 168-й дом.

Чем дольше Паша плутал по пустынному району, натыкаясь лишь на заброшенные цементные цеха и арматурные участки, отгороженные проржавелыми заборами из металлических прутьев, тем сильнее им овладевало отчаяние. В голове свербела мысль, что он стал объектом злого розыгрыша, и над ним просто посмеялись. Понуро опустив голову, он бесцельно брел по запорошенному свежим цементом закоулку, уже не соображая, где находится и как отсюда выберется, когда неожиданно подоспела помощь в виде затянутой во все черное старухи. Губы ее были скорбно поджаты. Ни на что особенно не надеясь, Паша протянул ей бумажку с адресом, и вопреки ожиданиям старуха сразу указала на неприметный проем между двумя близко стоящими корпусами явно лабазного вида.

Пройдя между ними, он вышел к скромному двухэтажному флигелю с облупившейся желтой краской. Над потрескавшимися деревянными дверями висел сверкающий лаком новенький номер:168. Вплотную к дверям застыл знакомый алый "порш". Паше даже почудилось, что мотор еще потрескивает, будто его выключили буквально минуту назад. Он толкнул дверь и вошел.

В холле, заставленном стеллажами, за столиком сидела эффектная девица. Как и у всех нормальных мужиков, у Паши сразу башку снесло набекрень. Он вразвалку подошел к столу и сказал небрежным тоном:

— Мне Лазарь назначил здесь встречу. Я роман принес.

Он сам не понял, откуда все взялось. Почему-то казалось, что настоящие писатели должны разговаривать именно так. Немного развязно, слегка витая мыслями где-то в своих творениях.

И сразу понял, что не то ляпнул.

Девица смерила его насмешливым взглядом. Паша был потный и изможденный от долгих блужданий на жаре. Пиджак, донашиваемый после Доната и больший на размер, чем нужно, слегка провис над плечами.

— Может, я ошибся? — сипло спросил он.

— Нет, вы не ошиблись. Лазарь Лаврентьевич предупреждал о вашем приходе. Я вас провожу.

Секретарша пошла сзади, и получше рассмотреть ее фигуру Паше не удалось. Холл оказался забит шкафами, ржавыми сейфами, ящиками с устрашающе торчащими погнутыми гвоздями.

— Вы что ремонт делаете? — спросил Паша.

— Мы меняем мебель, — заучено ответил вахтерша, видно, ее часто об этом спрашивали.

— А как вас зовут?

— Нам запрещается заводить знакомство с клиентами. Мы уже пришли, — она приоткрыла новенькую, еще пахнущую лаком дверь, спросила разрешения, потом предложила Султанову войти.

Лазарь сидел в простенько обставленном кабинете за обшарпанным столом. Не вставая, протянул руку:

— Рукописи привезли? Отлично! И паспорт, пожалуйста, — он взял тексты и довольно небрежно бросил на дальний край стола, после чего довольно внимательно стал изучать паспорт. — Гражданин России? А почему место рождения Голодная степь?

Паша объяснил, что родился действительно за теперешней границей, о которой в то время никто не мог предполагать даже гипотетически. Союз братских народов казался непоколебимым как эволюционное учение Дарвина. Первым распался Союз, потом братские народы, оставшись без узды, доблестно передрались. Почти одновременно со всей этой бучей и учение Дарвина послали куда подальше. Родители привезли Пашу в Россию в возрасте восьми лет, и паспорт он получал уже здесь. Все это Паша вкратце обсказал Лазарю. Тот удовлетворился ответом и, схватив верхнюю рукопись, стал листать. У Паши сложилось впечатление, что тот действует бесцельно, лишь бы чем-то заполнить паузу. Или листы считал.

— Вам надо подписать контракт, — наконец произнес Лазарь, с облегчением отбросив рукописи.

Он выдвинул ящик на всю длину, и Паша увидел в нем одиноко лежащий листок. Вернее два.

