ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Колхоз владел теперь тракторами, комбайнами, другими машинами, какиќми снабжалась МТС. Свершилось вроде бы то, о чем дедушка мечтал, когда Мохово было отдельным колхозом…

Но вышло все не так, как мечталось. Техника обрушилась на колхоз, как снежная лавина с кручи. Словно из осьминного мешка высыпали наваќлом, что в нем было. Гляди, хлопай глазами, колхозничек, разбирайся как можешь. Все давалось в кредит. А раз давалось — претензий никаких, бери и все. Никто и не задумывался над тем, что придется расплачиваться. Вроде это и хорошо. Но дедушка усматривал тут какую-то неладность. Роздали вроде подарка нищему. Дареному кони, как говорится, в зубы не смотрят. А потом загонят тебя в вечную кабалу, заставят расплачиваться за то, чего ты: добровольно бы и взял. Но главное, что сразу же озаботиќло дедушку-председателя — это трактористы. В колхоз из МТС пришло их семеро. Среди них и Леонид Смирнов. Пришел из армии и женился на внучке деда Галибихина, Лене. Своим домом обзавелись, купили в Есипове, обноќвили. Не всем же в Большом селе жить, в маленькой деревеньке больше свободы. Так рассудили с Леной, и дед Галибихин их в этом поддержал. Дедушка назначил Леонида бригадиров тракторной, бригады. Брат его, Коќлька, должен вернуться из армии, и Костя Кринов. Это и будет опора колќхоза, как рассчитывал дедушка. Иных трактористов дедушка и до поля бы не допустил. Не понимают, не хотят понять, что они крестьяне, а не сельхоз работники, как их уже встали называть. И о новых пахарях росла забота. Зимой сам отвозил учеников в десятилетку, а в субботу за ними приезжал. Втягивал ребят в разговоры о земле. И огорчался, что не привлекает их колхозная жизнь. Учатся, чтобы уехать в город.

Новая должность заместителя председателя по механизации долго не заќнималась. Дмитрий рекомендовал бывшего бригадира трактористов МТС, Павла Фомича Мужичкова. Дедушке не больно нравилось, что он не местный. Но Павел Фомич сказал, что колхоз ему по душе и он перевезет свой дом в Большое село, и место высмотрел. Это смирило. Дедушка пригласил будущего заместителя к себе побеседовать. Сказал ему:

— Дом строй, Павел Фомич. И строй не для себя одного, а и для детей. И думай о внуках, правнуках, что бы и им жилось в нем отрадно.

2

Первой колхозной мастерской стала кузница деда Галибихниа, а сам он механиком и заведующим этой мастерской. С Павлом Фомичем и Леонидом Смирновым они "кропали" эмтеэсовскую технику, которую должны были еще там списать, а не колхозам передавать.

Леонид Смирнов в бригадирах не долго удержался. Подвел характер.

К моховским дояркам забежала растревоженная Вера Смирнова, мать Леоќнида. Хотела картошку окопать в своем старом моховском огороде. Да вот можно ли? Говорят, отберут у них с Агашей бывшие их загороды при моховских домах. Уполномоченный с председателем Сельсовета акт составили: по два участка имеют, а это не положено… А где они два-то. За домом у себя в Большом селе только дерновину разодрали. Посеяли овес, хотя бы что-то росло. А им — участок. Дедушка не велел им бросать огород в Мохове… А тут, говорят, выкопать картошку не дадут, отберут. Ни сеќбе не людям, выходит, как на зло все делается. Вот и ищи правды. А у кого?..

Вера стояла в кругу своих моховских подруг, растерянная. Паша посоветовала окучивать в огороде картошку.

— Раз посажено, так и надо ухаживать, — рассудила она, — как это можќно бросать.

Вера послушалась пошла в огород. А Федосья Жохова, увидев Веру за работой в огороде, вроде из жалости к ней, что попусту трудится, подошла и сказала, что зря она старается, не дадут убрать, закон больно строгий вышел. У кого большие огороды и у тех отрезать будут.

Вера ушла домой, поверив Федосье. А на другой день Ленька приехал в Мохово на "Белоруси". И прямо в свою загороду. Как на танке, попер напролом, изгород поломал. Леньку увидела Паша, почуяла беду, удержаќла, встала перед трактором.

