15

В тот же вечер, когда они забрали Мармеладку Кейтлин у няньки, которая присматривала за всеми малышами в их доме, Траффорд снова поднял тему прививок.

— Ты видела тех детей на экранах? — спросил он у Чантории, укладывающей Кейтлин в кроватку.

— Конечно, видела, — ответила Чантория.

— Хочешь, чтобы и Мармеладка Кейтлин стала одной из них?

Чантория сердито взглянула на него.

— Прекрати немедленно! Я ее родила — она часть меня!

— Тогда ты должна хотеть ее спасти.

— Спасти ее может только Бог. Разве в наших силах изменить судьбу?

— Ну хорошо, если все и так предопределено, тогда какая разница, что мы сделаем?

— Не умничай, Траффорд. Вот почему ты многим не нравишься. Люди знают, что ты считаешь себя умником.

Чантория перепеленала ребенка и принялась готовиться ко сну сама. Их маленькая складная душевая кабинка давно сломалась и теперь использовалась как дополнительный шкаф, поэтому Чантория просто залезла в тазик и стала обтираться губкой, окуная ее в крошечную раковину, привинченную к стене в уголке спальни. Обычно в это время она включала на большом экране видовой фильм с красивыми водопадами, но сегодня решила обойтись без них.

— Я вообще не понимаю, с чего ты взял, что эта ужасная штука сработает, — сказала она, смывая с себя грязь.

— Я в этом не уверен. Вовсе нет. Откуда мне быть уверенным? — кисло ответил Траффорд. Было уже четыре утра, и голова у него разламывалась. — Но если подумать, это кажется возможным... вполне возможным. По крайней мере, я понимаю соображения, которые за этим стоят. И по-моему, все это очень привлекательно.

— Привлекательно?

— Ну да. С точки зрения логики.

— Траффорд, — прошипела Чантория, — мы говорим о нашей дочери. А еще мы говорим о ереси! При чем тут твоя идиотская логика?

Траффорд взял коммуникатор и стал переключать каналы локальной сети. На стене по очереди появлялись соседские квартиры. Большинство жителей дома уже спали. Некоторые скандалили, две-три пары занимались сексом, кто-то наблюдал, как они занимаются сексом, а еще кто-то смотрел порнушку или реальное телевидение. Куколка, конечно, была на посту, но громко храпела в обнимку с ведром жареных куриных ножек, которые не успела доесть.

— Скажи мне, пожалуйста, Чантория, — попросил Траффорд, посыпая сахаром ободки двух стаканов и наполняя их пивом из кукурузного сиропа. — Тебе не надоело ничего не знать?

— О чем это ты? Я знаю не меньше других.

— То есть ничего.

— Траффорд, прошу тебя, не начинай. Нам нужно поспать. Кейтлин скоро придется кормить: она весь вечер провела на молочной смеси.

— Хорошо, я скажу по-другому. Тебе никогда не хотелось хоть что-нибудь понять?

— Я ложусь спать.

— Бог сотворил небо и землю. Бог сотворил нас. Бог хочет того, Бог хочет сего. Мы не знаем, как и зачем он все это сделал, нам не положено знать — так оно есть, и точка. Нам ничего не объясняют, вокруг одни чудеса. Дети рождаются, кто-то из них умирает — на то Божья воля, от нас ничего не зависит. Тебе не кажется, что все это выглядит как-то... ну, как-то...

— Как?

— Жалко?

Похоже, этого Чантория никак не ожидала от него услышать.

— Почему жалко?

— Я имею в виду, что мы... опускаем руки. Всё оставляем на милость Божью. Зачем, например, он нас создавал, если единственная наша задача — жить, веря в него, а потом умереть? Ты не считаешь, что это немножко... бессмысленно?

— Мне не нравится, когда ты так говоришь, Траффорд. Так говорят только психи. Наша обязанность здесь, на земле — хранить веру. А верить — значит признавать, что на свете есть кое-что побольше и поважнее нас, и я очень надеюсь, что это правда. Что тут жалкого?

— А может быть, я хочу в жизни чего-то другого, чего-то кроме веры?

— Кроме веры? И что же это?

Траффорд замялся в поисках нужного слова. Он знал, что такое слово есть, он слышал его в разных ситуациях, но придумано оно было именно для той ситуации, какая сложилась сейчас.

— Разум, — ответил он.

— И что он тебе даст, твой разум?

— Понимаешь, я хочу дойти до чего-нибудь своим умом. Хочу прийти к какому-нибудь выводу путем своих собственных рассуждений, а не потому, что мне кто-то его подсказал. Хочу отнять у Бога кусочек своей жизни.

— Траффорд, — с ужасом прошептала Чантория, — нельзя отрицать Бога! Тебя сожгут!

— Я вовсе не отрицаю Бога, — поспешно возразил Траффорд. Несмотря на все свои смелые речи, он был далек от желания выглядеть в глазах людей еретиком. — Разве нельзя совершать независимые поступки и при этом не отрицать Бога? По-моему, любой Бог, если у него есть хоть капля ума, должен был бы ожидать такого поведения от своих детей!

— Траффорд!

— Скажи, разве сама вера не ценилась бы гораздо больше, если бы к ней приходили через вопросы и сомнения? Какой прок в слепой вере? Честное слово, нетрудно утверждать, что ты веришь, если в противном случае тебя сожгут живьем. Но разве это значит, что ты веришь по-настоящему? Помнишь того хрисламита, которого мы сегодня видели? Вот у него была вера.

— Его чуть не забили на смерть. Ты хочешь, чтобы это случилось с нами обоими? Так, что ли? Тот человек был сумасшедший.

