ЯШКА И ЕГО ОТЕЦ

Когда Сергей вышел из вагона и первый раз вдохнул настоящего степного воздуха, ощущение было такое, что его грубо обманули. По рассказам случайных собеседников, шахтерский край рисовался ему в виде гигантских угольных куч, между которыми с диким воем носятся раскаленные ветры...

На самом деле все оказалось иначе. Погода стояла солнечная, безветренная. От полустанка открывалось широкое, слегка бугрящееся поле. Где-то у горизонта поле было густо опушено темной грядой кустарников, а уже за этой грядой виднелся некрутой, посеревший от зноя пригорок, застроенный белостенными зданиями. И только за поселком непривычно для глаза захожего человека возвышались две пирамидообразные горы, подернутые легкой синевой.

— Скажите, как добраться к Ново-Троицку? — спросил Сергей у железнодорожника, стоявшего на перроне с вытянутым в правой руке желтым флажком. Проводив строгим взглядом последний вагон отошедшего поезда, железнодорожник улыбнулся:

— На одиннадцатом номере!

Он прищелкнул каблуками и раздвинул свои ноги так, что они стали у него похожи на цифру «11».

— Ни бензина, ни мотора и не дорого, да скоро...

Сергей тоже улыбкой поблагодарил его за такое художественное разъяснение и по-войсковому откозырял.

Легкий чемодан оказался не в тяжесть. Поглядывая по сторонам, наслаждаясь птичьим гомоном, Сергей бодро двинулся к поселку.

Чуть заметные от полустанка заросли вблизи оказались вовсе не кустами, а дебелыми тополями. Издали виднелись только вершины деревьев, потому что они росли по крутому береговому скату обмелевшей речушки.

На неширокой тенистой пойме Сергей разглядел десятка два коров. Но пастухов собралось, пожалуй, побольше, чем скота. Это было крикливое сборище пестро одетых детей. Мальчишки играли в футбол. Мяч уже не раз побывал в воде, отяжелел и подскакивал с глухим утробным стуком. Дети несмело били по нему испачканными в болотной жиже ногами.

Лишь один мальчонка оставался безучастным к игре. Он сидел между стоек шаткого моста. Свесив ноги над водой, он удил рыбу. На рыболове — короткие неглаженые, сбежавшиеся в гармошку, потерявшие свой первоначальный цвет штаны из грубого полотна. Майка висела поодаль, на перилах.

Сергей поздоровался с мальчиком, присел рядом. С минуту он тоже следил за поплавком, который приходилось часто подтягивать к мосту, — мелкая речушка была искриста, шумлива. Юный рыболов не проявил ни малейшего интереса к Сергею. Только на миг он остановил свой взгляд на войсковой фуражке пришельца. Взгляд этот показался Сергею невеселым.

Рыба клевала хорошо. На сработанном из суровой нитки кукане уже сидело полсотни пескарей и плотичек. Время от времени, когда с луга доносился взрыв ликования, рыбак оставлял удочку, а сам минуту-другую смотрел в сторону сверстников. Но потом, словно спохватившись, опять подтягивал поплавок ближе к полоске воды, затененной мостом, — там поблескивали, как ножи, стремительные себеля.

— Афонька уже три гола забил, — сказал вдруг мальчонка с завистью.

Эти слова были, конечно, обращены к Сергею.

— Ты-то чего отстаешь? — полюбопытствовал Сергей.

— А рыбу кто ловить станет?

— Однако ты рыболов заядлый, как погляжу. Каникулы-то еще месяц продлятся, наловишься...

— Да, еще целый месяц, — согласился мальчик и снова поглядел в сторону ребят. — А сколько сейчас часов? — осведомился он.

— Без двадцати четыре.

— Ого, уже четыре? К пяти нужно домой...

— С такой точностью?

Сергей уже улавливал в словах юного рыболова какую-то неребяческую собранность, строгость к себе.

— Кто это тебе такие законы устанавливает?

— Тятька, — протяжным голосом пояснил рыболов.

В его голосе на этот раз прозвучала обреченность. Словно почувствовав сам, что сказал постороннему человеку лишнее, мальчик попытался исправить впечатление.

— Да он ничего... Только порядок любит... На рубль наловишь — и гуляй себе!..

— Он что же, не родной тебе?

— Кабы не родной...