— Погодина, Леванид, что задумал. За такое засудят. Не дам загороду губить, не пущу. Бригадир, Федор Пашин, Леньку пьяного ссадил с трактора.

— Не дури, парень, — строго предупредил он. — Председатель велел огород засадить, так никто его и не тронет. Мало что говорят. И Яков Филиппович, парторг, не допустит, чтобы огороды отбирались.

А Ленька на всю деревню матом:

— Паразиты эти, готовы тебя живьем проглотить, мать твою… Так и зырят, чтобы кто не разбогател с этого огорода… Разворочу все, пусть судят, гады…

Следом прибежала мать. Ей сказали, что Денька с уполномоченным подќрался, напился, сел на трактор и уехал в Мохово.

Леньку уговорили. Оставив трактор, он ушел домой в Есипово. Председаќтель с парторгом были в городе на зональном совещании.

В воскресение вечером в клубе перед кино к Леньке подошел Старик Соќколов Яков Филиппович. Тряся в смехе бородой и двигая руками, пробасил раскатисто:

— Ах, ты, Леванид, Леванид, Леванид Алексеевич. Почто же так с организатором-то уполномоченным расцапался, тот аж в район убежал, обиќженный на тебя. Не годится быть таким торопыней…

Кто-то тут же торопыню переиначил в Тарапуню. И к молодому мужику прилипло это имечко-прозвание. Чуть что — Тарапуня. Не со зла, а ласќково, как бы почетно. С бригадиров тракторной бригады его пришлось снять по настоянию райкома. Дедушка с Яковом Филипповичем отстаивали. Дело парень знает, уроки извлечет. Но где там, должностное лицо оскорќбилось. Грозили судом. Старик Соколов Яков Филиппович пошел к "Первоќму". Правильно ли посланец райкома, организатор, вмешивается в дела колхоза, обходя председателя, командует колхозниками, фронтовичќку и сына погибшего на фронте мужа обижает. Как тут было скандалу не быть, и хорошо, что худа большого не было.

Старые моховские огороды Вере и Агаше оставили по решению правления. Ленька не захотел сам быть бригадиром. Уполномоченного организатора тоже перебросили в другой колхоз.

Все вроде бы обошлось. Леонид не жалел, что отошел от бригадирства. Меньше ругани и скандалов при его характере. С его правдой жизни как было всем угодить. Но организатор, и уйдя из колхоза, как говорили старики, "Завел старую песню, бес его не оставлял". Заявил на одном из райкомовских совещаний, что в Большесельском колхозе, чуть ли не у каќждого по гектару приусадебные участки. Работать некогда, впору в своих "овинниках" копаться, как они называют эти свои участки. В сенокос боќльше пекутся о сене для своей коровы, чем для колхозного стаќда. И председатель с парторгом это все поощряют, и даже приказывают заќсевать эти свои овинники рожью или пшеницей особого коринсково сорта. Пошли слухи, что "овинники" урежут, с личной скотиной прижмут. Тут моховцы у всего района на глазу.

Анне с доярками было обидно до слез. Работает на ферме без выходных, каждая за двоих "ломит". И непонятно, за что их винить. Коров, вишь своих держат, другую скотину. Потому и в колхозе плохо люди работает. А знать вот не хотят, что работают-то за это самое право держать скотину свою при доме и тем кормиться. Вот тебе и надежда "на лучшее, светлое будущее", оно у них "через кладбище", название такое колхозу придумали.

2

Настало время, когда уже нечему было и удивляться. Ко всему безразлиќчие. Колхозы то укрупнялись, то, слишком укрупнившиеся, "разукрупнялись". Райкомы делились на сельские и несельские. Не человеки, а вроде как бесы-вредители к власти пробрались. С этим дележом теряли себя и люди. Один человек как бы уже в двух лицах: половина сельский и половина не сельский, а, значит, уже без своего лица. И все продолжало чего-то преобразовываться. Захудалые колхозы объявлялись совхозами и переходили на полное изживление, старухи говорили, государево. Колхозќники, не читавшие газет из-за неверия им, говорили: "Все вот чего-то решают-делют, а народа спросить боятся. Он им чужой. Окружили себя угодниками-погонялами, вроде пастухов… Что ни день, то худая новость. Ровно от каких-то чужеродных сил власть на нас нашла". С высокой колокольни оно только и видно другую колокольню. Дорожек прежних и тропок уже и не заметишь. Вот и не знаешь, к кому идти, с кем поговорить. И верно, вот толкуют: все разделилось на "демиургынов" — погонял несмышленой твари, и "затылоглазников" — ябедников узаконенных.