— Два экземпляра, — пояснил Лазарь. — Один ваш, другой останется у нас. Если надумаете перейти в другое издательство, вам придется заплатить неустойку.

"Господи, какое другое издательство?" — подумал Паша, торопясь подписать бумагу, словно боясь, что Лазарь передумает в последний момент и документ отберет. Свой экземпляр Лазарь сложил вчетверо и спрятал во внутренний карман пиджака. Он выглядел чрезвычайно довольным.

— И все? Я могу идти? — немного разочаровано спросил Паша.

— Как домой? Вы же за аванс расписались, но не получили.

— Мне, наверное, в кассу надо идти?

— Зачем в кассу? — удивился Лазарь. — У нас все здесь.

Он выволок из глубин стола обычный целлофановый пакет. Паше показалось, что у него онемели глаза. В пакете лежали деньги. Пачки. Денег. И россыпью. И именно в этот момент Паша понял, что жизнь понесла его, подобно тому, как таежная река подхватывает и несет прямиком на пороги ненадежный плот.

Султанов поймал себя на том, что судорожно прижимал к себе мешок с деньгами, и ему стало так стыдно, что он вспотел второй раз после улицы. Откровенно говоря, он считал, что с прохладцей относится к деньгам. Однако это утверждение оказалось верным только для того момента, когда денег у него не было. От самоуничижения его отвлек громкий скрип отворившейся двери. В кабинете появился старичок сурового вида, с жестко торчащими усами. Шея деда с шармом была повязана несвежим платком. Старик так сильно сутулился, что казался горбатым.

— Здравствуйте, Венедикт Трофимыч! — радушно поприветствовал Лазарь, дед промолчал, только глазами зыркнул из-под густых бровей. — Что, опять ангина?

— Ерунда, пройдет, — зычным голосом ответил тот.

— Это наш Веничка Герберт, — представил его Лазарь.

— Тезка знаменитого Венички Ерофеева? — спросил Султанов и сразу почувствовал, что ляпнул что-то не то, потому что чело Лазаря избороздило тяжкое раздумье.

— Не знаю, кто это такой, — проговорил он, наконец. — Но наш Веничка все равно лучше. Мастер слова, какого поискать. Он будет вашим редактором.

Лазарь передал принесенную Пашей рукопись Герберту. Откровенно говоря, до последнего момента Паша сомневался в компетентности деда.

Судя по всему, старик сильно ненавидел бумагу, сильнее только бумагу с текстом. Недобро зыркнул на рукопись глазами, как на живое существо, он взял ее так, что она вся вывернулась, едва не рассыпавшись по листку. И в таком положении стал читать.

После этого в комнате наступила гнетущая тишина, нарушаемая лишь сопением Лазаря. Дед читал один лист минут десять. И было заметно, что это не предел.

Повезло, что он не стал читать дальше. Впрочем, как профессионал (Султанов-профессионал!), Паша знал, что специалисту достаточно не то, что страницы, нескольких строк, чтобы выявить графомана.

Мрачный человек шевелил губами как лошадь, а, закончив чтение и так и не перевернув лист, шмякнул рукопись на стол и вынес свой вердикт.

— Написано ровно, но огрехи есть. По большей части смысловые неточности. Вы пишите: "На небе расположили зеркало размером с город". Видите ли, город это слишком сложная субстанция, чтобы быть оценкой чьих-то размеров. Там дома, машины ездят. И не пишите вы небо, напишите небесный свод. В этом контексте это будет уместно. Еще пишите, что когда из-под обломков машины достали труп шофера, то его суеверно скрещенные пальцы по-прежнему лежали на руле. Его что вместе с рулем вытащили? Далее. Действие у вас происходят в Мексике, и здесь говорится, что в автобусе ехали крестьяне и везли гусей на продажу. Я точно не знаю, но можете ли вы поручиться, что в Мексике обитают гуси?