Острое детское личико перекосила гримаса. Но мальчик скоро овладел собой. Вздохнул, больно закусив губу.

Сергей подошел к рыболову и опустил руку на загорелые дочерна плечи мальчика. Кожица на острых лопатках была теплая, тонкая, как у неоперившегося птенца.

— Вот что, малыш, — решительно заявил Сергей. — Как тебя зовут? Яшей, говоришь? Иди-ка, Яша, побегай. А рыбой я займусь!

— Что вы! — испуганно вскрикнул Яша, сбрасывая движением плеч руку Сергея. — Тятька все видит. Во-он его кузница на горе. Глазищи — что твой бинокль! На войне наблюдателем был...

Сергей не понял, гордится мальчик этой особенностью отца или осуждает.

— А если я тебе денег дам? Ну, куплю рыбу, а? Держи-ка рубль и айда к ребятам! Слышишь, зовут.

Горластый Афонька в самом деле в это время дважды выкрикнул имя юного рыболова.

Яша вдруг вскочил на ноги и, вглядевшись в толчею вокруг мяча, закричал звонко, певуче, будто помолодевшим голосом:

— Афонька! Бей подъемом, с левой, с левой!

И он засмеялся, довольный, что Афонька послушался его совета. Но вдруг мальчик снова помрачнел, поглядев за реку.

— Денег тоже нельзя. Тятька не поверит. Скажет, что мелочь зажал...

— Ух ты!..

Сергей ругнулся с досады, хотя ему не следовало дурно отзываться о родителях.

В школе уже знали о приезде нового историка. Мария Герасимовна, седенькая старушка, коротко и неровно подстриженная, с тонкой морщинистой шеей, отвечая на приветствия Сергея, сразу назвала его по имени и отчеству. Это понравилось молодому педагогу.

— Школа у нас, Сергей Мартынович, типовая, просторная, — объяснила Мария Герасимовна. — Только одна беда: нет жилья для учителей. Устраиваемся, кто как может. Много чего запланировано в шахтном поселке, но строители не успевают... Удивляться нечему: прямо под кукурузой уголь нашли. Поселок на голом месте ставят.

Вскоре молодой педагог уже стучался в калитку неотштукатуренного цегляного дома, на повороте с главной улицы. Вышла розовощекая молодка с запачканными до локтей загорелыми руками. Через отворенную калитку Сергей заметил во дворе новое строение.

— Вы от кого? — загадочно спросила она, словно для разговора с ней требовался пароль.

Скрюченными пальцами, измазанными в глине, женщина пыталась загнать под косынку непокорную прядку русых волос, прилепившуюся к полной с румянцем щеке.

— Ищу комнату, — без лишних слов представился Сергей.

Глаза женщины были синими, пронзительными, вприщур.

— Семейный? — в тон ему коротко бросила молодайка.

— Семейный.

Это слово Сергей произнес нехотя, потому что врать не хотелось, а к откровению женщина не расположила. У Сергея была невеста, которая обещала приехать к нему.

— Н-нет, нема отдельной комнаты, — заявила молодайка.

«Деловая баба, сразу сориентировалась», — подумал Сергей.

Разговор этот повторился и у другой калитки, только с пожилой женщиной.

— Бабушка, — позвал Сергей старуху, вышедшую на середину улицы к водопроводной колонке. — Почему в вашем поселке семейные люди не в почете?

— И-и, голубок, — бойко запричитала старая. — Для семейного подай отдельную хватеру. Он поживет месяц-другой да в Совет пожалуется. А там казенную плату назначат. Нет, голубок, дураков мало на белом свете осталось. Жить люди научились... С холостых иной спрос: он и уголком доволен будет, и спровадить его проще, коли что не так!..

Уже вечерело, когда Сергей завернул в чайную подкрепиться. «Переночую в школе, — решил он по дороге, — или прямо у реки. Там, кажется, стожок сена меж тополей виднелся...»

Ему вдруг захотелось снова повстречаться с тем юным рыболовом, которого он пытался выручить у реки.

Но все обернулось по-иному. В чайную вслед за ним не вошел — ввалился широкоплечий мужчина с колючими бровями, похожими на усы. На голове у него, некстати по летней поре, торчала, еле держась на темной копне волос, шапка-ушанка. На плечах — ватная фуфайка. Мужчина наскоро обвел глазами сидящих за столами посетителей и, не спросясь, опустился на стул рядом с Сергеем. Стул жалко заскрипел под ним.

