16

В течение следующих дней Траффорд неоднократно пытался убедить Чанторию в том, что их долг — сделать Мармеладке Кейтлин прививки. Это приводило к ужасным ссорам, но ему так и не удалось заставить жену изменить свое мнение, и когда наступил день очередного физиприса, он решил действовать без ее согласия.

Несмотря на огромную толпу перед дверями метро, к которым ему предстояло пробиться, Траффорд находился в приподнятом расположении духа и чувствовал, что может горы свернуть. Ему не испортила настроения даже новость о том, что на местной насосной станции подорвался террорист-смертник, хотя это означало многочасовую задержку. Его не раздражали ни гигантское волосатое брюхо, упирающееся ему в спину, ни огромная волосатая задница, к которой он был притиснут. Ни жареная курица, с чавканьем поглощаемая в нескольких дюймах от его правого уха, ни гамбургер, разделяющий ее судьбу рядом с левым. Ни безостановочное "тум-тум, тум-тум" из бесчисленных наушников вокруг, ни новостной цикл на всех пластиковых стаканах с кофе. Ни один из тысячи человек, ни одна из миллиона вещей, которые прежде вызывали у Траффорда такое интенсивное отвращение, что по коже у него ползли мурашки, на лбу выступал пот, а сердце стучало вдвое сильнее обычного, сегодня нисколько его не огорчали, потому что нынче утром, несмотря ни на какой риск, он собирался начать борьбу за будущее здоровье и благополучие своей дочери Мармеладки Кейтлин.

Впрочем, у охватившего Траффорда радостного возбуждения была и вторая причина, вовсе не связанная со спасением дочери. Он влюбился.

Конечно, это случалось с ним и раньше. Он любил свою первую девушку, любил первую жену и, безусловно, любил Чанторию. Он безоговорочно любил ее в те дни, когда она умела смеяться, когда она была хозяйкой своей собственной души и когда в ее темных глазах блестели тайная страсть и подспудное веселье. Он и теперь любил ее скучной, послушной любовью, как мать своей дочери и ту женщину, какой она была до тех пор, пока ее не изгрыз страх. Но эта новая любовь совсем не походила на все остальные. Она была странной, волнующей и экзотической. Она не превышала по силе его любовь к Чантории, но отличалась от нее в принципе, потому что о женщине, к которой его тянуло, Траффорд не знал ровным счетом ничего.

Траффорд не знал, сколько лет Сандре Ди, есть ли у нее дети и была ли она когда-нибудь замужем. Он не знал, под каким знаком Зодиака она родилась и какой камень считает своим талисманом, какая вечеринка запомнилась ей лучше всего и что она скажет Господу Богу на Страшном суде. Не знал, какое воспоминание вызывает у нее наибольший стыд, что ей нравится, а что нет. Не знал, как она отдыхает по выходным, какие передачи смотрит по вечерам и какие позы предпочитает в постели. Не знал, какой у нее любимый цвет и за какую футбольную команду она болеет. Не знал ни причин, побуждающих ее любить и уважать себя самое, ни того, за что она ежедневно благодарит Любовь в своих молитвах. Конечно, вся эта информация имелась в свободном доступе на ее персональном сайте — заходи и читай. Но Траффорд знал, что там одна ложь, скроенная из обрывков тех бездарных типовых излияний, которыми забиты бесчисленные сайты других людей. И это, пожалуй, было единственным, что он знал о Сандре Ди. У нее были секреты. Он знал, что ничего не знает. Что практически все, относящееся к ее жизни, вплоть до самых незначительных мелочей, Сандра Ди держит при себе. И при этой мысли Траффорда охватывал ликующий трепет, ибо не было на свете ничего более важного, более смелого, более оригинального и более эротичного — истинно, глубоко, пугающе эротичного, — чем секреты.