Над председателем колхоза железобетонным сооружением, как возле деревянного телеграфного столба торчал инспектор-организатор. И все гудело на ветру натянутой проволокой. Одному без второго вроде бы и нельзя было быть. Это, что глазу без слуха и слуху без глаза. Тут к месту и пришлась поговорка Старика Соколова Якова Филипповича: "В рот те уши: сам говори и сам себя слушай, так и живи".

Подступил очередной натиск. На этот раз на кукурузу — чудо, могущее колхозы избавить от всех бед. И опять все и было принято без видимого ропота. Заворожились словом: дали ей название-титул: "Королева". Велено было отводить ей целые поля: живи и здравствуй на просторе… Старые крестьяне, покашливая в кулак, притворно дивились разным указаниям начальства: "Как вот ее сажать?.. Как картошку или как капусту. Тут же с разъяснением спешили "знатоки", те же инспекторы-организаторы: пока машин нет, вручную. Их забавно-всерьез представляли пересмешники: "По натянутой струнке ходи и втыкай в землю по зернышку. Да смотри, чтоб квадратно-гнездовой способ получался, как вот на шашельнице. Можно и в торфо-перегнойных горшочках ее выращивать у себя на печке до тепла, а опосля, как там вырастет на поле переносить".

Несмотря на убыль людскую, балагуров в деревне хватало. Им весело было при таком житье. В другом-то месте, кто бы их услышал, а тут воля все по-своему растолковывать. Изводились травы, чего ими поля занимать, они и так всюду растут и под снегом гниют. Те, кто отстаивал клевера, новоявленным словцом обзывали "травопольщик". Под эту кличку попал и "Первый" — их секретарь райкома. Повод острословам и над начальством поглумиться. Весело.

Некоторые новшества имеете с насмешливым недоверием вызывали у мужиќков и любопытстве: "А отчего нет попробовать, кукурузника послушать. В других местах делается, может, и у нас что выйдет". Это в натуре русќского селянина-мужика — пробовать. Иной раз до того допробуется, что и "про свое" забудет, будет пробовать из-за упорства… Клевера развоќдить, картошку сажать он тоже начал с пробования.

Дедушка тоже начал "пробовать". Перечитал все, что попалось под руки о кукурузе. Надежды мало, чтоб она у них выросла. Разве семена есть особых сортов? И все же, как не испытать, раз велят.

— Оно и можно, что плохого, — сказал он секретарю райкома, слегка лукавя. — Загончик вот и посею на хорошем поле.

Секретарь райкома — "Первый", выслушал дедушку с какой-то беззаботностной равнодушностью. Принужденно усмехнулся наивному мужицкому лукавому прощупыванию. Сказал, скорее в ответ своей думе:

— Загончик?.. Велено-то поля "королевой" засаживать. — И погрустнел, отвел взгляд. — Новому "Первому" все это будете, Данило Игнатьевич, доќказывать и рассказывать. А я, брат, "травопольщик", меня в сторону. — И тут же как бы поделился своим опытом: — Только не советую на рожон лезть. Вы крестьянству нужны. Держава такими, как вы, Корины, должна окрепиться. Это вот ваш старовер, Коммунмст во Христе, лучше всех нас видит и чувствует. Кукурузники сгинут, замрут и замолкнут без стыда.

Дедушка распахал клеверное поле возле большака и посеял "королеву". Школьники табличку на колышке воткнули: "Кукуруза — королева полей". И вроде бы не было смешно, как потом в разговорах вышучивали, никого не упрекая: сами сеяли, себя и высмеивай.