— Оксана! — позвал пришелец грубовато. — Дай-ка там что-нибудь трудящемуся человеку.

Официантка почти сразу принесла полстакана водки и маленький скрюченный, похожий на обрубок пальца огурец.

Мужчина, легко подхватив стакан двумя пальцами, опрокинул его. К огурцу даже не притронулся.

Сергей невольно залюбовался огромными руками, которые устало и покойно лежали на столе, занимая добрую четверть площади. Когда Оксана подошла к столу опять, владелец богатырских рук выхватил из верхнего кармана передника бумажку и сунул ее в растопыренную пригоршню женщины.

«Рубль!» — почему-то заметил Сергей. И тут же молодому педагогу вдруг вспомнились слова Яшки: «Чтоб рыбы принес на рубль, не меньше!»

«Шапка» наклонилась к Сергею через стол и заговорила добродушно, весело:

— Рубаем, значит? Хорошее дело... А я — простите за прямоту — слыхал, что вы квартирку пристреливаете. Земля слухом полнится, хе-хе...

Они пошли по улице к центру, потом свернули в переулок и, миновав длинную хозяйскую постройку, остановились у высокого кирпичного дома, разместившегося почти у самого подножия террикона. Сергей уже знал, что эта дымящаяся гора вовсе не уголь, а порода. Угля в ней совсем немного.

— Вот здесь мы и заняли позицию, — прогудел под ухом голос кузнеца.

Они с минуту постояли у калитки. И вдруг, как бы сама собою, дверца без скрипа распахнулась перед хозяином. В сторонке от входа, словно прячась от Сергея, замерла женщина в выжидающей позе. Мужчина, широко вышагивая, будто измерял свои владения, прошел в глубь двора.

Звякнул металлический засов, и женщина куда-то исчезла.

Дом как бы рассекался на две неравные части узким несквозным коридором. Большая половина его служила жильем для семьи владельца. В маленькую хозяин провел Сергея.

Это была настоящая однокомнатная квартира — мечта молодоженов. Плитка, два невысоких столика, широкая полуторная кровать, застланная узорной кружевной накидкой. Сергей не мог скрыть своего удовлетворения.

— Ну, теперь давай знакомиться и торговаться, — предложил хозяин. — Меня зовут Денис Моисеевич. Двадцать пять рубликов в месяц — и комната твоя.

Сергей решил не торговаться с ним. Денис Моисеевич, услышав о согласии, одобрительно крякнул:

— Капитулируешь, значит, безоговорочно? С хорошим человеком приятно серьезные дела делать.

Пожав Сергею руку, сославшись на домашние заботы, хозяин вышел. Мощная фигура его мелькнула, словно тень, под окном. Через несколько минут в коридоре снова послышались его тяжелые шаги. Сквозь двери пробился басовитый и уже по-иному звучащий голос:

— Где Яшка?

Отвечала женщина:

— На терриконе он, с кошелкой...

Кузнец что-то проговорил, недовольный. Жена оправдывалась:

— Тяжело ему... А из меня какой помощник?

— Следи, чтобы набирал поменьше, а то заболеет, хлопот с ним не оберешься. Да пусть воды в душевую кадку натаскает вечерком — квартирант теперь у нас...

Сергей засыпал под звон ведер в саду. Колодец у кузнеца был свой, но мальчик почему-то ходил за водой на улицу, к колонке.

Утром квартирант пробудился от отчаянного крика. Вопил Яшка, истязаемый отцом. Сергей босиком, в одних трусах ворвался в хозяйскую половину.

— Не тронь, негодяй... Драться буду!

Вид у педагога был решительный.

Кузнец легонько повел рукой, и Сергей, наткнувшись на эту руку, ощутил барьерную твердость. Мальчонку все же отец отпустил.

Яшка, глухо всхлипывая и дрожа, уткнулся в коленки матери, сидевшей на табуретке у стола. Сергей с удивлением заметил, что жена кузнеца совсем не старая. Только лицо ее, затемненное тяжелым полушалком, было изрезано редкими глубокими складками.

Несколько дней квартирант избегал встреч с хозяином.

Денис Моисеевич первым зашел в Сергееву боковушку. Он был одет по-праздничному: в длинную расшитую косоворотку, в галифе, в новых скрипучих сапогах. Зашел он, как всегда, без стука, подчеркивая этим свое единоличное право на все, что выстроено его руками за дощатым забором.