— Конечно, сумасшедший, раз на такое решился. Рисковать жизнью ради своей веры! Ты бы на это не пошла. И я тоже. Для нас вера — это то, во что нам приказано верить. Если бы отец Бейли заявил, что вишневая газировка — это кровь Дианы, мы бы стали молиться на нее без всяких возражений. Но тот человек..

— Которого чуть не убили...

—... тот человек пришел к своей вере вопреки тому, что ему говорили. Его вера была его собственной. Он обдумал что-то и стал действовать в согласии со своими выводами. Вот и я так хочу.

— Хочешь, чтобы тебя забили до смерти?

— Ты меня не слушаешь! Я говорю только, как было бы здорово поступать независимо! Обдумывать что-то самостоятельно! Решать, как себя вести, а потом выполнять свое решение. Разве это не было бы очень приятно?

— Вот уж не знаю! Никто никогда так не делает!

— То же и с прививками. Неужели не понимаешь? Я изучил факты, которые имелись в моем распоряжении, и пришел к определенному выводу.

— Какие еще факты?

— Раньше была такая наука — она защищала детей от детских болезней...

— Ты не можешь этого знать!

— О том и речь! Конечно, точно я этого не знаю. Это же не вера! Это не то, во что можно верить без оговорок. Это вывод, вот и все, — предположение, основанное на фактах, а именно на статистике смертности за пятнадцатый год Допотопной эры. Я пришел к нему независимо, путем собственных размышлений! Неужели это не кажется тебе хотя бы достойным внимания?

— Я не стану травить своего ребенка только из-за того, что у тебя появились собственные мысли.

— Чантория, — мягко сказал Траффорд не громче, чем было нужно для того, чтобы его голос не тонул в общем ночном шуме. — Ты умная женщина. Я знаю это, потому что мы прожили вместе почти два года, а брак может продержаться так долго, только если люди по-настоящему понимают и уважают друг друга.

— Траффорд, нам давно пора спать.

— Если Мармеладка Кейтлин умрет, а по статистике вероятность этого пятьдесят процентов...

— Замолчи!

— Если она умрет, — повторил Траффорд, — ты действительно веришь, что она сразу воскреснет в каком-то лучшем и более счастливом мире?

Чантория оперлась на локоть и посмотрела Траффорду прямо в глаза.

— Да, — твердо сказала она, — я верю в это всем сердцем.

— Тогда почему ты не хочешь, чтобы она умерла сию же минуту?

— Это абсолютно дурацкий вопрос. Спи.

— Нет, Чантория. Совсем не дурацкий. Он напрашивается. Что наша жизнь? Шелуха. Что у тебя сегодня было хорошего? Одна дрянь. Ты провела день в фитнес-клубе, притворяясь кем-то другим из страха, что люди обнаружат, какая ты на самом деле. Мы живем поганой жизнью в поганом городе, задыхаясь среди миллионов поганых людей. Зачем тебе желать такой жизни для Мармеладки Кейтлин, если она может оказаться в раю?

Сердитое лицо Чантории погрустнело. Она не стала отрицать справедливость слов Траффорда.

— Потому что я буду по ней скучать, — ответила она, и на ее глаза навернулись слезы.

Траффорд покачал головой.

— Конечно, ты будешь по ней скучать, но ты не эгоистка. Ты бы на все пошла, чтобы ей было хорошо, даже отпустила бы ее от себя. Истина в другом: тайно, в глубине души, ты сомневаешься в том, что, если Кейтлин умрет, она и впрямь окажется в объятиях Дианы. Ты понимаешь, что все эти картины и фрески на стенах Дворца Веры просто лгут. Дети умирают постоянно, они не могут все быть в объятиях Дианы, она же не осьминог. Ты знаешь, что рай не может быть полон прекрасных ангелоподобных людей, потому что умирают по большей части дети и старики. Значит, на самом деле рай должен быть забит орущими младенцами и жирными старыми маразматиками.

— Это не буквально! Наш исповедник всегда об этом говорит.

— Но почему? Все остальное, чему нас учат, требуется понимать буквально. Сотворение мира, Судный день, астрология, говорение на иных языках, чудеса, карты таро, преисподняя, ангелы — если верить отцу Бейли, все это реально. А что же рай? Если он не реален, тогда что он такое?

— Любовь.

— И куда же попадет Мармеладка Кейтлин, если она умрет, что по статис...

— Прекрати! Прекрати немедленно!

— Ты просто не знаешь! Поэтому и боишься ее смерти! Разум заставляет тебя бояться, что Кейтлин умрет! Если бы тобой двигала только вера, ты ожидала бы ее возможной гибели с радостью, потому что в раю приятнее, чем на земле. Но разум заставляет тебя подозревать, что после смерти она может вовсе никуда не попасть, а тогда пускай уж лучше останется в живых. И мы можем ее спасти! Черт возьми, все ведь логично! Каждый знает, что у тела есть иммунная система. Против этого не возражает даже Храм. Помнишь, нам говорили, что, когда Бог разгневался на содомитов, он отменил ее действие и наслал на них чуму?

А на прививках эта система как бы учится. Это же чистая логика!

— Но втыкать отравленные иглы в беспомощных младенцеа.. Мне просто не верится, что это правильно.

— Согласен. Не верится. Но тебе нужно сделать выбор, Чантория. Выбрать между тем, во что тебе верится, и тем, что подсказывает разум.

И тут Мармеладка Кейтлин проснулась и заплакала.

— Я больше не хочу это обсуждать, — решительно заключила Чантория и отправилась кормить дочь.