Осенью на этом поле ни кукурузы, ни клевера. Густо выросла неприхотќливая травы. Ее скосили и выдали за кукурузу. И тоже без смеха. Дедушќку остерегал страх разоблачения, но сослались на невсхожесть семян. Не в одном колхозе такая оказия случилась. Но и на другой год "королеву" сажать заставили. Новым секретарем — "Первым", был избран Сухов Михаил Трофимович. Это дедушку удивило, но больше обрадовало: Тоже ведь "травопольщик". Скорее всего не разгадали. Или понадеялись: молодой, образумится, обтерпится. Да откуда их, новых "Первых", "некукурузников" набраться. Сухов тоже агитировал "королеву". Но на махинации председателей закрывал глаза: что выросло — то и кукуруза. Реќкордами не выхвалялся. Дедушка настойчиво продолжал пробовать у себя новую культуры. Приказы-то сажать ее не отменялись. Была и другая причина, чтобы нового секретаря не подводить. Уполномоченные из области как опричники рыскали.

На следующий год на Нижнем поле кукуруза все же выросла. Да такая, что Голубку с тарантасом покрывала. Лето выдалось на редкость тепќлое и влажное. В сто лет, говорили мужики, такое бывает. Зеленую массу скосили комбайном, засилосовали в яме около Моховской фермы. Но коровы от кукурозного силоса воротили морды. Дедушка вслух об этом никому не говорил. А то чего доброго "антикукурузника " прикќлеят. "Кукурузник-то" уже существовал и здравствовал, ласково осмеянный.

Но правду о кукурузном силосе пришлось выдать.

Стоял морозный, малоснежный декабрь. Прямо к дому Кориных подъехала черная машина. Вышли трое. Один в кожаном коричневом пальто, в фетровых бурках. Высокий, с чуть заметной сединой на висках. Трое других тоже тепло одетые. Тот, что в бурках, отрекомендовался миќнистром Сельского хозяйства. Представил своего помощника и инстру-ктора по кукурузе. Четвертым был шофер, держался в сторонке.

Войдя в дом, попросили пить. Бабушка Анисья угостила молоком. Шофер сказал, как показалось Анне, с легкой поддевкой, испив молока.: "Вкусное, видать кукурузки коровка попробовала". Остальные промолчали. Торопили дедушку хозяйство показать, даже раздеться не захотели, шапок не сняли.

— Прослышали о вашем колхозе, Данило Игнатьич, — сказал министр. И о вас тоже, опытником слывете…

Анна заметила, что у дедушки как бы сами по себе шевельнулись усы. Она знала, что это значило, и подумала: "Дети они малые что ли, как в незаправдашнюю игру играют в эту "королеву". И насмешек людских не видят и не понимают. Видно им тоже нельзя в правде-то быть".

Поехали в Большое село, в контору. О чем там министр расспрашивал дедушку, Анна не больно любопытствовала. Что министр, что уполномоченные организаторы, об одном нынче говорят — все только организуют.

И вот на Моховскую ферму снова пожаловали, но уже с другой целью: увеќриться, правда ли, что коровы ихние кукурузный силос не едят? "Игнорируют", как высказался инструктор с разоблачительной подозриќтельностью. Старика Соколова Якова Филипповича не было: "Уклонился, — как он потом сказал, — от экскурсии со свитой".

По просьбе дедушки Анна принесла корзину "королевского силоса", корзину клеверного. Дедушка сказал "лугового". Положила в кормушки сразу трем коровам. От кукурузного коровы отвернулась, клеверный стали есть. Министр был удивлен. Саморучно перемежал кукурузный силос с клеверным. Коровы стали выбирать клевериный.

Министр спросил Анну:

— А вы ничего тут не подмешали?..

Анна недоуменно пожала плечами: "Как можно министру такое подумать?" Все восхваляли кукурузу и чуть что — опасались мужицкого подвоха. Инќспектор по кукурузе поспешил объяснить загадку:

— Чистый силос на хорошей земле очень водянистый и сладкий для некоторых коров. Не для всех, вишь, а для некоторых. Подигрывание министру. — Надо кукурузу с травами силосовать.

Дедушка, дослушав объяснение инструктора, слукавил:

— Это Вы, пожалуй, правду сказали. И верно, когда на кукурузном поле больше травы, чем кукурузы, такой силос коровы без разбору едят.