— Вот вы заступились за мово мальчонку, — начал он, раздумывая вслух. — Оно с вашей стороны вроде и благородно получилось. Да только по причине нашей излишней жалости к детям сами опосля страдаем... Откуда всякие дармоеды в городах пошли? — спросил он и тут же сам ответил: — От слабохарактерности нашей. За что я, к примеру, свово Яшку наказал? За неуважение к отцовскому слову. Сказано: полная бочка воды должна быть — лопни, а наноси. Есть норма: килограмм рыбы наловить — умри, а выполни. Как оно все пойти могло, если бы мы в войну всяк по себе с немцем воевали?

— А детство, детство? — пробовал усовестить кузнеца Сергей. — Вы же калечите душу ребенка! Ему многое просто непонятно, что вы от него хотите. За глоток водки для вас сидит, как прикованный, на мосту... На жаре!.. Потом в чад гоните, на террикон...

Кузнец несогласно мотал головой, сводил в одну лохматую гряду ощетинившиеся, как рыбьи плавники, брови.

— У нас был командир батареи. Если, говорит, солдат не нагружен по завязку, сам себе дело найдет... А озорство до хорошего не доводит. Вырастет — дудочки зеленые напялит, гриву, как у попа, заведет.

Чем больше спорил Сергей, тем отчетливее убеждался в непоколебимости Дениса Моисеевичу. Хуже того, хозяин тщился житейскими примерами, грубо выхваченными им из памяти, доказать, что ошибается именно Сергей.

Молодому педагогу вскоре наскучила перепалка с кузнецом. Он даже подумывал: а не подыскать ли другую квартиру? Но борьба за мальчика, который все больше ему нравился, и тайная надежда каким-то образом повлиять на Дениса Моисеевича удерживали его от ухода из дома кузнеца.

Перед началом занятий в школе Сергей перезнакомился почти со всеми жителями поселка. Однажды он спустился из любопытства в шахту. Его пригласили в поселковый клуб прочесть лекцию. Это последнее событие изумило Дениса Моисеевича, который едва ли не в первый раз появился тогда в клубе.

— Складно вы говорили, Сергей Мартынович, — похвалил он квартиранта, назвав его по отчеству. — А так, промежду нами говоря, вы сами-то верите, что через двадцать лет вся наша жизнь переменится?

Сергей заметил в глубоко упрятанных глазах кузнеца насмешку.

— Если говорю, значит, верю... Убежден! — спокойно заявил педагог.

— И я убежден, — поспешил хозяин. — Только как его строить, коммунизм этот?

— Известно как: больше техники, больше материальных благ. А самое главное — в людях. Человек иной нужен, чтобы владеть материальным и духовным богатством при коммунизме.

Сергей чувствовал неловкость оттого, что ему приходится повторять свои мысли, высказанные в клубе и понятые, судя по аплодисментам, всеми.

Денис Моисеевич понял намек. Мотнув головой, он с ожесточением возразил:

— Ошибаетесь, молодежь!.. Не в этом главное. Человек-то сразу переменится — ты только дай ему пожить как следовает... Мы в тридцатом с родителем своим чуть заслышали про коммуну — и корову, и двух лошадей, и кур даже свели в артельный двор. И землю пахали скопом, и за стол садились рядышком, даже рубахи одинаковые шили, а коммунизма все-таки не вышло!

Кузнец встал из-за стола. Воспоминания о двух лошадях и корове взволновали его. Лицо зарделось, взмокло.

— Не это главное! — рычал, вышагивая по комнате, Денис Моисеевич. — Семья — вот где корень! Если сначала в каждой семье построить коммунизм, тогда только сложи — и всеобщая коммуна получится... Взять, например, меня. Как я приноравливаюсь ко времени? Есть нехватка продуктов у шахтеров — засеваю картошкой да баклажанами приусадебный участок... Вижу, что у государства кое до чего руки не доходят — выбираю уголек возле террикона и в общий баланс пускаю... Выходит полный расчет в доме, по потребности. Вот так. Или же взять, с другой стороны, насчет мяса и прочее. Мне и в магазин-то ходить незачем: своя живность имеется...

— Это еще подсчитать надо, во что обходится ваша живность государству! — протестовал Сергей. — И весь этот ваш домашний коммунизм...