Траффорд даже не знал, как выглядит тело Сандры Ди. Трудно было поверить, что в мире, где властвует почти полная нагота, может существовать женщина, которой удается все время прятать от посторонних глаз бо́льшую часть своей кожи. О теле Принцессы Любомилы, или Калуа, или любой другой из его знакомых Траффорду было известно гораздо больше. То же самое он мог бы сказать и о телах незнакомцев и незнакомок, устраивающих ежедневную давку перед входом в метро. Там его окружали чужие груди, животы и ягодицы. Согласно этикету, в общественных местах люди должны были прикрывать только гениталии, каковые из тех же соображений приличия им полагалось честно и откровенно демонстрировать на своих персональных сайтах. Но Сандра Ди ни разу не обнажила на работе свою грудь. Даже ее живот и тот редко бывал доступен взору коллег. Внезапно Траффорд сообразил, что он никогда не видел ее пупка! С огромной вероятностью она была единственным известным ему существом женского пола, чьего пупка он не видел. Напоказ выставлялись даже тела маленьких девочек — одной из давно замеченных Траффордом несообразностей нынешней жизни, о которых он на всякий случай помалкивал, было то, что в обществе, испытывающем хронический ужас перед педофилами, матери одевали своих дочек, включая самых младших, в такую же подчеркнуто сексуальную одежду, какую носили сами.

Но даже в самую изнурительную жару рабочий костюм Сандры Ди не ограничивался только узеньким топом и трусиками. Как правило, она предпочитала легкие юбки, порой закрывающие ноги чуть ли не до середины бедра. Конечно, ее неблагочестивое поведение вызывало недоуменный шепоток: разве можно так не уважать себя, чтобы не гордиться своим телом! Но Сандре Ди было наплевать — она презирала условности. А когда Принцесса Любомила принималась отчитывать ее за недостаток женственности и плохой вкус, она заставляла ее умолкнуть одним пристальным взглядом. Как-то раз Сандра Ди сказала, что ей, светлокожей и склонной к появлению веснушек, извинительно носить на себе несколько больше ткани, чем принято: в конце концов, солнце ведь есть не что иное, как машина по производству рака. Для Принцессы Любомилы это было дополнительным оскорблением. Густой темно-коричневый загар считался у белых женщин исключительно модным, а рак — ну что ж, это, конечно, риск, но на него стоит пойти ради того, чтобы порадовать Господа своей эффектной внешностью.

И все-таки, несмотря на давление со стороны окружающих, Сандра Ди умудрилась сделать из своего тела тайну, и Траффорду казалось, что ничего более эротичного нельзя себе и представить. Он воспылал тайной любовью к тайне. Что может быть более соблазнительным? Более противозаконным? Более совершенным?

Когда Траффорд пришел на работу, там царило праздничное возбуждение. По комнате были развешены разноцветные вымпелы, а в стаканчиках для карандашей рядом с каждым компьютером торчали бенгальские огни и хлопушки. Принцесса Любомила прикрепляла к осветительной арматуре транспарант "Слава Любви" из мигающих лампочек и флаги всех Стран Истинной Веры.

— Что у нас за торжество? — простодушно поинтересовался Траффорд.

— Что за торжество? — ошеломленно повторила Принцесса Любомила. — Что у нас за торжество? Боже! А как ты сам думаешь?

— Гм... не знаю.

— Мы все знамениты, вот что у нас за торжество! Всю жизнь мы мечтали стать знаменитыми, и вот наша мечта сбылась! Мы знамениты, и мы собрались вместе в первый раз после того, как это случилось. Ты считаешь, что это не повод для торжества?

После Фестиваля Веры, на котором был принят новый Закон Уэмбли, прошла уже целая неделя, и Траффорд почти забыл о нем. Тогда это стало крупным событием: на улицах спонтанно возникали шумные кутежи, да и городские пабы были битком набиты людьми, отмечающими свою нежданную удачу. Народные гулянья не прекращались всю ночь, и банды новоиспеченных знаменитостей рыскали по подворотням в поисках извращенцев, время от времени затевая драки с полицией.

Но с тех пор минула неделя, и в течение этого времени мир не стоял на месте. Были новые взрывы, новые беспорядки и новые кошмарные задания для миротворцев за океаном. Для многих людей их новообретенная слава уже утратила прелесть новизны, но Принцесса Любомила явно не собиралась принимать это в расчет. Нельзя же было и вправду упускать такой уникальный случай! Как она объяснила коллегам, даже если бы один-единственный член их коллектива прославился в мгновение ока, это послужило бы поводом для всеобщего ликования — так что же они должны чувствовать, когда это произошло со всеми сразу?!