— Министр скосил глаза на дедушку, улыбнулся про себя, но ничего не произнес. Был, скорее на стороне дедушки, чем непререкаемых указаний свыше.

Прошли по коровнику. Чисто и тепло. Коровы коротконогие, не крупные. Ярославки, но вроде и не совсем. Одним словом свои, моховские, вернее, Коринские. Но кто это признает. Вымя отвисает, полное, налитое. Министр отнесся с недоверием, что порода эта дает четыре тысячи литров молоќка в год. Дедушка не обратил внимание на недоверие министра, сказал, глядя не на министра, а на коров:

— Если дать нашим коровам вдоволь сена хорошего, да еще и пойло сдоќбрить, как раньше дома делали, то и шесть, а то и все десять тысяч дадут они… — Дедушке хотелось министра "за живое" задеть, но министр и тут смолчал.

Анна подумала о министре: "Видно знает, что хвастовством и хитростью все живут. И враньем. Вот и тут заподозрил. Такие уж нынче министры, все чем-то похожие на "организаторов".

Гости подивились конной техникой. Телега вот обычная, приспособќленная для раздачи кормов, навозный скребок самодельный, бочка, тоже на телеге, для разлива теплого пойла.

— А не устарела технология-то, — поинтересовался министр мужицкой механике.

— Да как на дело смотреть, — ответил дедушка. — И кто это дело делает. С войны вот служит. Руки доярок бережет и шумом моторным коров не пугает, и угара газового нет. Все как бы живое, коровье, а не безлико мертвое. И вкус молока такая "техника" не портит.

Министр молчаливо поглядел на мужицкого председателя, вроде бы только что его увидел. В чесанках, полушубке, бараньей шапке, все ладное, свое, тоже как бы вот к коровам подлаженное. Дедушка заметил его взгќляд, сказал о знаменитых романовских овцах шубной породы. Пояснил на всякий случай, чтобы министр не подумал, будто название от царской фамилии, что есть вот у них в губернии такой городок Романов… И о старых мастерах шубного дела, отвозивших свой товар при НЭПе в Москву и Питер. Ремесла были: одни овчины выделывали, другие шубы шили. И вроќде шутливо, опять дразняще, обмолвился, что колхоз мог бы и ныне то же делать и сам продавать. Ну если уж не в Москве, то хотя бы у себя, в своем сельмаге. Но вот не велят, нельзя. Видно боятся как бы подножку загранице не подставили.

Министр принял высказ этот как шутку и улыбнулся. А дедушка досказал:

— Знамо, конкуренция с капиталистами и боязнь, как бы самим в капитаќлизм мужицким методом не вползти.

Министр опять улыбчиво промолчал. Дедушка с министром не заигрывал угоднически. Что есть, то и есть, гляди сам. Хочешь, слушай, а хочешь, не слушай и не отвечай. Шофер министра тайно попросил дедушку, нельзя такой полушубочек заказать у них. Дедушка посоветовал ему уговорить хоќзяина, чтобы разрешили открыть у них шубное дело. Первую партию в Москву и доставим. Разного колера: для жен, для детей, для мужей. А так — беззаконие. Начальство у нас строгое.

Доярки прибирались в коровнике. Горели лампочки над проходами. Никто не предупреждал, что появится министр. Паша, главная на ферме, с приќшедшими поздоровалась. Дедушка ее представил:

— Прасковья Кирилловна, старшая. Трое их на ферме, хозяек. Да вот еще Михаил Александрович Качагарин. Корма разводит, чистоту наводит.

— У вас всегда такой порядок на ферме, Прасковья Кирилловна? — спроќсил министр.

Паша смутилась. Как понимать вопрос. Обыкновенная работа, порядка особого и нет. Каждодневный. Дедушка сказал министру, вроде бы подозревавќшему, что к его приходу подготовились:

— Прикрасы наводить, время у себя отнимать на пустые хлопоты. Да и обман, неуважение к начальству, это уже вроде божьего греха. Иной за такое и обидеться может: очки втирают.

Паша поосмелела, сказала, глянув смело на министра:

— Никто нынче на обман-то и не обижается. Даже нравится такое, когда тебя особо встречают. Лести выслушивать слаще, чем жалобы. Худо ли, когќда говорят: всем довольны, хорошо живем. Ведь и такие достижения начальство себе берет, так что стоит его порадовать.