Сергей хватал бумагу и карандаш, покрывал чистый тетрадочный лист цифрами:

— Вот ваш кабан: хлеба печеного в сутки три килограмма, пятьсот граммов муки, молочком поите, чтоб сало было мягче. А куры? А корова?

Уязвленный и озадаченный доводами Сергея, хозяин квартиры иногда задумывался, еще реже соглашался.

Единственным результатом таких перепалок пока было то, что Денис Моисеевич стал реже наказывать Яшку. И супруга его сменила драный ватник на новенькую фуфайку. Но и в этом виделась победа.

Чтобы облегчить судьбу Яшки, квартирант сам наполнял водой бочку в саду. Для взрослого человека это не представляло особого труда, тем более что Сергей пользовался душем редко, предпочитая поутру и перед сном освежаться в речушке.

Просыпаясь, квартирант часто замечал на подоконнике тарелку свежих слив. Или гроздь винограда. В комнату учителя Яшке заходить не полагалось. Но он все же переступал заветный порог. Всякий раз мальчик сообщал что-нибудь невеселое, ошеломляющее. Он был по-отцовски невосприимчив к радостям.

— Не верьте тятьке... Никакой коммунизм ему не нужен. В поселке его жлобом зовут. У него все от жадности. В кузнице колхозной работает ради земли и сада — тыщи за картошку да за яблоки с шахтеров дерет... И мамку погубил от жадности. Она первой звеньевой в колхозе считалась, а тятька, когда шахту здесь строить начали, запретил мамке в поле ходить. Говорит: уголь выгодней у террикона выбирать. Он и дом поближе к террикону поставил, хоть и воздух чадный здесь. Мамка поначалу не шла за углем — бил! Ой как бил!

Заслышав шорох в коридоре, мальчик метался по комнате, словно пойманная в клетку птица. Тоскливо было глядеть на него в эти минуты.

— У меня ведь старший брат есть, Шурик, — как-то заявил Яшка. — В армии служит. Третий год в гости не заявляется. Боится. Тятьку все в поселке не любят. Если что — он и украсть может. Мамку-то он украл!.. Она за него замуж не хотела идти, силком, говорят, уволок.

Как-то Яшка пришел с речки пустой, без удочки. Он молча достал из-за пазухи рубль:

— Спасибо, Сергей Мартынович, что выручили. Теперь я богатый. Небось побольше, чем у тятьки, денег у меня...

Он вытряхнул ворох смятых ассигнаций.

— Сейчас же отнеси назад! — строго потребовал Сергей. — Слышишь? Даже думать не смей об этих деньгах. Помни, что мать тоже знает, где кубышка с деньгами, но не трогает. Прибьет тебя отец, как котенка!

— Отец, отец! — с презрением произнес мальчик. — Ладно уж, если вы не велите, назад отнесу... — И вдруг он просиял, заговорив весело, озорно: — А может, мне зажечь курятник?

Глаза его по-прежнему оставались неулыбчивыми. Яшка не всегда перебарывал в себе желание отомстить нелюбимому отцу.

В последнее воскресенье августа кузнец, выгодно продавший на базаре бычка, купил двух поросят. Хозяин допоздна возился в сарае, переделывая и без того прочные засовы. Поросята попались резвые: они носились по просторному сараю, разбрасывая острыми копытцами солому, беспокойно повизгивали и тыкались пятачками всюду, ища выхода на свободу. Кузнец пробовал их кормить хлебом с руки, но животные горделиво отвергали его заботы.

— Яшка! — на радостях заявил кузнец, позвав сына. — Вот этот кабанчик с черным пятнышком под лопаткой — твой. Выкормишь — на лето путевку в пионерский лагерь куплю...

Утром Сергея пробудили горестные причитания, пересыпанные отчаянной руганью.

— Эй, сосед, сосед! — голосил Денис Моисеевич. — Обворовали нас... Дочиста обобрали!..

Во дворе уже собралось несколько человек. Соседи, созванные кузнецом в свидетели, позевывая и ежась от утренней прохлады, скучающе глядели в опустевший свинарник. Сергей заметил, что люди вовсе не сочувствуют беде кузнеца. Переговариваясь о чем-то своем, люди молча наблюдали, как кузнец ворошит кучу картофельной ботвы, надеясь отыскать под нею пропавших поросят. И только супруга Дениса Моисеевича беззвучно плакала, то ли по обязанности, то ли в ожидании расправы за недосмотр.