Паша не мог, но его так и подмывало возразить, что среди читателей про безобразия Быстреца вряд ли найдется хоть один, побывавший в Мексике. А если и сыщется, то вряд ли обратит внимание на такой пустяк.

— Написали бы, что действие происходит не в Мексике, кому она нужна, а на Кавказской дороге. Тогда и гуси сойдут. Кстати, тут сказано "американские туристки-старухи". Тоже неверно. Они ведь себя старухами не считают, а наоборот, молодятся, шейпинги всякие посещают, по миру ездят.

Так Паша получил первый и надолго запомнившийся урок на тему бережного отношения к слову. После этого он даже газеты стал читать по-другому. Его взгляд буквально спотыкался о фразы, на первые взгляд вроде бы написанные правильно, но после анализа являющиеся абсолютной бессмыслицей, а еще смешнее, чем-то неприличным. Правда, впоследствии, в романе все равно про американских старух написал, что хоть они и не считают себя старухами, но все равно являются самыми мерзкими старухами на свете, только молодящимися. В отместку.

— Раскрутку начнем в течение следующего месяца, — подытожил Лазарь. — Веничка как раз подготовит корректуру, да и общий дизайн всей серии будет готов. Насчет рекламной компании к вам приедут. Ваш адрес у нас есть. Только должен вам напомнить, что в Алге никакой рекламы не будет.

— Рекламы? — не понял Паша.

— А что вы думали? Вы теперь товар. Вас надо продать. Думаете, сейчас кого-нибудь купят просто так?

— А меня купят?

— Не сомневайтесь. Мы из вас картинку сделаем. Читать, может, и не будут, но купят обязательно. Шутю.

— А почему в Алге рекламы не будет?

Лазарь помолчал. Неуверенно глянул на Герберта, словно старик мог ему чем-то помочь.

— Это все указано в договоре, — проговорил он, наконец. — Вы что же договор подписали, не читая? — он попросил у Паши его экземпляр, хотя по идее мог бы достать и свой, и продекламировал Особое условие. — Никакой рекламной кампании, а также распространение книг в Алге вестись не будет.

— А как же? — даже растерялся Паша. — Я что не увижу своих книг?

— Ну почему же? — снисходительно улыбнулся Лазарь. — Вы будете получать сигнальные экземпляры. Причем, совершенно бесплатно. Так что на друзей и родственников хватит.

— А если не хватит? — с вызовом спросил Паша, и Лазарь прекратил улыбаться.

— Тогда получите их дополнительно. У вас какие-то проблемы с этим пунктом? Может быть, вы не согласны с нашими условиями?

— Согласен, не согласен, теперь то какая разница? — раздраженно проговорил Паша. — Контракт я уже подписал.

— Павел Петрович, вы должны уяснить, что мы ни в коей мере не хотим ущемить ваши права. Когда я говорю мы, то имею в виду вновь созданное издательство "Прекрасная Аврора", — он указал на колонтитул на договоре, в ответ, хищно блеснувший золотым тиснением, и Герберт истово закивал, соглашаясь. — Мы честно делимся со своими авторами частью доходов, но и вы должны нас понять. Вы должны спокойно и плодотворно работать, и излишняя шумиха вам совсем ни к чему. Это нисколько не должно вас как-то беспокоить. Ну и что из того, что ваших книг пока не увидят в вашем родном городе? Зато они появятся в Москве, Питере и других крупнейших городах. Кстати, запланировано распространение и за границей: в частности, во Франции. Видите, у нас от вас секретов нет. Но и вы должны пойти нам навстречу. В настоящий момент коммерческие интересы требуют соблюдения вашего инкогнито. Вы должны возникнуть, словно из ниоткуда. Никаких интервью, кроме как после моего личного разрешения, никаких публичных выступлений. Мы понимаем, что вам хочется известности, особенно в родном городе, знакомые, родственники, поклонницы. Мы все понимаем и заверяем вас, что все это явление временное. В любой благоприятный момент, когда раскрутка будет успешно осуществлена, в чем издательство ни на йоту не сомневается, условия договора могут быть пересмотрены, — Лазарь откинулся на спинку и вытер вспотевший лоб. — Кстати, с момента подписания контракта вы обязуетесь печататься только у нас.