Министр вскинул строгие глаза, нахмурил брови. Но тут же начальственно и рассмеялся. Чуть запоздало заулыбался и инструктор по кукурузе, за ним и помощник. Только шофер оставался как бы случайно присутствующим и все понимающим.

— Но ведь ругают же вашего председателя… — думая о чем-то своем, сказал министр.

— По нашему-то, коли ругают, — ответила Паша, — так за хорошее, за правду свою. Не по их, вишь, делается. Выходит, лучшее не по душе, хлопот прибавляет. Все ведь хотят, чтобы по бумаге было…

Все улыбнулись вслед за министром. На том и разошлись, поблагодарив хозяек.

Надо было гостей накормить. Дедушка пригласил всех к себе домой.

Министр с помощником и инструктором по кукурузе пристально присматривались к дому. В хозяйские постройки заглянули, в сарайчик-мастерскую. Даже к корове и овцам романовской шубной породы. Но искреннего интереса, чем живет и озабочен крестьянин-колхозник у министра не проявилось. Старомодное деревенское строение… Бывал в домах прославленных и почитаемых председателей колхозов и директоров совхозов. А тут изба, одним словом. Да и у самой "головы" мужицкие устремления.

За столом, когда душа министра размягчилась, разговор пошел о самой жизни, какая она есть. К слову дедушка сказал, что колхозы вроде пасынков у государства. Подходы к ним другие, чем к совхозам. Министр согласился, что недоработки в планировании имеются. Такое признание ни к чему никого не обязывало. Но разговор все же завязался.

— Ферма у нас, на которой сейчас вот побывали, племенная на всю область, — сказал дедушка, как бы подтверждая свои высказы примером. — Нетелей продаем тем же совхозам, заявки есть. Порода удойная самими выведена, к кормам неприхотливая, к своему климату приспособлена… Так вот совхозам продаже нетелей в план сдачи мяса включают, а нам нет. Будто наши коровы дважды в году должны телиться. Иной раз запрет поступает и на продажу. Сдавай лучших телок в заготскот, план у района "горит"…

министр о такой несправедливости не ведал. Велел помощнику записать. Дедушка промолчал с досадой, как всегда при неправедности. Крякнул, вроде прощения попросил у министра, что о таком напомнил. Огладил усы, протянул руку к графинчику. Бутылка в коринском доме никогда на столе не стояла. По обычаю, не принято дорогого гостя из бутылки угощать. Налил в рюмки. Что делать, если правда сама по себе не хочет ни выговариваться, ни выслушиваться.

— В Мохове у нас и нерадивому хозяину не позволено было худую животину держать, стадо наше разрушать. — Это было уведомление министру, что и государство должно в целом о хорошей породе скотины заботиться, как бывало, ладный крестьянит.

Министр похвально отозвался о моховцах. Тут дедушка опять очередную новость министру выложил:

— Жирность молока тоже не сбрасывалась со счета. До семи процентов дают моховские коровы. У отдельных мужиков и того больше. — Дедушка как бы подсказал помощнику и эту его мысль записать, а самому министру в толк взять, что такое мохоскоие коровы, что есть такие вот на Святой Руси.

Министр не удивился, просто не знал, чему дивиться. А дедушка, заметила Анна, не щадя министра, с досадой досказал:

— Так и тут неправедность наша привычная, — в голосе было чуть ли не требование порядка. Наливая министру и сам не отставал, — совхозам кондиции жирности устанавливаются в три и две десятых процента, а нам, колхозам в три и восемь. Отчего вот так?.. — Дедушка машинально допил рюмку.

И этого факта министр не знал. Сделал вяло знак помощнику…

А у дедушки на лице досады уже не было. Осталось равнодушие, как у каждого "перехватившего". Почто такое же, как и у самого министра к колхозам, а может и к стране. Только-то один: можно говорить, а можно и не говорить… Указал на рыжики редкий ныне гриб. Надо выискивать особые места, где он еще уцелел. А, бывало, не по одной кадушке насаливали. И у каждого дома был свой засол, особый. Природа скудеет без бережения, а человек теряет навыки доброго обхождения с ней.