Сергей решил было по зову мятущегося кузнеца идти вслед за ним к реке. Но Яшка тронул учителя за рукав:

— Это я выпустил поросят ночью...

Наступило первое сентября. Яшка пришел в школу в новеньком костюме. Задолго купленный при каком-то случае на вырост, костюм так слежался в сундуке, что казался пережеванным. В этой обновке мальчик выглядел сиротой по сравнению со своими сверстниками из шестого «Б», которые щеголяли в новых форменных костюмчиках и фуражках с лакированными козырьками. Но Яшка не скрывал своего счастья:

— Кончились каникулы! Теперь за мною, кроме уроков, только два пудика угля. Чепуха!..

Предзимние короткие дни мелькали один за другим, словно кадры захватывающего кинофильма. Педсоветы, кружковая работа в группе продленного дня, встречи с родителями... Сергей возвращался домой уже затемно, когда в хозяйской половине спали. Лишь в сарайчике, освещенном переносной лампой, глухо позвякивал металл. Денис Моисеевич дома обрабатывал заготовленные днем в кузнице поковки. Если бы не ожесточение и недобрый азарт, который овладевал кузнецом во время этих ночных бдений, трудом кузнеца можно было бы любоваться. До чего хороши сработанные Денисом Моисеевичем совки, тяпки, лопаты, замки!.. Пока в поселке не был открыт скобяной магазин, кузнец снабжал этими изделиями всю округу. И после открытия посудо-хозяйственной лавки заказчики не позабыли дороги к мастеровому, докучали ему неизбывными заботами по мелочам.

Сергей научился, не заглядывая в сарайчик, определять: один возится там кузнец или с мальчиком. Наедине со своей работой кузнец был спокоен, весел, мурлыкал какую-то песенку на манер: «Ехал на ярмарку ухарь-купец...» При Яшке он часто ярился, кидал в сына грязные слова, недовольный тем, что Яшка без интереса относится к его ремеслу. После памятной стычки с квартирантом и нескольких неприятных объяснений кузнец не решался задерживать мальчика допоздна.

Если после проверки тетрадей Сергея не тянуло ко сну, он выходил во двор и садился на низкий порожек полураскрытой двери сарая. Денис Моисеевич, преисполненный уважения к себе, словно бы не замечал его присутствия. Закончив клепать или обтачивать, кузнец осматривал вещь со всех сторон, чмокал от удовольствия, пробовал на звон и лишь потом небрежно кидал к ногам Сергея:

— Ну, сколько поставишь? — ревниво допытывался мастеровой, добавляя заносчиво: — Свой дневник заведу для оценок!..

Учитель брал в руки ковшик или оконный шпингалет. Обработанные поверхности в полутьме сарая сверкали серебряным блеском, а сам кузнец, победно ворковавший над кучей овеществленного железа, казался обладателем несметных сокровищ.

«Сколько тебе поставить за все это, неугомонный колдун, человечище со ржавчиной в душе? — думал Сергей. — Пятерку или единицу? На средний балл ты сам, Денис Моисеевич, не согласишься... Научился жить!..»

Правильно решить эту задачу учителю мешало и то, что кузнец сбывал свою продукцию почти по государственной цене. Но копейки своей зато никогда не уступал!

Иной раз казалось, что кузнец, насладившийся досыта серебряным блеском послушного ему металла, громово захохочет и по-простецки душевно, как, может быть, случалось среди однополчан, заявит: «Да это же я пошутил, братцы!.. Я вам не жлоб какой-нибудь, перед деньгами на колени становиться!..»

Но что-то мешало Денису Моисеевичу сказать такие слова.

Однажды Сергей застал хозяина за выполнением необычной работы. Денис Моисеевич проткнул стальным пробойцем старую двадцатикопеечную монету и принялся легонько обстукивать ее по внешнему ободку. В грубых иссеченных окалиной руках кузнеца хрупкая монета поначалу сжалась, будто комочек теста, потом стала раздаваться вширь и вскоре превратилась в сверкающее нежным блеском обручальное колечко.

— Заказ чей-то? — со смешанным чувством недовольства и восхищения спросил учитель.

Кузнец, осклабившись широкой белозубой улыбкой, хитровато заметил:

— На базаре два дурака: один продает, другой покупает.