Заиграла музыка, и Принцесса Любомила взяла на себя ведущую роль в караоке, а потом в танцах. Поначалу она не трогала самых робких, которые жались по углам или сидели на своих рабочих местах, старательно изображая энтузиазм, покуда она и ее прихвостни топали, вопили и дергались на расчищенной от столов площадке и центре комнаты. Однако потом Принцессу Любомилу, естественно, разозлил такой недостаток корпоративного духа, и она накинулась на тех, кто держался в сторонке.

— Эй вы! Хватит киснуть! —свирепо выкрикнула она, мотая своими огромными, почти обнаженными силиконовыми грудями в такт очередной песне. — Праздник у нас или нет?

Один за другим сотрудники отдела стали присоединяться к танцующим, застенчиво пытаясь воспроизвести нелепые псевдоэротические па Принцессы Любомилы и ее приспешников. Траффорд заметил, что Кассий включился в процесс довольно рано — не настолько рано, чтобы возбудить подозрение Принцессы Любомилы, но и не настолько поздно, чтобы навлечь на себя ее гнев. Он делал вид, что происходящее доставляет ему немалое удовольствие, и для человека с таким большим секретом за пазухой это получалось у него вполне убедительно — по крайней мере, на взгляд Траффорда. Последними на танцплощадку вышли Траффорд с Сандрой Ди. Сандра Ди даже не пыталась снискать одобрение Принцессы Любомилы, и в каком-то смысле это служило ей средством защиты, поскольку явно внушало Принцессе Любомиле невольное уважение. В обычной ситуации Траффорд пошел бы танцевать раньше, но мужество Сандры Ди вдохновило и его. Вместе, но по отдельности они сопротивлялись могучему социальному давлению до тех пор, пока Принцесса не велела всем встать в одну цепочку. После этого сопротивляться было уже невозможно.

Итак, двадцать пять или около того старших администраторов-аналитиков Отдела изучения различий, занимающего северо-западный угол семьдесят второго этажа Государственного банка данных, выстроились в затылок друг другу и, ведомые Принцессой Любомилой, принялись скакать и дрыгать ногами среди рабочих столов, празднуя свою официально закрепленную славу. Одни танцевали отчаянно, словно махнув на все рукой. Другие улыбались, сжав зубы. А некоторые, в особенности Сандра Ди, даже не старались выдавить из себя улыбку.

И только Траффорд танцевал, опьяненный настоящим восторгом, ибо он сумел занять место позади Сандры Ди. Ее густые волосы, светлые с земляничным оттенком, прыгали перед его лицом, а сквозь тонкую ткань хлопкового платья он осязал ее талию. Ему казалось, что он никогда в жизни не испытывал ничего более волнующего. Вот это тело, которое она прячет от целого мира — и все же он почти что прикасается к нему. То, что принадлежит только ей, отделено от него лишь тоненькой преградой из горячей влажной материи. Он держал в своих руках живой, дышащий секрет; он касался ее интимных частей, потому что все ее части были интимными. Это было потрясающе — ровно тот самый уровень близости, который порождал глубочайшее эротическое наслаждение. Чуть ближе — и аромат тайны развеется, но ведь именно тайна и делала эту девушку такой непобедимо прекрасной.

Когда танец кончился, Сандра Ди отправилась на свое место, даже не обернувшись, чтобы заговорить с ним или хотя бы просто улыбнуться. Но Траффорд не обиделся: он обожал ее тайну. Он любил в ней все, о чем не знал. Ища взглядом свободный стул, он искренне верил в то, что, если бы она сейчас подошла к нему и предложила вместе отлучиться в кладовку или в уборную, как порой делали их коллеги, он бы ее отверг. Реальный половой акт не мог соперничать с секретом, который он был волен лелеять в своей душе и о котором она ничего не знала. По эротичности живая плоть не шла ни в какое сравнение с той, которая существовала только в его воображении, нетронутая и неведомая.