— Но я еще в местной прессе публикуюсь. Так мелочь. Рассказы, фельетоны.

— Очень сожалею, но с этим тоже придется закруглиться. Повторяю, с этого дня все вами написанное принадлежит "Авроре". За каждый новый роман будете получать по две тысяче долларов. Или в рублях по курсу ММВБ. Пока. Если в течение полугода будет коммерческий успех, контракт будет перезаключен на более высоких ставках. За каждое переиздание, если такое последует (не обижайтесь, рынок очень привередлив, он может вас и не переварить), так вот в случае переиздания, будете получать потиражные-сто баксов на каждую тысячу экземпляров. Если к вам обратятся напрямую, тем паче, из иностранных издательств, просьба направлять их в юротдел "Авроры". Это тоже оговорено в контракте. Кстати, сделано не из корыстных побуждений. Просто по невежеству своему можете такое подписать, что окажется, что ваши книги могут издаваться только в Малайзии, а все права принадлежат какому-нибудь Ягупопинскому издательству, которого вы днем с огнем не сыщете, чтобы взять с него хоть какие-то деньги.

Лазарь был настолько любезен, что взялся подвезти Султанова. Они садились в машину, когда из дверей появился Веничка. В одной руке он нес рукописи, в другой объемистую сетку, из которой доносилось стеклянное позвякивание.

— Эти писатели непредсказуемы, — осуждающе проговорил Лазарь и только тогда понял двусмысленность произнесенного и начал неуклюже исправляться. — Это ни в коем случае не относится к вам. Иначе мы бы к вам не обратились.

— Откуда вы знаете? Может быть, я тоже непредсказуем? — пошутил Паша.

— Вы не похожи на человека, которому нужны проблемы, — абсолютно серьезно проговорил Лазарь.

Надо было видеть, как Паша при всем честном дворе выбрался у своего подъезда из роскошной иномарки. Для человека, уделом которого на веки вечные являлся троллейбус, это был номер. Соседи, судачащие на лавочке, на некоторое время онемели. Если бы они видели, что у него в газетном свертке!

Зина открыла дверь и по своей привычке сразу повернулась к нему спиной.

— Тебе придется прервать свой мораторий, я тебе кое-что принес, — предупредил Паша.

— А мне все равно, что ты там принес. Ты мне в душу наплевал, — как всегда бездоказательно заявила она.

Вообще-то, всей ее безапелляционности обычно хватало дня на три, потом она, как ни в чем не бывало, возвращалась к нормальному общению, но сейчас Паша не мог ждать.

— Я здесь немного накалымил, — как бы про между прочим заметил он.

— Мне не интересуют твои гроши!

— Во-первых, это не совсем гроши. Во-вторых, надо решить, что брать сначала: машину или гараж?

— Что ты мелешь? Какая машина? — она резко обернулась, и в этот момент он развернул газету и высыпал перед нею все деньги: сто двадцать тысяч.

Сказать, что Зина, никогда не державшаяся больше тысячи за раз, когда Паша, стесняясь и краснея, приносил получку, была ошеломлена, значит, ничего не сказать. Глаза ее закатились, и она рухнула без чувств. Хорошо, что еще на разобранную постель.

Он приводил ее в себя, и впервые за все время случившихся с ним перемен чувствовал на сердце некий холодок. Но это состояние быстро минуло. Зина пришла в себя и, моментально привыкнув к такому повороту событий и даже особо не поинтересовавшись, откуда деньгами, стала строить планы, как их потратить.

Казалось, что жизнь идет на взлет. Оказалось, что она катится в пропасть.