— А если один из них не дурак вовсе? — хмуро уточнил учитель. И, не дождавшись ответа, сказал: — Между прочим, это нехозяйственно — из денег колечки клепать.

Кузнец сделал вид, что не понял намека. Свернув козью ножку и затянувшись самосадом, он завистливо напомнил:

— Замоскворецкие купцы топили ассигнациями...

— Хотите потягаться с купцами? — настраивался на спор учитель.

Кузнец изучающе посмотрел в лицо собеседнику:

— С купцами мне слабо, да и, может, глупо это. А вот посоревноваться с теми, кто честным трудом да собственным горбом копейку добывает, не отказался бы.

Он подбросил над узеньким верстаком, обтянутым жестью, бывшую двадцатикопеечную монету, превращенную в рублевую вещь.

Сергей обронил тяжелые слова, о чем почти сразу пожалел:

— А вдруг вы, Денис Моисеевич, снова станете бедным... Ну, скажем, как в сорок пятом, когда вернулись из армии с одним вещмешком?..

Кузнец вздрогнул:

— О реформе что-нито слыхали?

— Нет! — успокоил его учитель. — Это я так просто... Деньги-то могут украсть... Или сгорят ненароком.

Кузнец сердито зашевелил ершистыми плавниками бровей и швырнул окурок вслед за кольцом за верстак:

— Это все Яшка, стервец. Ну, я его!..

Вопреки увещеваниям учителя, кузнец, потеряв всякую бдительность, тут же пошел в курятник и долго копался там, присвечивая себе зажигалкой. Несколько дней он избегал встреч с Сергеем, как с человеком, посвященным в семейную тайну.

Несчастье обрушилось внезапно. Придя из школы, учитель застал кузнеца в неистовстве. Расшвыривая тряпье, хозяин метался по горнице. Сергей на столе увидел записку. Непривычно для Яшкиного почерка в рядок выстроились решительные слова: «Денис Моисеевич! Не ищи нас. Мы с маманей уехали к Сашке. Насовсем».

— Вы пробовали разыскать их? — воскликнул Сергей.

— Да ищу же вот!.. — ожесточенно бросил через плечо кузнец. Вся его фигура была сейчас обмякшей, жалкой, словно у этого богатыря отняли не деньги, а часть скелета.

«Зачем Яшка унес кубышку со сбережениями отца? — недоумевал Сергей. — Может, бегство с матерью показалось мальчонке недостаточной местью?»

Отчаянные поиски кузнеца были прерваны стуком в окно. Кузнеца вызывали в поселковый Совет. Вернулся он повеселевшим, выпрямившимся. Смущенно заталкивая на свои места чемоданы, Денис Моисеевич заявил:

— Магарыч с меня полагается. Сергей Мартынович... Полное наличие всей суммы... Яшка на интернат мои денежки хотел пожертвовать, но поскольку несовершенные года у него... Одним словом, придется вас, Сережа, в свидетели звать. За мной бутылка коньяку... Только и делов.

Сергей осторожно посоветовал хозяину:

— А может, вы того... не возьмете деньги обратно?

— Как то есть «не возьмете»? — насторожился Денис Моисеевич.

— Может, это к лучшему все? — не унимался Сергей. — Не получилось у вас домашнего рая на рублях... Сыновья отказались, жена ушла... Да и я в советчики к вам не нанимался. Может, как по-иному попробуете жить? Если так, то я уж съездил бы поговорить с вашими.

Он обвел взглядом разворошенное, захламленное жилье и опять съежился. Могучие руки его, обхватившие никелированную спинку кровати, конвульсивно сжимались и разжимались, будто кузнец пытался удержать руками что-то важное для него, ускользающее.

— Ну, это ты брось! — враждебно и вместе с тем пугливо пророкотал он Сергею. — Все, как хотят, живут, а я по-иному? Не хочу... не умею...

Он даже сделал шаг к порогу, чтобы выйти, но, словно засомневавшись или поняв, что идти дальше некуда, вернулся и сел на кушетку напротив Сергея. Они молча глядели друг на друга — чужие, враждебные. Сергей понимал, что Денис Моисеевич действительно не может сейчас жить иначе. Глазами кузнец просил каких-то необычных слов, совета. Сергей не меньше самого кузнеца мучался оттого, что нужных слов не находилось...