Это уже был разговор обычных собеседников. Но все же министр в доме. Когда еще такое может случиться. И грех мужику случай упустить министра "не пощупать". Чем он дышит, видит ли жизнь-то? Знает ли, что уж до "кондиции" доведены не только молоко и мясо, но и сами мужики, как бы добровольно ставшие колхозниками — его подопечными.

— Зачем вот трактористу думать о земле, об урожае, когда он за езду не тракторе день, то есть трудодни, получает. — Дедушка сердился: — Кому от такого выгода, а кому вред. Земле одной вред. Вот в городе областном, уже не говяжью, а китовую колбасу продают. Кита-то не надо кормить, поймал да и в дело. Может, земле от этого и отдых, будущим пахарям в усладу.

Министр и это выслушал равнодушно, но все же для виду посокрушался, то ли китов жалея, то ли землю. И дедушка посочувствовал ему: где одному человеку удержать все в себе, коли самой крестьянской головушке думать об этом не положено. Вот министры, чтобы не тревожиться попусту и чаруются одним "хорошим", что им преподносят. Рыжиками вот моховскими… А Ленин-то еще когда остерегал от "очарования" пустыми словами. Делать чего-то не умеем по-хорошему — не беда, позволь только, так ту же и научимся, беда-то в том, что под запретом не хотим учиться. Дедушка со своей осторожностью это и выкладывал министру, будто не он министр, а вот сам колхозник чего-то не умеет, и до чего-то не додумывается.

Министр на миг было посерьезнел: ссылка на Ленина. Глаза расширились, лицо подалось вперед. Похоже, этих слов в Ленине министр не знал, не положено было знать. И того не уловил, что не для него они сказаны, а в критику порядков. Поспешно отговорился, что дело новое, не сразу отыскивается верный ход. И то ладно, подумалось дедушке, как это опять же по усам его угадала Анна. Шевельнулись вот они в ухмылке. Как над несмышленым парнем.

Когда министр уехал, тепло распрощавшись, бабушка Анисья попеняла дедушке:

— И чего старый расхрабрился. Он ведь министр, а ты кто для него?

Бабушка Анисья опасалась за дедушку: "Своего хочет, а по-своему-то нынче, сам же говоришь, на двор мужику не сходи. Да и министр тоже вот завозжан уздой".

— Верно, расхрабрился, от министра не хотелось отставать, вот и хватил лишнего, может и на пользу, о чем-то задумался он. Министр-то он министр, а чего надо знать министру — не положено, вишь, ему знать. А куда нас не надо совать — сует. Печется как "темного" мужика-колхозника кукурузу научить выращивать при нашем климате. Разговор-то с ним, знамо, был впустую. Может, вот когда министр перестанет быть министром что-то вспомнит… А так-то ведь не научить нашего брата хотят, а заставить. А какие крючки конторы вытворяют, и сколько у них этих контор, тоже не знает. И вот понудили мужика, как и они при "внеделе" выгоду себе находить, а вернее, вынюхивать. Мы вот всякое "недельное" от министров и перенимает. И обходим их, как Иван-Дурак умников. Слова-то министровы, а заодно и наши, как щепки с берега полая вода смывает. Но без мужика и глупости своей министру не сделать. И беда, что вся по их дурь, как бы от мужика идет.

Вечером, малость протрезвясь, дедушка тут же и забыл о министре: был он или не был.

Но дедушку министр не мог забыть. Как жить тому же министру или кому другому без таких, как дедушка?..

Летом пожаловала из той же Москвы важная персона. Анну это уже не заботило. В "королеву" играл теперь сын, как и другие школьники. Ученикам в школе давали задания выращивать ее у себя в огородах. Этим как бы подавался пример родителям: учитесь и вы у школьников… Дедушку определили в "областные инспекторы по кукурузе". Стали вызывать на большие совещания. Рядовой крестьянско-колхозный люд тушил в себе крестьянскую заботу о земле. "Чего голове болеть, деньги какие ни на есть, а подают вот. Бутылка в магазине на самом видном месте. И жди, когда минет зима, настанет лето". А сам ты каким был, таким и остаешься. Жизнь твоя как бы летним морозцем и охвачена.